Личный слуга императора

— Кажется, новая должность и агат в кольце слишком сильно вскружили тебе голову, Хоби! — сдерживая ярость проговорил император. — Что ты только что сказал?! — Я могу объяснить, Ваше Императорское Величество… — Ты хочешь объяснить, что провел совершенно чужого человека во дворец! Не просто чужого, а отца моего слуги! Не просто слуги, а изуродованного слуги, который все еще не пришел в себя! И не просто изуродованного, а изуродованного мной! Мной — Черным Драконом, что лишний раз доказывает, что я монстр! Доказывает отцу человека, который мне… которого я… Император задохнулся от негодования и невозможности закончить мысль, потому что сам еще не разобрался в себе и своих чувствах. — Господин мой… — Видимо, перстень власти и правда лишил тебя разума! — Я верну его… — Хоби, за превышение и злоупотребление властью лишают не перстня! Лишают руки вместе с перстнем или головы! Что выбираешь ты? Руку или жизнь готов отдать за свое самоуправство? — Жизнь, Ваше Императорское Величество! — ответил секретарь, не сомневаясь. — С рукой или без нее, для меня нет жизни вдали от Вас и вне службы Вам… — Ладно… — смягчился император, как всегда, видя преданность своего верного слуги. — Я выслушаю тебя… — Господин мой… — начал Хосок с поклоном. — Чимин был совсем слаб вчера ночью, он так и не пришел в себя… И кровотечение не останавливалось… Дворцовый лекарь в темнице, да и нельзя его подпускать к нему после всего, что мы вчера услышали… А кому еще можно доверить это, чтобы не поползли слухи по дворцу или еще хуже по городу… Джихун его родной отец. Он умеет держать язык за зубами, тем более ради сына… — Но ты ведь провел его тайным коридором, о котором не знает никто, кроме нас и Намджуна! — Я завязал ему глаза еще от самых ворот. Было темно и нас никто не видел. Он не знает каким путем попал в мою комнату. И я поставил охранника у дверей, чтобы не позволил ему выйти даже по нужде… — Слуга так и не пришел в себя? — спросил с волнением император. — Нет, господин мой, когда я уходил, он был еще без сознания… — Ладно… Можешь идти… Я прощаю тебя… Надеюсь, мы не нажили себе еще одного врага в лице его отца… — вздохнул раздраженно Юнги. — Не хотелось бы лишать его жизни только поэтому… И убери охранника, не стоит привлекать внимание и вызывать любопытство. Да и они же не узники. Просто покажи ему, где что находится, чтобы он не спрашивал у других и не попадался на глаза, если придется выйти. — Господин, позвольте мне вернуться временно к обязанностям Вашего личного слуги, пока Чимин не поправится… — Ты тоже думаешь, что это надолго… Что ж, хорошо, можешь занять свою бывшую комнату… Ступай… — Господин, — не мог больше держать в себе новость Хосок. — Ну что еще? — Начальник стражи вернулся ночью из похода… — Мне еще не доложили… Как он? Как войско? Были донесения, что все прошло удачно, но добыча невелика… — Все хорошо с походом… Вот только… — Что? — Жена Намджуна родила ребенка во время его отсутствия, но сама умерла от кровотечения после родов… Его мать покинула этот мир еще в прошлом году. Молодая жена осталась совсем одна и не смогла позвать лекаря во время родов. Соседка услышала крики и прибежала на помощь, но спасти смогла только ребенка… — Намджун стал отцом?! Это хорошая новость! — Да, но жена… Если бы был лекарь рядом, возможно… Поэтому я и послал за отцом Чимина… Испугался… — Я понял! Я не сержусь на тебя больше! Ступай! Император хотел пойти сразу к покоям секретаря, чтобы проверить своего слугу, но возвращение воинов из похода требовало немедленного собрания совета и обсуждения дальнейших планов. Поэтому освободился он только ближе к обеду, сразу же скрывшись в своих покоях и запретив пускать кого бы то ни было, проскользнул в тайный коридор, направившись в нужном направлении. Картина, открывшаяся ему, была не слишком радостной, но его воробей пришел в себя, что уже давало луч надежды. Чимин лежал на животе, а лекарь, сидя рядом, растирал в каменной ступке какие-то травы. Император прислушался к разговору, вздрогнув, как и все, от внешности лекаря Джихуна. — Чимин, неужели наш император и правда такое чудовище? — Отец! — вымученно и очень тихо проговорил Чимин. — Не говори плохо про императора в моем присутствии! И вообще не говори! Он наш повелитель! — Чимин! Твоя преданность ему похвальна, но он сотворил с тобой такое! Видно, люди не зря дали ему прозвище Черный Дракон! — Отец, прошу! Не надо! — Хорошо… Прости, сын… Я понимаю, ты служишь ему… — Не только поэтому… Просто… Мне кажется, он не хотел этого… Его опоили… Медвежьим корнем… — Что? — уточнил лекарь. — Медвежьим корнем? Но ведь он вызывает влечение не ко всем, а только к тому, кто… Значит император… Неужели… — бубнил он себе под нос, не веря и продолжая делать снадобья для сына… Тем временем Чимин вновь отключился, но теперь уже он явно находился не в забытьи, а просто спал. — Вот и хорошо… — проговорил тихо Джихун, наклонившись над сыном, и убрал влажные от испарины волосы с его горячего лба. — Поспи, сынок… Поспи… Скоро все пройдет… С этими словами он вышел из комнатки, взяв опустевшую чашу, чтобы принести воды. Как только лекарь покинул покои, Юнги, не сдержавшись, вернулся по проходу до первого выхода и, пройдя по коридору, вошел в покои секретаря уже через обычные двери, задвинув их за собой не очень плотно. Склонившись над спящим слугой, он почувствовал нестерпимое желание коснуться его нежной, покрытой сейчас воспаленным румянцем, кожи. И не в состоянии сдержаться, положил ладонь на горячую щеку мальчика, проведя пару раз большим пальцем по ней. В этот момент вернулся лекарь, но увидев то, что происходит в покоях, через маленькую щель, благоразумно отошел на несколько шагов, чтобы не смущать императора. Как только повелитель вышел, Джихун упал на колени и склонил голову до земли, оставаясь в таком положении, пока шаги не стихли в конце коридора. Когда Чимин очнулся вновь, отец напоил его целебным отваром и решил все же продолжить разговор, не говоря о том, что повелитель был здесь. — И все же император должен был пожалеть тебя хоть немного… — Думаю, он не знал… Не ожидал, что так выйдет… — Ты хочешь сказать, что взрослый мужчина, столько лет имеющий наложниц, не знал, что нужно подготовить… — Отец… Не надо, прошу! Не хочу об этом вспоминать! — Хорошо… Скажи только одно… — Джихун склонился над сыном, как совсем недавно сам повелитель. — Тебе было только больно? Или еще и противно? Мерзко? Тебя мучает сейчас лишь боль, или еще и стыд за произошедшее?.. — Отец! — Сынок, это важно! Я же твой отец. Ты можешь сказать мне… — Я не знаю… — Если бы ты не знал, что будет больно… Вернее, если бы знал, что будет не больно, и имел возможность оттолкнуть его, ты бы поддался или оттолкнул? — настаивал отец, почувствовав сердцем то, что Чимин сам пока не понимал, и желая вызвать сына на откровение. — Как бы я мог оттолкнуть императора? Он господин! Я слуга… — Но… Если бы он не был твоим господином?.. — Я не знаю, отец! Не знаю! — из глаз Чимина потекли слезы, и Джихун, сжалившись, прекратил свои вопросы. — Хорошо… Прости меня, сынок! Не отвечай… И помни — ты не сделал ничего плохого! И хоть вы оба мужчины, нет ничего постыдного в том, что произошло! Ничего, из-за чего тебе стоит мучить себя… Если бы только не силой и не против воли… — Я уверен, что у императора не было злых намерений против меня! — хоть и тихо, но с надрывом проговорил Чимин. — Он не дракон! Слышишь?! И я… — Хорошо, хорошо, сынок… — попытался успокоить его лекарь. — Просто ему достаточно было использовать всего несколько капель соевого масла, чтобы сейчас ты не мучался так от невыносимой боли… — Он не знал! — снова с надрывом проговорил Чимин. — Он не знал! — Думаю, теперь я знаю ответ на свой вопрос, на который ты так и не ответил… — Что? — Вы оба еще дети в этом… И ты, и император… Но, кажется, вы оба… Ладно, не буду торопить события… И я прощаю его за тебя и твою боль, если ты сам его прощаешь… — Я… Я его слуга… Я не могу… — Конечно… Ребенок мой… Знает ли твой господин, какое сокровище попало к нему во дворец и кого он чуть не погубил?.. — Отец! Он наш император, а не просто мой господин! — Хорошо, я молчу… А Юнги, выйдя из маленькой комнатки, почувствовал как его сердце сжимается от чего-то ему неизвестного… Сильного, щемящего и… светлого… Его маленький слуга поправится, это главное. А что будет потом — жизнь покажет… С этими мыслями он направился в малый зал заседаний, куда приказал привести тех троих. Ицзи, опустившаяся на колени перед императором, даже сейчас была прекрасна, хоть одежда и прическа ее оставляли желать лучшего. Она смотрела вниз, но подбородок ее был гордо поднят. Кажется, она не верила в суровое наказание от господина. Служанка ее, видимо, смирилась с судьбой и, опустив голову, ждала своей участи. Лекарь же метался и трясся, не в состоянии оставаться спокойным, и то и дело поднимал на императора умоляющий взгляд. — Что же… Значит, вы трое решили, что можете влиять на желание и настроение императора? Решили, что можете безнаказанно плести козни за моей спиной? Можете распоряжаться жизнью моих людей? Можете подвергать опасности мое здоровье и мужскую силу в угоду своим желаниям и амбициям? — Умоляю… — не выдержал лекарь. — Умоляю, пощадите! Я не хотел! Меня заставили! — Не утруждай себя! Я видел, каким способом тебя заставляли! Не веди себя, как крыса! Впрочем… Ты и есть крыса! И твое место рядом с сородичами! — император обратился уже к одному из приближенных Намджуна, заменивших его в связи со смертью жены. — Приказываю посадить его в ящик с крысами! Это была одна из самых страшных и мучительных казней. Преступника засовывали в ящик, в котором он не мог вытянуться в полный рост и вынужден был сидеть, сгорбившись и согнув ноги. В ящик этот запускали штук двадцать крыс и заколачивали, оставляя лишь крошечные отверстия для воздуха. Крысы, за неимением другой еды и воды, начинали есть пленника. Человек страдал от неподвижности, от жажды, голода и укусов. Из ящика доносились непрекращающиеся мучительные крики. Если каким-то образом преступнику удавалось убить всех крыс, копошение прекращалось, тогда стражники вскрывали одну доску, запуская туда очередную партию грызунов. Пытка длилась до самой смерти преступника, иногда от жажды и голода, но чаще всего от многочисленных укусов. Воющего от страха и умоляющего о пощаде лекаря уволокли стражники, а император перевел взгляд на женщин. — Эту прибейте к деревянному ослу на площади! — указал он головой на служанку. Женщину, не проронившую ни звука и, кажется, уже готовую к смерти, так же увели. — Ну а ты… — император посмотрел на ицзи, не испытывая ничего, кроме отвращения. — Любишь плотские утехи, значит?.. Она подняла на миг взгляд, сверкнув глазами. Даже если ее ждет наказание, она выдержит все. Но не может же император избавиться от той, кто доставляет ему столько удовольствия… — Наденьте на нее кангу (колодку на шею), отведите в воинские казармы и выделите место! Пусть будет усладой для каждого воина, кто захочет ее, когда захочет и как захочет! Отказов и перерывов быть не должно! Пусть все желающие воспользуются ей. Следите за этим! Обмывать себя можно, но кангу не снимать ни на миг! И следите, чтобы она была жива! Обливайте водой и бейте, если потеряет сознание! Она должна видеть и чувствовать все, что с ней происходит! И должна жить как можно дольше! Если сбежит — поплатится головой каждый из вас! Ицзи и здесь не слишком отчаялась, уверенная, что своим умением сможет найти того, кто поможет ей сбежать. Но император лишил ее этой надежды: — И не думай, что сможешь сбежать! Ты будешь прикована цепью. И не надейся протянуть долго! Мои воины охочи до женских ласк, — и вновь обращаясь к стражнику: — Через неделю, если за это время каждый желающий воспользуется ей, бросьте ее в тот же ящик к лекарю, и не важно, жив ли он еще будет или нет! Пусть кормят крыс вдвоем, пока не сдохнут, ведь одному в ящике и скучно, и страшно… Вместе веселее, не так ли? Ицзи с ненавистью посмотрела на него, но, как и служанка, не произнесла ни слова, когда ее уводили. Все покинули зал. Император остался один на своем возвышении… Однако, вопреки обычным приговорам, сегодняшний суд не принес ему облегчения и удовлетворения… В нем продолжала бурлить ненависть и ярость, смешанная с чувством вины перед юным слугой, чувством, впервые испытываемым императором… Вечером во дворце появился Намджун с отчетом о походе. Император сказал ему пару слов сочувствия по поводу жены, поздравил с отцовством и приступил к делам. Обсудив все, Юнги вернулся в свои покои. Он хотел было снова пройти по тайному проходу и проверить, как там слуга, однако в этот момент вошел Хосок и попросил позволения привести к нему лекаря с новостями о здоровье Чимина. Юнги дал разрешение. Джихун не без робости переступил порог императорских покоев, сразу же опустившись на колени и склонив голову на сложенные ладони. — Можешь встать, — произнес император. — Что с моим слугой? Когда он сможет вернуться ко м… к своим обязанностям? — он хотел произнести «ко мне», но вовремя заменил это слово другим. Однако лекарь заметил эту оплошность и, несмотря на боль своего ребенка, он взглянул на императора другими глазами, разглядев в нем молодого человека, которому еще очень многому нужно учиться в жизни. Человека, который будучи ребенком, вынужден был взять на себя такую ответственность, которая не каждому взрослому под силу. Человека, который хоть и пытался показать безразличие и строгость, но выдавал свое волнение и тревогу всем своим видом. И хоть он причинил боль его сыну, однако сам страдал от этого не меньше… Джихун по-отечески посмотрел на императора, но вынужден был сказать правду: — Физическое здоровье Вашего слуги не вызывает опасений. Думаю, я быстро смогу поставить его на ноги, Ваше Императорское Величество. Но вот моральное его состояние… Боюсь, с этим придется работать дольше… Я не знаю, сколько времени это займет. — В чем это заключается? — спросил Юнги. — В страхе, Ваше Императорское Величество. — В страхе? — Да, Ваше Императорское Величество! — ответил лекарь, склонившись в поклоне. — Когда он только пришел в себя первый раз, я сразу напоил его успокаивающими травами, которые снимают боль, и он реагировал спокойно, не слишком понимая и вникая в происходящее. Сейчас же действие лекарства прошло немного, и он, осознав до конца, что случилось, все больше погружается в себя… Перестал разговаривать и боится каждого звука… Я надеюсь, что смогу исправить это, но нужно время… Простите… — Хорошо… Сделай все возможное, чтобы вылечить его скорей… — приказал император. — Слушаюсь, Ваше Императорское Величество. Джихун понял, что аудиенция окончена, и собрался уходить, как вдруг: — Лекарь! — окликнул Юнги. — Ты… Ты ненавидишь меня? Ответь! Обещаю, что не понесешь наказание за это. — Нет, Ваше Императорское Величество! Не ненавижу! Да и не посмел бы я… — чуть улыбнувшись, проговорил Джихун. — Мой сын — личный слуга императора! И первый запретил мне это! Он очень предан Вам, Ваше Императорское Величество! — Знаю… — произнес повелитель. — Это правда, что ты служил моему отцу и был представлен ему лично? — Так и есть, Ваше Императорское Величество! Я был тысячником в войске шестого императора Мин. — Хочешь служить мне? — спросил внезапно император. — Какой из меня теперь воин, Ваше Императорское Величество… — с грустью заметил Джихун. — На смех врагам, да и только… — Не воином! — ответил император. — Мне нужны опытные наставники для обучения молодых воинов. Да и лекарь не помешает. Я не заставлю тебя жить во дворце! Предоставлю небольшой дом. Позволю даже иногда видеться с сыном! — За что Вы так добры ко мне, Ваше Императорское Величество? — спросил Джихун. — За сына… — тихо ответил Юнги. — За такого сына… — Я согласен! — ответил Джихун не раздумывая, в душе так и оставшись воином и радуясь, что может где-то применить свое умение. — Вот и хорошо! — ответил устало Юнги. — А теперь ступай к сыну и поставь его как можно быстрее на ноги! Это приказ! — Слушаюсь, Ваше Императорское Величество! — ответил лекарь удаляясь. А на следующий день император сам смог увидеть, что имел в виду лекарь под эмоциональным состоянием Чимина. Юноша уже мог вставать с постели и ходить по крошечным покоям секретаря, однако выходить из них он наотрез отказывался. Он не ел… Совсем… Только пил воду или отвары и настои, приготовленные отцом… Юнги, не выдержав, все же пришел к нему вечером на третий день после случившегося. Однако парень, увидев его, опустился на колени, низко склонив голову. Когда же император приблизился и попытался поднять его, заметив, что его приветствие давно упразднено, ведь он личный слуга, Чимин в ужасе отшатнулся от него, и глаза его наполнились слезами. Он тут же поклонился, тихо произнеся: — Простите меня… Но император, ни слова больше не говоря, быстро покинул покои секретаря. Следующие несколько дней повелитель почти полностью провел со своим войском, наблюдая, изучая, проверяя. Чимина он не навещал, но однажды все же спросил у Хосока: — Хоби, ты знаешь, как там вороб… мой личный слуга? — Все так же, Ваше Императорское Величество… — Ты был у него? Он… — Я только говорил с его отцом… — Я был уверен, что он тоже в курсе, что ты слышишь и говоришь… — уличил его император. — Простите, что умолчал об этом! — опустился Хосок на колени. — Они спасли меня, я не мог… — Хоби! — перебил его Юнги. — Ты видишь сейчас гнев на моем лице? Нет! Если правда просочится от лекаря, казнить его я поручу лично тебе! Помни об этом! Хосок вздрогнул, но склонил голову, признавая, что это справедливо. — Речь не об этом, — продолжил император. — Сейчас меня интересует слуга. — Он не говорит ни с кем, кроме своего отца, Ваше Императорское Величество… Он словно прячется в скорлупе и не видит и не слышит никого… Как я не пытался, так и не смог пробиться через эту скорлупу… — А он… Он поправился физически? — взволновано уточнил Юнги. — Да, Джихун говорит, что через некоторое время он будет совсем здоров… Вот только эмоционально… Он… — Что? — не выдержал Юнги. — Он… Он плачет все время… Но почему, что его гнетет, он не говорит даже отцу… — Я понял… Можешь идти… — произнес Юнги тихо, отвернувшись от секретаря. Юнги не мог уснуть этой ночью. Такого с ним не бывало почти никогда. Даже мысли о брате, преследующие его все эти годы, отошли на второй план… Юнги не мог понять сам себя… Не мог понять, что не дает ему покоя… Слуга… Это просто слуга… Император не должен отчитываться ни перед кем в своих действиях! Он не должен даже задумываться об этом! Что бы не произошло! Даже убивая, он не испытывал никогда никаких эмоций! Почему же сейчас, причинив боль этому мальчику, он не может найти себе покоя все эти дни?! Почему ему так тяжело и муторно на душе от содеянного? Почему это лицо постоянно стоит перед глазами? Почему сердце щемит от одной мысли, что его воробей сейчас где-то там, лежит, страдая от физической боли и от морального страха? И почему хочется сорваться с места, направиться в покои секретаря и, схватив мальчишку, притащить сюда, бросить на его матрац за ширмой и крикнуть, что его место здесь, рядом с ним — императором! И почему так тревожно и тоскливо от одной мысли, что он увидит в его глазах вместо преданности и уже привычного тепла и заботы отвращение, страх и неприязнь… На следующий день, вновь не выдержав, Юнги направился к покоям секретаря. Джихун, лишь увидев, кто вошел в раздвинутые двери, спешно и неуклюже опустился на колени, но император поднял руку, приказывая подняться. — Можешь не падать на пол каждый раз при моем визите, если нет посторонних, — тихо сказал он и многозначительно посмотрел на лужу перед лекарем, которая образовалась из-за опрокинутой в спешке чаши. — Чтобы не проливать больше лекарство, а использовать его по назначению. С этими словами повелитель перевел глаза на своего маленького слугу. Тот стоял на коленях, склонив голову, но как только раздался приказ подняться, и слуга, встав, поднял глаза, Юнги увидел в них пустоту. Там не было страха или отвращения, чего он опасался, но эта пустота пугала еще сильней. Безразличие ко всему, и в первую очередь к самому себе, боль, тоска и апатия — вот что было в этих глазах… Джихун, взяв чашу, тактично вышел из покоев. Император постоял немного молча, пристально глядя на слугу и не зная, что сделать, чтобы вернуть все, что было раньше, хоть этого в любом случае теперь будет мало. В эту бессонную ночь он понял, что хочет от своего маленького слуги большего… Гораздо большего… Юнги решил дать время. Дать время и себе, и Чимину. Время разобраться в себе и своих чувствах. С этим решением он вышел из покоев секретаря. А после собрал большой совет. То, что сказал император на совете, повергло всех в шок. Никто не мог поверить своим ушам. Лишь один начальник стражи поддержал его и согласился с каждым его словом. Министры молчали, переваривая услышанное. Суть заключалась в том, что война с Пэкче в союзе с выделенными им японскими войсками неминуема. Об этом сообщили все шпионы, вернувшиеся из обеих стран. Поход противника был запланирован на вторую половину весны. И император принял решение: не дожидаться, когда они нападут на них, а выступить в поход самим, прямо сейчас, когда неприятель не ожидает нападения. Сейчас, когда только часть японских отрядов, примерно две трети, были переправлены на этот берег. Остальные же, в связи с зимними штормами, будут переправлены позже, ближе к самой войне. Поэтому сейчас у них еще есть шанс и, хоть и призрачная, но надежда на победу. — Это верная гибель, Ваше Императорское Величество! — произнес первый министр Ким. — Верная гибель — сидеть и ждать, когда на нас нападут, и наблюдать, как враг забирает себе один участок нашей земли за другим! — ответил император. — Мы, конечно, отвоюем себе все обратно со временем, я не сомневаюсь в этом… Но сколько людей мы потеряем при этом?.. — Мы потеряем их в любом случае! — возразил министр Пак. — Но не мирных! — ответил император резко! — Да, мы потеряем воинов! В каждой войне всегда есть потери! Но мы должны думать и о простых людях! Сколько их погибнет и будет захвачено в плен, если враг придет сюда?! Мы не должны допустить этого! — Но… — Это приказ! В первый день весны мы выступаем! Продвигаться будем быстро. И днем, и ночью. Спать не больше трех часов. Дозорных пускать на пол дня вперед, чтобы пресекать слухи о нашем войске как можно дольше. Враг не должен знать о наших планах заранее, хоть, разумеется, совсем скрыть от них это невозможно. Каждый клан выделит воинов по числу их представителей в совете! Одна сотня на одного члена совета! Министр Ким задохнулся от негодования, услышав это, но взглянув на довольного министра Пака, из клана которого в совете было совсем мало людей, решил оставить свое возмущение при себе и безропотно склонил голову. Как и приказывал император, в первый день весны многотысячное войско выступило в поход на юг. В столице была оставлена запасная тысяча под командованием опытного верного военачальника и отряд Хваран. На трон вместо себя Юнги посадил в этот раз дядю, к негодованию и обиде главы клана Ким. На севере император оставил совсем малочисленные отряды, приказав привлекать для маскировки местных жителей, надев на них элементы военной формы, надеясь, что это сработает. Северная граница была еще в снегу, и набеги были маловероятны. И вот, пройдя весь путь, войско прибыло на границу с Пэкче. На другой стороне большой долины между горами были выставлены тысячи противника, что говорило о том, что у них тоже есть свои шпионы в Когурё. Но Юнги и не надеялся на обратное. Он был готов к этому. Он был готов ко всему в том состоянии, в котором находился все последнее время…