белый фенек.

— Я для тебя лишь интрижка на месяц, а ты для меня декады воспоминаний, — хриплым и тихим голосом произнес Феликс, чувствуя, как собственное тело с каждой минутой становилось все тяжелее и тяжелее. Самым дерьмовым оказалась нестерпимая боль, начинающая стремительно окутывать его. Обычно он не чувствовал её, но день сегодня у них был совсем необычным. Воспоминания били в виски, а аналогия с бывшим возлюбленным и Чаном не давала покоя. Однажды Феликс умирал так же, как и сейчас. После очередной схватки с демоном его смертельно ранили в грудь и он мучился под деревом, пока его не нашел бродячий солдат, сообразивший о целебных свойствах глицинии. С этого и началась их трогательная история любви, на такой же ноте она и закончилась и Ёнбоку всем сердцем не хотелось, чтобы у него вновь что-то заканчивалось, в особенности с Чаном. — Не говори так, — попросил Бан. Он не отпускал чужое лицо, согревал его теплыми ладонями и заставлял Феликса держать глаза открытыми. — Ты не прав. — Нет, — со смешком сказал Феликс, прикусывая губу. Он поднял свой взгляд вверх, в надежде хоть так не дать печальным чувствам вылезти наружу. — Я никогда не стану человеком, понимаешь? — ему было тяжело говорить, слезы начинали душить его. — Я обречен быть лисом, я никогда не вспомню своего прошлого. Я не смогу встретить нашу старость, я никогда не почувствую настоящей людской боли, не смогу познать, что такое взросление по-человечески. Ты будешь стареть на моих глазах, сталкиваться с трудностями и я сделаю все, чтобы ты был счастлив, но ты умрешь, а я останусь один, если не умру прямо сейчас. Мне больно, Кристофер. Да и к тому же духи никогда не оставят меня. Я всю жизнь сражаюсь со злом и оно будет преследовать и тебя. Эти отношения были обречены с самого начала и я это понимал, но все равно пошел на это. Ты не оставил мне выбора, — он улыбнулся, накрывая чужие ладони своими. — Знаешь, я влюблялся единожды и надеялся на то, что это было в первый и в последний раз. Мое сердце закрыто от всех, но оказалось открытым лишь для тебя. Я даже в какой-то момент задумался над тем, а не сверхъестественное ли ты существо, не обманывал ли ты меня и не пользовался ли мной. Но ты человек, получается, я снова совершил эту ошибку. Я снова привязался к человеку, с которым знаком не так много. Чан тяжело вздохнул, пытаясь найти подходящие слова, но голова его пустела, а Феликс не прекращал исповедаться. — Я ненавижу людей за то, что они заставляют меня их любить. Просто попросил зажигалку, а я в твои глаза заглянул и утонул. Нельзя быть таким, Чан. Нельзя так улыбаться, нельзя так обнимать и так смотреть. Ты может и не вкладываешь в эти действия чувства, ты может быть просто такой сам по себе, заботливый и открытый, но я воспринимал и воспринимаю это слишком серьезно. Потому что никто никогда не относился ко мне так, как относился ко мне ты, — он все же позволил себе смертельную роскошь расплакаться. — Я даже имя твое второе каким-то образом угадал, хотя не знал о нем, честное слово. Ты просто одурачил меня, одурманил, влюбил за пару суток и я голову потерял. Я ненавижу себя за это. — Ликси, — ласково позвал Чан, разглядывая бледное лицо. Веснушки, которые он полюбил и которые губами считал, блекли на фоне черных полос. — Пожалуйста, не сокрушайся так и не говори такие вещи. Перестань ненавидеть себя, это неправильно. — У меня самая идиотская инфантильная позиция, с которой я уродился: я не смогу полюбить себя, пока меня не полюбят. Эгоистично и жалко? Думаю, что да, — несмотря на распирающую грудь боль и на согревающие теплые ладони на своем лице, Феликс продолжал заниматься самобичеванием, даже находясь на грани смерти. Он вновь любил, но не знал, любили ли его в ответ. Чан источал тот свет, которого Ёнбок был лишен. Но он не мог прикоснуться к нему, нельзя смотреть на солнце, ведь можно ослепнуть. Это участь его очередной влюбленности, это его очередной провал. Внезапный скрип двери лифта и сердце Феликса пропускает несколько ударов, если и вовсе не останавливается. Кабина застряла между этажами, поэтому через проем сверху в помещение прыгнул силуэт. Трясущиеся руки с красными отметинами на ладонях, у Чонина взгляд потерянный, а еще грудь обожженная. Бьякко и не знал, что может без чужой помощи раздвинуть двери лифта, пусть и пришлось изрядно покалечить себя. — Ёнбок, — слезно прошептал он, тут же приближаясь к раненному генко. Он отпихивает Чана и берет чужую голову в свои руки, начиная её внимательно осматривать. — Эй, Ёнбок, ты чего? — начиная нервно смеяться, спросил Чонин. — Чего разлегся? Спать захотел? — Очень сильно, — Феликс внимательно осмотрел поврежденную грудь младшего, уже знакомое чувство вины захлестнуло его и он потянулся трясущейся рукой к чужому сердцу. — Все хорошо, я потом все объясню, ты только не умирай, слышишь? — он руки опустил к ране перевязанной, с ужасом понимая, что кровь по-прежнему струилась из раненного плеча. Не столь уязвимое место, но для Феликса это было слишком. Голос Чонина неестественно становился все тише и тише. Он руками отчаянно зажимал рану, давил на неё, вызывая не самые приятные ощущения. Все тело прошибало током каждый раз, но Феликс уже ничего не чувствовал, боль отступала. Он хотел быть до последнего героем в его глазах, тем самым старшим братом, спасателем, наставником, да кем угодно. Он не станет жалкой лужицей крови, он восстанет из мертвых и сделает все, чтобы защитить его. Ёнбок слишком поздно осознал для себя всю значимость парня напротив. Он искал любовь в прохожих и забывался в голосах возлюбленных, он никогда не понимал, что единственную светлую и чистую любовь, ту, в которой так нуждался, он оставил в лесу. Происхождение лисы зависело от чувств, с которыми она умерла, будучи человеком. Феликс всегда думал, что его недолюбили, при прошлой жизни отвергли и разбили сердце, поэтому оно так кровоточило. «— Ёнбок! — он чувствовал, как его схватили за отросшие темные волосы и потрясли голову. Он слышал писклявый голос, пропитанный недовольством, прямо над торчащими лисьими ушами и улавливал агрессивный топот. — Ёнбок! Снег выпал! Растопи его, мне очень холодно. Я хочу цветы пособирать и меня опять пугает Юки-онна! Ну просыпайся, я сейчас заплачу! — Шин, — уставшим злым голосом произнес генко. Угроза сработала и его отпустили, но жалобный слезливый взгляд он все же на себе чувствовал, поэтому приоткрыл тяжелые веки и уставился на детское лицо в паре сантиметров от себя. — Растопи снег! Я не могу растопить снег! Я хочу цветы собрать! — Какие цветы? Они не прячутся под снегом, — раздраженно выдохнув, Ёнбок закрыл лицо ладонью. Ему только-только удалось уснуть, но его личный геморрой найдет его где угодно. — Не прячутся? — мальчик отошел подальше от генко, посмотрел на снег под своими ногами и громко всхлипнул. — А мне сказали, что цветы прячутся, — он начал вытирать мокрые щеки, а Ёнбок поудобнее уселся у корней могучего дерева. — Это несправедливо! Ты мне говорил, что каким бы человек ни был холодным, внутри он всегда теплый. Значит и цветы должны расти под снегом! — Я тебе такого не говорил. — Говорил! — возмутился он, топая в очередной раз ножкой, заставляя снег с ветвей деревьев осыпаться на голову генко. — Или я сам это придумал? Не знаю, но я хочу цветы! — Где я тебе их найду?! — не выдержал юноша, поправляя на себе кимоно и тут же прикрывая глаза, в надежде ухватиться за остатки сна и продолжить его. Лисенок подозрительно замолчал. Та самая подозрительная детская тишина, предвещающая катастрофу. Ёнбок не успел вовремя среагировать, поэтому прямо в лицо прилетел снежок, тут же обжигая кожу. — Да ты издеваешься, — зло произнес генко, открывая глаза и отряхивая себя от снега. Бьякко весело захихикал, а затем вновь кинул очередной снежок в лиса и тут же дал деру, понимая, что сейчас ему оторвут хвост. Далеко убежать не получилось, Ёнбок нагнал его через несколько секунд и схватил за ногу, поднимая высоко над землей. — Ты меня уже достал! — Я хочу цветы! — не прекращал возмущаться он. Бьякко зажмурился и прижал руки к груди, готовясь то ли к поджопнику, то ли к подзатыльнику. Рука у Ёнбока тяжелая, но тело лисенка исцелялось быстро, однако боль от воспитательных процедур никто не отменял. — Не бей меня! Генко посмотрел на напрягшегося мальчишку и с тяжелым вздохом поражения ловко усадил его себе на шею, вновь чувствуя маленькие пальчики в своих волосах. Бьякко тут же разразился в лисьем смехе, пугая несчастных птиц. Ёнбок широкими шагами двинулся вглубь леса, интригуя младшего новой тропинкой и, очевидно, новой неизведанной локацией. Мальчишка старался молчать, чтобы не разозлить и без того сердитого генко. Он лишь нервно теребил пряди его волос, плел косички и морские узлы, пока громко не ахнул. У подножия одного из деревьев росло несколько заснеженных нарциссов. Бьякко тут же спрыгнул с чужих плеч, провоцируя недовольный старческий хрип. — Можно было и аккуратнее! — возмутился генко, наблюдая за тем, как ребенок тут же начинает плясать возле цветов. Он никогда не видел столько радости в чьих-либо глазах, это вызывало в нем противоречивые чувства. Он не хотел признаваться себе в том, что чувствовал гордость за себя и свой поступок. Приятно было подарить этому ребенку радость. — Спасибо! — начал пищать лисенок, касаясь белоснежных бутонов. Он не переставал дергаться, его переполняли эмоции, а все из-за каких-то цветов. Ёнбок никогда не поймет его восхищения. — Спасибо! Он осторожно сорвал бутон одного цветочка, а затем шепотом извинился перед всеми остальными и пообещал, что это было в первый и в последний раз. Бьякко вернулся к стоящему на одном месте генко, ловко вскарабкался ему на спину и принялся вплетать бутон цветочка в шелковые волосы. Ёнбок молча терпел. — Спасибо, Ёнбок! — он крепко схватил старшего за голову и от всего сердца поцеловал его в макушку. — Я люблю тебя, Ёнбок!» Феликс не понимал, почему из сотни воспоминаний за всю его долгую жизнь это было единственным, что подобно фильму всплыло перед глазами. Он вновь закашлялся, шумно вбирая воздух, чувствуя, как легкие начинали скрипеть. — Если ты сейчас умрешь, то я тебя из-под земли достану и сожгу, — возмущался хрипло Чонин, наблюдая за тем, как Феликс перестает на него смотреть, медленно отводя взгляд в сторону. — Нет, нельзя, слышишь? Сейчас лифт заработает, сейчас мы вытащим тебя отсюда и потянем к ближайшему святилищу. Куда угодно потянем, но тебе нельзя умирать, ты же сильный. Всегда был сильным! Самый сильный черный лис, один такой на весь лес. Могучий, служивший важному Божеству. Что мир будет делать без тебя? Чонин чувствовал, как губы дрожать начинают, а щеки мокрыми становится. Он никогда не сталкивался с подобным, он никогда не терял близких. Однажды один из лисят умер у него на руках и он проревел неделю, он не знал, что сделает с собой, если прямо сейчас умрет Ёнбок. — Чонин, — тяжелым голосом позвал его Чан. — Тебя нельзя умирать, ты меня слышишь? Не оставляй меня одного. Что я буду делать без тебя? — бьякко положил руки на голову Феликса и прижал её к своей груди, крепко обнимая. — Это я во всем виноват, Ёнбок. Не ты, слышишь? Я должен был быть внимательным, но оказался правда глупым. Мне очень жаль, что так вышло. Но я все исправлю, я поклялся себе, что исправлю, но без тебя я не справлюсь. Феликс вновь тихо кашлянул, он едва дышал. Рукой трясущейся схватился за ткань чужой одежды. — Чонин, — вновь позвал его Чан, чувствуя себя окончательно разбитым. — Чонин, он уже- — Нет! — крикнул бьякко, продолжая прижимать к себе Феликса. Чонин чувствовал, как заместо горя по его телу расползается самая настоящая злоба. Разрывающиеся от боли легкие стремительно заполнялись ненавистью к Божеству, ко всему сущему в их мерзком мире. Он всеми фибрами своей хрупкой души возненавидел всех, возненавидел обстоятельства и чужую судьбу. Несправедливость душила его, заставляла вены на теле взбухать, а голубое пламя высвобождаться. — Почему люди, которые не заслуживают боли, страдают? Ты не заслужил ничего плохого, Ёнбок. Ты не заслужил ненависти, ты не должен умирать за то, что смог полюбить. Ты не заслужил быть проклятым. «Душевные раны от проклятья залечит лишь любовь, лисенок. Не убегай от нее, а принимай и сердце болеть больше не будет». — Чонин, — хрипло произнес Феликс, стараясь поднять голову, но тело становилось все слабее и слабее. Пустым взглядом он смотрел в темноту, он ничего не видел. — Спасибо, что полюбил меня, — он постарался улыбнуться, но онемевшие мышцы лица позволили ему лишь расплакаться. — Я тоже любил тебя. Это последнее, что он хотел сказать. Он не боялся смерти и жил с проклятьем долгие годы, зная, что однажды оно убьет его. Но находясь в шаге от загробного мира он впервые в своей жизни испугался. Испугался, что своей гибелью заставит Чонина пройти тот Ад, с которым столкнулся когда-то он. Он наконец-то понял слова старушки, он понял про какую любовь она говорила. Феликс с самого начала был лишен самого главного — он был лишен семьи. Того тепла, которое она могла подарить ему. Чонин подарил ему свое тепло, но как жаль, что Ёнбок осознал это слишком поздно. Слабое лазурное пламя сползало от трясущихся пальцев и мягко окутывало ледяное тело. Феликс расслабился, чувствуя себя наконец-то согретым. Он ненавидел Госпожу Фудзико за то, что она скинула с себя ответственность в виде глупого маленького лисенка, но сейчас он был ей благодарен. Он не знал ни одного ёкая, способного быть настолько человечным. Способного чувствовать боль чужих так сильно, что слезами горькими исцелить готов. — Что ты делаешь? — тихо спросил Чан. Он не верил в то, что парень, которого он повстречал не так давно, пальцами длинными в его сердце и душу залезет, руками сожмет и не отпустит. Он никогда не был для него простой интрижкой, он очаровал улыбкой и солнечными зайчиками в глазах, звездочными веснушками и редким смехом. Он плохо знал его, не догадывался о боли, которую он в кости ребер вбил. Но рядом с ним ему было легко, он забывался настолько, что даже не думал об очевидном — он совсем скоро покинет эту страну и вернется в прошлую жизнь, не имеющую никакого смысла после всего случившегося. Она поделилась на «до» и «после», а Феликс оказался посередине, он сделал этот плавный переход, он не забрал его в свой мир, но и не ворвался в чужой. Он создал их собственный, среди подушек, виски и сигарет, он наполнил его редкими улыбками и кроткими поцелуями. А теперь он собирался его покинуть, оставив Чана одного. Оставив их всех. Чан наблюдал за тем, как пламя, больше напоминающие жидкость, мягко обволакивала тело Феликса. Чонин крепко прижимал его к себе, носом в волосы зарывался, вспоминал, как любил их дергать, когда еще был ребенком. Бьякко больше не было здесь, его не существовало ни в больнице, ни в городе Токио. Он на своей полянке возле озера, бьет Ёнбока палкой за то, что тот рыбок его сжег. Он в теплых детских воспоминаниях, которые не ценил, но которыми жил. Их оказалось слишком мало, они не заполнят дыру в его сердце. — Что с ним? — Чан все же надеялся достучаться до Чонина, надеялся на то, что тот не решит сжечь себя на пару с Феликсом, а заодно и его с ними. Сохранность собственной жизни мало его тешила, но собрав остатки самообладания, он понимал, что на дно им всем вместе идти нельзя. Он порыдает позже, он даст себе время на слабость, которую никогда прожить целиком не сможет. — Чонин, что с ним происходит? — Чан наблюдал за тем, как из тела Феликса исходил черный пар, мешающийся с голубым пламенем и растворяющийся в воздухе. Он боялся приблизиться, боялся потревожить опечаленного лиса. Скверна с лица Феликса испарялась, она густым дымом покидала его тело, а рана на плече стремительно затягивалась. Чонин не замечал этого, он лишь крепче сжимал тело генко, не боясь, что может и вовсе сломать ему что-нибудь. Он больше не плакал, он всхлипывал и задыхался, совсем не контролируя себя и свой огонь, совсем не замечая того, что лифт заработал и опускался. Вместе с ним опускался и Чонин, погружаясь во тьму. Двери открылись, но он не слышал ничего, кроме одного единственного голоса. Он не мог поверить в то, что однажды будет так сильно желать услышать его. В его голове раздраженный Ёнбок не переставал читать нравоучения, не переставал шутить над ним, ругаться. В его голове Феликс впервые назвал его Чонином, впервые назвал себя старший братом. Голубое пламя рассыпалось бусинками по полу и растворялось, бьякко почувствовал, как его крепко схватили за плечи и потянули назад, но он не собирался отпускать Феликса. Он был готов сорваться на крик, был готов разрушить все, забыть о своих принципах и устоях. Тот самый белый лис, которого так остерегались, тот самый белый лис, неспособный держать свои чувства в узде. Он был способен замарать руки в крови, он был готов изничтожить мир, который причинил боль ему и его близким. Он был готов стать Шином, а не Чонином. — Отпусти его, пожалуйста, — Сынмин тянул на себя бьякко, чувствовал, как тело тряслось от пережитого. Он оставил Минхо позади себя, он отвлек на себя внимание врачей хотя бы своим бледным видом и рвотными позывами. Ким должен спрятать двух несчастных от взглядов людей, он должен спрятать Чана. Сделать хоть что-то, чтобы не чувствовать себя бесполезным. — Чонин! Чонин слышал женский голос в своей голове, бесконечно вторящий его имя. Если судьба создала его таковым, то почему он сопротивлялся этому? Детское упрямство или же осознанный выбор? Если жизнь так сильно хотела, чтобы он стал тем самым грозным белым кицунэ, то почему он решил быть белым лисенком? За него все решили с самого начала, так почему же ему просто не сдаться? Его желание идти против всего мира разрушало этот самый мир. — Не смей не ответить на мои чувства взаимностью, пидорас. Сначала Чонин подумал о том, что голос Сынмина слишком охрип, после он задумался над тем, почему Ким начал выражаться, но чуть вскоре он понял, что голос принадлежал вовсе не ему. Сынмин держал его за плечи, а голос хваткой знакомой за шею. Чонин голову от темных волос убрал и уставился на взгляд страшный, на него исподлобья две дыры черные смотрели. — Я что, сука, всю жизнь, блять, буду признаваться всем в любви, а в ответ тишину блядскую слышать?! О чем ты там в своей голове думал? Я твои мысли слышу, ты вонять начинаешь. Еще раз я почувствую от тебя такую дрянь, сожгу твоих рыбок, — если он ругался, значит чувствовал себя хорошо. Чан испуганно поднялся на ноги, тут же подбегая к Феликсу, смотрящего прямо в покрасневшие от слез глаза Чонина. Бан положил руку на исцелившееся плечо, а Сынмин замер, после убегая к Минхо, понимая, что тут его помощь больше не нужна. Мир вокруг вновь засуетился, но не для этих двоих. Чонин приоткрыл рот, чтобы сказать хоть что-то. Он не верил в то, что только что произошло. — Иди нахуй! — возмутился бьякко, а после тут же крепко обнял Ёнбока, все еще не до конца приходя в себя. Чонин не знал, чего он хотел больше всего на свете, ударить его или заобнимать до смерти. Сердце бешено колотилось в груди, Чонин вновь превратился в ребенка, он громко зарыдал, не прекращая обнимать живого Ёнбока. Его Ёнбока. Волосы дергать начал в разные стороны, скрипы недовольные слышать, но с сопротивлением не сталкивался. Феликс впервые не отталкивал его. Ёнбок слабо обнимал дергающегося от переизбытка эмоций Чонина, он повернул голову, встречаясь взглядом с Чаном. — Я отвечу тебе взаимностью, — одними губами прошептал Бан, сжимая крепче его плечо. Глаза Феликса широко раскрылись, он поджал губы и кивнул. — Спасибо, Чанни.

***

Чонин впервые за долгое время смог позволить себе такую роскошь, как одиночество и холодный душ. Он сидел в ванной, ноги прижимал к груди и смотрел на стекающую в слив воду. Это был самый долгий день в его долгой жизни, одно потрясение за другим и он боялся засыпать, думая о том, что и ночь не отпустит его живым. Пальцем водил по бортику ванной, вспоминал рассказ Содзёбо, колониальный период, ногицунэ и испуганное лицо Минхо, тяжелый уставший взгляд Сынмина, потерянное выражение лица Чана и холодное тело Феликса. В голове крутились ужасные мысли, овладевшие им, когда он осознал, что Ёнбок был мертв. У него не было видения, он не был уверен в том, что это было вмешательством Божества. Голос в его голове был его подсознанием, теми истинными мыслями и желаниями, которые он прятал глубоко в себе, сражаясь с собственной сущностью. На трясущихся ногах Чонин вылез из ванной, становясь на мокрую плитку. Он взял с крючка одежду Сынмина и принялся натягивать её на свое тощее тело. Держа футболку в руках, он осматривал круглый ожог на груди, явно не собирающийся исцеляться так стремительно. С тяжелым вздохом он надел футболку и подошел ближе к зеркалу, поправляя влажные темные волосы, тут же замечая выделяющиеся белые прядки. — Отлично, я теперь и поседел, — шепотом пробурчал Чонин. Он намотал одну из них на палец, а после с шумным вздохом бросил глупую затею вырвать её с корнем. Чонин вышел из ванной и устало уставился на измученного Сынмина, стоящего напротив двери. В гостиной на диване сидел Хенджин, а рядом с ним Чанбин. Минхо и Джисон вновь прятались в комнате. Со кивнул лису и рукой показал на заказанную еду. Если у Хенджина фотографии по расписанию, то у Чанбина завтрак, обед и ужин. Силы бьякко иссякли, а в словах больше не было нужды. Он молча подошел к парню и крепко обнял его, носом зарываясь в мягкую синюю футболку, вдыхая запах своего человека. Ему нужны были объятия, они были особенными. Они нужны были сколько не ему, а самому Сынмину, которому важно было почувствовать себя в безопасности хотя бы в мягких руках белого лиса. Они долго стояли на месте, Чонин пальцами постукивал по напряженной спине, руками водил, футболку изредка сминая. Он чувства так старался передать, прекрасно понимая, что если попробует открыть рот, то расплачется. Он не мог плакать перед Сынмином, он знал, как ему тяжело, как им обоим тяжело. — Все будет хорошо, — успокаивающе начал Сынмин, все же находя нужные слова. — Чан с Феликсом и его жизни больше ничего не угрожает, ты спас его и меня, нас всех, ты молодец. Ты хорошо постарался, мой белый фенек. — Мне страшно, — произнес Чонин, голову ниже опуская, сильнее лбом упираясь в плечо. — Я с одной стороны хочу, чтобы это все было одним большим кошмаром, но с другой стороны, если это сон, то в реальности я никогда тебя и не повстречал. — Мне тоже страшно, Чонин, — Сынмин зарылся ладошкой в мокрые волосы и потрепал их. — Мне тоже страшно, но мы так просто не сдадимся, ладно? — Мы должны убить Минхо. Но я не хочу никого убивать, — озвучил суровую правду Чонин. В комнате ненадолго воцарилась тишина, которую прервал Чанбин, укладывая руки на хрупкие плечи Чонина. Он притянул его к себе, начиная чесать его голову, тем самым выбивая из равновесия. — Никто никого убивать не будет! Отставить нытье, — скомандовал Со. — Я заказал нам кучу еды, поэтому сядь и поешь с хёнами. — Я вас старше на лет восемьдесят точно. — А ну не груби хёнам, — возмутился Чанбин и Чонин вновь улыбнулся, начиная нервно хихикать. — Ишь какой взрослый, а ну давай не паясничай и садись кушать. Минхо и Джисон уже поужинали. Минхо чувствует себя хорошо, даже после того, как ты его побил. С ним конечно в больнице ничего особо таки и не сделали, кроме как дали таблеток и укололи укол, и к слову, с вас же даже денег не взяли, попросили просто уйти. Поэтому мы в плюсе, — он продолжал наводить беспорядок на чужой голове, пытался построить башню из волос Чонина. — Он поужинал и лег спать, а с остальным мы разберемся завтра. Уже какой день в бреду находимся, но с ума же еще не сошли! Никто не умер! — Это пока. — Ты с каких пор такой пессимист? — продолжал негодовать Чанбин, а Сынмин тихо посмеялся, привлекая внимание Чонина. Бьякко смутился, потому что смех парня оказался слишком приятным и даже исцеляющим. Неужели его белый фенек выглядел так забавно? — Давай, чепуху не неси. Сейчас плотненько поужинаем и ляжем спать. Мы может и не лисицы, волки и медведи, но Сынмина в обиду не дадим, если вдруг непонятная ебака захочет взять контроль над нашим другом. Минхо все еще человек, не смотри на него, как на прокаженного. — Я и не смотрю так на него! — Вот и славно! — воскликнул в ответ Со и потянул за собой сдавшегося обстоятельствам Чонина. Эти обстоятельства хотя бы были приятными. Часть компании сидела на диванчиках и под шум странного японского телешоу ела самую вредную еду на свете, которая полюбилась Чонину даже чуть больше, чем рыбки в озере и Ким Сынмин. Из всего разнообразия фастфуда персонально для бьякко было заказано несколько бургеров с рыбой, которыми он чавкал. Теперь Чонин понимал, зачем людям телевизоры, телефоны, компьютеры и Интернет. Забавное шоу затягивало, заставляло смеяться с набитым ртом и забывать на время о всем ужасном. Погружало в тот мир людей, куда им всем вход был заказан. — А почему Джисон с Минхо? — спросил вдруг Чонин, когда началась реклама. — Пока вы носились на гору и обратно, я и Чан подумали и решили, что Джисон помогает Минхо находиться в сознании, — начал объяснять Чанбин, поудобнее располагаясь на диване. — Когда Минхо впервые озверел, Джисон, как он нам сказал, привел его в чувство. Да и когда Джисон был рядом, он не вел себя странно. Прям чувствовалось, что рядом с нами наш Ли Минхо, а не какое-то ногицунэ. Возможно это из-за того, что Хан очень дорог нашему несчастному братку. Слышал про родственные души? Чонин отрицательно покрутил головой. — Ну, это когда два человека сходятся в своем идиотизме и у них не отношения, а гармония и полное понимание друг друга без слов. — Как у тебя и Сынмина, — подытожил довольно Хенджин, держа в руках пачку чипсов. — Два идиота. Хвана пнули ногой и он ойкнул, но тут же переключился на новый выпуск того же телешоу. — Это отличается от вашей связи. Вы связаны обстоятельствами, а они судьбой, — Чанбин очень выразительно произнес последнее слово, заставляя Чонина впасть в раздумья. — Именно поэтому наш Ханни может достучаться до нашего Минхо. Думаю, это так и работает. Комнату вновь заполнили чавканья и смех, однако лисенок долго не шел на поводу у веселья и вновь ввел всех в ступор. — А как понять, что ты влюблен в человека? — спросил он, внимательно наблюдая за чужими лицами. Чанбин нахмурился, видимо серьезно задумался над озвученным вопросом и начал подбирать нужные слова, чтобы в лучших красках объяснить своему младшенькому братку понятие любви. Хенджин надул щеки, посмотрел на Сынмина, поиграл бровями и демонстративно захрустел чипсами, предвкушая новую комедию. — Ну, — начал Со. — Любовь у каждого проявляется по-разному, кто-то оказывает её через слова, кто-то через поступки. Поступки могут быть как и самыми явными, так и нет. Например, когда я влюбился в свою одноклассницу- — О-о-о, — протянул Хенджин, хлопнув в ладоши. — Когда я влюбился в свою одноклассницу, то я постоянно искал с ней встречи. Она была такой красивой! Жалко замуж так рано вышла, но не суть! У меня каждый раз сердце болело, в груди все горело, я забывал как дышать рядом с ней, — красочно описывал свои чувства Чанбин. — Влюбленность, это когда ты хочешь помогать человеку, быть рядом с ним, проживать с ним его лучшие и худшие моменты жизни. — Получается, когда хочешь защищать? — Да! — воскликнул Со. — Желание защитить это тоже признак влюбленности. Никому же не хочется, чтобы твоя любовь пострадала! Чонин с умным видом покивал, а после посмотрел на Сынмина, который лицо подушкой закрыл и сидел во время всего разговора молча. Он искренне не понимал, почему Чонин был таким. Либо же бьякко только делал вид, что разбирался в подобных вещах, либо же на самом деле что-то да понимал. Сынмин хорошо помнил, как Джисон спросил у Чонина, а не встречается ли он с ним, на что его наглый белый фенек ответил: «Пока…». И теперь Сынмин ломал голову, а правильно ли лисенок его понимал и имел ли он вообще осознание сказанных им слов. Чонин взаправду самый глупый лис, и не потому, что не умеет должным образом распоряжаться своей силой, а потому, что не осознает того, что говорит. У его слов всегда несколько смыслов и никогда не понятно, что именно он имел в виду. Сынмину для полного счастья не хватало себе голову еще и этим забивать, но с ним это случалось против воли. Потому что прямо сейчас его забивали подушкой две руки костлявые. Били по голове и ворчали что-то вроде: — Так ты же мне говорил, что это не то! — Так я же говорил про лисят! — возмутился в ответ Сынмин, получая подушкой по незащищенному лицу. — Ты же любишь лисят, поэтому и защитить их хочешь, но это другое. Ким перестал предпринимать попытки защититься, поэтому смиренно принимал удары. Вскоре Чонин успокоился и с тяжелым уставшим вздохом скинул подушку. Все вновь попытались отвлечься на шоу, но рядом с бьякко случался хаос, поэтому следующим вопросом на досуге оказался: — А вы когда-нибудь занимались сексом? На этих словах Сынмин не выдержал и схватил Чонина, поднимая его на руки и закидывая себе на плечо. Он не вытерпит еще пяти минут этих неловких разговоров с дурацкими вопросами и комментариями от его друзей. Это разряжало обстановку, заставляло забывать об ужасном, но не менее и добивало Сынмина. Он открыл дверь в спальню, стараясь не оглохнуть от отборных матов, которых Чонин понахватался от Минхо. Швырнул его на постель, тем самым пугая. — Ты чего? — смущенно спросил Чонин, тут же прижимая ноги к груди. У него покраснели уши, потому что после озвученного вопроса поведение Сынмина показалось очень странным. — Спокойной ночи, девственник, — с этим словами Ким вышел из комнаты и захлопнул за собой дверь, тут же подпирая её неподалеку стоящим креслом. Где он взял силы на внезапную перестановку было неизвестно, но желание защитить себя от сотого сердечного приступа за день заставляло его идти на такие крайние меры. Ким вернулся на диван и принялся доедать чужой бургер, Хенджин и Чанбин приняли ответственное решение не комментировать произошедшее, лишь тупо улыбаться и пялиться в экран, надеясь на то, что их друг не выкинет их из окна или не закроет в комнате с белым лисом.