***
– Эй, товарищ Блистательный, проснись и пой! – Эд с самым боевым видом ворвался в комнату Трингамов. – Отстань, пожалуйста, Эдвард, у меня совсем нет настроения, – непривычно тихо и грустно ответил ему Рассел. Старший Элрик прислонился плечом к стене и хмуро поджал губы. Похоже, всё было даже серьёзнее, чем говорил Флетчер. Рассел по-прежнему лежал на кровати, отвернувшись к стене и по пояс укрывшись одеялом. Но даже так Эду было видно, что глаза у него печальные и тусклые. – Что случилось, Рассел? – очень осторожно спросил он. – Ничего не случилось. Всё нормально. Просто мне ничего не хочется, – ровно, без перепадов голоса сообщил старший Трингам. Эд постоял немного, колеблясь, и всё же неуверенно спросил: – Не хочешь поговорить? Может, тебе что-то надо? – Нет, не хочу и не надо. Уйди, пожалуйста. – Уйти? – на такое вообще-то можно было и обидеться, но Эд скорее растерялся. – Да, пожалуйста, – отрешённо бросил Рассел, не меняя положения. После короткой паузы Эдвард кивнул. – Ладно, хорошо. Как скажешь. Извини, – и он почти бесшумно выскользнул в коридор. Спустя примерно полминуты после того, как Эдвард вышел, Рассел растерянно поднял голову. До него только теперь дошло, что он ляпнул. – Да чёрт возьми… – он снова упал на подушку и натянул одеяло до подбородка, подобрав под себя ноги. Глаза предательски защипало. Ну что он за человек такой? Ни за что ни про что обидел лучшего друга, который один, наверное, и мог бы ему помочь. Эд, наверное, и разговаривать-то после такого не захочет. В почти полной тишине он уловил звук поворачивающегося ключа через коридор и гулкие шаги. На какой-то момент они затихли, как будто человек остановился возле его комнаты, но тут же, будто спохватившись, торопливо двинулись дальше, в сторону лестницы. Рассел повернул голову и уткнулся носом в подушку. А теперь даже не позвать его – из общаги убежал. И правильно сделал. На кой ему такой отвратительный и бесполезный друг? Он вообще Эда никогда и не заслуживал. В общем-то, не только его, но и Флетчера, Ала, Винри… Никого из тех, кто постоянно рядом. Доказательство тому – теперешнее одиночество. Так и надо. Сколько можно быть таким тупым и бесчувственным ни на что не годным эгоистом и ещё и ждать за это чьей-то любви? Глупость какая… Старшему Трингаму было тошно от самого себя. И плохо не только морально, но и физически. Сколько он так пролежал, то давясь слезами, то сглатывая ком в горле, он не знал – да и какая была разница? Пролежал бы ещё дольше, если бы вдруг его тяжёлые мрачные мысли не прервал быстрый топот – словно кто-то бежал, – шорох и звон ключей. Рассел озадаченно покосился в сторону коридора – и был вынужден резко зажмуриться, потому что дверь распахнулась, впустив в сумрак комнаты свет, холодный воздух и… Эдварда. – Ну и холодина там, ты бы знал! – как ни в чём ни бывало заявил тот, опуская на пол пакет и скидывая тёплую парку. – Ветер – прям всю жизнь выдувает, я искренне надеюсь, что наши с тобой младшие братцы додумались взять с собой перчатки, а то вымерзнут как мамонты, а кто их потом лечить будет? Ясное дело мы с тобой! – он деловито прошёл мимо круглыми глазами уставившегося на него Рассела и распахнул шторы. – Зато солнце выглядывает, редко, но всё же… – он встал на носочки, смешно сморщил нос и дотянулся-таки до ручки, чтобы открыть форточку. – Душно тут у вас… А там холодно, так что я через пару минут закрою! – он фыркнул, довольный результатом своих действий, и плюхнулся на кровать в ногах старшего Трингама – теперь, наконец-то, переводя взгляд прямо на него. – Ну, рассказывай, чего пить будем: газировку, вино или коньяк? Рассел продолжал молча гипнотизировать его, не отвечая на вопрос. Эда так и подмывало сказануть по этому поводу что-нибудь колкое (как он всегда делал в случаях, когда приходилось о ком-то заботиться и он смущался этого), но сдержался и прикусил язык – тем более, что от него не укрылось, что глаза у друга были красные. – Чего ты, Рассел? – Эдвард смущённо улыбнулся ему, не отводя взгляда. – Ал мне рассказал, что вчера, когда он заглянул к Джулии и они распили бутылку вина на двоих, она ему призналась, что в жизни часто не хватает праздников. Поэтому надо устраивать их самим – тем более, что серые будни вытягивают из нас все силы… потому она и купила вина вместо того, чтобы заварить чаю. А мне подумалось, что она права… и вот. Я даже бокалы нашёл, ты не поверишь! – он хвастливо приосанился. – Купил сразу весь набор из шести, на случай если мы вдруг решим коллективно отметить что-то… Эй, ну ты чего? Что такое? Рассел где-то на середине монолога Эда опустил глаза, отвернулся и теперь отчаянно шмыгал носом. Эдвард осторожно дотронулся до его плеча. – Дружище, я здесь, что ты? Слушай, я же правда за тебя переживаю, не отворачивайся! – Просто… просто… за что, Эд, за что? – тот вдруг ни с того ни с сего всхлипнул. Эдварду не надо было объяснять, что именно «за что». Он слишком часто сам задавался таким вопросом. Поэтому только трагически всплеснул руками и – запихнув какое-то смущение в дальний угол мозга – крепко обнял Рассела. – Балбес ты, Рассел! Вот за это самое! Ну ты ж мой лучший друг! То, что я иногда хочу тебя придушить, не отменяет того факта, что я жутко за тебя беспокоюсь, и ты это знаешь! Ты что, всерьёз думал, что я могу тебя оставить одного в таком состоянии? – Я думал… что слишком… сильно… тебя… обидел… – давясь внезапно хлынувшими слезами, пробормотал тот. – Обидел? Чем? – голос Эда звучал потрясённо, пока он бережно гладил друга по голове, совсем не обращая внимания на то, что его футболка совсем уже мокрая в районе плеча. – Эй... чего это за Ниагара? Ты даже в Драхме спокойнее реагировал... Рассел, да чем обидел-то? – Тем… тем, что… – Что попросил уйти? – Да… я думал… ты не… вернёшься… – Говорю же, дурень! Как тебе такое только в голову могло прийти! Я же видел, что тебе ужасно плохо, ну!.. Рассел, ну правда… ну за кого ты меня держишь?! – Н-нет… прости… я… я вас не… не заслуживаю. – Ну теперь я понимаю, почему Ал на меня так ругается, когда я такое говорю, – Эдвард наклонил голову, грустно вздыхая. – Рассел, ну как это не заслуживаешь? И что такое вообще это пресловутое заслуживать? Мы же любим тебя, ты нам всем очень дорог! Ты прекрасный человек, очень добрый, смелый, умный… и красивый, что немаловажно, думаю, в случае Винри! – Ну… ты… загнул… – сквозь слёзы улыбнулся Рассел. – Ничего я не загнул, это так и есть! Это я тебе в глаза говорю, что ты идиот беспросветный, а за глаза – да ты хоть Ала вон спроси, он знает! У меня вчера, пока мы шли по набережной от магазина, Ролан спросил, что ты за человек – я минут тридцать рассказывал, какой ты бесподобный гений! – Да что там можно… рассказывать… – Рассел, всё ещё не поднимая головы, почувствовал, что заливается румянцем. – Ну, вообще это конёк Ала, конечно, он умеет возносить хвалебные речи лучше меня, – Эд усмехнулся. – Флетчер тоже выдаёт целые панегирики, а я… ну, знаешь ли, как сумел! Я бы мог ещё с час распинаться! – Э-эд, хватит, умоляю, я сейчас сгорю от смущения – ты чересчур сентиментальничаешь, аж тошно! – С удовольствием на это посмотрю! – с облегчением рассмеялся тот. Голос старшего Трингама уже звучал намного бодрее и веселее, пусть ещё сбивчиво из-за судорожных всхлипов и застенчивости. – Только мне потом прилетит от Флетчера и Винри, давай ты отложишь это на потом… А теперь я всё-таки повторю вопрос: что пить-то будем, Блистательный товарищ – газировку, вино или коньяк? Рассел на секунду задумался, всё ещё не выпуская Эда из объятий (правда, непонятно было, он ли не отпускал Эда или Эд его), и хмыкнул. – А может… всё по порядку? Сначала газировку, потом вино… а потом, если останутся силы – коньяк? – Во-от, это уже больше на тебя похоже! – Эдвард восхищённо фыркнул. – Ну что ж, как сказал Ал, уж пить так пить… – Сказал котёнок, когда несли его топить! – закончил за него крылатую фразу Рассел, и они оба прыснули от смеха.***
– Эд, ты что, ещё и пиццу купил? – Рассел часто моргал, глядя, как Эд разбирает покупки. После полного стакана ужасно вредной, но жутко вкусной колы Эдвард заявил, что даже газировку надо закусывать, притащил пакет в комнату и, вальяжно устроившись всё там же в ногах на кровати друга, доставал просто какие-то невообразимые вещи. – Да, причём самую большую, жирную и вредную, с кучей соуса, ветчиной, беконом, грибами и даже – исключительно для тебя – оливками, – лукаво хмыкнул тот, вручая ему коробку. – Видишь, как я о тебе забочусь? То есть, твоя поджелудочная мне, конечно, спасибо не скажет, зато вот мозг и сердце – однозначно! – Эд, ты просто… Мне, блин, жутко неловко! – Рассел оставил коробку на своих коленях поверх одеяла и схватился за голову. – Ты зачем столько денег потратил?.. – Ну мне же надо как-то тебя из депрессии вытаскивать, искать тебе по такой погоде в таком городе психолога мне было не с руки, вот и пришлось выкручиваться, – тот невозмутимо пожал плечами, шурша пакетом. – Тэк, что тут у нас ещё… Ага, вот, это нам с тобой на двоих две банки корнишонов, острые чипсы с беконом, начос и гуакамоле, маринованый имбирь… – Эд, нас с тобой наши братья прибьют просто столько острого схомячить… – истерично хихикнул старший Трингам, впрочем, с удовольствием разглядывая баночки и коробочки, как по мановению волшебной палочки выстраивающиеся в ряд на его тумбочке. – Не прибьют, у меня на всё есть официальная отговорка – мне надо было привести тебя в чувство! – отмахнулся Эд. – А это… о, а вот и тортик! – Эд, ты что, рехнулся, какой ещё тортик ко всему вот этому?! – Рассел аж побледнел, откидываясь обратно на подушку. – Это же просто… – Как какой? Панчо, разумеется, как ты любишь! – тот воодушевлённо помахал коробкой перед его лицом. – Что, хочешь сказать, откажешься? – Ах ты… шантажист! – тот обречённо развёл руками, поражённо посмеиваясь. – Ну как не стыдно! – Знаю – потому и взял, – Эдвард подмигнул ему, вставая, чтобы отнести торт до поры до времени в холодильник. – Короче, сегодня мы с тобой забиваем на все дела, пьём и едим самое вкусное и вредное, что мне удалось найти, и чисто по-бабски – ну и что, что мы мужики, не на рыбалку же тебя тащить? – сплетничаем о всякой ерунде – ферштейн? – Ферштейн, придурок, – счастливо фыркнул Рассел. – Ну ты реально псих, Эд!***
– Прежде, чем мы перейдём к собственно сплетням, я тебя всё-таки хотел спросить, – Эдвард, удобно подложив под спину подушку, внимательно и без малейшей иронии смотрел на лучшего друга. – О чём? – Рассел наугад взял что-то с тарелки с фруктами, которые нарезал Эд, и отправил в рот. – О, яблоко, как я люблю, крепкое… Так что ты хотел спросить? Эд дёрнул уголком губ. Но глаза его смотрели по-прежнему серьёзно. – Я хотел спросить, что же всё-таки случилось, что ты дошёл до такого состояния. Флетчер мне сказал, что вчера ничего не предвещало беды, а сегодня… Что случилось-то, Рассел? Ты расскажешь? Ненадолго повисла тишина, после чего старший Трингам вздохнул. – Понимаешь, Эд, я ведь тебе не соврал утром, что ничего не случилось. И Флетчер правду сказал – никакого повода не было. Я просто почему-то открыл глаза часов в пять утра – и заснуть больше не смог, – он опустил глаза. – Мне вдруг стало так тошно и тоскливо, что хоть волком вой. У меня же отсюда ещё легко можно за штору заглянуть – я и заглянул, как начало светать… а там всё такое чёрно-белое, тусклое, морось какая-то, – Рассел взял ещё кусочек яблока. – Не знаю, почему, но это меня как будто добило. Я подумал, что нет никакой разницы – смотреть за окно или в стенку… ну и лёг так. И… всё. Дальше полезли мысли о том, что никаких перспектив не предвидится, что всё, что я делаю, бессмысленно или не доставляет мне никакой радости, что я ужасно себя веду по отношению к близким людям и… ну ты сам видел, до чего это в конце концов дошло, – он с хрустом разломил дольку пополам. – Погоди-ка, я понимаю остальное, сам такой же, но как тебе могло прийти в голову, что не предвидится никаких перспектив и что то, что ты делаешь, бессмысленно? – нахмурился Эдвард. – Это мне ты говоришь, ты, лаборант и учёный высшей категории, человек, который, на минуточку, создал лекарство от туберкулёза и разработал вакцину от последнего жуткого вируса? Разве это может быть бессмысленно? Разве тебе не открыты абсолютно все дороги с твоими знаниями, мозгами и навыками? И что тебе это радости не доставляет, я не могу согласиться, у тебя глаза светятся, когда ты химичишь!.. – Так-то оно так, Эд, – Рассел взглянул на него исподлобья. – Только вот понимаешь… может, зря я согласился сюда поехать учиться. В Аместрисе, в Централе сиделось спокойно, стабильно и понятно. И всё было хорошо – и заработок, и работа, и вообще. Только иногда немножко тоскливо становилось отчего-то, но я эти мысли быстро отгонял. А тут, когда мы сюда приехали… знаешь, я как будто свежего воздуха глотнул, и он так мне в голову ударил, что я просто… я не знаю, как это объяснить – как будто там была маленькая душная комнатка, в которой мне приходилось стоять на полусогнутых ногах, а здесь я оказался на просторе и смог, наконец, выпрямиться и расправить плечи – во весь размах. Это какое-то невероятное ощущение. Я ведь именно поэтому днями и ночами сижу и пишу эту монографию, это ведь даже не курсач, настоящий курсач я пишу отдельно, – потому что я чувствую, что могу, что мне дали, наконец, ту свободу, которой мне не хватало… Хотя, казалось бы, чего тебе ещё надо? – он болезненно усмехнулся. – Сиди себе в лаборатории, занимайся своими исследованиями… но здесь живые заинтересованные люди, здесь свобода от рамок – каких бы то ни было, ты сам понимаешь, что как бы лоялен фюрер ни был, он вынужден ставить ограничения, – здесь невероятные библиотеки и редчайшие трактаты, которые нужны и мне, и вам… а вместе с тем, с другой стороны – здесь ужасная погода и отвратительный климат, – Рассел потянулся за долькой апельсина. Эд внимательно слушал его, не перебивая. – Чего греха таить, я – да и, я думаю, мы все, – существа южные и теплолюбивые. Не знаю, как вам, может, у меня одного проблемы, но мне катастрофически не хватает солнца и… и зелени, – он поджал губы. – С нашего приезда прошёл уже почти месяц, а солнце я видел всего пару раз, и то по утрам. Мне тошно выглядывать на улицу – ощущение, что сделай я чёрно-белый снимок, его было бы не отличить от реального пейзажа. Снег-дождь-ветер-ветер-дождь-снег… А в Централе, если верить фюреру, вчера нарциссы зацвели. Я знаю, ты цветы не особо жалуешь, а мне это, может, от отца досталось, но растения – это то, что я очень глубоко чувствую, это что-то очень важное для меня… Я не могу без зелени. А здесь – здесь её так мало, ёлки одни торчат, да и те пожухлые. Говорят, когда всё начинает цвести, город преображается, да что толку, если до этого успеешь тридцать раз умереть? Мне нужна весна в марте, а то и в феврале, а не только в конце мая… и осень до декабря, а не до конца сентября. Понимаешь, Эд, меня душит эта ситуация, – старший Трингам хмуро покачал головой. – Меня раздирают внутренние метания между… между Централом и Аймингом. Не обижайся, я, может, кощунственную для тебя вещь скажу – но вернуться в Аместрис для меня то же самое, что войти во всю ту же тесную комнатку с низкими потолками и до конца жизни задыхаться осознанием собственной беспомощности и никчёмности. Остаться здесь – значит предать родину, всё, что дорого, всё, чем я жил до этого, а кроме того, подписать себе приговор по здоровью – с таким настроем я по такой погоде долго не протяну, я не дурак понимать, что мне говорит мой организм. Добавляют во всё это остроты близкие и дорогие мне люди: а как же Рози? Что подумает обо мне фюрер? Как вы к этому отнесётесь, вы трое – ты, Флетчер и Ал? А главное, Винри… она-то абсолютно уверена, что мы вернёмся – и вернёмся не просто в Централ, а даже в Ризембург, где дом её – вашей – нашей – бабушки, где она сможет полноценно заниматься своей работой… Она строит планы, как переделать дом, где что будет, она у меня спрашивает, какие я хотел бы обои на кухне – а у меня язык не поворачивается сказать ей, что я не вижу себя там… что я там задохнусь. Вот тебе и пожалуйста. Я думаю об этом с самого приезда и чем дальше, тем хуже. Я идиот, да? – он грустно поднял глаза на Эда. – Извини, я, наверное, кажусь каким-то истериком, но… – Нет, не кажешься, – перебил его Эд, задумчиво качая головой. – Ты просто первым из нас понял, что происходит, и не побоялся признать это – и только. – В каком это смысле? – Рассел озадаченно нахмурился. Эд отложил вазочку с имбирём в сторону и вздохнул. – В самом прямом. Это не ты один чувствуешь. Я во всех нас – я имею в виду в нас четверых, девочек я не считаю, – замечаю какой-то надрыв с самого времени приезда. Такое почти истерическое восторженное воодушевление, которое сменяется приступами… «непреодолимого ипохондрического явления». Они одновременно подавились смешком. Это была фраза из недавно послушанной ими на пластинке оперы. – … да, и вот. Я даже за Флетчером замечаю, что что-то не так. Они вон с Алом с головой ушли в науку, они бурно этому радуются – а вместе с тем, он, по-моему, так же, как и ты, тоскует что за семьёй, что за природой… – Это да, я тоже замечал, – Рассел кивнул. – Вот, тебе точно виднее. А мне виднее, что то же самое происходит и с Алом. У него никогда так не горели глаза от работы, поверь мне. Он просто светится изнутри, от него просто чуть ли не реально ощутимыми волнами исходит восторг и любовь к тому, чем он занимается. И ты ведь читал его тексты – это просто что-то невероятное! Я всегда знал, что мой младший брат гений, но я не знал, что в нём спит – ещё спит! – такой мощный потенциал! Да ему только в науку и идти – а он что делает? – Эд поморщился. – Он в Централе не встаёт из-за стола с официальными бумажками и разгребает документацию, до которой ему нет никакого дела… ладно мне это ещё хоть как-то бывало в охотку, хотя не могу сказать, чтоб был в восторге, но Алу-то это зачем и за что? Он здесь на своём месте! Из него выйдет обалденный лектор и вообще преподаватель и невероятный учёный!.. – Это точно, – горячо поддержал его Рассел. – Ты прав – пишет он просто и ясно такие гениальные вещи, что просто диву даёшься… и он буквально горит тем, что делает! – Так я тебе о чём! – Эд воздел руки к потолку. – Это одна сторона медали! Другая состоит в том, что… что его грызёт тоска. Вам двоим, может, не заметно, но я это вижу. Ты знаешь, мы можем чувствовать друг друга и немного читать мысли, так что я знаю, о чём говорю. Вам не хватает зелени и цветов – ему не хватает гор. – Гор? – Рассел изумлённо вскинул брови. – Именно гор? – Да, – Эд утвердительно кивнул, потянувшись за корнишоном. – Он вообще к ним очень сильно эмоционально привязан. Однажды в детстве мы ездили на море, когда ещё отец с нами жил – очень яркое это воспоминание, должен признаться… так вот Ал мне рассказал недавно, что он помнит это чувство замирающего сердца где-то в животе и – он это помнит как сквозь дымку сна, может, он и засыпал тогда, ему всего четыре годика было, – по дороге из окна машины были видны розовато-сиреневые верхушки гор. И ему всё казалось, что это вовсе не горы никакие, это море до нас волнами докатывается и ждёт… С тех пор – это было для меня открытием – он горы любит трепетной любовью. У него всё дома связано с ними. Идёт, говоришь, к маме на могилу, и думаешь: «А горы…». Вспоминаешь бабулю – а горы… Думаешь о нас с ним, потому что много и в наших отношениях связано с горами, мы часто там лазили в детстве и потом, когда путешествовали… короче – и горы. А здесь какие горы? Равнины да равнины, поля, если выехать за город, да от силы холмы, – Эдвард снова вздохнул. – Ему даже в Централе-то не особо в радость было именно из-за того, что город, не видно этих самых «волн»… А кстати, боюсь ещё, что если мы летом съездим всё же на море с Мустангом, к затаённой мечте о горах добавится ещё и мечта о море – потому что воспоминание о море он бережно хранит и с теплом вспоминает о нём… Он у меня тоже совершенно южное существо, – Эд грустно улыбнулся. – У него здесь насморк хронический, сосуды тонкие, по утрам кровь носом периодически несильно идёт, а я ведь переживаю. Ему солнце нужно, он цветы обожает, с ума по ним сходит, горы, море… Как мне с ним быть? Ты знаешь, что я ради него что угодно готов сделать, только бы он был счастлив. Надо было бы – я со всеми бы перессорился, но добился бы того, чтобы ему никто не посмел бы сказать, что он делает что-то не так или что он что-то кому-то должен. Но я прекрасно понимаю, что он не будет счастлив ни здесь, ни дома – и это меня кошмарно гнетёт. Я за него и его жизнь в ответе, для меня необходимое условие счастья – его улыбка… а как? Как? Он будет улыбаться, я его знаю, хотя бы чтобы я думал, что всё хорошо. Он же такое существо – но улыбка-то будет грустной… Мечта о потерянном рае – это правда то, что мы получили, когда приехали сюда. И Фламель его знает, хорошо это или плохо… После короткой паузы Рассел негромко ответил: – Я… не думал, что вы это тоже до такой степени болезненно чувствуете. Ты вот заговорил за Ала – а я про Флетчера начал думать… и то же самое: ты ведь тоже видишь, что и он горит буквально наукой, только в специфическом её аспекте… – Ещё бы, ваш мед-бред становится всё сложнее и замысловатее, – тепло фыркнул Эд. – Не стану спорить, это правда. Он совсем другой, нежели Ал, и сферы у них разные – но ты только посмотри, как идеально они дополняют друг друга в этом 18 веке, на который мы с тобой смотрим с уважением, но без энтузиазма… а они оба прямо светятся этой искренней любовью к предмету! Из моего брата получился бы прекрасный доктор медицинских наук, профессор, при этом практикующий врач высшей категории – у него же руки золотые и мозг невероятный! И здесь он, наконец, тоже, похоже, как и я, выпрямился во весь рост… – Да, кстати, про тебя, – перебил его Эд, – ты совсем не преувеличил. У тебя тоже горят глаза, когда ты работаешь или пишешь что-то. И ты себя не недооценивай – у Флетчера есть пример перед глазами, на кого равняться. У тебя мозги тоже ого какие! Рассел густо покраснел. – Ну вот что ты делаешь, а?.. – Правду говорю! – В таком случае я тоже обязан сказать, что Алу тоже есть на кого равняться, всё-таки далеко не у всех старший брат гений! Теперь Эд вспыхнул до корней волос. – Но… спасибо, но… – Так я продолжу? – Да, прости. – Ничего, тебе тоже спасибо, к слову. Так вот, Флетчер здесь смог совместить и медицину, и алхимию так, чтобы это ему доставляло настоящий кайф… ну давай признаем честно, какой из него штабный врач или даже главврач? – Да такой же, какой из тебя штабный лаборант, а из нас с Алом – офисные клерки. – Вот именно – это совершенно не его масштаб! – Рассел взмахнул рукой. – Но оставаться здесь… ему тоже нужна природа, как и мне, если не больше. А у него ещё и веселее из-за Мэй – я слышал недавно, как они говорили на повышенных тонах. – Они двое? – Эдвард часто заморгал. – Да ладно, с чего бы? – Да, вот и я удивился… а дело, оказывается, в том, что Мэй уже давно лелеет мечту, что моему брату хорошо бы съездить в Ксинг – а лучше там и остаться, потому что, ну, знаешь, медицинская алхимия, условия и бла-бла-бла… – Да ты что! – потрясённо ахнул Эд. – Да как же это… куда же… – Да никуда, конечно, – Рассел хмуро кивнул. – Это не моё мнение, я и слова ему не говорил о том, где он и как должен жить, всё же это его жизнь. Но я хорошо знаю Флетчера, и я отлично понимаю, что он не согласится на это. Он катастрофически сильно привязан к важным для него людям. И как бы он ни любил Мэй – а он её любит, хотя они до сих пор оба ходят вокруг да около – он не сможет бросить не то, что всё, а всех, кто ему дорог, и уехать туда, где не знает никого, кроме неё. Он там с тоски зачахнет и от одиночества, понимаешь? Он труднее, чем Ал, сходится с людьми, ему не так просто доверить кому-то свои чувства – это нормально, он медик, он может улыбаться людям, сочувствовать им, спасать их, с того света вытаскивать и жутко переживать за их будущее здоровье, но дальше этого, профессионального, вряд ли зайдёт, – зато если он доверился, то он привязывается очень глубоко. Возможно, это прозвучит сейчас очень эгоистично, я этому сам, может, не рад, но… – старший Трингам сглотнул. – Но, увы, без нас троих он правда не сможет. Ему нужно общение с лучшим другом – я же говорю, они с Алом прекрасно в научном и дружеском общении дополняют друг друга, не так, как вы, но на них любо-дорого смотреть, когда они горячо спорят насчёт какого-то перевода, размахивая руками и попадая нам с тобой то локтями в живот, то ладонями в лоб! Они оба фыркнули, вспомнив недавний такой разговор. – Да уж, это точно… – Вот именно! Он и к тебе очень привязан и, чего уж, ко мне, всё-таки мы братья, мы выросли и до сих пор живём вместе… А мы-то точно в Ксинге жить не сможем! Это уж совсем другая культура, да и что мы будем там делать, зачем? – Ну безусловно, – вздохнул Эд. – Это не эгоистично, дружище, я прекрасно вижу, что то, о чём ты говоришь, правда и особенность характера Флетчера. Тоже раздирает во все стороны. О себе в свою очередь могу сказать, что мне здесь тоже дышится куда легче. Я не против бумажек, не против стрессовых ситуаций с горами отчётов и завалами… мне нужны выбросы адреналина, хоть такие. Но мне уже становится скучно и тоскливо, когда я целыми днями не встаю из-за стола. Нас с Алом жизнь так помотала, что, казалось бы, сиди и радуйся, да, что местечко тёплое и спокойное? Ан нет, не так… я не могу. Мне доставляет искренний кайф работа мозгами, аналитика, вся вот эта чушь – но и сидеть на месте я не могу: мне хочется опасности, какого-нибудь треша, там, я не знаю, да хоть бы и в криминалистике поработать – а что, навыки есть! Знаю, что Ал будет жутко на меня ворчать и переживать, но такой уж я есть… Я могу переступить через себя только для одного человека – для него. И всё. Но ведь и он, и я – мы оба не знаем, что нам будет лучше для счастья… я ж говорю, мечта о потерянном рае. Я вполне себе равнодушен к природе, в отличие от вас троих, хотя солнышка и правда не хватает, грустновато. Я, в принципе, и с холодом могу помириться, хотя мерзляк жуткий. Но как же вы? Как Ал? Помнишь его глаза, когда я там, в Южном городе, притащил букет пионов? – Забудешь такое, он чуть не расплакался, – Рассел улыбнулся. – Ну конечно! А помнишь, как мы вместе летом в горы лазили? А когда в речке купались? Господи, да я за этот его смех, за восторг в его глазах жизнь готов отдать и душу продам дьяволу или кому там надо, если понадобится! – Эдвард тряхнул головой. – Вот как я могу его этого лишить? Как? А как лишить его науки? Я не понимаю, я не знаю! А как мне быть с собой – что мне делать с этим противоречием? Чёрт его знает… – Вот это мы вляпались, Эд, – тихо подытожил Рассел. – Конкретно, – мрачно подытожил тот. – Давай, что ли, выпьем хоть за то, что признались себе в этом.***
– Ну всё, хватит о грустном, давай сплетничать! – Это о ком же ты собрался сплетничать? – давясь смешком, поинтересовался Рассел. – Ну о ком интереснее всего, спрашивается? Разумеется о наших вторых половинках! Старший Трингам слегка покраснел, но улыбнулся. – То есть, о Винри и об Але? – Ты что-то против имеешь? Или тебе рассказать нечего? – Наоборот – у меня есть столько всего рассказать, на что пожаловаться и чем похвастаться, что, боюсь, на это уйдёт всё оставшееся воскресенье! – Ну так давай, – Эд подпёр щёку рукой и подмигнул Расселу. – Я-то Винри дольше тебя знаю, но мне ой как интересно, что там у вас происходит, только мне обычно спрашивать неловко! – Ну ты та ещё, блин, кумушка! – хохотнул тот. – И с чего же мне начать? – Ну, так как мы об этом никогда подробно не говорили… Расскажи вообще про всё. – Это как? – Ну-у… – Эд задумался. – Вот, самый очевидный вопрос: за что ты её любишь? То есть не так, конечно, – что ты в ней больше всего любишь, скажем так. Мне интересно, потому что Ал периодически задаёт мне насчёт меня аналогичный вопрос, а у меня резко ступор начинается. Вот ты знаешь? Можешь сформулировать? – Ну конечно же я знаю! – Рассел взмахнул руками. – Понимаешь, она такая… и в общем… и вот… Ну что, понятно? Они секунд пять молча глазели друг на друга, а потом звонко рассмеялись. – Да понятно мне, понятно! Я сам Алу чуть ли не в тех же выражениях говорю, а он мне: «Ну так неинтересно!» – Нет, ну если серьёзно, я же люблю её просто за то, что она – это она, – старший Трингам пожал плечами. – Это чувство часто иррациональное. Она может просто улыбаться, спать, писать, читать, готовить еду, жаловаться на жизнь, пытаться убить меня… Хватит ржать, ты знаешь, что такова жизнь, что я могу сделать? Так вот – и всё это приводит меня в восторг. Мне её хочется затискать до смерти – только на деле получается ровно наоборот! – Вообще вы очень гармонично смотритесь вместе, – деловито сообщил ему Эдвард, вставая, чтобы поставить чайник. Коньяк под единодушное согласие перекочевал в холодильник, пустая бутылка вина отправилась в мусорку, а тортик всё ещё заманчиво ждал в холодильнике. – Вы постоянно стебёте друг друга, тут же обнимаетесь, потом стебёте друг друга, обнимаясь… – Потом орём друг на друга, потом опять стебём… – хихикнул Рассел. – … да, а потом очень бурно миритесь, не буду уточнять… – ЭД! – Да что? Как будто я не знаю, что после ссор самый ахуенный секс, ну! – А что… вы тоже? – Рассел, красный как свёкла, исподлобья взглянул на него. – Ну конечно! – Эд кивнул, разрезая ленточку, держащую коробку от торта. – Вот хотя бы недавно – сначала с вечера я обиделся на Ала за то, что он допоздна читал, он расстроился, утром мы мирились, после чего ты меня чуть не убил за шуточки по поводу засосов на шее… – А-а, вон из-за чего это было… – Ну да, обычно я более аккуратен… В тот же день, если ты помнишь, был английский, после которого я был, мягко говоря, в ярости… А дома Ал меня ой как хорошо успокоил, – у Эда даже щёки порозовели от воспоминания, и он застенчиво улыбнулся. – Не то, чтобы это единственный вариант помириться, но… один из самых приятных, должен признаться. – Знаешь, очень странно обсуждать эту часть жизни с лучшим другом. Но мне почему-то нравится, – старший Трингам усмехнулся. – Мы же без подробностей – а так… почему это я не могу тебе похвастаться, что мой брат шикарен и в этом плане? – В таком случае, извини за такой вопрос и не убивай, но… – уголки губ у Рассела подрагивали. – Мне всегда было интересно, кто из вас обычно сверху, а кто снизу. Эд замер на секунду, вспыхнув до корней волос, но, откашлявшись, произнёс: – Знаешь, за такой вопрос можно и в глаз получить, но так уж и быть, сегодня я добрый… вот будь мы в нормальном состоянии, а не выпивши, я бы тебе со всей уверенностью заявил, что я сверху и быть иначе не может, я же старший, ну! – А на деле что… не так? – Рассел уставился на него круглыми глазами. Щёки Эда стали тёмно-свекольного цвета. – Ну… на самом деле не совсем. То есть, мы как бы по очереди, но чаще… чаще Ал, как ни странно. Собственно, в первый раз он тоже и был сверху. И… и вообще. Вот. Не буду я тебе больше ничего рассказывать, хватит с тебя и этого. – Нихуя себе в тихом омуте черти, а, – потрясённо пробормотал его лучший друг. – А по Алу и не скажешь… – А ты не понял тогда, когда он Мэлвина материл на все лады? – Эд хихикнул. – Он, конечно, у меня булочка булочкой, краснеет от упоминания неприличных слов и так далее, но когда мы с ним наедине, он просто сатанесса… ну нет, всё, я тебе точно ничего больше рассказывать не буду, а то порно какое-то получится! – Эд, ты сломал мне мою детскую психику, тебе должно быть стыдно! – трагично вытянув перед собой руку, сообщил ему Рассел. Эдвард не выдержал и хохотнул, вручая ему тарелку с большим куском торта. – Я-то думал, я тебе её ещё в мае сломал! – Тогда тоже, но она уже успела срастись! – Ой, ты сам попросил тебе сказать! И вообще – давай-ка перейдём к более нейтральным темам! – Да уж пора бы!***
– Ну чего ты, Эд? – Рассел мягко улыбался, глядя на Эда, тревожно выглядывающего в окно. – Сейчас восемь, они скоро вернутся, ничего с ними не случилось… – Уже темнеет, – вздохнул тот, убирая руки за спину, – там ледяной ветер и снег с дождём. Я рационально понимаю, что всё хорошо, но не могу не переживать. К тому же я жутко соскучился по Алу. – Вы не виделись всего день, – усмехнулся старший Трингам. – Да, и это много! Я его целый день не видел, не тискал и не целовал! Ты не подумай, я не жалуюсь, мы с тобой отлично посидели и поболтали, я прямо морально отдохнул, да и Алу от меня тоже отдыхать надо, я далеко не самый простой человек, с которым легко 24/7 находиться, но… Я не знаю, как тебе это объяснить. Он мне нужен – вот и всё. – Да чего ж тут непонятного, – Рассел растроганно покачал головой. – Между вами такая химия – и физика заодно, если это с электрическим зарядом сравнивать, – что даже описать сложно. Когда вы вместе, даже если вы ссоритесь, это просто… не знаю, как описать, но вы оба просто светитесь изнутри. Вот ты говорил, что у Ала глаза горят, когда он на тексты эти смотрит, – но вот когда он смотрит на тебя, это они у него не просто горят, это уже пожар или фейерверк какой-то, и у тебя то же самое! – Ну а как же – ведь я его люблю так, как, наверное, вообще любить нельзя, – Эдвард, не отрываясь от окна, смущённо улыбнулся. – Я сначала сдерживал себя, особенно в начале наших отношений, мне слабо верилось, что ему это и правда нужно… Но он мне доказал обратное – и тут мне просто снесло крышу. Мы как-то поняли, что оба пытаемся сдерживаться, и решили отпустить себя. И всё… Капут. Мой мозг помахал мне ручкой и свалил в закат, когда в тот вечер, когда мы решили попробовать, Ал мне чуть рёбра не переломал, буквально! Когда до меня дошло, что он так же повёрнут на мне, как и я на нём (с ума сойти, да?), я просто… Ой, Ал! Эд радостно замахал кому-то рукой. Рассел засмеялся. Эд так и не позволил ему за весь день встать с кровати, только умыться да в уборную, поэтому сейчас ему не было видно. Но он догадывался, что с той стороны окна Эду не менее активно и радостно машет рукой его Альфонс, рядом с которым стоит и смеётся, качая головой, Флетчер. Эд хорошо подобрал выражение – Элрики были однозначно повёрнуты друг на друге. Только это никому не мешало – скорее наоборот. – Вот дурень… всё-таки не взял перчатки! – Эд драматично воздел руки к потолку. – Ещё и без шапки, капюшон только придерживает… вымерз, небось, как мамонт! Он бросился на кухню ставить чайник. – Может, мне встретить их в коридоре?.. – Эд, Фламеля ради, они будут оба здесь уже через пару минут, какой тебе смысл выходить? – Рассел посмеивался, глядя, как Эд буквально пританцовывает от нетерпения. – Но Ал же!.. – А он думает: «Да Эд же!» и сам перемахивает через три ступеньки, с его-то ногами… ну вот, слышишь? С лестницы действительно раздался двойной топот ног и весёлый смех. – Ал, да не беги ты так, куда он денется?.. – Но это же Эд! На лице Эдварда расцвела совершенно дурацкая влюблённая улыбка – и уже в следующую секунду он повис на шее Ала. – А-ал, ура, я так соскучился! – Я тоже соскучился, братик! – восторженно засмеялся тот, крепко обнимая старшего. – Нет, ну ей-богу, как будто полгода не виделись, – хмыкнул Флетчер, скидывая сумку и стягивая тёплую куртку. – Братец, а ты как? – Я? Я превосходно, спасибо Эду, – фыркнул Рассел, давясь смехом. Элрики совершенно не обращали внимания ни на кого вокруг, устроив словесную перепалку («Бе, ты холодный! – Нормально, вместо того, чтобы меня согреть, он ещё нос воротит! – А нечего было без перчаток и шапки ходить! Не буду тебя целовать, пока не согреешься! – Ну, это твои проблемы, потому что я-то тебя буду! – МЫ ТАК НЕ ДОГОВАРИВАЛИСЬ!»). – Ну, иди что ли я тебя тоже обниму для разнообразия, я вроде как тоже соскучился! – Ну слава Истине, ты ожил, а то я весь день как на иголках! – Флетчер со смехом подошёл к старшему брату и наклонился, чтобы ответить на объятия. – Можешь вон у Ала… А-а, ты что делаешь?! – Как что? Обнимаю! – невозмутимо ответил тот, только что буквально уронив его на себя и крепко обнимая за плечи. Даже Ал и Эд, буквально сидящий на руках младшего, обернулись на них и зашлись смехом. – Не, ну это, конечно, интересная пародия на нас! – хмыкнул Эд. – Да какая пародия? Я совершенно искренне соскучился по моему младшему братцу! – Рассел подмигнул им, пока Флетчер давился смехом, уткнувшись в его плечо. – Да-да, Рассел, я тоже соскучился… – Ну и всё! – Так, минутку, вы что… – Флетчер вдруг принюхался и сощурился. – Вы пили без нас?! – Всего только бутылку вина! – хором испуганно сообщили Эдвард и Рассел – первый доверчиво заглядывая в глаза Альфонсу, второй буквально вжимаясь в подушку. – Да, мы коньяк даже оставили до лучшего случая в холодильнике! – добавил старший Трингам. – И закусывали! Пиццей, всякими соленьями, фруктами и тортиком! – торопливо протараторил Эд. – Как, и тоже без нас? – Ал лукаво наклонил голову. – И не стыдно? – Ну мне же надо было как-то его из депрессии вытаскивать! Вот мы целый день ели всякую вредную гадость, пили вино и газировку и сплетничали! – Эд, ты просто гениальный психотерапевт, я бы тебе даже поаплодировал, если бы у меня руки были свободны, – хихикнул Флетчер, качая головой. – Только ты меня хоть предупреждай заранее на будущее, что вы собрались травиться, чтобы я имел в виду, от чего вас потом спасать! – Заметано, Флетчер!