Личный слуга императора

Столица. Императорский дворец встретил раненного императора молчанием. Однако, не успела процессия остановиться на площади, как на ступенях дворца показалась вдовствующая императрица, а следом за ней два главных министра. Узнав, что император жив, на лице главы клана Ким можно было прочесть мимолетное разочарование, которое он тут же постарался скрыть. Вдовствующая императрица же, не выразив никаких эмоций, не подойдя к сыну, развернулась и покинула площадь, уводя за собой своего верного Пак Чхисуна. Императора перенесли в его покои. Хосок засуетился, показывая знаками, что позаботится о господине, и отпуская всех, кроме нового главного лекаря дворца, назначенного незадолго до похода, и его заместителя. Осмотрев рану, которая словно обуглилась и почернела вокруг, стянув края запекшейся кровью, лекарь Ким Союн, почтенный мужчина с сединой в волосах под чиновничьей шапкой, получивший эту должность благодаря протекции главного министра и главы клана, по счастливому совпадению являющегося его родным братом, с профессиональным энтузиазмом взялся за дело. Однако Хосок, внимательно наблюдающий за лекарем, прекрасно разглядел неуверенность в его глазах, хаотичные движения и абсолютное безразличие к действительно необходимым вещам, таким как промывание раны и приготовление отвара, снимающего воспаление. Таким отваром поил самого Хосока Пак Джихун, когда он лежал в их доме. И сейчас, видя, что делается, а точнее, наоборот, не делается для императора дворцовым лекарем, Хосок в первую очередь вспомнил о Джихуне. А еще он сразу же подумал о Чимине, хоть и не представлял его реакцию на просьбу взять на себя заботу о господине. За все это время Чимин так и не заговорил ни с кем, кроме отца, с которым мог обменяться парой тихих односложных фраз. Он избегал общения со всеми, включая Хосока, и старался по возможности вообще не покидать бывших покоев секретаря, в которых так и остался после всего случившегося. Лишь поздно ночью он выскальзывал из дворца через маленький хозяйственный вход, ключ от которого получил еще в самом начале, когда заступил на эту должность. Он шел, никем не замеченный, по аллее императорского сада и, пройдя через небольшую рощу, оказывался возле дворцового озера, в центре которого находился тот самый остров с беседкой, где когда-то беседовал император с шаманкой Уки. Чимин садился недалеко от кромки воды в вытащенную наполовину на берег, привязанную к колышку лодку и смотрел на отражение луны в воде. Он мог сидеть так часами, стараясь не думать ни о чем, и в тоже время, наоборот, прислушиваясь к себе и пытаясь разобраться в своих мыслях и чувствах. Порой ему казалось, что он совсем не хочет, чтобы битва где-то там на юге закончилась, и император вернулся обратно в столицу, во дворец, к нему… Но чаще у него вдруг так сильно начинало щемить сердце от какой-то тоски и необъяснимой тревоги, что Чимин готов был сам отправиться на юг, лишь бы убедиться, что с господином все в порядке, что он жив и невредим. В такие моменты ему очень хотелось плакать от тоски по нему. Но все это происходило только ночью, в темноте и тишине уже начинающих зацветать деревьев, нарушаемой лишь плеском воды. Днем же он вновь скрывался в покоях, надолго уходя в себя. И вот сейчас раздался вдруг тихий стук по косяку и, отодвинув в сторону дверь, в покои зашел Хосок, не беспокоивший слугу все это время, деликатно давая ему возможность оправиться и прийти в себя. Чимин вздрогнул и вскинул испуганный взгляд на секретаря, тут же отведя его в сторону. — Императора привезли… — не стал ходить вокруг да около Хосок. — Он ранен и очень плох… Я… боюсь за него. Никакой реакции. Чимин стоял неподвижно, и глаза его не выражали никаких эмоций. Хосоку даже показалось, что слуга не слышал то, что он сказал. Но лишь показалось. Сердце Чимина застучало с такой скоростью, что готово было разорваться от невозможности справиться с таким волнением. — Ты нужен ему, Чимин… Хосок не успел договорить эту фразу, а слуга, забыв всякий этикет и элементарное уважение, уже сорвался с места и вылетел из покоев, спеша в императорские и не переходя на бег только из-за соблюдения осторожности. Секретарь, удовлетворенно улыбнувшись, поспешил выполнить второй свой план по проведению Пак Джихуна во дворец. Чимин вошел в императорские покои, погруженные во мрак и тишину. Лекарь с помощником только закончили какие-то процедуры, и, подойдя ближе, но оставшись стоять на почтительном расстоянии, Чимин смог заметить небольшую чашу с кровью, говорившую о том, что императору только что было сделано кровопускание. Мужчины, бросив надменный взгляд на слугу, склонившегося в почтительном поклоне, покинули покои, а Чимин продолжал стоять на месте, не решаясь подойти ближе… Как пересилить себя? Как заставить себя это сделать? Как побороть страх, сковавший тело и сердце, продолжая пронзать его острыми ледяными осколками… Вдруг рука императора, небрежно положенная лекарем на грудь, соскользнула и упала вниз. Из-под неплотной повязки показалась вдруг капля крови, превратившаяся в струйку, методично стекающую вниз и капающую на пол. Чимин, забыв о своих страхах, приблизился к господину и, взяв аккуратно его руку, перевязал ее плотнее, укладывая вдоль тела, чтобы не упала снова. Бледность императора, белокожего от природы, пугала и заставляла сердце еще больше сжиматься, но теперь уже не только от страха, но и от жалости, и… чего-то еще, пока еще непонятного и незнакомого, но такого сильного… Чимин, опустившись на колени рядом с ложем, вновь взял руку господина, которая казалась ледяной, и сжал ее в своих ладошках, не зная, чем может помочь, и боясь причинить вред. Он так и стоял на коленях, грея руку императора, до тех пор, пока во внешних покоях не раздался шорох, и не вошли Хосок и Пак Джихун. — Я простой деревенский лекарь, господин Хосок! — видимо уже не в первый раз убеждал отец Чимина, часто моргая единственным оставшимся глазом после того, как секретарь снял с него повязку. — Да, господин Пак, я знаю. — Помилуйте, ну какой же я господин! — Не это сейчас важно! — перебил Хосок. — Вы простой деревенский лекарь, это я уже слышал! Но, тем не менее, Вы спасли мне жизнь! И я прошу Вас, именно прошу, осмотреть императора. Есть мало людей, которым я могу доверять. Вы один из них. Здесь, во дворце, нет тех, кто не жалея сил будет бороться за жизнь нашего повелителя, кроме меня, Ким Намджуна и… Вашего сына, надеюсь… Зато здесь много тех, кто хочет и даже жаждет его смерти, однако они не будут делать это грязно, пользуясь ядом или подосланным убийцей. Император слишком популярен и любим народом. Это ранение очень на руку этим людям. Если император скончается от него, народ будет скорбеть, и они вместе с народом, снимая с себя все подозрения и завоевывая сторонников, а потом начнется борьба за трон. И кто бы не победил в итоге, это в любом случае будет гибель для страны… Поэтому мне нужен тот, кто сделает хоть что-то для здоровья моего драгоценного господина! И Вы это сделаете, хотите того или нет! — Вы меня не так поняли, господин Хосок… Я не отказываюсь… Просто мои знания… — Поверьте, Ваши знания не идут ни в какое сравнение с безграмотностью нового дворцового лекаря! Я надеюсь на Вас, Пак Джихун! Вам предоставят все необходимое! Спасите нашего повелителя, прошу! — Хорошо, господин Хосок. Я сделаю все, что в моих силах, и даже больше! — В таком случае я оставлю Вас и Вашего сына здесь с императором. И помните, если что-то нужно, я достану это даже из-под земли! Только дайте знать! Хосок удалился, а Джихун, приблизившись к сыну, все также стоящему на коленях, спросил тихо: — Как ты, сынок? — Спаси его, отец! Умоляю, спаси его, пожалуйста! — прошептал Чимин, и по щекам его потекли слезы. — Давай снимем с повелителя всю верхнюю часть одежды, я осмотрю его рану… Чимин поднялся, но как только он отпустил руку господина, Джихун, увидев повязку, понял, какую процедуру делали императору. — Чимин! — тихо, но гневно проговорил он. — Мне, вероятнее всего, придется прятаться, а потом уйти и не показываться никому на глаза, но ты сможешь быть здесь во время прихода дворцового лекаря… Заклинаю тебя — не позволяй больше пускать императору кровь! Это самое глупое и опасное для него из всего, что они могут сделать, если только они не решат просто его убить! Теперь я понимаю, почему господин Хосок так просил спасти повелителя… — Как я могу запретить что-то дворцовому лекарю? — спросил едва слышно Чимин, испугавшись за господина еще больше. — Ты сможешь! Я уверен, ты придумаешь что-нибудь! Ведь ты личный слуга! Распахнув нательную рубашку - пхо, на императоре, Джихун снял повязку с раны и принялся за тщательный осмотр. Рана была странной, не похожей ни на что… Она действительно напоминала собой ожог, словно проткнули не кинжалом, а раскаленным прутом. Более того, края раны продолжали словно запекаться… Участок вокруг потемнел и как будто препятствовал распространению чего-то дальше в организм… — Впервые вижу подобную рану… Но знаешь, сын, не могу отделаться от мысли, что лезвие кинжала было смазано чем-то, похожим на яд… Не знаю, почему он не подействовал сразу и не действует сейчас, или действует, но очень медленно… Стоп! Джихун вдруг вскочил от собственной догадки. — Неужели это… Не может быть… Я слышал про это растение… Но не видел его ни разу… Оно из Китая… Даже не из самого Китая, а с юга, из одной из приграничных с ним стран… Однако, возможно, не только китайцы используют его, но и японцы… Это сок из стеблей, которым смазывают наконечники стрел или лезвие ножа… Сок этот парализует и обездвиживает человека… Возможно, все зависит от дозы… Я не знаю, может ли это вещество быть смертельным… Возможно, оно действует медленно… — А от него… — Можно ли излечить? Я не знаю, сын… Я не знаю… Знаю, что еще этот сок применяют в пытках, и если порезать им горло, но не перерезать до конца, жертва начинает задыхаться и в мучениях выдает все, что требуется, чтобы прекратить пытку и поскорее умереть… — Значит, те кто это сделал, могли хотеть не убить императора, а сделать его марионеткой в своих руках? — проговорил вошедший неслышно в покои начальник стражи. — Возможно его хотели обездвижить, сделать немым, или вообще превратить в растение? — закончил Намджун свою мысль. — Я не могу быть в этом уверен… — растерялся Джихун. — Я лишь предположил… — Если это подтвердится, то я отдам руку на отсечение, но точно смогу сказать, кто это подстроил. Воин тот был странно одет: в цвета, не принадлежащие ни Пэкче, ни японцам… Но в бою, когда император ранен, не сообразишь так сразу… Да и кинжал, скорее всего, затерялся где-то там… Когда я вырвался и подбежал к повелителю, Ёкая рядом уже не было… Возможно, он вытащил нож и выбросил где-то, или это сделали лекари… — Отец! — вдруг раздался тихий голос Чимина, склоненного над господином. Джихун и Намджун тоже наклонились и смогли разглядеть сведенные к переносице нахмуренные брови и сжатую челюсть. — Как я и предполагал, вероятнее всего, это судороги от того вещества или чего-то похожего… Но я могу и ошибаться… — Где взять противоядие? — спросил Намджун. — Только скажите, мы землю перевернем! — Противоядия нет… — ответил, растерявшись, Джихун. — Во всяком случае мне ничего не известно об этом… Это же по сути и не яд… К тому же никто никогда не видел больше пленников, которых пытали таким образом, ни живыми, ни мертвыми… — Но… Как же… — Я не знаю… — развел руками Джихун. — Но могу предположить… — Говори! — приказал Намджун. — Возможно… Если локализовать участок воспаления и отсечь его… Промыть рану и почистить кровь… Возможно… — Как отсечь? — не понял стражник. — Вскрыть рану снова… Она не слишком глубокая, видимо, лезвие ножа застряло в защите между пластинами… Выдавить из раны как можно больше отравленной крови, пока это все не распространилось дальше… Так делают с воспалившимися нарывающими ранами, возможно, это подействует и здесь… Но уверенности у меня нет… Поэтому… — Делай! Что для этого нужно? — Только мои инструменты, они при мне… Но я повторяю, что… — У нас есть другой способ вылечить повелителя? — спросил Намджун. — Нет… Боюсь, что нет… Его дыхание затруднено… Пульс очень слабый и редкий… Если бы еще не кровопускание, которое лишило императора последних сил… — Делай то, что нужно! Я позабочусь, чтобы вас не беспокоили. С этими словами начальник стражи выглянул из покоев и дал знак стражникам не впускать никого! Ни единого человека, кроме Чимина, если ему вдруг понадобится выйти. Джихуна он выведет потом сам через тайный коридор. И Хосок зайдет к императору тем же путем при необходимости. А Чимину и выходить незачем. Двери должны быть закрыты всегда! Тем самым начальник стражи избавил маленького слугу от необходимости контакта с лекарем. Хорошо, что Намджун не допустил присутствия Хосока на операции, иначе секретарь наверняка обвинил бы их всех в государственной измене и попытке убить императора, а сразу после этого хлопнулся бы в обморок. Потому что даже самому начальнику стражи, опытному воину, повидавшему всякое, было не по себе от вида того, что лекарь делал с раной: сначала вскрыл ее, затем выдавил всю сукровицу и гной, пока не показалась алая чистая кровь, затем срезал все запекшиеся края раны и, обработав все целебной мазью, наложил кашицу из каких-то листьев, затянув все это повязкой. Вся операция заняла не так много времени, но Намджуну казалось, что он находится здесь уже очень-очень долго. Он удивлялся только поведению маленького слуги, который абсолютно без страха и брезгливости помогал отцу со всем, что было необходимо. Но вот операция закончилась. В этот момент вошел Хосок, рассказав находившимся в покоях о том, какой скандал закатили первый министр Ким и главный лекарь из-за того, что их не допустили в покои императора. Намджун пообещал взять это на себя и, убедившись, что императору не стало хуже после всех действий деревенского лекаря, и его дыхание и пульс стабильны, он, оставив повелителя в надежных руках верных людей и самого близкого — Хосока, вышел навстречу разгневанным министрам и чиновникам, направившись в главный зал для заседаний, куда все они должны были явиться по приказу вдовствующей императрицы. К сожалению, верные люди императора не могли повлиять на ситуацию. Поскольку правитель, по словам дворцового лекаря, находился на смертном одре, но, к большой досаде главного министра, был еще жив, вдовствующая императрица взяла управление страной на себя, и он, увы, не мог с этим поспорить, поскольку передать это право ему — главе другого клана, было равнозначно смене власти, а это возможно только при смерти или полной немощности нынешнего императора, чего не мог подтвердить дворцовый лекарь, как бы не хотел угодить дорогому брату. Императрица, заняв наконец трон, в первую очередь заявила о плачевном состоянии своего сына и потребовала от всех присутствующих присягнуть себе на верность. Она также сообщила об обязательном увеличении отряда Хваран и выделении еще больших средств из казны на их содержание. Из казны, пополняющейся за счет основной армии! За счет императорского войска! Войска, только что спасшего страну ценой жизни многих воинов! Таких потерь армия Когурё не знала, пожалуй, за всю историю. И Намджун, сам едва оправившийся от многочисленных ран, полученных в бою, но, слава небесам, не таких серьезных, как у императора, смотрел на этих хваранов императрицы, на этих мальчиков-цветов, не в состоянии отделаться от брезгливости и даже ненависти. Ненависти к главному хварану, к их командиру — Ким Сокджину. Намджун был уверен в его осведомленности о планах императрицы и в его полном подчинении ей. Иначе и быть не может. После этого заседания совета, где вынужден был присутствовать и он, как представитель главной силы императора, и где императрица требовала улучшения условий для своего отряда и даже предложила выделить им для тренировок один из полигонов основного войска, Намджун вылетел из зала совета, едва сдерживая свой гнев. На беду, как раз в этот момент по дворцовому коридору быстрым шагом шел не кто иной, как сам Ким Сокджин, направляясь, видимо, в покои императрицы, куда был допущен и посещал их довольно часто, что тоже не оставалось незамеченным и служило для многих причиной сплетен и разного рода домыслов. Коридоры располагались перпендикулярно друг к другу и сходились в центре. Оба мужчины шли с приличной скоростью, приближаясь к углу пересечения, и столкновение их было неизбежным. Вылетев из-за угла, кипящий от гнева Намджун налетел на командира отряда Хваран, почти не уступающего ему в росте. Сокджин, чуть не упав от толчка, отлетел назад, но быстро пришел в себя и, поклонившись с присущей манерой аристократа, попытался принести извинения. Однако начальник стражи, желая вылить на виновника как можно больше своего гнева после совета, рванул вперед, сильно задев молодого человека плечом и выплюнув: — Прочь с дороги, предатель! — Что?! — задохнулся от шока и негодования Сокджин. — Да как Вы… Он бросился следом и, обогнав Намджуна, перегородил ему дорогу, гневно сверкая глазами. — Что Вы только что сказали, начальник стражи Ким Намджун?! — еле сдерживая ярость, но не повышая тона в силу воспитания, процедил он. — Извольте повторить! — Я назвал вещи своими именами! — прошипел Намджун. — С такими предателями находиться в одном помещении мне не позволяет присяга императору! Поэтому прочь с дороги! — Ну уж нет! — тоже заводясь и забыв все хорошие манеры, взвизгнул Сокджин. — Я прекрасно осведомлен о Вашей неприязни ко мне! Уж не знаю, чем она вызвана, но Вы и не пытались никогда ее скрыть! Однако… — Неприязни? — ухмыльнулся Намджун. — Отнюдь! Неприязнь у меня вызывают пьяные воины в мирное время, не знающие меры в выпивке! А предатели не вызывают ничего, кроме ненависти! Я ненавижу таких предателей! Я ясно выражаюсь? — А вот этого я Вам не позволю! — заявил Сокджин. — Можете ненавидеть меня сколь Вам угодно, мне на это наплевать! Но назвав меня предателем, Вы оскорбили мою воинскую честь хварана! И ответите за это! — Да неужели?! Хварана, то есть цветка? Намджун смотрел на этого парня, такого разъяренного сейчас, и гнев его каким-то невероятным образом постепенно уменьшался, сменяясь… весельем?.. Да, как ни странно, ему становилось смешно от этого непредсказуемого командира отряда Хваран, которого он привык ненавидеть и презирать. Намджун впервые разглядел его лицо с такого близкого расстояния. Изумительно красивое, нужно отметить, лицо. Красивое именно в этот момент. В момент гнева. Когда глаза горели и сверкали, как искры росы от рассветного солнца, когда соболиные брови были сведены к переносице, гневно нахмурившись, когда щеки пылали, а полные влажные розовые губы были чуть приоткрыты из-за нехватки воздуха от возмущения. — На каком основании вы посмели выдвинуть мне обвинения в предательстве, запятнав мою честь?! Из моей семьи… — Вот именно! — перебил Намджун. — Семья! Только это вы все и ставите во главу всего! — Ах вот оно что! — утомленно и как-то даже удовлетворенно произнес Сокджин, прикрыв устало глаза. — Неужели в начальнике стражи самого императора говорит банальная зависть? — Что?! — опешил Намджун. — Зависть! — выкрикнул Сокжин, вновь сверкнув глазами. — Вы ненавидите меня из-за положения моей семьи? Могу это понять! Не Вы первый! Но оскорбление воинской чести не прощу! Сейчас я нужен своей госпоже и не могу терять время! Но клянусь, я не оставлю этого! — Жалобы высокопоставленному родственнику и драгоценной госпоже — это все, чего мне следует опасаться от предателя? — Ну нет! Это уже слишком! — воскликнул Сокджин, намереваясь выхватить меч из ножен. — Я не позволю! — Да неужели?! — ответил, усмехнувшись, Намджун и, молниеносно оказавшись рядом, перехватил мертвой хваткой руку младшего Кима, прекрасно понимая, что если они посмеют начать сражаться здесь, обоих неминуемо ждет казнь, несмотря ни на какие заслуги и звания. Но молодой хваран распалился так, что сумел вырваться и вновь потянулся за мечом. Однако, заметив в конце коридора кого-то из чиновников, направлявшихся в их сторону, Намджун, уже применив полную силу, очередным приемом, обойдя сзади, прижал руку хварана с зажатой в ней рукояткой меча к его телу и, обхватив его другой рукой, резко толкнул в небольшую нишу, предназначенную для статуи Будды еще во времена шестого императора, но сейчас пустую. Сокджин открыл рот и набрал в грудь воздуха, чтобы разразиться грозной тирадой, однако, прижав его к стене своим телом, Намджун резко накрыл пухлые губы своей ладонью. Чиновники давно прошли мимо, не заметив ничего подозрительного, а они все продолжали стоять в нише, грозно сверкая друг на друга глазами. — Вы ответите за это! — прошипел Сокджин, как только чужая рука исчезла с его рта. — Не нужно разбрасываться угрозами! — строго заметил Намджун. — Идите к своей госпоже и не показывайтесь мне на глаза, чтобы не нарываться на подобное! — закончил он, многозначительно взглянув вниз на руку хварана с мечом, так и оставшимся в ножнах, крепко зажатую в сильной большой ладони. Сокджин оттолкнул от себя несопротивляющегося начальника стражи и, не взглянув на него более, полыхая праведным гневом, помчался по коридору, до сих пор ощущая на себе фантомные прикосновения мозолистых от оружия рук и поражаясь силе этого человека, который, не моргнув глазом, сначала оскорбил, а затем спас, так легко его обезвредив и избавив тем самым от неминуемого скандала … А Намджун задержался в коридоре, глядя вслед этому молодому хварану, красивому, стройному как тростинка, с тонкой талией, перетянутой поясом ханбока, с гордой осанкой аристократа, с густыми черными волосами, собранными в пучок, перевязанными тесемками повязки-мангана и не скрытыми такой ненавистной этому юноше чиновничьей шапкой. Намджун подумал сейчас вдруг, что, может, этот Ким Сокджин и правда не так плох?.. Может, он действительно не посвящен во все дела и планы своей госпожи?.. Однако вспомнив надменное лицо той, кому он служит, вспомнив ее удовлетворенный взгляд на недавнем совете, который она уже не пыталась скрыть, и то, с каким теплом она относилась к этому юноше, в отличие от собственного сына, приблизив этого хварана, допустив даже в собственные покои и возвысив над многими, Намджун резко отмел все эти неуместные мысли, одернув и отругав себя за минутную слабость, и быстрым шагом направился в покои императора. Первые сутки после операции были бессонными для всех, кому была небезразлична жизнь императора, и особенно для Джихуна и Чимина, на чьих плечах лежала ответственность за эту жизнь. Выздоровление или хотя бы облегчение не наступало, или наступало настолько медленно, что, казалось, его и нет вовсе, и император остается в том же состоянии или даже хуже. Сам лекарь, и тем более его сын, ни на секунду не отходили от повелителя, не теряя надежды и веря в благополучный исход. Определенное количество вещества, попав в кровь, распространилось по всему телу, сковав его. Однако те же вяжущие, сковывающие свойства, из-за которых его использовали для обездвиживания, в свою очередь обволакивали ткани вокруг себя и не давали ему проникать слишком быстро. Именно поэтому император остался жив, и его смогли доставить во дворец. Локализовав очаг и удалив все остатки этой отравы, лекарь надеялся, что они успели вовремя, и еще есть надежда спасти повелителя. Теперь оставалось только ждать, когда организм сможет окрепнуть настолько, чтобы самому справиться с оставшимся отравлением. Все, что еще мог сделать лекарь, это дать императору отвар из трав, но поскольку тот был без сознания, это было опасно, потому что никто не знал, насколько поражено его горло, и сможет ли он сделать глоток. Оставалось ждать и наблюдать. Когда непосредственная необходимость в Джихуне отпала, Намджун был вынужден вывести его из дворца тем же путем, чтобы никто не узнал о его присутствии и роли в состоянии повелителя. Сразу после этого им все же пришлось впустить в императорские покои первого министра Кима и дворцового лекаря. Следом за ними там появилась и вдовствующая императрица, которая наконец решила проявить напускную заботу о сыне и справиться о его здоровье, а на самом деле убедиться, что его состояние не изменилось, но он еще жив. Даже по ее абсолютно непроницаемому лицу было понятно, что она удовлетворена состоянием императора, и это именно то, что ей необходимо. Ведь и его смерть, и тем более его скорое выздоровление лишат ее всех возможностей удержать власть, так как в первом случае ее сразу же свергнет клан Ким, а во втором трон вновь займет ее сын. Она же явно старалась выиграть время, вопрос лишь в том, сколько ей его было нужно. Намджун заранее усилил охрану и был готов к тому, чтобы не дать дворцовому лекарю нанести повелителю еще больший вред, чем он уже сделал. — Ваше лечение уже принесло свои плоды и пошло императору на пользу, господин дворцовый лекарь, — поклонившись, произнес начальник стражи, добавив тихим ледяным голосом. — Прошу подождать с остальными процедурами, дабы не испортить все, чего Вы с таким трудом добились… — и посмотрел так, что у лекаря пропало всякое желание экспериментировать. Ответственность не на нем, остальное неважно. Брат ждет смерти императора, императрица удовлетворена его нынешним состоянием, верные подданные молятся о его скорейшем выздоровлении, но какой бы ни был исход, кто-то останется недовольным. Пусть небеса решают дальнейшую судьбу страны и трона. После того, как все покинули императорские покои, Чимин наконец смог вновь приблизиться к императорскому ложу. С этого мгновения для него начались монотонные часы ожидания, похожие один на другой, которые превратились в сутки и более, но ничего не изменилось. Император лежал, абсолютно не реагируя ни на что. Скулы его по-прежнему были плотно сжаты в судороге, как и все тело, а брови сведены к переносице. Лишь иногда Чимин, ни на миг не отрывающий от него взгляд, замечал, что повелитель немного сильнее хмурится или морщится от боли, но это было так мимолетно и едва заметно, что, возможно, ему это только казалось… И больше ничего… Сам Чимин за все это время не притронулся ни к еде, ни к воде, которую приносили в покои глухонемые стражники. Он забыл о себе. И он так и не сомкнул глаз, кажется, даже не понимая, сколько времени прошло. На утро третьего дня Намджун, который, как и Хосок, все это время также не находил себе места и без конца заходил к повелителю, в надежде хоть на какие-то изменения, вновь привел в покои Джихуна. Лекарь осмотрел императора, и по выражению его лица можно было прочесть отчаянье и обреченность. — Отец? — хриплым от пересохшего горла голосом спросил Чимин и поднял на него глаза, полные ожидания, страха и надежды. — Сын, я не всесилен… Увы… Это не яд… Противоядия нет… — Я это знаю. Но… Ты же делал… — Я делал все что мог… Но… — Но?.. — Но это не помогло… — Но… Он сжимает мою руку… — проговорил отчаянно Чимин. — Как сжимает? — не понял Джихун. — Когда? Как сильно? — Ну… Это почти незаметно… Повелитель… Он… Просто пытается… Но я чувствую! Клянусь! Я чувствую это! — Чимин… — отец с сочувствием посмотрел на сына. — Ты просто держишь пальцы императора в своей руке и сам… — Нет! Я чувствую! — Чимин… — Однако повелителю не стало хуже… — заметил находившийся в покоях Хосок. — Но и улучшения нет… — ответил безнадежно Джихун. — Все, что я могу, это давать повелителю отвары и настои. Просто отвары и настои, расслабляющие, укрепляющие… Они должны попасть внутрь! Но повелитель не может глотать! Даже если мы разожмем челюсть, нет гарантии, что он сможет проглотить жидкость, и она не попадет не в то горло, что приведет к смерти! — И?.. — уже догадался, что хочет сказать лекарь, Хосок. — И это касается не только лекарства. Простая вода ему тоже необходима! Его кожа совсем сухая… Организм сможет протянуть без воды еще немного, но… — Уходите! — вдруг раздалось в тишине покоев. И трое мужчин, сначала не понявших, кто это произнес, переглянувшись между собой, в шоке уставились на Чимина.