***
Как оказалось, это было только начало. Песенная лихорадка оказалась очень заразной болезнью и, когда парни, попрощавшись с девушками, шагали к остановке, нещадно зевая и ёжась от утреннего холода, Рассел ни с того ни с сего затянул чуть ли не басом: – Бе-едный принц! – Фу ты блин, Блистательный, нельзя так людей пугать! – Эд чуть не споткнулся об собственные ноги – благо истерично хихикающий Ал вовремя его подхватил. – Вот почувствуй себя на нашем месте, братец! – Чего это тебя переклинило? – Флетчер участливо похлопал старшего брата по спине. – Та я не знаю, что-то Винри упомянула про ипохондрию – вот я и вспомнил… – А-а, ну раз так… Ну говорите! Го-во-ри-ите! – Да я с вами сам как в опере живу, – проворчал Альфонс, отряхивая Эду пальто. Трингамы, не обращая на Элриков особого внимания, переглянулись и с одинаковыми ехидными улыбками (не зря же они родные братья) негромко затянули: – Боли в печени, боли в почках, боли в затылке, боли в висках, разлитие желчи, несварение желудка, сильная отрыжка, мучительный кашель, отсутствие сна, отсутствие аппетита, сердцебиение, головокружение... – Ох уж эти мне друзья-медики, – Эд закатил глаза. Они шли по довольно людной улице, и народ с изумлением косился на двух самозабвенно распевающих оперную арию молодых людей. Ал откашлялся и вдруг с выражением искреннего ужаса на лице пропел: – Довольно! Довольно! – Альфонс, и ты туда же?.. После короткого смешка Трингамы продолжили: – Частые обмороки, мрачные мысли, нехорошие предчувствия, равнодушие к жизни, полная апатия, острая меланхолия, опасная меланхолия, черная меланхолия... – Довольно! Довольно! – Доброе утро! – к компании с улыбкой подошёл Мэтт. Они довольно часто пересекались по утрам на этой остановке, так что ничего удивительного в этой встрече не было. – Чего это у вас тут происходит? Эд переглянулся с Расселом, Ал – с Флетчером. Этого обмена взглядами хватило. – Не-пре-о-до-ли-и-и-мое и-похондрическое я-вление! – хором громко возвестили они в унисон. Мэтт ошарашенно заморгал. Люди на остановке беззастенчиво гипнотизировали четвёрку во все глаза. – Как… как? – севшим голосом спросил их младший товарищ. Реакция последовала незамедлительно. – Не-пре-о-до-ли-и-и-мое и-похондрическое я-вление! – У… у кого? – Мэтт даже слегка побледнел. – У вас что ли?.. Только после этого Ал согнулся пополам, Флетчер запрокинул голову к небу, Рассел зажмурился, Эд оперся на свои коленки – и они разразились дружным весёлым хохотом. – Э-э… ну точно не у вас… – Мэтт неуверенно улыбнулся. – Эй, алё, ребят, я ещё с утра не успел проснуться – что это сейчас было?.. – Это… было… – начал было Эд, но очередной приступ чаечного смеха не дал ему договорить. – Это с первым апреля тебя, Мэтт, – у нас, похоже, песенная лихорадка! – Ал, наконец, сумев слегка разогнуться, но всё ещё держась за живот, протянул, наконец, свободную руку другу. – И нет, мы честно ничего не курили! – Песенная лихорадка? Первое апреля? – Мэтт, наконец, тоже с облегчением рассмеялся, крепко пожимая протянутую ему ладонь. – Очаровательно… и что, богатый у вас репертуар? – Ага, очень – я проснулся под «Бананово-лимонный Сингапур» в 6 утра… – Э, не пали контору! – А что это за песня? – Мэтт, застенчиво улыбаясь, наклонил голову. – Я вот впервые про такую слышу… – Говорил я тебе, что он ненормальный, – проворчал Эд, ухватившись за плечо Ала, чтобы стоять ровно. – Вообще жизни не видел… – Эй, я всё слышу! – Да это он шутит, – Ал слегка пихнул Эда локтем в бок – впрочем, не настолько сильно, чтобы тот выпустил его плечо. – А это же «Танго Магнолии» Вертинского! Стоящая штука, её часто по радио крутят… – Да я радио редко слушаю, только некоторые станции… – А что ты слушаешь? – Я? Да больше народное что-нибудь, особенно те песни, которые, как говорится у нас, на украинском написаны… – Это же юг Драхмы, да? – полюбопытствовал Рассел, поправляя замявшийся воротник. – Ага, он самый… – А что это за язык? – Флетчер с интересом уставился на Мэтта, заложив руки за спину. – Сильно он от нашего отличается? – Ну так, прилично… – А скажи что-нибудь на нём, а? – Сказать? Ну не, это не моё… спеть могу. – Ты что – тоже поёшь? – Ал вытаращился на него. – Вроде того, – Мэтт даже слегка покраснел под четырьмя пристальными взглядами и скромно отвёл глаза. – На самом деле, я три года учился в музыкальном лицее по классу дирижёрско-хорового отделения, но не доучился, потому что потом запара в школе началась и были проблемы с глазами, и мы с братом на пару кинули все это дело… но фортепьяно до сих пор стоит дома как подставка под картины, да и петь я могу и люблю… – Ал, ну где ты умудряешься таких находить… – ошарашенно пробормотал Эд. – Каких – таких? Лентяев что ли? – Неа… он имел в виду музыкальных, – Флетчер уважительно кивнул. – Это очень круто, Мэтт! Мы-то тут все самоучки! Рассел и Эд на гитаре играют, Ал, между прочим, тоже на фортепиано, а я – самую малость на скрипке… – Не малость! – хором сердито возразили Альфонс и Рассел. – Ничего себе самоучки! – Мэтт развёл руками. – Это у вас типа «талантливый человек талантлив во всём»? Вот это действительно круто, не то, что я! Ал, а моё фортепьяно в твоём распоряжении, как в гости приедешь! – Да ну, я так, помаленьку, – Ал покраснел. – Но спасибо за предложение… – Никакое он не помаленьку! – это уже возмутились Эдвард и Флетчер. – Да ну вас всех… Мэтт, спой уже, а? А то мы тут все начнём доказывать друг другу, кто из нас лучше в музыкальном плане, и, того глядишь, подерёмся… – А спеть вам чего? – Мэтт усмехнулся на эту недоперебранку. – А что ты больше всего любишь петь? – Ну, я ж говорю, репертуар у меня специфичненький, я обычно а-капелла себе подвываю что-нибудь грустно-лирическое… – А у нас обычно больше плясовые выходят, – Альфонс пожал плечами. – Не знаю, даже вот те, которые обычно как лирика исполняются, выходят какими-нибудь в духе «Эх, ухнем!» Видать, это наше южное происхождение сказывается. – Наверное, – Мэтт улыбнулся. – Похоже на то. Весёлые мне тоже нравятся, только я их петь не умею – харизмы, наверно, не хватает. Я совсем по лирическим... там какое-нибудь Ничь яка мисячна или Цвите терен. Их ведь как – сел, глазки закатил и вой себе на здоровье! – Весьма занятная картинка получается, – хмыкнул Рассел, облокачиваясь на столб остановки. – Вот и спой нам что-нибудь из такого, не всё ж нам ржать с каждого слова, надо и лирику иногда слушать! – Точно? – Мэтт всё ещё сомневался. – Ну как-то… точно надо? Люди всё же… – Ой, я тебя умоляю, мы тут только что оперную арию голосили в четыре голоса и ничего, – Эд передёрнул плечами. – И что люди? Если ты хорошо поёшь, порадуются только! – Ну… ну ладно, уговорили, – тот застенчиво взглянул на них исподлобья, откашлялся и… До факультета ехали уже в молчании. Ал задумчивыми влажными глазами следил за проплывающими мимо зданиями, ничего не видя. Эд, непривычно робко на этот раз положивший голову Алу на плечо, не то дремал, не то пребывал в какой-то прострации – во всяком случае, глаза у него были прикрыты, а ресницы подрагивали. Флетчер, как и Ал, смотрел в окно, машинально теребя пуговицу на рукаве пальто, а Рассел просто уставился куда-то в пол. Мэтт периодически окидывал всю компанию растерянным и виноватым взглядом. Он выслушал от них, конечно, ворох совершенно восторженных искренних комплиментов (сам Эд, который вечно на него дулся, восхищённо тараторил что-то малоразборчивое), но уж больно Элрики и Трингамы теперь выглядели задумчивыми, если не сказать подавленными. Когда они вышли из троллейбуса, он придержал Ала за рукав и, пропустив остальных вперёд, тихо обеспокоенно спросил: – Ал, я что-то сделал не так? Альфонс удивлённо поднял на него глаза и неожиданно широко и ясно улыбнулся. – Нет, Мэтт, это было просто что-то невероятное. Я бы сказал как катарсис. Я вот чуть не расплакался. Ну… или не чуть. Это хорошие слёзы. Спасибо тебе за них. – Я вовсе не хотел… – начал было тот, но Ал, хмыкнув, хлопнул его по плечу. – Нечего тут извиняться! Ты у нас будешь официально за мелодраматическую часть жизни отвечать! – Мелодраматическую? – Мэтт изумлённо вздёрнул брови. – Это в каком смысле? А какая ещё есть? – А есть – комическая… – Ал лукаво наклонил голову. – Я разве не сказал, что я тут обнаружил, что сам как в моих любимых комических операх живу? А в них обязательно должна быть мелодрама – а мы мелодраматическое редко поём или вообще не поём! Так ты в деле? – Я… а куда я тут денусь! – Мэтт коротко рассмеялся. – Только ты ж знаешь, что я не особо в больших компаниях… – Я знаю – ты у нас будешь периодически как Пьеро, мельком появляться и страдать! – Вот спасибо! – Да всегда пожалуйста! – Это как с яблоком? – Ага, давись на здоровье! – и они вместе прыснули от смеха.***
На учёбе и по дороге домой на удивление обошлось без особенных приключений, хотя и Элрики, и Трингамы все пары проходили как будто сами не свои и шутили в два раза меньше, чем обычно. Но всё же шутили – а к моменту прощания с Мэттом всё на той же остановке окончательно пришли в себя, о чём возвестило: – Эй, Матьтвою, пока, ты классный! – Я же просил… но спасибо! – Мэтт, давясь смехом и вместе с тем укоризненно фыркая, помахал им рукой. – Та ладно тебе, я ж любя!.. – Пошли уже, любвеобильный ты мой, обедать пора, – хмыкнул Ал, перехватывая брата под руку. – Обедать? А что на обед? – Эд моментально забыл, что он подкалывал Мэтта, и влюблёнными глазами уставился на Ала. – Обед, сытный обед… – Радио включилось – значит, всё в порядке, – довольно резюмировал Рассел, как и Флетчер, помахав Мэтту на прощание. – На обед… На первое – мы подадим вам – суп! – у Ала тоже было прекрасное настроение, и он наконец-то шёл в ногу с Эдом, весело улыбаясь. – Суп? Откуда это у нас суп? – озадаченно спросил младший Трингам, нагоняя их. – А кто тебе сказал, что он у нас есть? Сейчас сварим! – Ну во-от, ещё целый час ждать! – Эд трагически закатил глаза. – Я умру во цвете лет от голода! – За часик – не помрёшь!***
– Соль-соль-соль… соль-то я куда дел? – Ал с сосредоточенным видом копался в шкафу. – На кухне нет, здесь тоже, но я покупал… Да где же соль? – Не сыпь мне соль на рану-у-у! Не говори навзры-ыд! – Эд, закинув ноги на стол, зажмурился с самым довольным видом. Рассел и Флетчер, переглянувшись, подавились смешком. Старший Трингам хотел было добавить, что музыкальная лихорадка продолжается, но его опередил Ал. – Сейчас мы сварим су-упчик – Он ско-оро закипи-и-ит! – пропел он с улыбкой, пробегая мимо Эда с банкой всё же найденной в шкафу и умудряясь взъерошить старшему волосы. – В золотой фонд цитат! – объявил Флетчер, пока Рассел и Эдвард, оба сползшие на пол от смеха, безуспешно пытались помочь друг другу подняться.***
Несмотря на приближение вечера, это всё ещё был не конец. Рассел, закинув ногу на ногу, лежал на кровати, с интересом листая последний выпуск «Современных вопросов алхимии» и напевая под нос всякую ересь. Элрики, на этот раз зависающие у них, хихикали с него, тоже уставившись в свои книжки, а Флетчер недовольно морщился. Он уже несколько раз просил брата перестать, потому что это мешало сосредоточиться – а ему кровь из носа надо было сдать завтра статью на публикацию. Но никакие уговоры не действовали – старший Трингам замолкал на пару минут, а потом бессознательно начинал заново, так что младший в конце концов смирился. Ну что поделать, если это заразно, а они с Эдом сутки напролёт торчат вместе? Такими темпами он сам скоро начнёт петь… – А ты стоишь на берегу в синем платье… – промурлыкал Рассел, перелистывая очередную страницу. – И очень стыдно признавать, что мы братья… – меланхолично подхватил Флетчер, вычёркивая что-то в середине листа. Повисло долгое молчание. Рассел круглыми глазами уставился на Флетчера, выронив из рук журнал. Сам Флетчер в недоумении часто моргал, глядя на лампу и пытаясь понять, как у него получилось то, что получилось. Элрики в тишине чуть ли не синхронно переводили глаза с одного Трингама на другого. Первым пришёл в себя Эд. – Блядь, Флетчер, это гениально! – взвыл он, падая лицом на подушку Флетчера. – Картина, маслом, Ал, нарисуй это!.. – Да я… я бы… с удовольствием… – Альфонса трясло от смеха. – Только… меня… убьют… – Не убьют, это будет шедевр!.. – Стыдно, значит? Ну я тебе это ещё припомню, – Рассел явно пытался звучать грозно, но получалось плохо – по голосу было слышно, что его распирает хохот. – Сам виноват – я же просил тебя перестать! – Флетчер, наконец, не выдержал, откинул ручку, спрятал лицо в ладонях и звонко рассмеялся, вторя Элрикам. – А ведь и правда – картина маслом! – Да чтоб вас всех… – Рассел откинулся на свою подушку и последовал примеру друзей и брата – то есть, громко захохотал.***
Казалось бы, на этот день музыки хватит. После того, как девочки вернулись с учёбы и все поужинали, Рассел и Флетчер остались в комнате Эдварда и Альфонса, чтобы лениво попрепираться по поводу «невероятно важных, невероятно скучных и кошмарно умных разговоров об алхимии», как это называла Винри. Сами девочки унеслись к себе в комнату – как они хором объявили озадаченным Трингамам, приводить себя в порядок и делать домашние задания. Хозяин барин – сказано не лезть, значит, не лезть, и мальчики вполне себе мирно болтали о жизни и о последних лекциях, как вдруг Ал уловил какие-то странные звуки из коридора. Жестом призвав друзей и брата к молчанию, он прокрался к двери, приоткрыл её и прислушался. И уже через пару секунд подавился смешком. – Ал, чего там? – шёпотом полюбопытствовал Флетчер. – А вы идите сюда… послушаете это, – таким же шёпотом ответил Альфонс. Рассел и Флетчер в недоумении переглянулись, Эдвард пожал плечами – и они, встав кто с кровати, кто со стула, на носочках, чтобы не шуметь, подошли к Алу. – Так что там? – тихо спросил Эд у своего младшего брата. – Тс-с, слушай… Не прошло и полминуты, как оба Трингама – и старший, и младший – густо покраснели до корней волос, а оба Элрика буквально, а не фигурально начали задыхаться от смеха. Дело было в том, что, видимо, девочки забыли запереть дверь в свою комнату и теперь она приоткрылась. А Винри и Мэй жили буквально напротив Эда и Ала и по соседству с Расселом и Флетчером – поэтому происходящее у них было слышно сейчас очень хорошо. А происходило то, что дамы, похоже, совершенно не рассчитывая, что их могут услышать, а также будучи тоже заражёнными «песенной лихорадкой» Эда, пели чуть ли не в голос. И ладно бы пели что-то знакомое – но настроение у них было прекрасное и поэтому они явно фантазировали на ходу… доводя кое-кого чуть не до обморока от смущения, а ещё кое-кого – от беззвучного хохота. – Мама, я алхимика люблю, Мама, за алхимика пойду! Трансмутирует весь мир он, А потом вся вхлам квартира… Но я всё равно его люблю! – Мэй и Винри, вместе допев куплет, весело рассмеялись. – Вот именно, что как натрансмутируют все, а потом спасай их… – проворчала Рокбелл. – Ну, это явно не единственная беда. Да и вообще… всё равно они милые! – радостно возразила ей Мэй Чан. – Да я не спорю… – Ну, не придуривайся – у тебя же ещё был личный вариант, правда? – Про лаборанта? – Ну да! – Ха, есть такое!.. Мама, лаборанта я люблю, Мам, за лаборанта я пойду! Он в возгонке пара гуру, Но фанат моей фигуры – И за это я его люблю! – Что, правда, дружище? – ехидно поинтересовался Эд между приглушёнными криками чаек в плечо Алу у побагровевшего как свёкла Рассела. –… очаровательно, я ж говорю! – хохотала Мэй. – Благодарю, – скромно ответила ей Винри. – Но у тебя же тоже, кажется, есть, не так ли? Про медика, кажется… – Ну конечно! Мама, я медика люблю, Мама, я за медика пойду! Он мне вылечит ангину, Корь, чахотку, скарлатину… Вот за это я его люблю! – Какой ты у нас многопрофильный специалист, прям гордость за державу берёт… – Ал, держась за живот, похлопал красного как помидор Флетчера по плечу. – Вот я и… постой-ка, у нас что, всё это время была открыта дверь?! – Что?! Через пару минут девочки, тоже больше напоминающие варёных раков цветом своих щёк, стояли в коридоре перед мальчиками. – … вы всё-всё слышали? – Последние три куплета точно, а больше и не надо! – Эд, икая от смеха, показал им три пальца металлической рукой. – И это было гениально! – поддержал его Ал – как словесно, так и физически, потому что обнимал брата за талию. Рассел и Флетчер хмуро исподлобья гипнотизировали девушек, стоя в совершенно одинаковых позах со скрещёнными на груди руками. – Ну птиц, ну что такого, ну я ж любя… – Винри, чуть не плача, виновато опустила глаза. – Я просто… Рассел вдруг быстро переглянулся с Флетчером, они синхронно хмыкнули и старший Трингам неожиданно выдал – довольно мелодично для сердитого человека: – Мама, я механика люблю, Замуж я механика возьму! В холодильнике отвёртки И язык уж больно колкий – Но я всё равно её люблю! Прежде, чем кто-то из ошарашенных товарищей – Эд, Ал, сама Винри или Мэй – успел отреагировать, Флетчер прочистил горло и с усмешкой пропел: – Мам, принцессу Ксинга я люблю, Замуж за себя её возьму! Да, она ревнива очень, Но и я не беспорочен – Так что жутко я её люблю! Когда через пять минут все хоть немного успокоились (то есть, когда перестали умирать от смеха посреди коридора, а перешли в куда более удобное пространство комнаты Элриков), Ал вдруг невинно поинтересовался: – А нам тогда что с Эдом петь надо, мне интересно? Трингамы и девочки переглянулись, ухмыляясь. – Ну-у… например… – Да очень просто! – Эд развёл руками. – Ну, например… Мама, я братика люблю! Мама, я за братика пойду!.. Очень даже укладывается, не правда ли? – Ага, да, братец, – Ал пожал плечами, – а дальше что-то в духе: Да, с инцестом нынче строго И порой он недотрога, Но за это я его люблю!.. – АЛЬФОНС! – Пресвятой Уроборосс, это… это… – Рассел зажмурился, ловя ртом воздух, которого ему остро не хватало. – Это значит, что в моей смерти прошу винить братьев Элриков! – патетически воздел руки к потолку Флетчер. Взрывы хохота продолжались ещё минут пятнадцать, пока Эд гонялся за Алом по всему общежитию, а тот его уговаривал не обижаться на правду. Наконец, Элрики, запыхавшиеся, взъерошенные, но довольные собой (ничего удивительного – у Альфонса чуть выше ключиц краснели два уж больно очевидных синяка, что свидетельствовало о том, что Эдвард всё-таки нагнал младшего и припёр его где-то к стенке; хотя, очевидно, тот и не был особо против) влетели в комнату, и Эд, ухватившись рукой за плечо брата, объявил: – Засим объявляю день песенной лихорадки завершённым успешно! Ура!***
И всё-таки оставался ещё целый эпилог. – Эй, братец, ты чего хихикаешь? – Эд выгнул бровь, глядя на развалившегося на кровати Ала. Сам он только что вышел из душа, а вот Альфонс уже минут сорок как с любопытством читал книжку, которую ему чуть ли не под полой принёс старший научный руководитель. И именно в данный момент младший Элрик давился смешком. – Да так… описание тут интересное. – Это какое же? – полюбопытствовали хором Трингамы, заглянувшие к Элрикам пожелать вообще-то спокойной ночи. Ал поднял на них глаза, кусая губы. – Цитирую: «Лодырэ, молодой человек с перьями, где нужно»! –… стесняюсь поинтересоваться, это где? – с трудом сохраняя невозмутимый вид под громкий смех старших, спросил Флетчер. – Сказано ж, где нужно! А где не нужно – без перьев! – Рассел смахнул выступившие на глаза слёзы.***
– Мальчики, господи боже, что тут у вас?.. – Винри с круглыми глазами влетела в комнату – да так и застыла на пороге. – Что за содом?.. – подхватила Мэй, на середине фразы замирая рядом с подругой с открытым ртом. Эд, не обращая на них никакого внимания, с самым что ни на есть грозным видом запахнул неизвестно откуда раздобытую красную черкеску, вскочил на стол и, отставив ногу в сторону, гневно пропел, протягивая руку к Расселу: – Кто ты, одетый папуасом, Что наш покой посмел нарушить басом?! Рассел, стоящий ровно напротив него на полу с одним полотенцем, обёрнутым вокруг пояса, схватил с кровати чью-то рубашку и накинул её себе на плечи с невероятно надменным выражением лица. – То европеец!.. – ахнули в один голос Альфонс и Флетчер, на которых было в общем-то немногим больше, чем на их старших братьях, – по накидке из каких-то плащей на плечах да у Ала неизвестно откуда взявшееся перо страуса в волосах, – и исступлённо грохнулись на колени. – Да, европеец я, и вас завоевал! – Рассел горделиво вскинул голову. – Он нас завоевал! – Флетчер схватился за сердце, Ал уронил голову на кровать, очень кстати оказавшуюся рядом. – Благодарю – не ожида-ал! – Эд в искреннем ужасе вытаращился на лучшего друга, стянул с себя черкеску и занёс ногу для того, чтобы шагнуть «в бездну» – то есть, со стола, – и, если бы его вовремя не поймал Ал, он бы точно себе расшиб нос. – Эд, придурок, ты слишком в роль вжился! – Рассел запрокинул голову и залился смехом, пока Альфонс сердито и вполне серьёзно отчитывал хохочущего Эдварда. – Флетчер, что… что тут происходит? – ошалело моргая, спросила Мэй у самого, на первый взгляд, адекватного из всей четвёрки – у младшего Трингама, который «всего навсего» уткнулся лбом в пол и трясся от беззвучного смеха. Тот поднял на них мокрые от слёз глаза и сипло выдал: – Эпилог… к водевилю… «Первое апреля, или Песенная лихорадка»!