белый фенек.

Джисон, пальцами впиваясь в теплое белоснежное покрывало, носом упирался в ткань и шумно сопел на всю палату. Случившееся изрядно потрепало его, он не мог успокоиться весь путь в машине скорой помощи до больницы, его потряхивало, а все, что спасало, это рука черного лиса. Он сжимал её в своих ручонках, пытаясь совладать с эмоциями, а Ёнбок послушно забирал их себе, ничего не отдавая взамен. Феликс в тишине умолял всех тех Богов, которых знал, о спасении несчастного сумасшедшего. Он верил в медицину, верил в шокированных увиденным врачей и в главного хирурга на третьем этаже больницы, в которую они так полюбили приезжать чуть ли не каждый день. Просидев добрые три часа под операционной, парни наконец-то позволили себе переместиться в одиночную палату, чтобы расположиться возле койки со спящим Минхо. Хан крепко спал после выпитого успокоительного, Ёнбок едва его не убаюкивал. Было непривычно быть столь мягким, когда до этого дня только и делал, что плевался ядом во всех тех, кто казался неугодным. Генко смеялся в душе от быстротечности времени, от скопления навалившихся событий, идущих друг за другом безостановочно. Телефон ломался от входящих сообщений со стороны секретаря Сато, персонал с работы и третьи лица тоже не совсем понимали внезапного исчезновения Феликса. Некоторые ошибочно полагали, что он ушел в отпуск, по-прежнему продолжая изредка работать дистанционно, решая через своего секретаря вопросы особой важности, кто-то считал, что Ёнбок совсем скоро продаст свой бизнес и займется другого рода деятельностью, либо же вовсе сменит страну и обзаведется связями в другом государстве. Сам же Феликс ни о чем таком не думал, находясь в условном отпуске, он мечтал поскорее отдохнуть от всего происходящего. Скучал по размеренной лисьей жизни в людском мире, но с усмешкой на лице осознавал — будет скучать и по этой. Феликс сидел на диване напротив больничной койки, взглядом сверлил спящего Джисона, приклеенного к постели своей пушистой головой. Сердце Ёнбока пропускало удары, он чувствовал каждым сантиметром своей кожи — происходило нечто неладное, однако сил после пережитого вновь не осталось. Он никогда не думал, что его тело вспомнит страх потери кого-то близкого, пусть Минхо и тяжело было назвать приближенным к нему человеком. — Все в порядке? — Чан громко вошел в палату, крепче стискивая телефон в своей руке. Погода за окном все ухудшалась и ухудшалась, снег вновь превращался в град, а тучи напоминали ночное небо. Бан тяжело дышал, ведь явно бежал на третий этаж, игнорируя лифт, в котором совсем недавно умудрился застрять вместе с Феликсом. — Ты в норме? Как он? Ёнбоку стало приятно от мысли — Чан сначала поинтересовался за его самочувствие, а не за состояние Минхо. Было по-прежнему непривычно ощущать искреннюю заботу вперемешку со страхом однажды потерять. Бан сдержал свое обещание, он ответил на его чувства взаимностью и осознанно отрекся от мира, в котором когда-то проживал свою бренную жизнь. У Феликса не было сомнений — Чан ни о чем не сожалел. — Я в порядке, — тихо ответил Феликс, прикладывая палец к губам. Чан прочистил горло, понимая, что своим шумным появлением чуть было не разбудил только что успокоившегося Джисона. В палате царил неприятный полумрак. — Где Хенджин и Чанбин? Вы нашли Сынмина и Чонина? Чан расстегнул промокшую под снегом куртку, пусть и на улице он был всего ничего, ведь приехали они сюда на машине. Он повесил одежку на крючок вешалки и, потерев замерзшие ладони, подсел к Феликсу. Бан не знал за кого ему следовало большего всего переживать. Один из его друзей едва не погиб, вспоров себе шею, а сделал он это на глазах у другого его друга, спящего рядом с ним. Хенджин и Чанбин после тревожных сообщений от Феликса тоже начали впадать в легкую истерию, и от кого-кого, а от Хвана он меньше всего ожидал бурных эмоций. Контроль теряли все, но на такие моменты рядом всегда был Бан Чан, способный успокоить каждую беспокойную душу. Получалось отвратительно, но все же получалось и он был несказанно рад своим успехам. — Хенджин и Чанбин в машине, я думаю, они скоро подойдут. До Сынмина мы не смогли дозвониться, думаю, это из-за связи, — объяснил Чан, внимательно осматривая спокойное и уставшее выражение лица Феликса. — Весь город словно застыл, а на улицах пахнет чем-то неприятным и темнеет быстро. Мне кажется, что все становится только хуже, Ликс. Ёнбок согласно медленно кивнул. Он тоже чувствовал нечто неладное, но что именно, определить не мог. После снятия проклятия его тело стало куда выносливее, а былая лисья сила вернулась, но из-за густоты скверны в воздухе он вновь начинал ослабевать, однако не смертельно. Он чувствовал себя одурманенным. — Минхо, перед тем как отключиться, сказал мне, что Окунинуси нужна душа Сынмина, — начал рассказывать Феликс. — Именно поэтому она послала ногицунэ украсть её. Нам нужно найти этого счастливчика и где-нибудь спрятать. А мне и Чонину желательно двинуться в лес, чтобы либо же доломать печать и напасть первыми, либо проиграть. Нужно что-то придумать, ведь ты прав, мы теряем время, ожидая чуда. Чан положил руку на напряженное плечо Феликса и крепко сжал, заглядывая ему в глаза. — Все будет хорошо, — успокаивающе начал он. — Скоро все закончится. Мне жаль, что мы ничем не можем вам помочь, но вы справитесь. Раз Чонин еще утром смог обратиться лисом рядом с Сынмином, значит сила его вернулась к нему. — Но почему? — спросил Феликс, а Бан растерянно посмотрел на него. — Прости. Конечно ты не знаешь, как и я. Все так запутанно, а я еще и должок торчу одной белой лисице. Попросила меня присмотреть за ними с самого начала, в особенности за Сынмином, а я так забылся во всем этом. Запутался, как в паутине, — Ёнбок хрипло посмеялся. — Нужно найти парней и решить все крайне быстро, чтобы двигаться дальше. Я жду конца сильнее своего дня рождения. — А когда он у тебя? — Когда скажешь мне, тогда и будет, — с ухмылкой ответил Феликс, играя бровями, а Чан слишком явно смутился, за что ущипнул его. Вскоре в палату зашли бледные Чанбин и Хенджин. Ёнбок постарался успокоить разбушевавшегося не на шутку Хвана, который взглядом пытался задушить своего друга. Он был не зол, но явно был подавлен и шокирован. В руках у него грелся маленький дух, а форма у него была жидкобразная, потому он отлично справлялся с ролью игрушки-антистресс. Читос пугливо посматривал на Феликса, продолжая прятаться в ладонях Хенджина. Немного погодя, когда все наконец-то насмотрелись на спящего Минхо с перебинтованной шеей, Ёнбок посвятил окружающих во все случившееся. Рассказал и о комнате в подсознании сумасшедшего ныне пациента, и о кубике, и о том, как именно Ли избавился от ногицунэ. Поведал об узнанной информации про душу Сынмина и на этом закончил, сводя все к тому, что двух балбесов предстояло бы найти как можно скорее. Но все пожимали плечами, ведь ни до кого из них не получалось дозвониться. Феликс начинал не на шутку нервничать. — Как долго мы не услышим его отборнейший мат? — Не знаю, но я постараюсь что-нибудь с этим придумать. Я не смог залечить его рану и все еще не до конца понял почему. Думаю, дело было в кандзаси и в её странном поведении, — объяснил Феликс. — Но шрам у него точно останется, с этим я уже ничего поделать не смогу. Не думаю, что он заговорит в ближайший месяц точно. Хенджин тяжко вздохнул, а Читос из рук плавно перелез к нему на плечо, своими маленькими лапками касаясь его шеи. Дух что-то пропищал, а Хван согласно промычал. — Ты понимаешь его? — изумился Феликс. — Не знаю, но это как с котами. Необязательно понимать их мяуканье, чтобы знать, чего они хотят, — ответил Хенджин, пожимая плечами. — Он сказал, что ему страшно, я так это перевел. Ёнбок усмехнулся и согласно кивнул, после начиная бороться с острым желанием выйти и покурить. Сидеть в больнице и ждать пробуждения Минхо можно было бесконечно долго, но времени не было и Феликс встал, подходя к окну, раздвигая шторы. — Такое ощущение, как будто никого кроме нас в мире больше нет, — тихонько сказал Чанбин. — Да, у меня тоже такое есть, — ответил Феликс, вглядываясь в стоящую у больницы машину. Ему померещился знакомый силуэт, он зажмурился и вновь открыл глаза, рассматривая фигуру. Чем сильнее он пытался разглядеть, тем сильнее его сердце заходилось в страхе. Необъяснимое, но знакомое чувство. Он сталкивался с ним, когда доводилось общаться с Богами. — Чонин? — Что? — осторожно спросил Чан. Феликс сорвался с места и двинулся к выходу из палаты. — Ты, — он пальцем ткнул на тут же замершего от испуга Читоса. — Чтобы сюда ни одна зараза не проникла. Защищай их, понял? Маленький циклоп немного задумался, а после пропищал в ответ, начиная кружиться. Он подлетел к постели Минхо и присел на спинку койки, тут же принимая важный вид. Ёнбок чувствовал, как его начинало знобить. Он точно видел Чонина, точно видел его широко раскрытые темные глаза. Бьякко не просто вглядывался в их окно, он точно ждал Феликса и с ним точно было что-то не так, потому генко торопился изо всех сил. Он перепрыгивал ступени, прежде чем наконец-то выйти на улицу и подбежать к остолбеневшему белому лису. — Что с тобой? — спросил Феликс, хотя скорее ему хотелось сказать: «Мне страшно». — От тебя исходит странная аура, что случилось и где Сынмин? Он искренне не понимал резкой перемены настроения Чонина, ему даже подумалось, что бьякко стал чем-то одержим. Еще с утра он был его глупым лисом, а сейчас смотрел на все совершенно по-другому. Это точно был не его «младший брат». Лис молчал, подбирал слова, терзал губы и сжимал руки в кулаки до побелевших костяшек. Взгляд его бегал по снегу, цеплялся за каждый белоснежный хрусталик, едва не плавил. Чонина рвало на части, а голова кипела от переизбытка эмоций. Он боялся поднять свой взгляд на Феликса, боялся, что тот услышит его. Но возможно именно поэтому он и пришел к нему, выбирая между найти интуитивно Сынмина, попавшего в опасность, или же остаться дома, он выбрал прийти к тому, кто сможет понять его без слов. Он не был уверен, что Ким не мог похвастаться таким же навыком, но случившееся в библиотеке и воспоминание, упавшее на его голову в ванной комнате, заставляли Чонина ставить под сомнение каждого. Голоса мешались и он не знал за какой ему стоило бы ухватиться, чтобы успокоить свое сердце. Ёнбок слышал шорох чужих мыслей, а потому приоткрыл рот, но после закрыл его обратно. Он чувствовал разбитость лиса, ощущал каждой клеточкой своего тела его боль. Феликса убивала его же совесть, он чувствовал причастность и вину, чувствовал, что оказался недостаточно хорошим «братом». Он грубо положил руку на промокшую из-за снега голову Чонина, заставляя его вздрогнуть. Притянул к себе и заставил его упереться носом в свое плечо. — Помнишь, я говорил тебе, что если еще раз услышу от тебя те самые мысли, то сожгу твоих рыбок? — Чонин застыл от неожиданности, широко раскрывая глаза. Всегда забывал о том, что Феликс его слышит. — Пожалуйста, Чонин, не забывай, что по лисьим меркам ты все еще ребенок и не бери на себя больше нужного, иначе сломаешься. Расскажи мне в чем дело, я тебя слушаю, пока у нас есть время. Желание Чонина сорваться на Феликсе за всю свою боль растаяло подобно снегу и он впился пальцами в куртку генко, прижимая крепче к себе. Уже в какой раз за прошедшее время Ёнбок с легкостью успокаивал его и плевать, в каком состоянии находился бьякко. — Я признался Сынмину, — в плечо едва различимо пробурчал Чонин, тут же поджимая губы, лишь бы заново не разорваться на части. Он набрал побольше воздуха в легкие, чтобы продолжить. — Но мы поругались из-за этого, он не ответил на мои чувства взаимностью. Ты говорил мне, что я почувствую ту самую «влюбленность» и так оно случилось, но видимо она нужна была только мне. Я отпустил Сынмина и остался в библиотеке, а после пошел домой, — лис начал тараторить, а голос его стал плаксивым и мягким. Мрачное напряженное состояние, в котором он находился последние часы, понемногу отпускало его. Феликс начинал узнавать своего белого лиса. — Я пришел к ним домой и сразу по запаху понял, что примерно случилось, но мне было так больно и одиноко, что я не мог заставить себя приехать к вам сразу же. Мне снова привиделось воспоминание, очень долгое, и там я встретил прошлого маленького себя. Мне было и страшно и больно, я совсем потерял настоящего себя. Я запутался окончательно в чувствах и не понимаю, что мне делать, — говорить становилось все труднее и труднее, холодный воздух неприятно саднил горло. — Потом я почувствовал, что что-то не то с Сынмином, а потом я услышал голос Инари, она сказала мне, что из моей ненависти зародилась любовь. Я выбежал из их квартиры и пошел на улицу, я был так зол на всех и так опустошен. Я не знал, куда мне идти. Чонин запнулся, стараясь привести дыхание в норму. Феликс продолжал вжимать его в свое плечо. — Не продолжай, — попросил Ёнбок, прекрасно понимая, как парню тяжело давалось все пересказывать. — Это нормально, что тебя переклинило, нормально, что тебе стало хуже и ты запутался. Мы выпутаемся. Только скажи мне где ты видел Сынмина в последний раз и что ты чувствуешь. Если он разбил тебе сердце, то я разобью ему ебальник, но для этого мне нужно знать, где он находится. Чонин усмехнулся нелепой угрозе и наконец-то отпрянул от Феликса, чувствуя, как щеки стали замерзать быстрее привычного, из-за того, что во время монолога он невольно расплакался. Ему нужно было остановиться, ему нужно было дать себе время на подышать, вернуться в безопасное место, в котором, увы, теперь жила самая настоящая нечисть. У него больше не было своего места силы, но был Ёнбок, проникшийся к нему своим мрачным, но ныне теплым сердцем. — Я не знаю где он, Ёнбок, — признался испуганно Чонин, вновь чувствуя себя бесполезным. Феликс тут же положил руки на его плечи, стараясь не дать белому лису возможности впасть в истерику обратно. Именно такого бьякко и боялись. Эмоционального, с загадочной силой и странным поведением. Феликс догадывался обо всем, но никогда ему об этом не говорил, о чем теперь жалел. — Когда защемило сердце, я почти сразу же пошел на улицу, но я его больше не чувствовал. Это была адская боль, которую я еле перенес. А что, если, — взгляд Чонина вновь забегал, он не мог сфокусироваться ни на чем. Феликс пытался удерживать баланс между мягким белым лисом и юношей, который постепенно вспоминал свое прошлое и путался в осколках кадров минувшей жизни. — А что, если он умер, Ёнбок? Что, если с ним что-то случилось и его больше нет, поэтому мне было так больно? — Чонин бледнел с каждой гипотезой, а Феликс терялся вместе с ним, но старался виду не подавать. — Единственное место, где он мог умереть, это озеро, — выдал свое предположение Ёнбок. — Вряд ли его бы сбила машина, — дополнил он, но Чонин его черного юмора совсем не разделял. Он пытался прислушаться к голосам в голове, найти ответ. — Я ничего не слышу, я ничего не понимаю, — продолжал бьякко, но генко по-прежнему старался привести его в чувства хотя бы своим присутствием. — Все будет хорошо, Чонин. Ты только дыши.

***

Дорога к озеру не отняла много времени, потому чувства Чонина по-прежнему донимали его, мешались не в самый приятный телу коктейль. Ему казалось, что если бы не навалившееся воспоминание, он бы сошел с ума еще в ванной комнате от разбитого сердца и полной неуверенности в себе. Однако маленький Чонин спас его, помог ему вспомнить ту боль, которую он в прошлом обернул в силу. Белый лис постепенно приходил в себя, а разум его прояснялся, холодел. Он все думал о том, в какой момент он сломался, но к счастью понял — конкретного дня не существовало. Все начиналось постепенно, с бросившего его Ёнбока, с несоизмеримой ответственности за жизнь лисят, с поручения Госпожи Фудзико, с первого воспоминания, с первого волнения за жизнь Ким Сынмина. Оно продолжалось, оно цвело, подобно ликорисам, в его голове, прекрасные цветы, растущие на кладбище, выбивающиеся из-под земли, пропитанной отчаянием. Отсчет начался в тот день, когда Ёнбок едва не умер у него на руках. Уже тогда его душа, оставшаяся неизменной после перерождения, заходилась в истерике — она уже проходила через подобное. И пытаясь спрятаться от настоящего себя, он хватал за руку Сынмина, забивал голову ненужными мыслями и отбивался от жизни неловкими вопросами. Убегал, ведь такой же, как и Сынмин. Своего рода трус, боящийся собственного отражения. С самого начала он не должен был защищать лисят, людей вокруг, Ким Сынмина. Он должен был защитить маленького себя от нападок злых чувств. А под кожей распускались ликорисы. Чонин стоял на покрытой паутиной поляне, вдыхал полной грудью скверну, пустым взглядом, но с живым сердцем в груди, он смотрел на водную гладь. Его рыбок больше нет, его лисята погибли, а Ким Сынмин и его душа покоились в глубине озера. Бьякко ничего не чувствовал, не ощущал телом влияние Окунинуси, не слышал её утробного рычания из-под толщи воды. Феликс же дышал сбито, а в руках держал катану. — Тебе нормально? — спросил Ёнбок, оглядывая липкую паутину, оцепившую ветви деревьев. Он был преисполнен уверенности, что они расправятся с Божеством, однако тяжелая аура, бьющая по телу словно тупым предметом, убеждала его в обратном. — Ты взял с собой кандзаси? Чонин по-прежнему молчал, а Феликс злился, ведь искренне не понимал очередной смены настроения. Ёнбок сделал несколько шагов вперед к озеру, но бьякко остановил его, хватая за локоть. — Что случилось? — спросил он, а в ответ очередная тишина. Чонин вглядывался в воду. — Мне нужно спровоцировать её, чтобы она наконец-то вылезла наружу. Я доломаю печать, а после мы расправимся с ней. — Так не пойдет, — хриплым голосом произнес бьякко, все еще вглядываясь в озеро. — Я чувствую, что Сынмин там, но я не могу понять, что именно с ним происходит, — вода напоминала густое болото, Чонин продолжал всматриваться. — Что-то не так. Он точно там, но тогда бы она уже выбралась наружу. — Если ты его чувствуешь, то значит он там и нам нужно высвободить Окунинуси, чтобы разделаться с ней и достать из-под воды Сынмина. Мы что-нибудь придумаем, но нам нужно поторопиться. Возможно она все еще пытается поглотить его душу, — продолжал упираться Феликс, все еще пытаясь разглядеть в руках Чонина кандзаси. Он чувствовал её присутствие, но не мог понять где именно она прячется. Бьякко дернул на себя генко, он отвел руку в сторону и из-под земли ввысь начали подниматься голубые бусинки, образовывающие собой катану. — Кандзаси — мое оружие, — уверенно произнес Чонин, и как только он сжал плотно рукоять клинка, вода в озере забурлила и послышался знакомый противный голос. Окунинуси почувствовала то, что заточило её в ловушку долгие годы тому назад. Бьякко усмехнулся, но улыбка его сошла на нет, когда из-под толщи воды начало высовываться огромное чудовище с телом паука, но с головой женщины с длинными черными волосами. Чонин сделал несколько шагов назад, а земля под его ступнями задрожала, заставляя потерять на некоторое время равновесие. Паучья лапа с шумом вонзилась в сырую почву, а Ёнбок с ужасом вскрикнул, когда со всех сторон в их сторону поползли пауки, все то время прячущиеся на ветвях деревьев. Они становились все больше и больше, а растерянный впервые в своей жизни Феликс застыл от ужаса. Это не шло ни в какое сравнение со сном Сынмина, давящая атмосфера и ни разу не простые духи, а настоящие прислужники и создания злого Божества, заставляли сердце Ёнбока биться сильнее прежнего. — Чонин, берегись! — крикнул он, наблюдая за тем, как к остолбеневшему Чонину спешно пополз паук с него ростом. Феликс не успел воспользоваться катаной, как тварь тут же растворилась в голубом пламени. Генко уставился на по-прежнему стоящего на одном месте Чонина, и только потом услышал знакомый противный голос неподалеку. — Так и будете столбом стоять? — А я думал, что Вы уже сдохли, Госпожа Фудзико, — с усмешкой произнес Феликс, наконец-то приходя в себя. Он ловко отбился от очередного паука, едва не теряя равновесие. Спина его врезалась в женскую спину. Госпожа Фудзико оглядывалась по сторонам, ловко махая своим веером, пуская волны и сжигая злых духов. — Чонин? — окликнула его жещина. Они стояли совсем неподалеку, но обилие пауков словно не давало им вновь приблизиться к бьякко и застрявшему в воде Божеству. — Шин, — слышал чудовищный голос Чонин, по-прежнему всматриваясь в воду. — Ты наконец-то пришел ко мне, Шин. — Нам нужно провести обряд, — произнесла белая лисица, отпихивая Ёнбока в сторону, чтобы избавиться от очередных пауков. Она не сводила взгляда с не шибко рвущейся на свободу Окунинуси. Она не понимала, почему Божество по-прежнему не вышло на берег. — Пока она не выбралась, нам нужно заново провести обряд и погрузить её под воду. Ёнбок, ты должен будешь покрыть воду пламенем. Только пламя черного лиса может воспротивиться воде, я же возьму на себя всех дряней. Чонин! Ты должен будешь повторять за мной слова, а после вонзить кандзаси в воду. Только так мы сможем запечатать её снова! — Так ты все это время знала?! — крикнул Феликс, переходя на «ты». Он отошел подальше от белой лисицы, беря на себя духов с другой стороны. Их было бесконечное множество, они едва не появлялись из воздуха и цеплялись за одежду, становясь все больше и больше в размерах. — Ты издеваешься, блять, надо мной?! Какой к черту обряд?! Кто тебе об этом сказал? Фудзико плотно сжала губы и ловко отбилась от очередных пауков. — Потому что я помогала нашей Богине справиться с Окунинуси, — призналась она. — Мы не сможем по-другому. Если Богиня Инари явила на свет Чонина и дала ему священную заколку, значит только он может запечатать её обратно! — Да ты, блять, — продолжал чертыхаться Феликс, с трудом уворачиваясь от лезущих в лицо тварей. Он со злости пустил пламя по воздуху, окутывая деревья и сидящих на них пауков жаром. — Сколько тебе лет осталось жить?! Давай я сокращу срок! — Нет времени ругаться, Ёнбок, — продолжала женщина. — Нет времени ругаться?! В какой убогой норе ты сидела все это время и чего добивалась, растягивая время? — Чтобы Окунинуси разрушила печать, ей была необходима душа первого человека, встретившего белого лиса. Душа Сынмина была ключом к её высвобождению, мне оставалось лишь ждать, когда мальчишка сам придет к ней. Она сломает печать, и мы поставим новую. — А нахуя ты просила меня за ним последить?! — возмущался Феликс, вновь оборачиваясь к застывшему на одном месте Чонину. — Поставим новую? Чтобы я опять через сто лет ебался с этим дерьмом? — Душа твоего человека у меня, Шин, — вновь заговорила Окунинуси, оглядывая белого лиса. — Ну же, достань её. Зайди в воду, Шин. Не бойся и спаси своего человека. — Чонин? — окликнул его взволнованно Феликс, замирая на некоторое время. Он уставился на медленно заходящего в воду парня, крепко держащего в руке катану. — Чонин! — Ёнбок ринулся в его сторону, но плюнувший в него паутину паук заставил его остановиться. Он оказался словно в рыболовной сети, из которой с трудом высвободился пламенем, однако подступиться к бьякко не вышло. Пауков становилось все больше и больше, а силы были на исходе. — Ты меня слышишь?! Чонин никого и ничего не слышал, он словно находился под гипнозом и игнорировал каждое брошенное слово кем-либо. Он вглядывался в озеро, слышал голос, но совсем не паучий. Это был женский голос, едва уловимое тихое пение, знакомое и пускающее по телу юноши мурашки. Чувство дежавю, а дальше темнота, в которую постепенно начал опускаться бьякко. Он шел не на зов Окунинуси. Перестав ощущать дно ногами, Чонин наконец-то пришел в себя. Он слышал приглушенный крик Феликса, а открыв глаза, ничего не смог перед собой увидеть. Дыхание кончалось, но он крепко сжимал рукоять катаны. Сердце подсказывало ему, что Сынмин не умер. Его душа по-прежнему была здесь, но ему нужно было лишь найти её и тело парня. Сосредоточившись, Чонин сильнее сжал орудие в руках и, крепко зажмурившись, заставил голубое пламя выйти наружу, чтобы хоть как-то осветить себе путь. Щеки надулись, а виски взбухли и в нос начала попадать вязкая жидкость. Чонин открыл глаза и в едва освещенной тьме смог разглядеть дно, покрытое десятками коконов. Они закрывали собой едва заметную, светящуюся красным, печать, из которой выходил бордовый дым. Чонин пригляделся, замечая лежавшее ближе к печати тело, покрывающееся стремительно паутиной. Сомнений не осталось и бьякко толкнулся вперед, стараясь опуститься как можно глубже. Он принялся выдыхать оставшийся воздух, чтобы достичь дна, однако тьма стала еще гуще и света его пламени оказалось недостаточно. Начиная захлебываться, Чонин еще раз напрягся всем телом, а вены на его лице взбухли, начиная светиться голубым. Юноша вновь махнул клинком, однако вместо того, чтобы рассеять мрак, он пустил волну пламени, затрагивающую печать. Она громко треснула, оглушая Чонина. Последние пузыри воздуха покинули его легкие, он постарался прийти в себя, а слух его слабо уловил громкое: «Беги, Сынмин!». Сердце словно забилось заново и лис вновь нанес удар, разрезая тем самым пространство. Он не успел понять, где именно оказался, но белый шум в его голове и туманность перед глазами заставили его действовать инстинктивно. Первое, что он увидел, это огромные пауки, оказавшиеся и в неизведанном ему мире. Жадно хватая губами воздух, Чонин, не совсем осознавая, руками пустил пламя по воздуху, окутывая им всех дряней. Катана же шариками рассыпалась в тумане, оставляя после себя ничего. Сбито дыша, он смотрел на свою руку, умудрившуюся сотворить такую мощную атаку. Не до конца понимая, что именно он сделал, Чонин двинулся в сторону предположительного источника шума. Он здесь только ради него, только ради своего человека. Он не пойдет на поводу у Госпожи Фудзико, он не погрузит Окунинуси под воду вновь, чтобы в будущем пострадал кто-то еще. Чонин встретил её. Источник шума, то самое позабытое еще в далеком лисьем детстве пение. Та самая колыбель, заставившая его вылезти лисенком из норы и обернуться человеком. Она стояла перед ним, без конца о чем-то говоря и игнорируя его вопросы. Она обняла его, заставляя тело невольно растаять в руках. Дрожь окутала его тело, а внутренний голос из уверенного превратился в тихий и плачущий. Слезы застряли в горле, а после потекли по щекам, когда Чонин наконец-то понял, кто пришел к нему во сне, кого он однажды потерял и без кого ему было так тяжело. Плакал не белый лис, плакал маленький Чонин, не смирившийся с одиночеством и утратой. И чужая боль накладывалась на собственную, становилась общей. Он не видел картинки, но вспоминал чувства, ощущал, как сверхъестественное сердце становилось все тяжелее и тяжелее, словно стало настоящим, человеческим. Чхонми обнимала его совсем недолго, все старалась и старалась отправить его вслед за Сынмином. Не видела в глазах сына того осознания, не видела на его лице детскую печаль. Губы лиса задрожали, он повернул голову в сторону, когда девушка вновь обняла его. Если он вновь позволит себе расслабиться, то он никогда не спасет Сынмина. Никогда не поговорит с ним и не узнает причину его поступков, не узнает, почему Ким пошел в озеро, почему наговорил ему столько обидных слов. Но ощущая касания теплого тела, осознавая, что человеком была его настоящая мама, Чонин на мгновение захотел забыть про весь мир. Забыть про то, что ему предстояло сделать и кого спасти. Захотел стать тем маленьким Чонином и узнать окончательно, что такое мама. Что такое его человек. Бьякко добрался до его души, но и навлек же на неё беду. Он сломал неосознанно печать и ничего не оставалось делать, как продолжать свой путь. Ринувшись следом, Чонин ожидал пробить очередное дно и погрузиться во тьму следом за Сынмином, однако дыхание в очередной раз кончилось и вместо чувства падения Чонин ощутил твердую поверхность. Под ногами светлая тропинка, а вокруг кромешный мрак. Бьякко уже видел это в своем сне, слышал материнскую просьбу, испытывал странное чувство голода, из-за чего накинулся на Сынмина. Не теряя времени, он ступил по тропинке вперед, стараясь как можно быстрее дойти до конца. Мир из снов стал осязаемым. Озеро, служившее долгие годы домиком для золотых рыбок, оказалось одной огромной черной дырой. С каждым широким шагом Чонин чувствовал, как ему становилось все тяжелее и тяжелее идти. Словно сверхъестественное физическое превосходство покидало его, тело переставало быть выносливым. Перед глазами маячили очередные кадры из прошлого, но Чонин пытался отбиться от них, пока не услышал тихий всхлип. Ровно в тот же момент тропинка оборвалась и бьякко остановился, вслушиваясь в едва уловимые звуки. Он слышал плач, но не видел источника в полной темноте. Протянув руку вперед, Чонин заставил пламя окутать его пальцы, он постарался осветить себе путь и остановился, наблюдая в нескольких метрах от себя сидящего Сынмина. Он прижимал ноги к груди, а пальцы его вплетались в волосы, ероша пряди. Он шумно дышал и громко плакал, что-то нашептывая себе под нос. — Сынмин? — тихо позвал Чонин, но Ким никак не отреагировал. Лис подбежал к парню и присел напротив него, боясь прикоснуться. — Ты меня слышишь? Он не отзывался на его голос, продолжал дрожать и давать волю эмоциям. Чонин не узнавал его, пока наконец-то не понял в чем было дело. Перед ним был не его Сынмин, перед ним сидела его маленькая душа, потерявшаяся во тьме, дрожащая от страха, слезливая и брошенная, напуганная и потерянная. Она иссыхала на его глазах, ею питалась Окунинуси. — Сынмин, — он робко коснулся свободной рукой коленки парня, заставляя того вздрогнуть. Ким поднял голову и полностью затуманенным взглядом уставился на Чонина. Он его не видел. — Сынмин, это я, — осторожно начал лис, укладывая ладонь на колено, крепче сжимая. — Это я, Ян Чонин, — он совсем не заметил, как с уст сорвалась фамилия, которую он слышал в этой жизни лишь единожды. — Посмотри на меня, пожалуйста, и я помогу тебе. Ты заблудился, но мы найдем тропинку. Я почти успел поймать тебя, прости, что опоздал. Чонин заставил пламя в своей руке повиснуть в воздухе маленькими голубыми огоньками. Они напоминали ему светлячков и их первую встречу. Он обхватил ладонями лицо Сынмина и приблизился к его лицу, заглядывая в пустые глаза. В них отражались лазурные бусинки пламени. — Помнишь тот день, когда ты обнял меня на вокзале? — тихо спросил Чонин. — Помнишь, как я пообещал тебе, что расскажу все, когда судьба снова столкнет нас лбами? — он уперся лбом в чужой, тяжело вздыхая. Сынмин по-прежнему не видел его, словно уже был слеп. — Я просил не забывать меня. Лис рвано выдохнул, большими пальцами водя по мокрым щекам. Помимо прочих переживаний он не переставал чувствовать голод, желание коснуться чужих эмоций и забрать их себе. Он хотел забрать себе то, что от него все это время прятал Ким Сынмин. — Тогда, когда мы обнялись, я увидел свое первое воспоминание, — продолжил юноша, опуская взгляд на влажные от соленых слез опухшие губы. — Поэтому, пожалуйста, мой человек, подари мне мое последнее воспоминание. Чонин никогда бы не хотел, чтобы это произошло с ними в таких обстоятельствах. Но жизнь никогда не спрашивала его мнения. Лис не понимал из какой ненависти должна была зародиться его любовь к Сынмину, ведь все, что он ненавидел больше всего вокруг, это судьбу, заставившую их страдать. Противоречивые чувства, ему нельзя презирать то, что подарило ему человека, чье лицо он крепко сжал в своих теплых руках. Чонин робко коснулся приоткрытых губ своими, ощущая импульсы, видя перед глазами звездочки. Душа Ким Сынмина принадлежала только ему, с самого начала и он не даст никакой злой Богине забрать её себе. Он выжег из сердца Ёнбока божественное проклятье, он освободит, покрывающееся паутиной, тело своего человека. Его пламя никогда не навредит Сынмину, оно окутает его и согреет в холодной тьме, где им грёзами суждено было оказаться. Пуская по телу юноши тепло, забирая себе его боль и страхи, ощущая губами те самые чувства, которые бились под его сердцем, Чонин вздрогнул, когда еще совсем недавно обмякшее тело в его руках зашевелилось. В мягкие светлые волосы вплелись пальцы, а чужие губы начали сминать его собственные в ответ. Сынмин подарил ему последнее воспоминание.

***

Феликс неоднократно пытался достучаться до Чонина, не единожды колотил непробиваемую гладь озера пламенем, но ничего не получалось. Все словно застыло, а вокруг паутина, от которой Ёнбока будет тошнить до самой его смерти. Кандзаси отправилась на дно вместе с бьякко, а генко и белая лисица были вынуждены остаться снаружи и сделать все, чтобы не дать чертовым паукам добить их окончательно. Однако волнение за Чонина не отпускало Феликса и он, что есть мочи, старался не поддаваться панике. Фудзико подозрительно молчала, а в воздухе воняло безнадегой и потом. Силы Ёнбока покидали его, рука, забывшая, что такое сражения, ныла, с трудом держа рукоять катаны. Он испуганно замер, когда на весь лес раздался оглушительный рев чудовища и злое Божество наконец-то зашевелилось в озере. — Сейчас! Давай убьем её, — попросил Ёнбок, замахиваясь клинком, но лезвие его врезалось в веер. — Хочешь, чтобы на тебя гнев с небес снизошел?! Ты и так еле дышал последние годы, хочешь еще одно проклятье за убийство Бога? — остановила его женщина. — А что нам делать? Дать ей выползти и пойти на променад по Японии? Может мне ей еще свою золотую карточку дать и подставные документы сделать, чтобы проблем потом на границе не было? — возмутился в ответ Феликс, а после выронил катану и прижал разболевшуюся руку к груди. Он хрипло простонал и рухнул на колени, подмечая, как темное озеро принялось окрашиваться в бордовый цвет. — Печать сломана, — тихо и с ужасом произнес он, понимая, что Чонин и Сынмин никогда не выберутся из озера. Не успел он поднять оружие с земли, как с поверхности кровавого озера вмиг начала подниматься дымка. Оно словно испарялось, будто Окунинуси впитывала в себя жидкость. — Вставай, живо! — приказала женщина, а после схватила генко за плечо и поставила на ноги, прикрывая собой. На её глазах огромное чудовище меняло свой облик, впитывало в себя жидкость озера, иссушая его наполовину. Вместо паука перед глазами кицунэ оказалась болезненно худая женщина, натягивающая на свои кости черное мокрое кимоно. Она хрипло смеялась, но по-прежнему дальше воды не выходила. Она стояла на небольшом камне посреди водоема. — Дела плохи. — Плохи? Может быть на это «плохи» у великой белой лисицы есть какой-нибудь стишок? Могу найти пень и встать на него, рассказать этой мразоте твою мантру. Может она порадуется, похлопает в ладоши и пойдет спать дальше. Сука, какое «плохи»?! Мы в дерьме и даже без Чонина! Феликс посмотрел на женщину, вытянувшую руку вперед. Паутина с поляны начала медленно стягиваться к её телу, а маленькие паучки двинулись в её сторону. Она заворожено осматривала свое человеческое тело, начиная после смеяться. Ёнбок попятился назад, утягивая за собой белую лисицу. Божественная аура ощущалась едва ли не смертельно, а страх пронизывал до костей, но генко было не в первой перечить Богам и ругаться с ними. Когда дело касалось дорогих ему людей, он был готов послать в пешее эротическое их же покровительницу. Приглядевшись к скрытому волосами лицу, Феликс нервно сглотнул, понимая, что у женщины вместо одной пары глаз было три. — Здравствуй, генко, — слащаво произнесла Окунинуси. — Так долго желанный мною черный лис, прислужник в прошлом Богу Хатиману и хранитель маленького белого лисенка. Ты не представляешь, как давно я хотела встретиться с пороком Инари, — она рассмеялась, а глаза её забегали в разные стороны. Паутина черными шрамами облегала её тело, она не переставала восхищаться. Феликс тяжело вздохнул, а после закашлялся, сплевывая в руку вместе с кровью несколько паучков. — Подойди же ко мне. — Не-а, — ответил с тупым смешком Ёнбок, вытирая тыльной стороной ладони испачканный кровью подбородок. — Дамы вперед. Генко догадался, почему Окунинуси до сих пор не сдвинулась с места. Если бы она того хотела, то её бы уже давным-давно здесь не было. Её по-прежнему что-то удерживало в озере, её высвобождение еще не окончено. Феликс вновь упал на колени, пальцами врезаясь в сырую землю. Он смотрел на валявшуюся неподалеку катану и тяжело дышал. Белая лисица стояла рядом с ним, но шелохнуться не смела. — Вот он как зараза, его хуй переваришь, я прав? — начал тянуть время лис, мысленно молясь — он оказался прав. — Как кость в горле застрял и ни туда ни сюда, верно? Можешь ничего не говорить, я с тобой согласен. Они оба как две занозы в моей жопе, я из-за них уже, вероятно, лишился бизнеса и ментального равновесия. Поэтому рекомендую сплюнуть, иначе себе же дороже будет. Окунинуси замешкалась и медленно склонила голову в бок, разжав ладонь, она заставила паутину, оставшуюся на деревьях, сползти и впиться в ладони Феликса, едва не разрезая их на части. Женщина присела на корточки и начала поочередно загибать пальцы, тем самым натягивая паутину на чужой коже. — Извинись, — шепотом попросила белая лисица, обращаясь к Ёнбоку. — Извинись перед ней сейчас же. У нас нет шансов. — Шансов не было у тебя на звание хозяйки леса. Вся живность передохла, а ты как трусиха куда-то подевалась и вернулась на все готовое. Дай мне пережить эту агонию и я тебя сам лично прирежу за такое унизительное предательство, сука ты старая, — зашипел Феликс. — Ненавижу лисиц. Лицемерные твари. Паутина дрогнула и генко закричал, наблюдая за тем, как едва ли не стальные нити начали оставлять красные полосы на его руках. Однако в этот же самый момент цвет озера начал меняться, темный бордовый сменился на грязный лиловый и чуть вскоре вода начала очищаться, после неожиданно обращаясь в голубое пламя. Окунинуси ослабила хватку и подскочила, чувствуя, как её оболочка из паутины начала испаряться от жара огня. Она схватила себя за шею и начала испуганно озираться по сторонам, пока наконец-то не заметила, как с другого конца озера на берегу оказалось два тела. Чонин руками тянул на себя обмякшего бессознательного Сынмина, лис кашлял и жмурился, стараясь поскорее вытянуть на сушу парня и не дать ему сгореть заживо. — А вот и зараза, — с облегчением произнес Феликс, тут же прижимая к себе ладони, расчесывая оставшиеся раны. Чонин оттянул тело Сынмина подальше и скинул с себя промокшее грязное пальто. Он с трудом встал на ноги, чувствуя себя как никогда переполненным силой. Вытерев тыльной стороной ладони губы, слегка пошатываясь, он приблизился к спешно испаряющемуся водоему, вскоре от которого должна была остаться лишь суша. — Шин, — прорычала Окунинуси. — Ян Чонин, — исправил её парень, чувствуя себя как никогда спокойно. Он наконец-то ощутил вкус чужих эмоций, наконец-то дал себе возможность утолить лисий голод. Он наконец-то позволил себе собрать все осколки воспоминаний, собрать из них то самое уцелевшее в комнате Минхо зеркало, чтобы заглянуть туда и увидеть себя. Истинного себя. Свирепая женщина ринулась в сторону наглого лиса, сорвавшего все её планы, укравшего её последнюю душу. Озеро испарялось, а вместе с ним и вся темная сила, хранящаяся там долгие годы. Лис позволил Окунинуси приблизиться к нему, позволил ей пойти на поводу у едких чувств. Он понял, зачем его душа переродилась заново, он понял, чего все это время добивалась Богиня Инари. Оказавшись неосторожно близко, злая богиня застыла, когда почувствовала обжигающую её боль. Языки пламени, которые она миновала, догнали её ступни, а кандзаси, которую она так боялась, вонзилась в её тело в виде клинка. Чонину много чего хотелось сказать существу, что заставило его пройти такой путь. Хотелось бы задать уйму вопросов, узнать мотивы, но впервые в своей жизни он понял — он не хотел знать ответы. Поймав на себе взгляд нескольких пар глаз, юноша дал волю чужим чувствам. Эмоции Сынмина, та самая желанная душа, то, чего так хотела Окунинуси, вылилась ей в самую настоящую испепеляющую агонию, а тело её забилось в истерии огня, медленно рассыпаясь пеплом в виде тут же превращающихся в пепел паучков. Его словно не было здесь, он продолжал стоять с катаной в руке и смотреть в пустоту перед собой. Он не верил в то, что сотворил своими руками, не верил в то, что вспомнив все и отдав себя без остатка, подтвердил самый страшный кошмар кицунэ — лиса, вспомнившая свое прошлое, перестанет быть лисой. Тело обдало жаром, оно начало ломаться и едва не хрустеть, потому Чонин осел на землю, стараясь дышать размеренно. Его пламя потухло, полностью иссушая озеро, оставляя после себя лишь сухую почву. Тучи медленно рассеялись, а дышать на поляне стало в разы легче. Юноша закашлялся, прежде чем услышать приближающиеся шаги. Он слышал голос Феликса, но не мог различить его слов. Повернувшись к лежащему рядом Сынмину, он крепко сжал его ладонь в своей руке. — Спасибо, мой человек, — тихо произнес он и прикрыл глаза, проваливаясь в бессознательность.