Личный слуга императора

Молодой лекарь Пак Джихун, как обычно в зимнее время, проснулся задолго до рассвета. Однако вместо того, чтобы повесить над очагом котел с водой и разложить свои снадобья, как делал это каждое утро, он приготовил теплую одежду, сумку, корзину и все необходимое в дорогу, начав собираться. Это для него тоже было привычным, однако сегодня путь предстояло пройти неблизкий, почти до самых южных гор, окружающих столицу и ближние к ней деревни, на краю одной из которых стоял его дом. Погода могла испортиться в любой момент, и Джихун очень надеялся, что хотя бы до обеда не пойдет дождь или даже снег. Сам он был привычным ходить на дальние расстояния при любой погоде, ведь в прошлом был воином. И прошел, и пережил немало тягот, лишений и трудностей. Однако сейчас его задача осложнялась тем, что нужно было взять с собой своего маленького четырехлетнего сына. О том, чтобы пойти одному и оставить ребенка дома, не могло быть и речи. В прошлый раз, когда он ушел всего на пару часов, ребенок успел проснуться, испугаться тишины в ответ, когда он звал папу, и отправиться его искать. Это было год назад, сыну тогда только исполнилось три. В доме отапливалась только одна комната, в которой они спали, и кухня. Ребенок же бегал в поисках папы повсюду. Вернувшись домой, Джихун нашел сына с зареванной от страха мордашкой и посиневшими ледяными босыми ножками. Ребенка потом еще долго пришлось успокаивать и уговаривать, обещая, что такого больше не повторится. Джихун и правда старался брать его всегда с собой. Сначала, когда тот был совсем маленьким, он просто привязывал его большим куском ткани к спине или груди. Позже, когда сын немного подрос, если идти было недалеко и погода позволяла, он превращал сбор трав в веселую прогулку, где малыш собирал красивые цветочки, листики и маленьких насекомых. А когда малыш уставал, он просто брал его на руки. Но сейчас руки будут заняты корзиной, а ребенок был уже большой, чтобы весь путь проделать привязанным к отцовской спине, но слишком маленький, чтобы пройти все это расстояние пешком. И Джихун нашел выход, взглянув мельком на бамбуковую дощечку с веревками для переноски хвороста. Когда-то он носил на ней даже глиняные кирпичи из деревни, чтобы обложить ими очаг. Джихун отрезал кусок старого одеяла и привязал его к дощечке, чтобы было теплее и мягче. Отрезав еще пару кусочков, чтобы подложить их под веревки и не натереть ими плечи, он, удовлетворенный найденным выходом, пошел в комнату. Теперь предстояло самое сложное — разбудить сына. Малыш очень трудно просыпался по утрам. — Чимин-и… — тихо позвал Джихун, подходя к небольшому помосту с футоном, на котором они с сыном спали. Свет от очага сюда не доставал, поэтому отец не сразу понял, что ребенок уже не спит. — Малыш? — удивился мужчина. — Ты проснулся? Сам? Ребенок кивнул, и даже в полумраке можно было разглядеть его очаровательную улыбку. — Тебе приснился плохой сон? — спросил отец, подходя ближе. Тот отрицательно покачал головой и снова улыбнулся. — Мы падём жа ягадками? — спросил сын. — Я буду шабилать ягадки! — Ах ты мой помощник-сладкоежка! — улыбнулся отец, вспомнив, как водил сына летом на небольшую вырубку с дикой малиной, и каких трудов ему стоило увести его оттуда, боясь, что от такого количества ягод ребенок заболеет. — Нет, сын. Ягодки, за которыми мы пойдем сегодня, невкусные и несладкие. Но они помогут людям скорее выздороветь от простуды. Поэтому нам очень надо успеть их собрать. — А каешки? — спросил с надеждой ребенок и вдруг, подскочив с постели, подбежал к своему любимому уголку, где всегда играл, когда отец был занят, и достал оттуда маленькую корзинку, сплетенную Джихуном специально для него, и небольшую деревянную плоскую палку, заточенную на конце как лопатка, чтобы можно было копать. — Я пайду капать каешки! Все ясно. Этот сластена вспомнил, как в другой раз, когда они с отцом ходили за травами, тот показал ему, что в земле бывают вкусные сладкие корешки, которые можно есть. Он выкопал ему тогда корень солодки и, почистив, дал пожевать. Ребенок был в восторге. — Нет, Чимин-и. Для корешков уже не время. Те, которые еще можно выкапывать, увы, тоже совсем не сладкие. Разве что морковь еще осталась в грядке… — А циточки? — спросил ребенок, погрустнев, но еще не теряя надежду. — И для цветочков уже время прошло. Может только, в нашем саду хризантемы еще не отцвели… Но после сегодняшних заморозков… Возможно, мы успеем еще сорвать несколько цветов, когда вернемся, тогда заварим с ними чай, чтобы согреться, хорошо? — малыш кивнул. — Умница, Чимин-и. Давай собираться, чтобы выйти пораньше. Нам и правда очень нужно собрать как можно больше ягод. Ягоды рапсан действительно были самым лучшим средством от бушующей лихорадки. Но их нельзя было собирать рано. Только после первых заморозков. Мороз убивал содержащиеся в них вредные вещества и даже небольшой процент яда. Не смертельный, конечно, но ощутимый. Тянуть со сбором тоже было нельзя. После легкого заморозка ягоды набирали свою силу, но очень быстро осыпались. Поэтому Джихун строго следил за погодой и как только видел, что трава с утра покрылась белым инеем — значит была пора. Самое большое количество кустарника рапсан росло возле южных гор. Поэтому сейчас он планировал отправиться именно туда. Сын заметно сник, но все равно потихоньку натянул на себя свободные штанишки — «паджи», и уже потянулся за «толь от» — маленьким укороченным ханбоком, специально шитым для малышей. — Подожди, сынок. Теплую одежду наденешь, когда покушаешь. Я приготовил тебе кашу с ростками сои, как ты любишь. А когда вернемся, сварю наваристый куриный суп с рисом, яйцом и бобами, хорошо? — спросил Джихун, пытаясь задобрить сына его любимыми блюдами. Малыш кивнул. Он, хоть и был расстроен немножко, виду не показывал. И Джихун в который раз порадовался чудесному покладистому характеру сына. Он хитро улыбнулся, потому что вспомнил сейчас, что у него есть для малыша гостинец, о котором тот даже не подозревает. Незадолго до двухлетия Чимина Джихун смог выторговать у одного чиновника, который продавал свой дом с садом, четыре молодые сливы. Он выкопал, привез и посадил их в своем небольшом саду. И вот в этом году одна из них наконец дала урожай. Сливы были небольшими, и их было немного, но они с сыном все равно радовались, что у них теперь есть свои плодовые деревья. Сладкоежка Чимин, распробовав один фрукт, так и не отходил от дерева, защищая его от птиц и надеясь, что еще одна сливинка перепадет. Отец, испугавшись что у сына начнется болезнь живота, потихоньку сорвал почти все ягоды, оставив на дереве совсем немного и засушил собранные, разложив над очагом, под самой крышей. Сейчас, взяв один из маленьких холщовых мешочков, которые шил специально, чтобы насыпать туда сборы трав для больных, он положил в него пять сушеных слив и спрятал в карман. — Пап, а пап! — пробормотал Чимин, зачерпывая ложкой кашу. — А жовуди? Может, жовуди будут? — Сынок, желудей, скорее всего, тоже уже нет. Зима… Возможно, мы найдем шишки… Но я обещаю, что кое-что интересное в этот раз тебя точно ждет! — загадочно ответил отец. Знал бы он, как недалек от истины… И дело вовсе не в сливах… Поход к горам оказался вполне интересным и веселым. Отец рассказывал сыну разные истории про зверей и птиц, а Чимин практически всю дорогу шел сам, с ним рядом, держась за руку и стараясь не отставать. Лишь иногда отец брал его на руки, когда тропинка совсем исчезала в земле среди камней и сухой листвы, и идти становилось сложно даже для взрослого. Носилки-сиденье для сына вместе с корзиной для ягод он нес в руках, оставив на обратный путь, когда ребенок наверняка устанет. Уже почти дойдя до места, отец вытащил из кармана мешочек. — Чимин-и! Смотри что у меня есть для тебя! — проговорил он, протягивая вновь сидящему у него на руках малышу угощение. Глаза ребенка загорелись от восторга и любопытства. Он развязал маленькими пальчиками тесемку и, раскрыв мешочек, достал одну ягоду. Зажмурившись, Чимин понюхал черносливину и с удовольствием лизнул сладкую кожурку. Кажется, он даже заурчал от удовольствия. Но откусив крошечный кусочек, положил ягоду обратно. — Ты чего? — удивился отец. — Не понравилась? — На облатном пути буду жувать… — пробурчал сын, снова жмурясь от удовольствия и пряча мешочек за пазуху, сопя от предвкушения. Щеки его, подчеркнутые островерхой шапочкой хогон, были такими круглыми и красными от свежего воздуха и удовольствия, что отец, не удержавшись, чмокнул пару раз в этот мягкий шарик, хоть сын в четыре года и считался взрослым для этого. Дойдя до места у самой кромки леса, недалеко от обрыва, Джихун успокоился, увидев, что ягоды все еще на ветках, а на кустах, которые были в тени деревьев, даже еще остался иней. Самое то, что нужно. Кусты росли практически в камнях, и подбираться к ним было сложно. К тому же сами ветки были колючими, покрытыми небольшими острыми шипами. — Сынок, поиграй пока. В кусты не лезь, поранишься. И к краю обрыва близко не подходи, хорошо? — Халашо! — послушно ответил сын, уже увлеченно собирая какие-то камушки недалеко от больших валунов в противоположной стороне от обрыва. Отец, посмотрев с любовью на малыша, достал корзину и принялся за работу. Вдруг подул небольшой ветерок, и ему показалось, что пахнет горелым… Странно… Домов в этих местах нет… Да и от дороги приличное расстояние… Вряд ли путник забредет в такую глушь, чтобы сделать привал и разжечь костер… Принюхавшись немного, Джихун отмахнулся от этих мыслей и продолжил сбор ягод. Когда корзина была почти полной, а сам мужчина с исцарапанными руками обошел почти все кусты, Чимин, все еще исследующий территорию в поисках чего-нибудь интересного, вдруг прислушался… — Пап… Папочка, ты шлышишь? — Что, сынок? — не понял отец, прислушиваясь. — Пап, кто-то плачит… — Не может быть, сынок. Птица наверное… — Нееет! Это не птичка! — Откуда же здесь взяться кому-то, кроме нас с тобой? — проговорил отец, тем не менее прислушиваясь. — Там! — показал рукой сын в сторону дальних камней. Там вдалеке было небольшое плато над самым обрывом. И сейчас Джихун действительно расслышал плач. Плакал, кажется, ребенок. Разве такое возможно? Сняв корзину с плеча, мужчина взял сына за руку. — Не отходи от меня, Чимин-и, хорошо? — проговорил он, оглядываясь по сторонам и нащупывая за поясом нож, который всегда носил с собой. — Халашо… — ответил сын, настойчиво потянув отца за руку в сторону камней. Подойдя ближе и заглянув в щель между несколькими валунами, Джихун смог разглядеть мальчика примерно такого же возраста, как его сын. Ребенок явно замерз и был сильно напуган. Он сидел, прижавшись спиной к ледяному камню, и оглядывался по сторонам, непрерывно подвывая и всхлипывая. Других людей поблизости видно не было. И ребенок явно находился здесь долгое время, потому что подол его одежды был влажным от растаявшего инея… — Малыш… — тихо проговорил Джихун. — Малыш, откуда ты здесь? Ребенок, расслышав голос и взглянув на мужчину, вдруг расширил глаза от ужаса и, вскрикнув, заплакал еще громче, отползая как можно дальше. Джихун, сообразив, чего так испугался мальчик, наклонился к сыну. — Чимин-и, придется тебе самому с ним поговорить… — проговорил тихо отец. - Меня он слишком боится и вряд ли подпустит… Сын посмотрел с удивлением, не понимая, как можно бояться его папу — самого хорошего и доброго на свете. Но так было лишь в глазах любящего сына. Джихун грустно ухмыльнулся, вспомнив о своей внешности. В последнем сражении с манчжурцами, будучи тысячником и начальником всего западного крыла, он смог отличиться такими подвигами, что даже сам император, узнав об этом, пожелал видеть его на вечерней трапезе в честь победы в нескольких сражениях. О нем уже начали ходить легенды, как о непобедимом воине, и среди своих, и среди врагов. Китайцы даже назначили награду за его голову. Их лагерь стоял на самой границе. Джихун, взяв несколько воинов, направился в императорскую ставку. Несмотря на запланированный на утро бой, отказаться от ужина считалось бы оскорблением повелителя. Сумерки уже сгустились, когда они, почти достигнув цели, заскочили в небольшой перелесок и вдруг нарвались на засаду. Китайцев было в разы больше. Возможно, предал кто-то из своих от зависти. Возможно, у врагов был шпион, который подслушал нужную информацию. Но ждали именно Джихуна и его верных людей. Они почти смогли отбиться, но в какой-то момент к врагам подоспела подмога. Последнее, что помнил Джихун, как на него на огромной скорости налетели двое на лошадях. Он смог отразить удар одного из них, подставив свой меч, но другой со всего маху рубанул его по лицу. В последний момент кто-то из своих успел выпустить стрелу, поэтому удар оказался не смертельным. Джихун выжил, но остался без одного глаза, с изуродованной шрамом щекой и перекошенным от этого лицом. Он не помнил, как его довезли в ставку правителя, и сам императорский лекарь выхаживал его вместе со знатными военачальниками несколько дней. Кроме раны на лице у него было несколько и на теле, одна из которых навсегда сделала его хромым, а другая повредила легкое. Воевать и стрелять из лука с одним глазом сложно, но возможно. Но вот бегать на дальние расстояния с одышкой после раны и хромой ногой почти невозможно. Император проявил сострадание, удивительное для того времени, и, поблагодарив воина, назначил ему небольшую пенсию в виде трех мешков риса и двух кур в год, отправив домой и предложив, если позволит здоровье, в будущем заняться обучением молодых воинов. Видно, сама судьба привела Джихуна домой именно в тот момент. Пока он воевал на севере с манчжурцами, на юге, где находился его дом, продолжались набеги из соседней Силлы. В один из таких набегов, обозленные разбойники, которых в этот раз разбили и, не дав разграбить деревню, погнали обратно, проходили как раз мимо дома Джихуна, стоявшего отдельно от остальных. Годовалый сын спал в люльке в доме, а жена и мать во дворе занимались домашними делами, не подозревая об опасности. Бандиты просто посекли их мечами, не надругавшись даже над молодой женщиной из-за нехватки времени. Заскочив в дом и похватав все, что могли унести с собой, они по непонятной причине не тронули ребенка. Но уходя, подожгли один угол дома в надежде, что он разгорится. На счастье, огонь был слабым, а через некоторое время начался сильный дождь. Когда соседи, догадавшись проверить, пришли на место, они обнаружили обгоревшую часть дома, убитых женщин и плачущего ребенка. Джихун вернулся домой через неделю после случившегося, не застав самой трагедии, но страдая от этого не меньше. Забрав сына у соседки, которая на это время взяла ребенка к себе, мужчина, не желая оставаться в этом месте, уехал, перебравшись ближе к столице. Впервые и возможно единственный раз в жизни обратившись к своему отцу с просьбой о помощи, он смог поселиться в небольшом, но добротном доме с участком земли на краю деревни, где они с сыном и жили по сей день. Со временем они смогли завести даже небольшое хозяйство из полутора десятков кур и козы, которая давала молоко для Чимина. Джихун разбил рядом с домом небольшой огород, на котором выращивал не только морковь и редьку, но и лекарственные травы. Вместо того, чтобы убивать людей, он теперь их лечил, научившись этому ремеслу у своей матери — лекарки, которую знали во всей южной округе. Уже три года они жили с сыном в своем новом доме. Чимин, зная его именно таким, любил отца больше всего на свете, считая самым лучшим, добрым и красивым. Да и все жители деревни и даже столицы, которые знали лекаря Пака, считали его добрейшим человеком. Однако те, кто видел мужчину впервые, конечно, вздрагивали от неожиданности и прятали испуганные глаза, пока не привыкали к этому изуродованному лицу с неизменной черной повязкой на правом глазу. Вот и маленький мальчик, взглянув на это лицо, закричал от ужаса и зашелся в истеричных рыданиях. Но тут на выручку пришел сын. Малыш, поддерживаемый отцом, с сопением перелез через большой камень, за которым прятался ребенок и, приблизившись к нему, уверенно спросил: — Ты чего ливешь? Он в свои четыре года мог говорить почти нормально, правильно проговаривая все буквы, но по привычке все еще картавил и шепелявил. — Тебе стлашно? М-м? Пликлати ливеть! — строго отчитал он мальчика. — Чиво боившься? Ребенок посмотрел со страхом в сторону Джихуна. Чимин обернулся и вновь с удивлением посмотрел на мальчика. — Моего папу? Не бойся! Он самый халоший и доблый! Падем жа мной! Хватит ливеть! Он вел себя так уверенно и как-то по-взрослому, что второй малыш, прислушавшись к его голосу, хоть и со страхом, все же поднялся неуверенно на слабые, затекшие от холода и долгого сидения ножки и пошел следом. Джихун поднял сначала сына, перенеся его через камень, а затем потянулся за вторым ребенком. Однако, когда он уже взял его на руки, тот снова сильно заплакал от страха. Как только мужчина опустил его на землю, к нему приблизился Чимин. — Ну-ка не леви, я шкажал! Не леви! Как тебя жавут? Меня Чимин. А моего папу Жихун. А тебя? Мальчик, все еще вздрагивая от рыданий, не мог произнести ни звука. — Ну как? Не шкажишь? Ну шкажи! - Т… Тэ… — тихо, почти шепотом произнес ребенок. И чуть громче добавил, — Тэ… — А где ты живешь? — спросил осторожно и тихо Джихун. — Мы могли бы отвести тебя домой. Помнишь что-нибудь? Мальчик снова заплакал. Чимин не придумал ничего лучше, как обнять своего нового знакомого и погладить маленькой ручонкой по голове. Мальчик протянул ручку в ответ, и вдруг из широкого рукава корыма — длинного детского пальто синего цвета, в которое он был одет, выскользнул небольшой кулон с иероглифами на цепочке, обмотанной вокруг запястья ребенка. — Пэкче? — прошептал Джихун, не поверив своим глазам, когда прочитал иероглифы и разглядел герб. — Так ты из Пэкче? Ребенок хлопал заплаканными ресницами, все еще со страхом глядя на мужчину. На его красном от холода и плача носике Джихун смог разглядеть крошечную милую родинку, которая делала его лицо еще милее. Большие ушки, выглядывающие из-под островерхого поккона, и огромные миндалевидные глаза завершали очаровательную картину. Если бы мужчина подошел к краю обрыва и взглянул вниз, он увидел бы то, что, возможно, подсказало бы ему что-то относительно этого ребенка… А возможно, и запутало бы еще больше, добавив загадок. Да, это был Тэхен. Маленький наследник, которого отчаявшаяся мать доверила единственному преданному человеку — своей служанке, с приказом-просьбой-мольбой постараться добраться с ним до Пэкче, где, она надеялась, им удастся спастись. Как талисман, она повязала в последний момент на ручку сына кулон, который ее мать подарила ей в день помолвки с императором Когурё, чтобы она всегда помнила, кто она есть. Кулон не представлял ценности, он был простым и дешевым, но Соран надеялась, что если служанка с малышом доберется до Пэкче и сможет пробраться во дворец, мать, возможно, позаботится о Тэхене. О том, что в будущем это может стать причиной интриг и войн, она не думала в тот момент. Только бы спасти от смерти свое дитя! Собрав немного драгоценностей и связку золотых монет, она завернула это в шелковый платок и сунула служанке в карман. Это все, что она могла сделать для сына, сама находясь на пороге смерти. Служанка не смогла уйти далеко. Слишком слаба она была. Не зная дороги, местности и здешних людей… Когда преследователи загнали ее в ловушку, она в последний момент, подбежав к камням, спрятала среди них спящего ребенка, понадеявшись, что в темноте его не заметят. Но не подумала, что здесь его тоже ждет смерть, если не от диких животных, то от голода и переохлаждения. Она старалась лишь спасти его от этих людей. Схватив первый попавшийся большой камень, который могла унести, она спрятала его под накидкой и подошла к краю обрыва, повернувшись к преследователям спиной. Прижав к себе руку с камнем и выставив другую вперед, согнув насколько возможно, чтобы казалось, что под накидкой кто-то есть, она, выкрикнув последние слова, кинулась вниз, до последнего мига молясь про себя о спасении малыша. Видимо, ее молитвы и молитвы его матери все же были услышаны, потому что сейчас мужчина с сыном решили, что этого ребенка придется взять с собой. — Малыш, ты ведь не пойдешь ко мне на руки, я прав? — уточнил Джихун. — А вместе с Чимином ко мне на спину пойдешь? Ребенок вновь со страхом посмотрел на мужчину, но все же неуверенно кивнул, и лекарь порадовался тому, что утром сообразил сделать эту переноску для сына. Дощечка была небольшой, но двое детей, хоть и вплотную, могли с комфортом на ней разместиться. Тэхен, разумеется, не хотел никуда идти ни с этим пугающим мужчиной, ни с мальчиком, который, хоть и показался ему хорошим, все равно был чужим. Как же он сейчас хотел проснуться от этого кошмара и оказаться в своих покоях. И увидеть маму или служанку, чтобы убедиться, что все хорошо. Но еще больше он хотел, чтобы наступила ночь, и к нему пришел его любимый брат. Тот, кого он любил больше всех на свете. Его Юнги. Но произносить вслух ни его имя, ни вообще что-либо, связанное с ним, нельзя, это Тэхен хорошо усвоил, поэтому молчал. Ему было очень страшно и холодно. Хотелось есть и еще больше пить. И самое главное, он ничего не понимал и не мог вспомнить. В детской памяти мелькали лишь обрывки… Вот он стоит в покоях отца-императора, в которых до этого бывал только один раз. Его держит за руку служанка матери, а сама Соран без каких-либо эмоций на лице смотрит, не отрываясь, на господина, лежащего на высоком помосте, обтянутом шелком. На глазах матери нет слез, но Тэхен чувствует ее дрожь под широким ханбоком и слышит ее прерывистое дыхание. Он уже не маленький и понимает, что мать из последних сил сдерживает рыдания. И действительно, как только они покидают императорские покои и возвращаются в гаремное крыло, Соран, едва дойдя до своих собственных покоев, закрывает рот рукой, размазывая краску на губах, и едва выдавливает их себя приказ увести сына. Тэхен так хотел, чтобы к нему поскорее пришел брат и объяснил хоть что-то. Но Юнги он видел только там, в покоях отца. Тот стоял с другой стороны его ложа вместе с первой императрицей и ни разу не взглянул на младшего брата, словно его и не было там. И позже он так и не дождался Юнги в своих покоях, хоть и лежал, не сомкнув глаз ни на минуту. Вскоре снова пришла служанка матери и, дав ему чашу с каким-то отваром, попросила все выпить. Потом она взяла его на руки и осторожно, постоянно оглядываясь, понесла куда-то. Уже проваливаясь в сон, где-то в темном коридоре Тэхен смутно увидел лицо матери и почувствовал на лбу ее теплый поцелуй. И это было последнее, что он помнил. Очнулся мальчик уже здесь, среди камней, от холода, жажды и боли во всем теле. Поэтому сейчас он готов был пойти даже с этими незнакомыми людьми, лишь бы не остаться здесь снова одному. Джихун усадил мальчиков на свои носилки и, накинув на плечи веревки с подложенными кусочками одеяла, еще одной веревкой, захваченной из дома, для надежности привязал детей к себе. Взяв в руку корзину с ягодами, мужчина со своей ношей медленно отправился в обратный путь. Чимин, воспринявший все это в силу возраста как игру, сразу начал что-то лопотать, делясь впечатлением с новым другом. Второй мальчик все время молчал, и Джихун боялся лишь одного — чтобы переохлаждение ребенка не обернулось сильной простудой, поэтому старался как можно быстрее добраться домой. Где-то на полпути Чимин вдруг вспомнил о своих лакомствах и, с хитрой улыбкой взглянув на мальчика, полез за пазуху. Вытащив мешочек и достав из него двумя маленькими пальчиками одну черносливину, он протянул ее тому со словами: — Фкушно! Кушай! — и, достав вторую, впился в нее сам зубами, зажмурившись от удовольствия. Второй малыш робко поднес ягоду к губам, и, не удержавшись, тоже откусил кусочек, потому что чувство голода со вчерашнего дня уже давало о себе знать. Это было сладко. Это было вкусно… Почти так же вкусно, как та засахаренная хурма, которую делал повар по приказу его матери, и та приносила ему ее в свои редкие визиты. Тэхен всегда съедал при ней только одну штуку, оставляя остальное до ночи, чтобы разделить это лакомство с любимым братом. Лицо Юнги вдруг очень четко всплыло сейчас в затуманенном сознании малыша, в отличии даже от лица матери. Он вообще мало что помнил и понимал сейчас, очнувшись от холода в незнакомом месте совсем один. Он не знал, где он и как здесь оказался. Он почти забыл все, даже свое собственное имя. Но сейчас, вспомнив вдруг ночные визиты брата, он вспомнил и главное правило — меньше говорить, а лучше вообще молчать обо всем! Ребенок машинально закрыл рот ладошкой и со страхом покосился на мальчика, сидящего рядом. Однако тот, не обращая внимания на состояние нового друга, весело болтал ногами и продолжал что-то рассказывать, не забывая жевать сладкую сливовую мякоть. Тэхен постепенно расслабился, тоже откусывая от фрукта маленькие кусочки. Съев первые сливы, Чимин достал из мешочка еще по одной. Когда же и эти были съедены, он, снова засунув маленькие пальчики в мешочек, обнаружил там только одну штучку, последнюю… Достав ее и посмотрев с жадностью, он все же протянул сливу мальчику, засовывая пустой мешочек обратно за пазуху. — Кушай, я уже наелщя! — прошепелявил он, облизнувшись. Джихун, зная своего сластену и его аппетит на лакомства, сейчас очень гордился своим добрым и щедрым ребенком, мысленно пообещав себе баловать его чем-нибудь вкусненьким почаще. Они добрались до дома к обеду. Джихун сразу же поставил на разведенный огонь большой котел воды, чтобы налить в лохань и согреть обоих детей. — Чимин-и, помоги другу раздеться, — попросил отец, видя, что мальчик все еще не готов подпустить его к себе. Как только ванна была готова, он посадил в нее обоих мальчиков. Согрев и помыв быстро, лекарь завернул их в одеяла и, усадив у жаркой печи, разогрел остатки утренней каши, сунув чаши в маленькие ладошки. Однако, что бы не делал мужчина, маленького ребенка это не уберегло. Слишком долгое время он пробыл на холоде и сырости. Две недели выхаживал Джихун мальчика от сильнейшей простуды. За это время малыш привык не только к лицу этого непонятного, но такого доброго и заботливого мужчины, но и к своему сокращенному имени, которое назвал тогда от страха и неожиданности. Теперь он привык реагировать и отзываться на имя Тэ, а свое настоящее полное имя — Тэхен, задвинул в самый дальний уголок детской памяти, постепенно все реже и реже его вспоминая. Чимин был счастлив! У него никогда не было друзей. Они вообще жили с отцом отдельно, в стороне от большой деревни. Он всегда мечтал о друге или брате, слушая сказки отца. И вот его мечта сбылась. — Блатик! Ты тепель мой блатик! — проговорил он счастливо, когда Тэ оправился от болезни. Джихун, как только мальчик немного поправился, взял все свои небольшие сбережения и отправился к старосте деревни. Рассказав, что теперь у него на попечении оказался сын сестры его жены и не вдаваясь в подробности, он попросил вписать его в книгу и записать на себя. — Имя мальчика? — уточнил староста, из уважения к лекарю тоже не выпытывая подробности. — Тэ… — произнес Джихун. — Пак Тэ. — Странное имя, — заметил староста. — Нужно полное. Джихун, вспомнив фамилию своей жены и решив, что с ней ребенку в будущем, возможно, легче будет чего-то добиться, проговорил: — Ким Тэ его имя. Запишите Пак Ким Тэ, — и вложил в руку старосты связку серебряных монет. Так младший наследник императора Мин Тэхен стал в одночасье обычным жителем страны Пак Ким Тэ, а со временем, отбросив первую фамилию, и просто Ким Тэ.