***
Кровь уже давно стала потребностью, которую Ольга могла контролировать. Даже если она давно не ела, она не кидалась на первого встреченного человека. Первое время после обращения у нее были с этим проблемы. Одна мертвая горничная была тому свидетелем. Их не умерло больше только благодаря Жану, который предпочел взять дело в свои руки, сливать кровь и подавать Ольге в бокале, из которого ещё недавно она, смакуя, пила вино. Со временем потребность и голод стали лишь привычным физиологическим процессом, контролируемым и понятным. Не ел сутки — чувствуешь голод. Двое — потребность становится сильнее, ощущаешь слабость. Когда на третий день появляется кровь, жадно пьешь до последней капли, чувствуешь насыщение и останавливаешься только силой воли, ведь эйфория слишком сильная, чтобы так легко от нее отказаться. Но когда пьешь из человека, а не холодную кровь из пакета, испытываешь поистине оргазмическое удовольствие. Не отказывала Ольга себе в наслаждении и когда у нее оставался Барановский. Сочетать секс с едой слишком приятно. Она даже жалеет, что первые 80 лет после обращения провела с Жаном, отказывая себе в тогда ещё неизвестном удовольствии. Жалела бы, если бы несколько выпитых досуха смертных не означали, что ее голова окажется на плахе. Несомненным плюсом было и то, что пока она пила кровь Сережи, она создавала дистанцию между ними, обозначала для чего ей эти отношения. Они были удобными. Секс и кровь — та польза, которую он ей приносил. Она наградила его определенной ролью, которая позволяла сохранять расстояние между ними, напоминала, что привязываться ей не к чему. Просто симпатичный парень, скрашивающий ее одинокие вечера и удовлетворяющий ее голод. Горячая кровь, текущая в рот, будто продлевала оргазм, обостряла все чувства до предела. Должно быть, так чувствуют себя люди под стимуляторами. Реальность сужается до ощущений здесь и сейчас и человека под ней. Ольга не заметила, когда и каким образом возникло новое чувство. Но она все чаще отказывалась от того, чтобы кусать Сережу на пике экстаза, подставляла под поцелуи свою шею вместо того, чтобы оставить след на его. Глупо отказываться от пищи и совсем не в ее духе. Воронцова пила его в основном перед сном, потому что хотела, чтобы от нее остались в памяти Барановского не только смутные воспоминания. Секс был хорош. Сережа был отзывчивым, полным энтузиазма, внимательным, послушным, когда это нужно, и прекрасно откликался на ее действия. Ольга его понимала, хорошо чувствовала его желания, а он был открыт. Было попросту нечестно оставлять эти воспоминания только себе. А удовлетворение ее жажды помимо жарких воспоминаний, оставляло только легкий туман в голове на утро, если Сережа мало спал. Иногда виновата в тумане в его голове была не Ольга. В первый раз под кайфом он пришел к ней после концерта. Не пьяный, но слишком возбужденный, с расширенными зрачками и расслабленной улыбкой на губах. Ольга могла предположить, что парень даже старался принять не так много, как обычно, потому что изначально собирался ехать к ней, а не к другу или родителям, которым было плевать, в каком состоянии приходит их сын. Она говорит себе, что между ними нет ничего, чтобы ей было не плевать, чем Сережа закидывается. Они даже разговаривают только о всякой ерунде. И иногда о музыке. С ней понятно — все ее проблемы так или иначе касаются вампиров, которых для Сережи не существует. А он... возможно, считает, что ей это не нужно, или просто не привык делиться хоть чем-то личным. По итогу, Ольга говорит себе, что его жизнь вне этих стен ее не волнует, но все равно принимает его, укладывает в свою постель и чувствует, как в груди разливается тепло, когда он целует ее у виска и бормочет что-то смутно похожее на «Прости». У нее тоже есть свой наркотик. Только это вынужденная мера, необходимость, без него она бы не прожила эти 150 лет. Ольга не знает, можно ли подсесть на наркоту, когда пьешь того, кто принимает. Уточнять это у Жана она не собиралась, поэтому предпочитает пить донорскую. Она холодная, неприятная, все равно что постные блины в сравнении с потрясающим шоколадным десертом, но вампир, подсевший на наркотики, — слишком ироничное сочетание, чтобы рискнуть и предпочесть Сережу. На утро Сережа извиняется, что пришел к ней в таком состоянии. Ему казалось, что он в адеквате, и он очень хотел провести время с ней. Звучало бы мило, если бы он не сидел на кристалле. Во второй раз она не замечает того, что он под кайфом. Возможно, препарат другой. Сережа не выглядит расслабленным или возбужденным, просто немного спокойнее, чем обычно. Осознание приходит вместе с металлическим вкусом на языке. Ольга чувствует, как от его крови голова едва ощутимо кружится, а мысли улетучиваются. Чувство не неприятное, скорее напоминающее, что она когда-то была человеком. Она любила вина. Особенно бургундское. Даже несколько раз пила его в посмертии. Вкус такой же потрясающий, но никакого алкогольного эффекта. Если человек может немного расслабиться, выпив бокал вина, вампиру это не поможет — регенеративные способности слишком высоки. Даже туман в голове от наркотика в крови Сережи рассеивается за пару минут, оставляя после себя легкий флер расслабленности. Конечно, сегодня он принял не так много, но делал это настолько часто, что, кажется, будто его кровь уже должна была стать наполовину наркотиком. Следующие два дня Сережа полностью проводит у нее, и Ольга уверена, что он чист. Впивается клыками в бедренную вену и ощущает, как густая тёмная кровь медленно льётся в рот. Сережа действительно чист, но теплая кровь прямо из тела, его кровь — ее самый настоящий наркотик. У нее нет какого-то особенного вкуса. Кровь всегда звучит примерно одинаково. Типичная вторая положительная. Кровь Сережи немного терпкая. Но именно ее она так жаждет. Когда Барановский не остаётся у нее, она скучает. Инстинкты сильны, они обеспечивают ее безопасность и твердят, что скучает она только по его крови, к которой она привыкла. По чему же ещё? Вторая положительная. Самая распространенная. Оскомистая. В ней нет ничего особенного кроме того, что она его.***