Личный слуга императора

Следующие годы прошли для императора Мина в таком напряжении и были настолько насыщены событиями, что казалось, на данный момент ему исполнилось не двадцать три, а все сорок лет. За пять лет император доказал всем и каждому, что занимает свой трон по праву и достоин этого. Ни у кого, включая вдовствующую императрицу и глав семей, уже не хватало смелости открыто сомневаться в его власти. Хоть каждый в душе еще лелеял надежду на то, что рано или поздно сможет захватить власть. Поэтому глава и представители семьи Ким не напоминали пока императору о его обещании и не торопили с женитьбой. Они наконец поняли, что чем дольше у императора не будет наследника, тем больше шансов это дает одному из них. И это гораздо лучше, чем очередной отпрыск Минов, хоть и рожденный представительницей рода Ким. По той же причине Боксун, по принципу: тише едешь — дальше будешь, собирала из года в год свою армию из мальчиков-цветов. Юные, стройные, красивые и сильные воины. Ее надежда! Ее сила! Верные своей госпоже бесконечно. Ведь каждый хваран был уверен в преданности императрицы своему сыну. А значит каждый из них считал свою службу службой самому императору и не подозревал, какие цели преследовала их госпожа, собираясь воплотить в жизнь с их помощью. Главный и самый верный из воинов императрицы — Ким Сокджин, обожал и даже боготворил свою госпожу! Благодарный ей за то, что избавила его от прозябания с пером в руках в куче бумаг, он готов был на что угодно, чтобы доказать ей свою преданность. Все это не могло пройти мимо Намджуна, начальника всей императорской стражи, и в том числе отряда хваран. Однако сами они, хоть и вынуждены были соблюдать субординацию с ним, как со старшим по званию, тем не менее своим начальником его не считали, желая видеть над собой лишь одно солнце в лице своей госпожи. Из-за этого Намджун недолюбливал их командира, считая его ни на что не способным выскочкой и всего лишь слабым смазливым красавчиком, не умеющим сражаться. А зная, вернее догадываясь, о всех коварных планах императрицы, он и вовсе считал Ким Сокджина главным предателем страны, будучи уверенным, что императрица давно посвятила его в свои планы. Поэтому, когда они пересекались в коридорах дворца или присутствовали на важных собраниях в главном зале, как представители разных военных подразделений, Намджун окатывал Сокджина презрительным взглядом с ног до головы и старался занять место как можно дальше, насколько это было возможно. Надо отдать должное, сам Ким Сокджин тоже не испытывал особой симпатии к начальнику императорской стражи, возможно, чувствуя его неприязнь, а может быть, у него на то были свои особые причины. Намджун замечал иногда на себе его надменный взгляд и был уверен, что всему причиной разница в положении их семей. Ведь Сокджин происходил из самой знатной и богатой ее ветви, в то время как сам Намджун, напротив, из самой обедневшей. И этот факт вызывал еще большее его презрение — мерить человека по длине связки монет в его кошельке! Это ли не самое низкое и недостойное качество для воина! Император не раз замечал эти косые взгляды, бросаемые его верным, всегда безупречным во всех отношениях слугой и другом в сторону главного цветка императрицы. Видеть хоть какие-то эмоции на лице обычно строгого и невозмутимого воина было странно и иногда даже забавно, если подобное слово еще могло быть применимо во дворце. Сам император уже давно забыл, что такое смех или даже мимолетная улыбка. Он отдалился от всех, даже от верных друзей. Возможно, причиной тому послужило взросление его, как мужчины. Еще с тех пор, как, взойдя на престол, император избавился от евнухов, его личная прислуга и охрана тоже претерпели изменения. Со временем Намджун заменил всех стражников императора на глухонемых воинов. Верные, преданные, пострадавшие когда-то за свою верность императору, или лишившиеся слуха по причине ранения, эти воины готовы были верой и правдой служить повелителю и ценой собственной жизни охранять его покой. Намджун сам лично отобрал каждого. Плюс в глухонемой охране заключался в том, что сами они не могли расслышать ничего из того, что происходило в императорских покоях, и других любопытных близко к ним не подпускали, оповещая стуком о визите посторонних от дверей дальней комнаты. Однако, чтобы выяснить, кто именно пришел с визитом в императорские покои, или, наоборот, передать стражникам приказ самого императора, нужен был слуга. Личный слуга императора, находящийся с ним в покоях постоянно, ночующий за ширмой и лишь по приказу удалявшийся в свою небольшую комнатку рядом. И этим личным слугой с самого раннего детства императора был Чон Хосок. Однако, после его якобы экзекуции, с каждым годом ему становилось все сложней выполнять свои обязанности. Вернее, все сложней скрывать то, что он слышит и может говорить. Особенно после назначения Намджуном глухонемых стражников. Ведь получается, если Хоби действительно глухой, император сам должен давать ему знак, когда раздался стук, или должен знаками объяснять свой приказ… Как такое возможно? Поэтому, и не только, было принято решение подобрать для императора, которому на тот момент исполнилось восемнадцать, нескольких молодых служанок. Одну девушку назначать было не принято, дабы она не превратилась со временем в единственную наложницу. Обычно служанок было трое или четверо. Старшая над всеми, девушка для помощи с купанием, омовением лица и тела, а также с туалетом, и две девушки, помогающие с одеванием и раздеванием при пробуждении и отходе ко сну. Накрыть на стол для трапезы и убрать после нее могла каждая из них, так же как помочь с приборами для каллиграфии или книгами для чтения. Служанки были необходимы еще и для того, чтобы сделать из императора мужчину в прямом смысле. Случай с седьмым императором Мин был из ряда вон выходящим, ведь правитель в свои восемнадцать все еще был девственником и даже не думал о чем-то подобном. В первую очередь он заботился о собственном положении, сохранении и укреплении власти, безопасности страны и увеличении казны. И все это с двенадцати лет, с момента смерти его отца. Поэтому неудивительно, что сам он не задумывался ни о чем, выматывая себя до изнеможения физическими тренировками и дворцовыми интригами. На самом деле об этой стороне жизни юного наследника должна была позаботиться его мать и ее главный евнух. И делалось это обычно именно в двенадцать или тринадцать лет. Бывали случаи, когда наложниц отправляли в покои принцев и в более раннем возрасте. Например, в Манчжурии и Китае наследники уже в десять и даже в восемь лет получали своих первых девушек в спальные покои. Наложница, вместо выполнения своих прямых обязанностей, вынуждена была читать принцу сказки, играть с ним в игры и учить его грамоте до полного полового созревания господина. Юнги должен был получить своих наложниц в двенадцать, когда и произошли те самые трагические события. Матери было не до заботы о нем, евнух и слуги также были заняты иными делами, верный Хосок и сам, по сути, был еще ребенком. Поэтому когда Намджун, сам только недавно женившийся на девушке, и то на той, которую выбрала ему мать, случайно узнал, что император никогда не был с женщиной, он сам лично отобрал нескольких кандидаток после того, как их осмотрел и проверил лекарь, и отправил их в покои правителя. Девушки были не столько скромны, сколько напуганы слухами о скором на расправу господине. Поэтому, зайдя в его покои перед сном, по приказу все того же Намджуна, или стояли у подножья императорского ложа, или, осмелев и решившись, ложились рядом на самый краешек и снова застывали в ожидании. Так проходила часть ночи. Император засыпал, не делая никаких попыток овладеть наложницами, а те, в свою очередь, расстроенные, что не угодили господину и не привлекли, просто уходили за ширму, как только слышали размеренное дыхание. Это продолжалось довольно долгое время, пока все вновь не пришлось взять в свои крепкие руки начальнику императорской стражи. Юнги был немного осведомлен, как и что нужно делать. Намджун несколько раз водил их с Хоби в место под названием сан, где воины, вернувшиеся из сражений, отдыхали и набирались сил. Это были своеобразные питейные, совмещенные с публичными, дома. Никакой эстетики, никаких танцев или пения под игру на инструментах, никаких отказов. Простые воины, простые женщины для услуг. Император и его преданный слуга наблюдали за всем из-за небольшой ширмы, закрывающей нишу в стене. Намджун не предавал своих товарищей этим, пряча повелителя за ширмой лишь для его безопасности. Здесь не уединялись для плотских утех, занимаясь этим прямо в общем зале и нередко деля одну женщину на двоих или троих. Поэтому в теории император знал, что нужно делать с девушкой в постели, но вот желания это делать почему-то не возникало. Даже когда служанка, снимая с себя чогори и чхиму — верхнюю и нижнюю часть ханбока, оставалась лишь в гасемгарике — плотно стянутом на груди куске ткани, и нижней юбке десамчима. Видя рядом с собой это дрожащее и чуть ли не теряющее сознание от страха нечто, затянутое как кокон, Юнги мечтал лишь поскорее избавиться от нее и остаться одному. Намджун же, выполнив хоть и не свой, но все же долг по отношению к императору, на этом успокоился, считая, что теперь все пойдет само собой. Юнги на тот момент было восемнадцать. Но шло время. Императору исполнилось девятнадцать, а потом и двадцать. Он уже не выглядел юным. Он сам начал ходить в военные походы на север и юг и, игнорируя протесты главного стражника, лично участвовал в сражениях, ведя за собой своих верных воинов. Несмотря на небольшой рост и не слишком крупное телосложение, правитель Когурё производил впечатление сильного и опасного воина, особенно на тех, кому не посчастливилось взглянуть в его глаза во время сражения. Потому что там был такой лед, спасения от которого не было никому. Но если здесь Намджун был на своем месте, мог наблюдать за повелителем, за его успехами или промахами, мог подсказать, направить и научить, а при необходимости защитить и подставиться самому, то в личной жизни императора он так поучаствовать не мог. Он и так взял на себя это дело, потому что с того самого дня, вернее ночи, когда встретил юного тринадцатилетнего наследника там, в темнице, готового почти голыми руками защищать своего слугу, Намджун проникся к нему безграничным уважением и любовью и относился в душе, как к собственному младшему брату, которого у него никогда не было. Хоть и скрывал свои истинные чувства за строгостью и субординацией. Все выяснилось после очередного осмотра лекарем императорских служанок. Как оказалось, ни одна из них так и не стала наложницей в прямом смысле этого слова. Намджун осознанно отобрал разных девушек. Две из них были опытными и имели ранее связь с мужчинами, что допускалось для наложниц того времени, но, разумеется, не были легко доступными, подарив себя лишь одному партнеру. Две другие оставались девственно нетронутыми. Лекарь, осматривая девушек и убеждаясь каждый раз в невинности тех двух, не придавал этому значения, считая, что они просто не удостоились пока внимания императора, и он предпочитает более опытных. В любом случае, им всем, независимо от востребованности, регулярно давался специальный настой из трав, дабы избежать ненужной беременности, который в итоге и послужил причиной откровенного разговора. Когда Намджун решил поинтересоваться у лекаря о здоровье и состоянии императорских служанок, тот посчитал своим долгом рассказать главному стражнику о ситуации. — Простите меня, господин начальник императорской стражи. Это не мое дело, конечно, но, возможно, стоит заменить двух девушек для его императорского величества на других, раз эти оказались недостойны его внимания. Ведь прием специального настоя такое длительное время может навсегда лишить этих девушек возможности понести от кого бы то ни было в будущем. И раз в его приеме для них нет необходимости, возможно… — Вы говорите, что наш император так и не заинтересовался ими? Значит ли это, что он предпочитает только?.. Или… Намджун надолго задумался, вспоминая и замечая теперь некоторые особенности поведения господина, его несдержанность, необоснованную агрессию, внезапную ярость, что говорило об отсутствии физической разрядки. Ведь как ни крути, а императору уже двадцать. И каждому мужчине в этом возрасте она необходима, иначе… Иначе он получал ее в другом… Например, казнив сотни пленных манчжурских воинов, сам с ледяным пламенем в глазах участвуя в их казни и с яростью рубя их мечом. Был повод задуматься. И снова обо всем приходилось заботиться именно ему. Ну а как иначе? Намджун приказал лекарю откровенно поговорить с девушками и выпытать у них подробности. Сам он это сделать не мог, не являясь ни врачом, ни евнухом. Спустя время лекарь отчитался. Ни одна из девушек не была удостоена внимания Его Императорского Величества. — Заставьте их раздеваться. Полностью, — приказал он лекарю, краснеющему от подобных разговоров, несмотря на профессию. — Но разве это может помочь? Ведь они и так возбуждающе открыты… — засомневался лекарь. — Возможно, дело в… — Нет! — перебил его Намджун. — Уверен, дело именно в них! Я приказываю им сделать именно так! И пусть проявят инициативу. Дотронутся до руки, или прижмутся телом. В общем, сделают хоть что-то! — Но ведь это может стоить им жизни… — растерялся лекарь. — Ведь если они сделают что-то, что не понравится правителю… — А если не сделают, это будет стоить жизни Вам! — вновь перебил его начальник стражи. Лекарь послушно выполнил все распоряжения. В азиатских странах, да и не только, во всем мире, во все времена и по сей день частичное обнажение считалось и считается гораздо эротичнее, чем полностью голое тело. Слегка открытый участок груди или бедра возбуждал и возбуждает гораздо сильнее, чем абсолютная открытость. Но только не в случае с молодым императором, лежащим с закрытыми глазами в полумраке покоев и не представляющим, что делать с лежащей рядом девушкой, закутанной в несколько слоев ткани. Так думал Намджун и вновь оказался прав. Первая же девушка, по приказу обнажилась полностью, пересилив страх и робость, протянула руку к лежащему рядом правителю и, взяв его ладонь в свою, прикоснулась ей к собственной груди. Юнги, почувствовав под пальцами шелковую гладкость кожи, приоткрыл глаза и повернулся к девушке. Увидев рядом с собой юное обнаженное тело, император вдруг почувствовал, как его охватывает неведомое ранее желание, обдавая жаром весь пах и заставляя кровь ударить в виски. В нем проснулась наконец страсть. Ожило то, что раньше так мешало, особенно по утрам, но теперь было так необходимо. Юнги, вспомнив все, что видел в месте отдыха воинов, да и интуитивно поняв, что нужно делать, стянул слегка свои тонкие паджи, дернув за завязки, и, нависнув над девушкой, лег на нее сверху. Та, в свою очередь, осмелев, протянула руку меж их телами и, взяв в нее уже полностью твердый член правителя, направила его в свое нутро. Процесс не занял и двух минут. Почувствовав разрядку, император громко выдохнул и, откатившись в сторону, удовлетворенно и расслабленно откинулся на подушку. Девушка, тут же вскочив, метнулась к чаше с водой, стоявшей недалеко от очага, чтобы вода в ней оставалась теплой. Намочив кусок ткани в ароматной воде, она, приблизившись, аккуратно обтерла ей императора и после себя. Спустя немного времени Юнги, вновь почувствовав возбуждение, повторил все, что было перед этим, продержавшись ненамного дольше. После повторного омовения он махнул рукой, отправляя девушку прочь из покоев. Так вот, что это такое. Он сейчас, лежа в полумраке покоев, чувствовал легкость и удовлетворение. Не душевное, нет, но хотя бы физическое. В эту ночь он спал гораздо крепче и спокойнее, чем раньше. И с этого момента ни в одну из ночей он не игнорировал девушек, делящих с ним ложе, абсолютно не запоминая их лиц и не интересуясь именами. Он стал требовать, чтобы к нему приводили только девственниц, и спустя немного времени, когда их лоно переставало быть таким узким, как в первые дни, император требовал менять их на новых. И его совершенно не интересовало и не волновало, что в первый, да и в несколько последующих раз, девственницы испытывали сильную боль от его резких неумелых действий. Главным требованием ко всем девушкам было — не издавать ни звука. Ни до, ни после, ни в процессе. Если император слышал стон или громкий вздох, будь то от боли или удовольствия, он мог в одночасье потерять весь интерес к девушке, и тогда самое легкое, что ее ждало, это пощечина и возобновление процесса спустя время. В противном же случае девушка могла быть избита, скинута за волосы с ложа и даже отправлена в темницу. Еле слышный шепот и молчание — вечные спутники Юнги сначала с маленьким братом, а потом и с Хоби, наложили свой отпечаток на его психику и характер. И если его слух не могли радовать дорогие сердцу голоса, то и жалкие стоны ничего не значащих девушек не должны были нарушать тишину императорских покоев. Мать, узнав, что император наконец стал мужчиной в полном смысле этого слова, откровенно негодовала внутри, не показывая, однако, виду. Ведь пока сын не произвел на свет наследника и даже не интересовался этой стороной жизни, у нее был неплохой шанс все же взойти повторно на трон в случае его гибели. Успокаивало лишь то, что ни одну из девушек, проходящих через его постель, он не назвал пока фавориткой или хотя бы официальной наложницей. Значит шанс еще был. Примерно такие же мысли посещали и первого министра Ким Сувона, сменившего на этом посту прихвостня вдовствующей императрицы Пак Чхисуна и вернувшего себе то, что считал своим по праву. Он так же, как и вдовствующая императрица, мысленно уже сидел на вожделенном троне и примерял на себя императорский головной убор. Стремительное, хоть и позднее взросление императора, как мужчины, не давало покоя ни одной, ни другому. И правитель очень хорошо начал чувствовать это на себе, потому что вскоре, в основном в походах, с ним начали происходить странные опасные несчастные случаи, явно спланированные кем-то, от которых даже сам Намджун едва успевал его спасать. С девятнадцати лет, осознав всю важность постоянного нахождения своей армии в полной боевой готовности и просчитав все плюсы от военных походов, Юнги стал возглавлять эти самые военные предприятия сам, дабы мотивировать и вдохновлять воинов на подвиги во имя императора. Видя его смелость и отвагу, все, как один, готовы были отдать свою жизнь за такого повелителя и держались в строю до последнего вздоха, что не могло не привести к победе в большинстве боев. Седьмой правитель Когурё, император Мин, вскоре стал героем многочисленных легенд и стихов, слагаемых как самими жителями Когурё, так и поэтами соседних государств. Дабы уберечь трон в свое отсутствие, император оставлял для наблюдения своего верного Хосока, следящего за всем и всеми якобы с помощью переводчика, служившего ему ушами и голосом. Управлять же страной и блюсти императорские интересы он доверял сразу двоим, а именно: своему дяде, с некоторых пор императорскому советнику Мин Лиёну, и первому министру Ким Сувону, куда ж без него. Императорский родственник, поначалу убитый горем и обиженный из-за назначения племянником на менее значимую и важную должность, сейчас, почувствовав вкус власти, раздулся от собственного величия до неимоверных размеров. Он здоровался со всеми едва заметным поклоном головы, некоторых и вовсе игнорируя. Каждая просьба или незначительный конфликт, переданный на рассмотрение императору или его представителю, разбирались им с такой важностью и значимостью, словно каждый раз в тот момент решалась судьба страны, а не спор между двумя мясниками, не поделившими место на рынке. Ким Сувон откровенно потешался над советником и везде, где только мог, поливал его грязью. Однако изменить императорский приказ о назначении он был не в силах. Эти двое не переваривали друг друга и раньше, еще при жизни прошлого императора. Сейчас же, пытаясь поделить власть в отсутствие правителя, они и вовсе готовы были на убийство. И это было на руку молодому императору. Разделяй и властвуй! Пока они грызутся между собой, трон остается в относительной безопасности. В случае же действительно серьезной угрозы, Хосок должен был немедленно отправить гонца с сообщением. И вот с некоторых пор в походах император несколько раз чуть было не лишился жизни. Причем странными были как сами несчастные случаи, так и спасение от них. В один из таких случаев, при переправе на плотах с одного берега реки Тэдонган на другой, император и его главный стражник оказались на разных плотах. Получилось это потому, что на берегу началась потасовка среди воинов непонятно по какой причине, и пока начальник стражи, стоявший еще на берегу, на минуту обернулся, чтобы выяснить в чем дело и нет ли угрозы господину, плот с уже находившимся в нем императором вдруг оторвался от берега и, управляемый воинами с шестами, поплыл к противоположному берегу, смещаясь из-за течения вниз по реке. Намджун со страхом за господина и гневом в глазах молниеносно запрыгнул на другой плот и приказал нескольким воинам срочно плыть следом, отталкиваясь от дна шестами. Однако плот с императором, находившийся уже на середине реки, подхваченный более сильным течением, удалялся гораздо быстрее, чем тот, на котором стоял начальник стражи, едва отставший от берега. Вдруг, как раз на самой середине реки, император, совершенно не проявляющий признаков беспокойства, уверенный, что сможет постоять за себя в случае опасности до прихода верного стражника, почувствовал сильный толчок в спину и, не удержавшись на скользких бревнах, взмахнув руками, упал в реку. Была середина осени, и вода в реке была ледяной. К тому же длинный ханбок, доспехи и оружие, придавая тяжести, тянули вниз. Юнги пытался работать руками и ногами, путаясь в полах одежды, но сильное течение уносило его все дальше, не давая даже высунуть голову из воды. Вдруг, когда конечности уже начало сводить судорогой от холода, а легкие разрывало огнем от нехватки воздуха, Юнги почувствовал на себе чьи-то сильные руки, обхватившие его за торс и выталкивающие на поверхность. Уверенный, что это Намджун, лишь высунув голову из воды, император вдохнул чистый воздух полной грудью и оглянулся вокруг. Он находился рядом с берегом, прижатый к растущим почти из воды стволам плакучей ивы, далеко от плотов и от пытающихся найти и спасти его воинов. Вдруг почти рядом, но все же не так близко, чтобы быть тем спасителем, вынырнул Намджун и, увидев господина живого и невредимого, начал усиленно грести руками в его сторону. В этот момент Юнги опустил глаза вниз и заметил недалеко от себя в воде темную фигуру, удалявшуюся в обратную от их переправы сторону. Это было странно, но император отвлекся от мысли о своем странном спасении выяснением того, кто его столкнул. В этой суете сложно было определить и вспомнить, кто именно находился в тот момент на плоту помимо самого правителя и его личной охраны. После всех разбирательств и допросов были названы имена двух воинов. Но их поиски не увенчались успехом. Они словно исчезли или утонули в холодной воде реки, пытаясь спасти императора или, наоборот, доделать свое дело. Намджун, принявший всю вину на себя, опустился на одно колено перед правителем. — Простите меня, Ваше Императорское Величество! Я виноват! Вот мой меч! Свершите наказание, лишите жизни раба Вашего, не достойного более звания, данного Вами. — Лишить тебя жизни?.. — словно задумавшись, проговорил тихо правитель. — И остаться без своего самого верного человека? Встань! И будь внимателен впредь! Я прощаю тебя! Намджун поднялся, преданно взглянув на обожаемого повелителя, и поклонился, бормоча слова благодарности и клятву верности. Воины вокруг, не ожидавшие такой милости от скорого на расправу императора, стояли в молчании и некой зависти, понимая, что вряд ли кому-то еще выпадет такая милость. Следующий случай произошел в небольшом лесу во время ночного перехода. Они планировали напасть на один из приграничных городов внезапно, совершая длинные ночные переходы, скрываясь и отдыхая днем и высылая далеко вперед дозорных, которые проверяли нет ли поблизости засады или скрытых станов противника. Поэтому, не получив никаких тревожных известий, они относительно спокойно продвигались по ночному лесу, как вдруг нарвались на засаду. Врагов было много. Пропустив дозорных и передовую сотню вперед, они выскочили из укрытия, сразу нападая и отрезая императора с ближними людьми от остального войска. Намджун сражался как лев, защищая повелителя со всех возможных сторон, крича и приказывая остальным делать то же самое, даже ценой собственной жизни. Вдруг из укрытия, откуда недавно выскочили враги, в защищавшихся полетели еще и стрелы. Юнги, отбиваясь от назойливых, как мухи, китайских воинов, старался укрываться небольшим щитом или прятаться за спинами стражников от стрелявших, с яростью опуская меч на головы противников. И вдруг нападавшие сами начали падать один за другим от стрел, летящих явно им в спины и принадлежащих не императорскими воинами, которые все, как один, секли мечами нападавших и не имели возможности даже достать свои луки. Кто-то выпускал стрелы одну за другой с такой меткостью, что через короткий промежуток времени, усилиями неизвестного спасителя и императорских воинов, вокруг образовалась гора трупов. Юнги, пытаясь разглядеть хоть что-то в темноте, мог поклясться, что вновь заметил едва различимую фигуру в черном, быстро удалившуюся, как только опасность миновала. Было ясно, как божий день, что в их рядах есть предатели. Но служат ли они императрице, семье Ким или врагам других государств — это предстояло выяснить Намджуну и его верным людям. Однако самого императора больше волновала и интересовала таинственная фигура в черном. Когда в дальнейшем походе и на обратном пути произошло еще несколько странных опасных ситуаций, Юнги, доверив свою жизнь охране, интуитивно ждал и искал глазами лишь эту самую темную фигуру. И спаситель не заставлял себя ждать. Незамеченный никем, кроме самого императора, он каждый раз появлялся из ниоткуда в самый опасный момент и приходил на помощь, когда был особенно нужен. Не в силах более держать это в себе, Юнги поделился этой информацией с единственным верным человеком, отведя его на безопасное расстояние, чтобы их не могли подслушать. — Мне на ум приходит только один человек, мой господин… — задумавшись проговорил Намджун. — Но это, вроде как, и не человек вовсе… — Как не человек? — не понял император. — Я слышал эту историю или легенду еще когда служил Вашему покойному отцу, нашему шестому императору. Правда, сам я этого не видел и утверждать не могу. Но ходили слухи, что несколько раз императору приходил на помощь и даже спасал жизнь некий дух или демон… Но я не могу быть уверен в правдивости этих слухов… — Ты сказал — дух или демон? — переспросил, сомневаясь, император. — Да. Именно так, — подтвердил верный воин. — Но он появлялся всего несколько раз, гораздо реже, чем у Вас в одном этом походе. Но с Вашим отцом и самих походов было меньше, и таких странных случаев в них не возникало… Говорят, что его зовут Ёкай — это японский дух или демон. Но кто-то утверждает, что никакой он не демон, а обычный человек, живущий в лесу, и имя его Хван. Я не пытался выяснять это, но, если Вы прикажете, сделаю все, что в моих силах. — Что ж… Все правильно, так и должно быть. У кого-то есть ангелы, защищающие их, но у такого, как я, может быть только демон-хранитель! — проговорил, ухмыльнувшись, правитель и, подумав, приказал. — Постарайся выяснить о нем все, что сможешь, но внимания к этому не привлекай! — Слушаюсь, мой господин! — поклонился воин. Они вернулись в столицу спустя неделю после этого, с очередной, хоть и не такой значимой, но все же победой. Жизнь шла далее, своим течением отсчитывая один день за другим. Император взрослел. Он становился мудрее, хитрее, более мужественным, но и более жестоким с каждым годом. Он водил свою армию в походы еще не раз и в каждом очередном походе обязательно замечал своего демона-хранителя. Он пытался поймать его или хотя бы разглядеть, но все попытки заканчивались ничем. Однажды, не выдержав, он крикнул в ночную темноту леса: — Кто ты? — уверенный, что тот его слышит. Однако ответом ему был лишь шелест листвы и шум ветра в кронах деревьев. Императору исполнилось двадцать два. Видя всю безрезультатность своих претензий на престол, глава семьи Ким начал все чаще напоминать правителю о его обещании взять в жены одну из их наследниц. Юнги молчал. Забеспокоившись и тоже почувствовав уплывающую из-под носа власть, вдовствующая императрица заявила, что до свадьбы правителю полагается иметь хотя бы одну официальную наложницу. И это не обязательно должна быть девушка из знатной семьи. Разумеется, не из знатной. Ведь в противном случае, если она вдруг понесет от правителя, ее ребенок сможет претендовать на престол. Если же это будет рабыня или пленница, пусть нарожает хоть десяток, ни один из ее отпрысков не будет признан советом. Император, откладывая насколько возможно вопрос с женитьбой, вынужден был согласиться на наложницу, но настоял на том, что выберет ее сам, без помощи «заботливой» матери. Намджун и здесь оказался кстати, сообщив, что в последнем китайском походе среди пленных были захвачены несколько девушек-ицзи. Ицзи в Китае называли девушек, развлекающих состоятельных мужчин игрой на музыкальных инструментах, пением, легкой интересной беседой, чайной церемонией и небольшими представлениями. Нередко Ицзи оказывали и интимные услуги, обучаясь этому в специальных домах, не являясь, однако, проститутками и имея лишь одного покровителя. Именно одну из этих самых девушек-ицзи, отличавшуюся невероятной красотой и грацией и обладавшую прекрасным голосом, порекомендовал стражник императору. Ее звали Киао. Взглянув на нее равнодушно, император дал свое согласие. Вместе с ней были переведены в ранг наложниц несколько служанок, которые удостоились этой чести не будучи ни разу выгнанными из покоев повелителя ни за один проступок. Итак, этот вопрос в итоге тоже был решен и закрыт. Остался один, на который император так и не получил ответа. Пригласив в покои своего начальника стражи, он поинтересовался, как продвигается дело с выяснением личности его демона-хранителя. Намджун мог сказать только, что все действительно знают его как Ёкая. Японский дух. Но это лишь только слухи. Его местонахождение или другую информацию о нем выяснить так и не удалось. Правитель был недоволен. Однако винить воина в недостаточной исполнительности не стал, понимая, что это дело непростое, и обычными расспросами здесь вряд ли чего-то добьешься. — Может, спросить у старухи Уки? — уточнил Хосок, находившийся с ними в покоях и слышавший все разговоры про этого странного демона. — К кому еще обращаться с этим, если не к ней… Она же общалась с духами раньше… А может и сейчас… — Попробуй… — согласился император. Ответ шаманки, с которым некоторое время спустя вернулся Хосок, удивил всех. Она обещала рассказать все, но только лично самому Юнги, только наедине и не во дворце, в который после смерти своего господина она вернуться не могла, понимая, что снова уйдет в себя от горя и чувства вины, хоть и прошло уже столько лет. Встал вопрос о месте разговора. О том, чтобы император покинул дворцовый комплекс и отправился в дом Хосока, не могло быть и речи. Привлекать внимание к дому слуги визитом самого императора было неразумно и чревато вопросами и будущей слежкой. Рассмотрев все варианты, было решено, что Хоби приведет Уки на территорию дворца, но потом Намджун на лодке доставит их на середину императорского искусственного озера, на маленький остров с беседкой, и оставит наедине, отплыв на безопасное расстояние, где они смогут спокойно поговорить. Подобный вариант устроил всех, и вот лодка с главным стражником застыла на середине озера в ожидании сигнала, а император и старая шаманка устроились на полу беседки на мягких подушках. — Уки, ты что-то знаешь о том, кто приходил не раз мне на помощь и спасал жизнь? — Я знаю все, мой повелитель. Она обращалась к нему, не соблюдая всех правил, но он закрыл на это глаза в память о ее многолетней службе его отцу. — Расскажи мне, — приказал Юнги. — Это будет долгий рассказ, мой повелитель. Но пришло время Вам узнать историю моей жизни, тесно связанную с историей Вашего отца и деда. — Деда? — удивился император. — Ты имеешь в виду пятого императора династии Мин? — Именно. Император Сокхун и мой горячо любимый господин… — Ты сказала — любимый? — Да. Именно так. Но я начну с самого начала. Я родилась в Японии… Мои родители японцы, и родина моя Япония. В то время, да и сейчас, правители Силлы заключали с моей страной союз на обучение их мужчин воинскому делу. Да и на отправку самих воинов для защиты от нападения соседей. Мой отец был самураем и владел всеми возможными боевыми навыками. Когда мне исполнилось десять, правители наших стран заключили очередной договор, и мы с семьей отправились в Силлу. Однако нам не суждено было доплыть до берегов чужой страны всем вместе… Когда мы находились в открытом море, вдруг разразился страшный шторм… Судно, на котором мы плыли, трещало и стонало, в итоге развалившись на части. Мы все оказались в ледяной воде. Родителей своих я больше никогда не видела. Уцепившись за какую-то доску, я залезла на нее полностью, из последних сил привязав себя поясом от кимоно, и потеряла сознание. Три дня я провела в море, то приходя в себя, то вновь погружаясь в забытье. На третий день, когда еле живая от жажды, холода и слабости, ненадолго придя в себя, я хотела просто соскользнуть в темную ледяную глубину, уже потянув за один конец пояса, вдруг прямо надо мной раздался раскат грома, и меня словно пронзила молния, обжигая все тело. В голове раздался голос: — Не смей! Ты нужна Сэджону! Слушай свой голос внутри и иди за ним! Я не знала, кто такой Сэджон и зачем я нужна ему, но голос приказал мне жить, и ослушаться я не могла. Я почувствовала взявшиеся откуда-то силы и, приподняв голову, посмотрела вперед и увидела вдалеке едва заметный берег. Из последних сил, помогая себе руками, я смогла каким-то образом доплыть до него, и снова потеряла сознание. Очнулась в каком-то доме, где обо мне заботились, кормили и лечили. Но я уже знала, что это не мой дом. Я многое знала и еще больше видела после того случая в море. Однако я провела в этом доме целый год. Это была лечебница, и я помогала другим женщинам ухаживать за больными и раненными и попутно изучала растения, снадобья и даже яды, необходимые порой для лечения. За это время я выучила и новый язык. Через год, когда мне исполнилось одиннадцать, кто-то из нас должен был отправиться на север страны, где случались частые набеги со стороны Пэкче и Когурё, и было много раненных, которых нужно было выхаживать. Никто не хотел туда ехать. Все боялись. Однако голос в моей голове приказал мне отправляться именно туда. В результате очередного набега я попала в плен к воинам Когурё. Меня не тронули, как других женщин и девочек, некоторые из которых были даже младше, потому что какая-то сила защищала меня, окружив, словно кокон. Не буду рассказывать о своем пути до столицы, но в итоге я попала в гарем к четвертому императору династии Мин. Его юная жена в этот момент рожала своего первенца, будущего наследника Когурё, названного при рождении Сокхуном. Мне на тот момент было одиннадцать. Взглянув на младенца, которого показали всем наложницам, я больше не видела никого вокруг. Вот моя судьба — поняла я. Император Сокхун взошел на престол, когда ему было девятнадцать. Мне же на тот момент уже исполнилось тридцать лет, и все, что я могла для него сделать, это оказывать услуги лекарки его многочисленным наложницам. Сам он даже не знал о моем существовании и не замечал, бывая иногда в гаремном крыле. Но все изменилось, когда его жена забеременела. Ее беременность проходила очень тяжело, и только я могла облегчить ее страдания. Лишь положив руку ей на живот и погладив немного, я могла успокоить младенца и дать его матери небольшой покой. С приближением родов императрица становилась все слабее, и все лекари в один голос утверждали, что до родов она не доживет. Но я знала, что это не так, и уже видела ее будущего сына. В день родов император пришел в покои жены и впервые устремил на меня свой взгляд. Я посмотрела на него в ответ. С этого момента мы оба не смотрели ни на кого так, как смотрели друг на друга. — Помоги ей! — взмолился он. — Помоги, прошу! Мне нужен этот ребенок! И я помогла. Я сделала все, что было в моих силах и к вечеру держала на руках будущего императора Сэджона, про которого когда-то в открытом море сказал мне голос. Императрица смогла прожить с моей помощью еще несколько лет, но была слишком слаба, чтобы зачать и выносить еще детей. Других жен император не пожелал брать, а гарем из многочисленных наложниц был им забыт. Наследник рос здоровым и сильным, родила его представительница клана Ким, поэтому министры и чиновники благоразумно молчали. А мы… Мы с господином полюбили друг друга. Да, как бы странно это не звучало, ведь на тот момент мне было уже тридцать пять, а моему возлюбленному Сокхуну только исполнилось двадцать четыре… Когда наследнику исполнилось десять, я вдруг поняла, что беременна. Я испугалась, ведь мне было уже больше сорока! Не знаю каким образом, но об этом узнал кто-то из министров. Скорее всего, они давно следили за нами и, хоть и закрывали глаза на отношения императора с простой знахаркой, ребенок от нее в их планы не входил. Чтобы уберечь и спрятать нас от них, господин был вынужден отослать меня из дворца. Я поселилась в небольшом охотничьем домике в лесу высоко в горах, принадлежавшем еще прадеду моего господина и на тот момент пришедшему в сильное запустение. Очень редко, когда была возможность, чтобы не смогли выследить, он присылал ко мне верного человека с продуктами и запиской со словами любви. Не знаю, как я выжила и смогла родить, абсолютно одна, в холодном охотничьем домике, зимой. Но я спасла и вырастила своего ребенка, дав ему имя Ёкай — лесной дух, ведь он родился в лесу. На этих словах Юнги вздрогнул, однако Уки, не обратив ни на что внимания, продолжала: — Мой сын рос здоровым и сильным, несмотря на условия нашей жизни. Он рано научился ходить и говорить. В пять он уже помогал мне по хозяйству, а в десять выучился стрелять из лука и стал охотиться, принося домой добычу почти каждый день. Со временем он стал спускаться вниз, в ближайшие деревни, и наблюдать за жизнью других людей, ведь там, в доме, кроме меня, он никого не видел. Человек от императора приходил все реже, но все же приходил. И в корзине неизменно лежала записка с несколькими нежными словами. Я знала, видела, что у моего господина в сердце по-прежнему остаюсь лишь я одна. Но я видела и другое. Мой возлюбленный угасал. Он слабел не с каждым годом, а с каждым месяцем и даже днем. Увы, я была бессильна и ничего не могла для него сделать. Никакие травы, снадобья или заговоры не удержали бы его на этой земле, если небеса уже решили его забрать. Когда моему сыну исполнилось шестнадцать, от императора прибыл гонец с последней запиской, в которой господин умолял меня вернуться. Я никогда не скрывала от сына кто его отец и как он появился на свет. Я рассказала ему о брате и растила его с любовью к нему и отцу. И когда господин призвал меня, Ёкай отпустил, сказав, что справится один. В этом я не сомневалась. Он и сейчас всегда один. Как настоящий дух леса, он не покидает его надолго, слыша его звуки и понимая обитателей, как никто. Я вернулась во дворец к своему господину, ничего никому не сказав о ребенке. Дни императора были сочтены, и он просил не оставлять его до самого конца. Я была рядом с ним все время. Перед уходом он взял с меня слово защищать и помогать его сыну, будущему императору Сэджону. Я поклялась. Все годы я держала свое слово. Я охраняла его, как могла. Но… видимо, я стала слишком стара и потеряла свою силу… Или появилось что-то, сильнее меня… Я не сдержала слова, данного своему господину, и нет мне за это прощения… Ёкай, тоже много раз спасавший своего брата, следя за ним в походах, словно почувствовав что-то, впервые в жизни проник в ту ночь во дворец… Но и он оказался бессилен перед людским коварством и подлостью… Теперь, я полагаю, он решил взять под свою защиту Вас, своего племянника и господина. А я просто доживаю свой век, благодаря Вам не в лесу, а в теплом доме, со ставшими мне близкими и родными людьми. Благодарю Вас за это, мой повелитель. — Подожди, Уки. Так ты говоришь, что твой сын Ёкай — мой дядя? — Да, так и есть. Но он не похож на обычных людей, и Вы вряд ли сможете с ним встретиться и тем более пообщаться. Он почти не говорит, хоть и умеет, привыкнув к одиночеству в лесу и постоянному молчанию. Его не интересует общество и жизнь среди людей. Он равнодушен к богатству и каким-то иным благам, поэтому его невозможно подкупить. Однако, выбрав Вас объектом своей защиты однажды, он уже не откажется от этого и будет выполнять свой долг до конца жизни, своей или Вашей, мой повелитель. — Уки, а в ту ночь… — Я знаю, что Вы хотите спросить у меня. В ночь смерти моего господина, Ёкай, проникнув во дворец, успел заметить две фигуры в темноте и расслышал лишь одно слово — Пэкче. Думаю, это была вторая императрица и ее служанка, но я была в тот момент не в себе от горя, а сын, не придав им значения, спешил лишь на помощь мне и господину. Я больше ничего не знаю, мой повелитель, и голос мой молчит, но если вы еще верите, что во мне осталась хоть какая-то сила, во что я сама уже не верю, то могу сказать лишь одно — я уверена, что маленький наследник жив! И не слушайте никого, кто скажет обратное, даже если он будет Вас убеждать. Я знаю это и вижу, что вы встретитесь с ним однажды! Клянусь! — Уки, я рад что ты рассказала мне все это. И я верю тебе, потому что и сам чувствую, что брат жив. Ходят слухи, что он сгорел вместе со служанкой по пути в Пэкче. Хоби пытается скрывать от меня это, но я услышал эти слухи еще раньше него, однако не верю ни единому слову! Ты намекни ему, чтобы не волновался об этом. Мой верный Хоби, даже в этом готов защищать меня… — Он очень любит Вас, мой повелитель. И очень предан Вам… — произнесла искренне старуха. — Я знаю это, Уки. Я знаю. И я рад, что теперь у меня есть еще и свой дух-хранитель, оберегающий меня от зла. Тем более, как оказалось, родной… Спасибо тебе за него. С этими словами император поднялся и, взяв в руки небольшой фонарь, подал знак своему верному стражнику, который не сводил глаз с беседки и, увидев свет, тут же начал работать веслами. Вернувшись в свои покои, правитель обнаружил в них ждущего его Хосока. — Хорошо, что ты здесь, Хоби, — произнес он. — У меня есть поручение для тебя…