Личный слуга императора

Аромат цветов сакуры и сливовых деревьев, распустившихся раньше времени в этом году, наполнял воздух императорского сада своей сладостью. Луна, полная и круглая, отражаясь от темной глади воды, напоминала собой огромную жемчужину, выпавшую из сундука дракона, живущего на дне озера, освещая небольшой остров в центре с такой сказочной уютной беседкой. Чимин, сидящий на коленях у ног императора в той самой лодке, смотрел на эту беседку и не мог отвести взгляда от красоты пейзажа, пока император в свою очередь не мог отвести взгляда от профиля самого слуги, удивляясь, как не замечал раньше этой милости и красоты. Этот маленький аккуратный нос с крошечной горбинкой, эти длинные ресницы и немного припухшие веки над изумительно красивыми глазами, эти пушистые брови и эти невероятные, пухлые губы, медовую сладость которых он наконец попробовал вчера. Вчера… Способность говорить вернулась к императору примерно тогда же, когда он открыл наконец глаза. Или даже раньше, когда он смог глотать отвары и бульоны, которыми с такой заботой поил его маленький слуга. Но, видя отчужденность и замкнутость Чимина, Юнги не спешил с разговорами. Он хотел сохранить еще немного эту интимную близость, когда его воробей так самоотверженно заботился о нем. Однако, когда Чимин покидал покои, император подолгу разговаривал с Хосоком, тренируя речь. Именно во время этих разговоров он узнал, как много сделал для него маленький слуга. Хосок не скрывал того, что все они уже отчаялись и готовы были опустить руки и оплакивать драгоценного господина, жизнь которого уходила с каждой минутой, и лишь Чимин ни на миг не верил в это и не сдался, вернув императора с того света. И не только императора. Хоби рассказал также, что верный конь господина отказывался принимать еду и воду, тоскуя по хозяину, готовый умереть. И ни конюх, ни кто-то еще из прислуги так и не смогли заставить его хотя бы пить. И в этом тоже помог юный слуга. Чимин узнал, что Орынчок истощен и не подпускает к себе никого, на следующий день после того, как император смог глотать жидкость, и у него появилась уверенность, что он сможет вернуть господина к жизни. Отдохнув немного после бессонных ночей у ложа императора, он, пробыв с ним весь день, готов был уступить секретарю очередное ночное дежурство, когда Хосок обронил вдруг, что императора-то они с того света вернули, а вот его верного коня, вероятно, вскоре потеряют. Чимин тогда вместо отдыха поспешил в императорскую конюшню. Конь лежал в своем стойле, не глядя ни на кого. Шерсть его потускнела, глаза помутнели, дыхание было затруднено. Подойдя совсем близко, не слушая слуг, которые говорили, что, несмотря на слабость, Орынчок может и укусить, и копытом ударить, Чимин опустился перед ним на колени. Никто не слышал, что шептал маленький слуга верному императорскому коню на ухо, нежно держа его голову в своих ладошках. Но шептал долго, вытирая пальчиками слезы, катившиеся из больших красивых глаз. Скорее всего, он обещал Орынчоку, что обязательно вернет ему его хозяина живым и здоровым и просил дождаться его и быть сильным, поберечь себя, чтобы и дальше верно служить господину, как и сам Чимин. Возможно, слова были другими, но смысл, видимо, был именно таким, потому что сразу после этого Чимин поставил перед конем ведро с водой, и тот, с трудом поднявшись, впервые за все это время не отказался от нее. И когда конюх, поклонившись благодарно слуге, попробовал вновь насыпать Орынчоку свежего овса, тот, покосившись на слугу, словно напоминая про данное слово вернуть хозяина, безропотно склонил голову, начав хрумкать злаками. Чимин, пообещав ему шепотом, что обязательно придет завтра вечером, поспешил в императорские покои, а Орынчок с того дня не отказывался больше ни от еды, ни от воды, позволив почистить себя, привести в порядок гриву, хвост и копыта, вскоре вновь став сильным красивым конем в ожидании хозяина. Хосок рассказал императору и об этом, и еще о многом. Юнги слушал, задавал вопросы, но душа его впервые в жизни была неспокойна от чувства вины, никогда ранее не испытанного. И еще ему не давало покоя то, что он пообещал себе до похода, что если по возвращении Чимин попросит отпустить его, или император сам поймет, что слуга не сможет больше выполнять свои обязанности, то он впервые в жизни проявит милость и отпустит этого мальчика из дворца и от себя лично. Однако от одной мысли, что маленький слуга покинет его, повелитель страдал не меньше, чем от ранения. И именно поэтому он не хотел пока разрушать их уютный маленький мир, ограниченный императорскими покоями. Если Чимину комфортнее молчать, значит они будут молчать. Но когда к императору зачастили первые лица государства: то министры, то мать, без конца справляясь о его здоровье, перед которыми он продолжал изображать немощный полутруп, Юнги стал беспокоиться за своего слугу, который каждый вечер уходил из дворца и возвращался только через несколько часов. Куда он уходит? Почему? Не угрожает ли ему опасность? Не выдержав, он попросил начальника стражи проследить в один из вечеров за Чимином и таким образом узнал его местонахождение. А потом, вновь не выдержав, сам пришел на это место и, не в силах сдержаться, глядя на грустное, ставшее таким родным лицо, обнаружил себя. Вопреки опасениям, он не потерял своего слугу, но обрел возлюбленного в его лице. Чимин со всей искренностью и чистотой принял его объяснения и простил своего господина, вновь доверившись ему всецело и без сомнений. Они целовались и просто долго стояли рядом, не в силах прервать эту невероятную идиллию. Но нужно было возвращаться во дворец, чтобы не заставлять нервничать Хосока и не подвергать императора риску простудиться, ведь ночи были еще прохладными. Чимин собрался было идти обычным путем, но повелитель решил открыть ему тайну секретных коридоров дворца, о которых слуга, который видел и знал больше других, разумеется, догадывался, замечая, как в покоях внезапно ниоткуда появляются Намджун, Хосок и даже его отец. Юнги решил показать Чимину эти переходы не только потому, что никто пока не должен был знать, что он пришел в себя, но и для безопасности самого слуги. Однако, проводив императора до покоев, Чимин все же был вынужден вернуться и пройти через главные двери покоев, где в эту ночь вновь дежурил Куан, который мог поднять тревогу и заподозрить что-то, если бы Чимин так и не вернулся, а потом вдруг оказался в покоях. Сегодня повелитель был настроен пойти немного дальше в их поцелуях, но пока не решался это сделать, боясь нарушить идиллию, что тоже было для него, привыкшего брать все и сразу, ново и непривычно, но одновременно с этим трепетно и волнующе. Чимин же смотрел на манящий остров и не видел его, снова глубоко погрузившись в свои мысли. Он до сих пор не мог поверить в это счастье, что вот он — император, живой и почти оправившийся от недуга, сидит рядом с ним, созерцая прекрасный пейзаж ночного озера, а не лежит на своем ложе в тишине покоев, не показывая признаков жизни, как еще совсем недавно. Он вздрогнул от этих воспоминаний и, зябко поежившись, поспешил проверить, укрыт ли повелитель со всех сторон от ночной прохлады и сырости. — Ты все время задерживаешь взгляд на острове и беседке. Так сильно хочешь туда попасть? — спросил тихо император, вновь наслаждаясь ароматом юноши. — Остров прекрасен, мой господин. Я просто любуюсь им и беседкой в лунном свете. Кто я такой, чтобы мечтать о большем… — Ты умеешь управлять лодкой? — спросил Юнги, пропуская мимо ушей принижающие слова слуги и дав себе обещание в будущем избавить его от подобных мыслей. — Нет, мой господин… Там, где мы жили, была речка, но совсем мелкая и каменистая. Мне не доводилось никогда плавать на лодке… — Завтра скажи Намджуну, чтобы научил тебя работать веслами. Это мой приказ. Чимин с благодарностью поклонился, почти коснувшись волосами колен императора, все так же сидя у его ног. Но эта поза и место были уже большим прогрессом, потому что до этого он стоял рядом с лодкой, не решаясь беспокоить императора, разместившись так близко к нему. И лишь строгий приказ повелителя и заявление, что слуга должен находиться рядом, чтобы делиться с господином своим теплом, позволило мальчишке опуститься на колени на дно лодки, хоть от него требовалось сесть рядом на скамью. — Чимин, я собираюсь тебя поцеловать… — Да, мой господин… — Не да, а сядь уже со мной рядом, в конце концов! — Ваше Имп… — Я приказываю! — рявкнул, не выдержав, Юнги, не рассчитав громкость. — Слушаюсь, мой господин! — вздрогнув, скороговоркой пробормотал Чимин. Зажмурившись от того, что все же позволил себе такую вольность, хоть и по приказу, Чимин поднялся с затекших от холода и долгого сидения колен и тут же был дернут за руку императором так, что неуклюже шлепнулся рядом с ним на скамью лодки. — Вот так гораздо лучше! — проговорил удовлетворенно Юнги, чувствуя бедро мальчика, прижавшееся к его собственному. — Не смей больше мне перечить! — Слушаюсь, мой господин… — в который раз пробормотал слуга, опустив глаза. — Чимин, я хочу целовать не слугу… И хочу, чтобы меня в ответ целовал не слуга… — Но я Ваш слуга, Ваше Императорское Величество… — И целовать меня будешь как слуга? — спросил, затаив дыхание, Юнги. — Я… Нет… Я… Я не знаю… — Ты не смеешь отказать императору, или хочешь этого сам? — настойчиво пытался выяснить Юнги. — Я… — Чимин уже почти плакал. Таких откровенных и смущающих вопросов ему никто никогда не задавал. Он просто не знал, как реагировать и как ответить. Император мягко обхватил его шею ладонью и, притянув к себе, оказался лицом к лицу. — Если сейчас я поцелую только своего слугу, то никакой реакции от тебя ждать не буду. Но если ты приоткроешь свои губы, я буду знать, что целую не слугу, но возлюбленного. Не делай этого против воли, воробей, хорошо? Чимин кивнул, не в силах ответить. — Я хочу попробовать твой вкус. Если ты против, просто не реагируй. Обещаю, что не накажу тебя за это. Чимин был не в состоянии уже даже кивнуть. Дыхание его было прерывистым, то учащаясь, то затихая совсем. Сердце трепетало в груди, как маленькая птичка, пальцы сжали складки ханбока, а ресницы то опускались, то вновь взмахивали вверх, показывая страх и неуверенность в глазах. Юнги медленно приблизился вплотную и аккуратно, стараясь даже не дышать, поднял лицо юноши за подбородок. Он не спешил сразу впиваться в сочные губы, наслаждаясь одним видом напуганного, трепещущего слуги, щеки которого пылали так, что, казалось, жар от них, проходя через руку, согревал собой озябшее тело императора. Красивые глаза зажмурились, и Юнги в порыве нежности подул слегка на темные ресницы, чтобы расслабить и успокоить немного этого напуганного воробья. Не в силах дольше сдерживаться, Юнги наконец коснулся этих желанных губ своими. Вновь эта медовая сладость заструилась по его венам, наполняя все тело невероятной эйфорией. Он смаковал этот нектар, осмелившись наконец слизнуть его. Обхватив сразу обе сладкие губы, он втянул их слегка в свой рот, мягко облизывая и несильно толкнувшись языком между ними. Чимин понял этот жест интуитивно и, ни секунды не сомневаясь, разомкнул призывно свои губы, с желанием и восторгом впустив в свой рот юркий горячий язык. Юнги знал, что будет сладко. По-другому и быть не могло. Но чтобы простой поцелуй вызвал такой восторг — к этому он не был готов. Не Чимин, а он, именно он забыл, как дышать в эту минуту. Он исследовал сладкие глубины, нежно проходясь языком сначала по деснам, затем по небу и наконец по мягкому медовому языку мальчишки. Когда же этот язык робко, едва осмелев, дернулся навстречу, и оба они слились в единое целое, огненное и страстное, Юнги, до этого наблюдая за юным слугой сквозь приоткрытые веки, отдался эйфории полностью, закрыв глаза и впиваясь пальцами в кожу шеи Чимина, притягивая его к себе еще крепче. Но оказалось, что и это еще не все, и что может быть еще прекрасней, когда руки слуги, до этого все время сжимавшие собственный ханбок, вдруг взметнулись вверх и легли робко на плечи императора, не отталкивая, а наоборот, словно удерживая. Конечно, позже, опомнившись и осознав это, маленький слуга зальется алым цветом, пытаясь оправдаться и вымолить прощение за подобную вольность, но какая разница, что будет потом, если в этот момент он так пылко отвечал на поцелуй, доказывая и показывая, что в объятиях повелителя сейчас отнюдь не слуга, а самый настоящий, любящий и готовый отдать всего себя возлюбленный. Эти поцелуи, с тихими полувздохами-полустонами, с покусыванием пухлых губ и смакованием маленького язычка, осмелевшего настолько, что император почувствовал его со временем уже у себя во рту, гостеприимно впустив и блаженно смакуя, казалось, эти поцелуи не закончатся никогда. Но почувствовав, что его маленький слуга уже по-настоящему задыхается от переполнявших его чувств и эмоций, император вынужден был слегка отстранить его от себя, продолжая поглаживать нежную щеку подушечками пальцев, успокаивая, пока дыхание парня не выровнялось. — Воробей, мне кажется, или ты хочешь о чем-то попросить меня, но не можешь решиться? — спросил проницательно повелитель чуть позже, все так же держа Чимина в своих объятиях. — Я… — Говори! Думаю, сегодня я удовлетворю любую твою просьбу, кроме одной — покинуть меня. — Я никогда не смогу сделать этого по собственной воле, господин мой… — скромно ответил слуга, после чего его губы вновь оказались в плену, утянутые в долгий, тягучий и такой сладкий поцелуй. — Так о чем ты хочешь попросить? — вновь спросил Юнги, оторвавшись от сладких губ. — Позвольте мне иногда видеться с отцом и… и братом... Умоляю Вас, господин мой… — У тебя есть брат? Я не знал об этом… — удивился Юнги. — Да, мы с ним всю жизнь были очень близки, и сейчас мне очень тяжело в этой невыносимой разлуке с ним… — Хорошо, Чимин. Я позволяю тебе видеться с родными, когда пожелаешь, но не злоупотребляй этим! Ты нужен мне рядом постоянно! — Слушаюсь, мой господин! — счастливо прощебетал Чимин. — И благодарю Вас за то, что позволили увидеться с братом! — Брат… У меня тоже был брат… Сейчас ему должно быть столько лет, сколько тебе… — проговорил тихо Юнги. Чимин поднял на него глаза полные боли, боясь продолжения этого разговора. — Не смотри на меня так, воробей, — проговорил строго император. — Мой брат жив! Тэхен жив! Я уверен в этом! Когда-нибудь я расскажу тебе все о нем… Я верю, что найду его! Очень скоро найду! — Тогда я тоже верю в это, Ваше Императорское Величество! Верю безоговорочно! — Ты только будь рядом, воробей! Всегда будь рядом со мной, слышишь? — повелитель прижал его к себе крепче. — Ты нужен мне, очень нужен, слышишь? — Я не покину Вас, господин мой! Я буду рядом с Вами! Всегда! — И на каждую встречу с родными ты должен брать с собой одного из моих стражников! Ты понял меня? Один ты не смеешь выходить из дворца! — Слушаюсь, Ваше Императорское Величество! Я буду следовать Вашему приказу… И вновь их разговор был прерван нежными поцелуями и объятиями, без которых они уже не хотели и не могли обойтись. Теперь повелитель и Чимин каждый вечер приходили в этот укромный уголок на берегу маленького озера, чтобы побыть вдвоём, как возлюбленные, а не как император и его слуга, коими они оставались во дворце. Чимин ни на секунду не забывал о своих обязанностях и ни разу не позволил себе бросить более откровенный взгляд в сторону повелителя, даже если они были одни в покоях. Юнги уважал его чувства и сам, понимая, что это небезопасно в первую очередь для его маленького слуги, тоже не позволял себе ничего лишнего, хоть этого хотелось невыносимо, особенно ночью, когда юноша, поклонившись, уходил за ширму, а повелитель оставался один на своем ложе, даже не помышляя ни о каких наложницах и мечтая лишь о пухлых сладких губах, которые становились, кажется, еще слаще и сочнее от его поцелуев. Для Юнги это было странно и непривычно, чтобы он, желая чего-то, не получал это сразу. С тех пор, как он занял трон, такое было просто недопустимо. Но даже и раньше, в то время, когда он был наследником, он не мог вспомнить, чтобы желал чего-то так сильно и не мог получить, кроме, разумеется, любимого брата и трона. Трон в итоге теперь его, и он не позволит занять его недостойным. Тэхена он рано или поздно тоже отыщет, чего бы это ему ни стоило. А вот Чимин... Его недоступность не раздражала, как это обычно бывало с Юнги, а наоборот, разжигала желание. Невозможность получить этого мальчика прямо сейчас, лишь делала его в глазах императора более ценным и дорогим сокровищем, и он готов был ждать, чтобы потом с полным правом и вкусом насладиться этой сладостью, как когда-то в детстве засахаренной хурмой, приносимой ему ночью любимым братом и до сих пор казавшейся ему самым вкусным лакомством, потому что смаковалась из любимых маленьких рук. Если бы спустя долгие годы, кто-то попросил Юнги назвать самое лучшее время в его жизни, он не задумываясь назвал бы эти дни, и Чимин был с ним полностью согласен. Именно эти несколько дней они запомнят на всю жизнь, когда никто, кроме самых близких людей, не знал, что повелитель пришел в себя, и благодаря этому никто не беспокоил их, за исключением редких визитов дворцового лекаря и главных министров. Императрица больше не посетила покои сына ни разу, довольствуясь отчетами Пак Чхисуна о его неизменном состоянии. Но идиллия должна была закончиться рано или поздно, ведь как бы ни было на руку матери бездействие сына, подозрения о состоянии его здоровья закрадывались даже в ее голову. Намджун просил дать ему еще немного времени, чтобы посмотреть, что будет делать вдовствующая императрица далее, и каким образом она попытается удержать власть в своих руках. Юнги позволил ему это, согласившись притвориться пришедшим в себя, но не показывать пока, что он уже в состоянии занять трон. Мирным дням, наполненным идиллией, счастьем и покоем рано или поздно должен был прийти конец. Ведь страна вновь оказалась без сильной императорской руки и управлялась бездарными, алчными чиновниками в угоду амбициозной, жаждущей лишь власти, женщины. А Намджун следил. Он принимал донесения от шпионов, следивших в своей стране и отправленных в соседние государства, особенно в Силлу, и узнал из них много интересного и важного. То, что сообщили ему его люди, заслуживало особого внимания и требовало большой подготовки. Однако он не мог отделаться от подозрений в предательстве собственных соотечественников — хваранов императрицы. Несмотря на то, что от Чонгука и Тэ никаких компрометирующих сведений не было, и они уверяли, что весь отряд настроен лишь на службу своей стране и императору, Намджун был уверен, что половину из них вводят в заблуждение, а половина просто скрывает свои истинные цели и намерения. И главный предатель, разумеется, никто иной, как их командир Ким Сокджин. Однако теперь Намджун не мог отделаться от мысли, что его, возможно, тоже ввели в заблуждение, забив голову ложными убеждениями, и он предает страну не по собственной воле. Быть может, если убедить его раскрыться, пока не слишком поздно, еще можно что-то изменить… Когда он ловил себя на подобных мыслях, ему становилось не по себе. Откуда они вообще появлялись в его голове… Но лицо командира отряда Хваран, именно такое, каким оно было в момент сильного волнения, там в дворцовых коридорах, почему-то стало все чаще возникать в сознании начальника стражи. Ничего не подозревающий об этом, прекрасно живший все годы до этого, Ким Сокджин после той встречи тоже не находил себе места, но не из-за страха быть разоблаченным в каких-то там мифических подозрениях, а из-за возмущения и негодования после оскорбления, которое он никак не мог забыть и простить. В итоге, так и не сумев отделаться от постоянных мыслей в голове и не придя ни к какому выводу, кроме того, что его могли оговорить, Сокджин решил еще раз встретиться и поговорить с начальником стражи, по-возможности в более спокойной обстановке. Может и зря, но юношеское самолюбие и гордость аристократа не позволяли ему оставить этот вопрос нерешенным. Узнав у одного из заместителей, что Намджун в данный момент находится в собственном доме за пределами дворцовой территории, Джин, посчитав, что в такой обстановке, возможно, беседа пройдет даже легче, отправился к дому начальника стражи, местонахождение которого не было секретом. Как только он подошел к воротам, первой его реакцией было удивление, потому что и калитка, и двери самого дома были распахнуты настежь, что было странно само по себе, и тем более странно в это время года, когда погода была не то что не жаркой, а очень даже прохладной. Тем более, что в столице вновь разразилась сезонная эпидемия простуды. Джин, заподозрив неладное, поправил пояс с мечом и, оглянувшись по сторонам, вошел во двор дома начальника стражи. Пройдя по дорожке, усаженной небольшими садовыми деревьями, довольно запущенной и неухоженной к самому дому с открытыми дверями, он вдруг услышал громкий детский плач. Сомнений в том, что здесь не все в порядке, у юноши не осталось, и он, положив руку на рукоятку меча, не придумал ничего лучше, как войти тихо в дом, готовый прийти на помощь в случае необходимости. Однако то, что открылось его глазам, заставило его застыть в шоке, а потом громко закричать: — Начальник стражи Ким Намджун! Вам мало расправы с врагами на войне? Вам так не хватает этого, что Вы решили убивать младенцев в мирное время?! Оставьте невинное дитя! Намджун, на протяжении часа пытавшийся успокоить собственного плачущего ребёнка, с удивлением посмотрел на появившегося неизвестно откуда командира отряда Хваран, а после вновь перевел взгляд на младенца в собственных неуклюжых руках. Он держал ребенка навесу, взяв впервые, и с опаской по неосторожности сломать или раздавить, отстранил от себя подальше, обхватив крупными ладонями с боков. От этого не придерживаемая головка младенца откинулась назад, личико, сморщенное от плача, покраснело, и, увидев его в таком состоянии, Джин, не выдержав, подлетел к мужчине. — Отдайте мне ребенка! Немедленно! Намджун, не сопротивляясь, протянул сверток. Джин аккуратно взял младенца на руки и, придерживая головку, прижал к себе, покачивая и успокаивая. — Откуда здесь эта кроха? — требовательно спросил он у начальника стражи, вновь строго сведя брови к переносице, что делало его красивое лицо еще выразительнее. — Мой… Родился в конце зимы… — опешив, ответил Намджун. — Девочка? — Сын! — Где же его мать? — Умерла… Джин резко вскинул взгляд и вновь опустил его, с грустью взглянув на малыша. — Бедный малютка… Мама ушла на небеса, а родной папа чуть не убил собственными руками! — Что Вы хотите этим сказать?! — А то, что ребенка нужно брать в руки бережно и придерживать головку, вот так! А не отстранять от себя как можно дальше только потому, что его пеленка намокла, и от нее идет запах! — Я просто не привык держать детей в своих руках. — Еще бы! — возмутился Джин. — Почему Ваш сын в таком состоянии? Тихо, маленький, тихо… Сейчас мы о тебе позаботимся… — ласково обратился он к младенцу. — Я сам только недавно пришел сюда. За ребенком ухаживала кормилица, потому что, как я сказал, моя жена умерла при родах, а мать покинула этот мир еще раньше. Сегодня у кормилицы заболел ее собственный сын, и она, побоявшись заразить моего, отправила своего старшего мальчишку, которому я дал пропуск для таких случаев, с сообщением, что уйдет на время. Тот же, не застав меня во дворце, просто остался ждать на месте, вместо того, чтобы попросить кого-то из воинов найти меня. Я был в казармах и вернулся лишь недавно. Ребенок с утра был один и вот результат… — Так получается, что он с утра не ел?! — ужаснулся Джин. — А сейчас уже почти вечер! Намджун стоял, с удивлением разглядывая командира отряда Хваран, который бережно положил плачущего ребенка на низкий лакированный столик для чаепития. Схватив из стопки, лежавшей рядом, чистую пелёнку, он быстро развернул малыша и, обтерев его сухой частью использованной пеленки, вновь ловко запеленал. — Откуда Вы так хорошо это умеете? — не выдержав, спросил начальник стражи. — У меня пять родных младших сестер. Самой младшей всего десять. Моя мать поручала мне, как старшему, ухаживать за ними. Четыре года назад она вновь вышла замуж. Мой отчим уже не молод. От первого брака у него есть две взрослые дочери, мои сводные сестры, они обе замужем и у обеих есть дети. И с ними я тоже иногда помогал, когда бывал дома. Муж одной из сестер погиб в последнем сражении с манчжурцами, и она с двумя сыновьями, беременная третьим, вынуждена была вернуться домой. Намджун, как и сам Сокджин, не мог поверить, что они находятся сейчас совсем рядом и вместо того, чтобы ругаться или выяснять отношения, спокойно беседуют и делятся собственной жизнью. Малыш, несмотря на голод, успокоился немного в умелых руках и затих. — Дайте мне теплое одеяло, я заверну ребенка и отнесу его к себе домой. — Зачем? — не понял Намджун, тем не менее подав одеяло. — Младший ребенок моей сводной сестры родился осенью, всего на несколько месяцев раньше Вашего сына, уже после гибели своего отца, который так и не узнал о нем. Двум её старшим сыновьям четыре и два года, и всех своих детей она кормит сама, отказавшись от кормилицы. У нее достаточно молока, чтобы прокормить двоих. Пока не вернется Ваша кормилица, или Вы не найдете новую, думаю, ребенку лучше побыть у нас. Уверен, моя сестра не откажет Вам в помощи. Можете пойти со мной и убедиться, что Вашему сыну ничего не угрожает, я же вижу по Вашему взгляду, что Вы думаете об этом. — Разумеется, я пойду с Вами! — подтвердил Намджун. — И… Спасибо… — Не стоит. Я делаю это для ребенка, а не для Вас! — гордо вздернул подбородок Сокджин, но Намджун все равно смотрел на него с благодарностью и еще чем-то, что читалось в его глазах, но сам он пока не мог понять, как называется это чувство. — Как зовут Вашего сына? — спросил Джин, развернувшись и направившись с ребенком к выходу. Не услышав за спиной ответ, но будучи уверенным что его вопрос услышан, он обернулся и убедился в своей догадке. — Только не говорите, начальник стражи Ким Намджун, что так и не нашли время дать ребенку имя и сходить к астрологу, чтобы составить его гороскоп! — Я… Я был занят все это время… — Намджун осознал, что оправдывается перед мальчишкой, но как ни странно, это не вызвало в нем раздражения. Лишь чувство досады, что он и правда совершенно не думал о собственном ребенке все это время. В доме Ким Сокджина начальник стражи понял, что нельзя судить о человеке и его семье лишь по их положению в обществе. Предрассудки по поводу их заносчивости и ханжества улетучивались сразу, стоило лишь несколько минут провести среди этих людей. Глава семьи, старший господин Ким, являясь дальним родственником ушедшего отца Сокджина и самого главы клана Ким Сувона, кардинально отличался от главного министра, как внешностью, так и поведением. Будучи в молодости, наверное, столь же красивым, как его пасынок сейчас, он и с возрастом не потерял своей привлекательности. Несмотря на чиновничью шапку и высокий ранг, его манера общения была уважительной и простой, а доброта видна была невооруженным глазом и в отношении к жене, и в обращении с детьми. Супруга его хоть и была значительно моложе мужа, не скрывала от посторонних свою искреннюю любовь и уважение к нему. Они обращались друг к другу исключительно «мама» и «папа», как в простых корейских семьях, в отличие от богатых домов, где использовали лишь обращения «господин» и «госпожа» даже в уединении собственных покоев. В этой же семье все было просто, что тоже не могло не удивить Намджуна. Сестра Джина с охотой приняла малыша, подтвердив, что молока у нее действительно много, и пообещав позаботиться о ребенке до возвращения кормилицы, сколько бы времени это ни заняло. Намджуна, как почетного гостя, пригласили за стол, где он еще раз убедился в искренности и простоте хозяев дома. Мать Сокджина сама с помощью дочерей накрыла на стол и на протяжении всей трапезы ухаживала за гостем и за мужем. На удивленный взгляд начальника стражи Джин просто ответил, что в их доме мало прислуги, в основном для тяжелой работы, стирки и уборки. Все остальное мать предпочитает делать сама, несмотря на высокий статус семьи. — Мама, утка у тебя сегодня получилась отменная! — с нежностью глядя на жену, похвалил старший господин Ким. — Такая сочная и в меру острая! — Папа, тебе легко угодить! — с ответной любовью глядя на супруга, ответила госпожа Ким. — Такого неприхотливого в еде мужа небеса дают только за большие заслуги в прошлой жизни! Они продолжали так мило переговариваться весь вечер, и глядя на их детей, было видно, что это для них привычно, и в этом не было абсолютно никакой фальши или наносной вежливости, демонстрируемой лишь для гостя. Мать Сокджина прекрасно ладила с дочерьми мужа, а ее собственные дочери, да и сам Джин с уважением и теплом относились к отчиму. Намджун почувствовал, что ему хорошо здесь… Очень хорошо… И больше всего ему было хорошо от сидящего рядом командира отряда Хваран, такого уютного и домашнего сейчас. Вечером, выйдя из гостеприимного дома в сопровождении Сокджина, начальник стражи, поклонившись, поблагодарил его за все, что тот сегодня сделал для них с сыном. Джин смотрел на него просто, без вызова. Впервые они оба задумались о том, что были предубеждены по отношению друг к другу и введены в заблуждение предрассудками, сплетнями и наговорами. Им предстояло еще многое узнать друг о друге. Более того, они не знали, что скоро наступит момент, когда одному придется поверить и довериться, а другому в корне изменить свои убеждения. Но это будет позже. Пока же начало было положено. Вчерашние враги за короткий срок стали почти друзьями. А возможно, и не просто друзьями, ведь искры, высекаемые ими от вражды, никуда не делись, а лишь поменяли свой цвет с яркого и огненного на более мягкий, теплый, но не менее волнующий… И причиной всего этого стал крошечный ребенок, которому в будущем была уготована невероятная судьба… Этот малыш совсем скоро… Впрочем, всему свое время…