how can we ever be us?
wondering who we can trust
ooh, survival hurts
but I'm not giving in, I'm alive
♫ Evanescence — Broken pieces shine
Солнце медленно заходило за горизонт, окрашивая мир в багровые тона — даже белоснежные астры казались розоватыми. Ветер доносил далекие звуки празднования О-Бон — где-то люди опускали на воды реки бумажные фонарики с написанными на них именами покойных, веря, что таким образом помогут их душам в загробном мире и заодно смогут отпустить, позволить плыть по течению реки времени и не мучить болезненными воспоминаниями. Канаме уничтожил Сенат. Слова Сары звучали в ушах звоном колоколов: Канаме. Уничтожил. Сенат. Такума знал, что так будет, но до последнего надеялся, что друг передумает, или что Сенат найдет способ договориться… да и если Ичиоу мертв, к чему убивать остальных? Тех, кто просто выполнял приказы? Такуме, по большей части, было все равно. Он не знал членов Сената лично, жалел их, но не настолько, чтобы из-за этого страдать, и все же новость поразила его — по другой причине. Уничтожение Сената значило, что мир вампиров лишился правящего органа, и поэтому среди чистокровных априори начиналась война за власть. Вот почему Сара так хотела знать как можно больше о Канаме. Вот почему называла Такуму пешкой в игре. Вот что это была за игра… А он рассказал ей секрет Курана. Он многое ей рассказал. Он доверился ей, и, выходит, сменил сторону, выбрав Сару вместо Канаме. И, что самое ужасное, ему не было жаль. За спиной послышались легкие шаги. Запах астр усилился. Вопреки всему, Такума почувствовал радость — так или иначе, а они с Сарой сблизились. Он стал ее первым мужчиной, что до сих пор казалось невероятным. Она хотела его, даже если не любила. Он был ей нужен. — Такума, — позвала Сара. — Что ты тут делаешь? Она выглядела грустной и обнимала себя за плечи, будто стояла на холодном ветру, в то время, как царил полный штиль, и дневная жара еще не растворилась в ночной свежести. — Думаю… пустил бы я по реке фонарик с именем дедушки или нет. Иногда я думаю, что совсем не жалею о нем, а иногда — что жалею… Но я не сомневаюсь, что поступил правильно. И все было честно — я собирался погибнуть с ним вместе. — Погибнуть? Такума прикусил язык — забыл, что Сара болезненно реагирует на упоминание самоубийства, а именно это он тогда и собирался сделать, только чужими руками, а не своими. — И правда… сегодня О-бон, — Сара прислушалась к голосам с реки. — Прощание с мертвыми, да? Идем, — приказала она.***
Они отправились не к реке, как сначала подумал Ичиджо, а в дом. Сара шла медленно, и, хотя держалась, как обычно, выглядела очень одинокой и потерянной. Комната, куда они вошли, была тщательно убранной — даже ни одной паутинки, и последнее придавало помещению нежилую атмосферу. Такума привык к паутине, воспринимая ее, как обязательную часть интерьера, и из-за ее отсутствия комната казалась пустой. — Это кабинет моего отца, — грустно сказала Сара. — Вот он. И моя мать. Взяв со стола фотографию в рамке, она показала ее Такуме. Лорд Ширабуки был серьезным и величественным, с волосами на тон темнее, чем у дочери. Он обнимал молодую женщину, как две капли воды похожую на Сару. Красивые, могущественные, вечно юные — но они не улыбались, и в их глазах таилась неизбывная печаль. — Жалкие идиоты, — процедила Сара. — А? — переспросил Такума. В его картину мира не вписывались столь неуважительные слова о родителях. Даже Ичиоу, при всей своей неприязни, Ичиджо назвал бы максимум жестоким самодуром. — Они покончили с собой. В этом кабинете. В апреле. Во время сильной грозы. Я была ребенком, меня напугал гром, я побежала к ним… И увидела, как они убивают друг друга. Им даже не хватило духу сделать это самостоятельно! Или они считали это романтичным! — Сара громко фыркнула. — Жалкие идиоты! Трусливые слабаки! Они устали от жизни, им все надоело, даже дочь не стала для них причиной жить! Даже я им надоела… От них остались только осколки, и те растаяли во вспышке молнии… По щеке Сары прокатилась слеза. Так вот почему она боится грозы. Так вот почему именно в апреле… И поэтому ненавидит самоубийц и тех, кому наскучило существование, вроде Оури… и вот, где она видела смерть чистокровного… Такума представил себе это слишком живо. Молнии одна за другой освещали кабинет и мужчину с женщиной, стоящих рядом друг с другом, вплотную, в последних объятиях смерти. Он что-то сказал ей — прощался? Она скривила губы и не ответила. Когда оба нанесли решающий удар, дверь открылась. Маленькая девочка вскрикнула от ужаса, ее крик заглушил громовой раскат… Осколки ослепили ее сиянием… Она плакала, пытаясь собрать с пола хоть один и не находя, потому что они растворились, исчезли, ушли от нее… Это не воображение, понял Такума. Это воспоминание. Он пил кровь Сары и поэтому мог видеть отрывки из ее памяти. Утешения были бы глупыми и неуместными. Вместо этого Ичиджо молча обнял Сару, уверенный, что лучше всего — согреть теплом своего тела, но она внезапно оттолкнула его. — Не надо меня жалеть! Я по ним не скучаю! Мне только противно из-за их слабости и трусости! Я никогда не буду такой! И мне не нужна жалость! Убирайся, ты уже все увидел! — Нет, — удивил ее отказом Такума. — Никуда я не уйду. Только вместе с вами. Идемте, Сара-сама, к чему вам сейчас плакать по тем, кого давно нет, и собирать их осколки? Вы проводили их. Хватит мучить себя. Сара криво усмехнулась. Поднесла руку ко рту, прокусила свое запястье… Она поощряла его, как послушного домашнего питомца. Следовало отказаться от ее крови так же твердо, как отказался уйти… вот только теперь Такума нуждался в этом вдвое больше. Было горько признать, что Сара в его крови не нуждалась.