Изгой

Душ его, конечно, спасает, потому что хороший душ и дрочка спасают почти любую ситуацию — Чанбин мимоходом удивляется своему возросшему в последнее время либидо, — и из ванной он выходит уже более-менее в хорошем настроении. Хёнджин уже на кухне, медитирует на блюдо с едой. Он выглядит сытым, но, как подозревает Чанбин, просто не в силах отказаться от возможности пожрать лишний раз про запас. — Вечером заедет Минхо, поможет написать заявление на восстановление основного пакета документов, — садится Чанбин напротив и откидывается на спинку стула. Да, у него на кухне полноценные стулья, а не новомодное говно без спинок или с пародиями на них, потому что он частенько зависает с рабочим ноутбуком где попало, а потом мучается болями в спине. По крайней мере, стулья — это тот уровень комфорта, на который он повлиять в состоянии. — К-каких документов? — кашляет Хёнджин. — Удостоверение личности, — Чанбин разгибает пальцы. — Свидетельство об образовании, водительские права, если они у тебя есть, и так далее. Чёрт знает, там наверняка дохуя, это надо у Минхо спрашивать полный список. Или ты и дальше собираешься изображать из себя призрака в глазах системы? Хёнджин мнётся. Чанбин с интересом рассматривает его и думает, что Минхо, пожалуй, в чём-то прав. Всё, что сам Чанбин делает, пока вписывается в типичную схему: завёл котенка, купил ему всё, что нужно, приучил к лотку — и всё ради того, чтобы возвращаться не в пустую квартиру. Чтобы кто-то встречал у порога и радовался приходу, чтобы чувствовать себя кому-то полезным. Чтобы, в конце концов, самому заботиться о ком-то. Технически Чанбин притаскивает домой Хёнджина как бродячего кота (если уж продолжать аналогию до конца, то того же, которого сам ранее и выкинул), но, в отличие от бессловесных животных, Хёнджин умеет говорить и способен поблагодарить за то, что для него делают. Этим тот в результате и занимается: — Спасибо, — выдыхает он. — Спасибо. Я не знаю, как отплатить тебе за всё это. — А надо ли? — вскидывает брови Чанбин. — В каком смысле? — В прямом, — отвечает он. — Я помог тебе, ты поможешь кому-то ещё. Круговорот добра в природе. Если бы все ждали расплаты за помощь, то этот мир давно скатился бы в тартарары. — Да он и так там, — досадливо хмурится Хёнджин и откусывает очередной кусок рулетика. — Я сегодня новости смотрел, я точно знаю. — Мы всё ещё существуем, значит, ещё не безнадежны, — возражает Чанбин и удивляется, как это обычная благодарность за помощь сумела превратиться в полноценный философский спор. — Но это явно ненадолго, судя по утренним сюжетам. В утренних сюжетах, по мнению самого Чанбина, не было ничего особенного, а уж тем более страшного, так что он просто щурится: — Ну и не забивай тогда голову себе всякой расплатой, раз такое дело. Наслаждайся последними днями жизни всего человечества. Хёнджин сдвигает брови, косится на него, но не выдерживает и фыркает себе под нос, прикрывает рот рукой — ещё не дожевал — и смеётся. Удивительно, обычно где-то на этом этапе подобных споров Минхо на правах хёна уже начинает ему угрожать, а Чонин, прагматик и материалист, сливается ещё в самом начале. Хёнджин же совершенно неожиданно различает за его равнодушным выражением лица попытку пошутить и даже хихикает над ней: — Действительно, чего это я, — соглашается он. И невинно моргает: — Значит, говоришь, по магазинам поедем? — Что, жажда жизни проснулась? — усмехаясь, поддевает Чанбин. — Доедай давай, я пойду переоденусь и будем выходить. Хёнджин согласно мычит, засовывает в рот целиком последний рулетик и с усилием жуёт. Вспомнив, Чанбин вытаскивает из ящика стола ферменты и встаёт. — Не забывай пить. Три раза в день, лучше таскай с собой, чтобы наверняка, — напоминает он, и Хенджин послушно кивает. Одеваясь, Чанбин задумывается, пытаясь представить, как почувствует себя Хёнджин, когда услышит, что не ограничен в выборе финансово. Настолько сильным станет контраст между сегодняшним днём и последним годом его жизни? Сколько раз тот пожирал голодным взглядом выставленную напоказ еду, не имея ни единой воны в кармане? Смотрел ли он на одежду на манекенах по ту сторону стекла, сам вынужденный мёрзнуть без верхней одежды на холодной улице? Как долго он ощущал безысходность, понимая, что всё, ниже падать практически некуда и нет никаких перспектив выбраться? Чанбин влезает в широкие джинсы и безразмерную зелёную, любимую толстовку с логотипом собственной компании — мгновенно его настроение меняется с посредственного на воодушевлённое, настолько он задолбался от официальщины — и выходит наружу. Уже выключив телевизор, Хёнджин сидит на диване, подобрав ноги в плед. — Хьюстон, I have a problem, — говорит он и жалобно скребёт затылок. — Что случилось? — напрягается Чанбин и начинает перебирать в голове самые разные варианты, но всё оказывается куда проще. Хёнджин высовывает из-под пледа ногу в пушистом носке, вертит ею напоказ. — У меня нет обуви, — признаётся он. — Только твои тапки, и то вон, видишь, пятка свисает. — Это ж какой у тебя размер? — смотрит на его лыжу и удивляется Чанбин. — Раньше сорок третий был, — тот вздыхает. Причина очевидна: тапки Чанбина как раз сорок третьего, но они очевидно, неисправимо ему малы. Чанбин задумывается, перебирает мысленно варианты. У всех его друзей вроде бы ласты поменьше требуемого, а у Ликса так и вовсе подростковый тридцать девятый. Проще всего заказать онлайн, но это ждать доставку несколько часов, а время у Чанбина всё-таки не резиновое, он ещё поработать хотел вечером. — Поедешь в тапках, в первом же месте возьмём что-нибудь и сразу переобуешься, — решает он наконец. — А… — тянет Хёнджин, но так ничего и не спрашивает. Просто встаёт, скидывает плед и уже привычным движением подтягивает сползающие с нежной белой кожи чуть ли не ниже тазовых косточек штаны. Петель под ремень в них не предусмотрено, как и каких-либо шнурков, так что Чанбин — его же одежда, ему ли не знать — отводит глаза и решает спустить ситуацию на тормозах. Отгоняет нелепые подозрения, что Хёнджин делает это нарочно, как абсолютно бредовые, потому что Хёнджин сам не заостряет на этом внимания, просто вставляется в тапки и, почесывая голое запястье, бредёт по коридору в сторону входной двери. Чанбин же тормозит у шкафа, находит и вытаскивает свою старую кожаную куртку из тех времён, когда он был тоньше, звонче, а трава зеленее. Она настолько классная, что висит как образец для следующих покупок либо напоминание о том, что у Чанбина никак не доходят руки сдать её в ателье на перешив по размеру — любое из двух. В любом случае, состояние у неё хорошее, а в одной футболке один хрен жутко холодно, поэтому он просто накидывает Хёнджину куртку на спину и начинает обуваться, не придавая ни малейшего значения тому, что на мгновение тот замирает. Вместо Пежо автопарк подгоняет ему стандартный Генезис, на котором обычно развозят всяких недо- и просто айдолов. С одной стороны, габариты не те, обзор говно, зеркала заднего вида в пять раз меньше, с другой — камеры, парктроники, современная мультимедиа, поддержка поясницы и регулировка по высоте кресла водителя, нормальный трёхзонный климат и ещё море всего. Чанбин тут же настраивает температуру салона, подогрев жоп и направляет пассажирский обдув на ноги Хёнджину — в тапках наверняка холодно, несмотря на то, что они ещё не выехали из подземной парковки. Несколько мгновений он думает, куда лучше ехать, и в результате ставит во встроенном навигаторе (но Пежо он всё равно любит больше) маршрут до ближайшего молла. Как минимум там есть выбор марок одежды, как максимум — большой ассортимент товаров в принципе, потому что Чанбин пытается прикинуть, что минимально нужно среднестатистическому мужику для жизни, и заранее хуеет от длины списка, и одежда в нём далеко не на первом месте. По городским улицам они едут в молчании — достаточно уютном, к слову. Хёнджин с любопытством пырится в окно, заново привыкая видеть мокрый город из окна автомобиля, в салоне играет музыка. Конкретно сейчас читает рэп Эминем, потому что ебись конём оно слушать то, что сам продюсировал, а классика — всегда классика. Чанбин тихо подпевает, постукивает пальцами по рулевому колесу и в принципе на текущий момент удовлетворён жизнью почти полностью. Парковка оказывается практически свободной, на первом уровне куча мест, но да, спохватывается Чанбин, четверг, на часах четыре вечера — слишком рано для часа пик. Он встаёт четко напротив широкого эскалатора и толкает зависшего Хёнджина в плечо: — Подъём, спящая красавица! Вы прибыли к точке назначения! Тот трясёт головой, кивает и тянется к ручке открытия двери. Вылезает сонно, тяжело — объелся и разморило, понимает Чанбин и с высоты своего огромного жизненного опыта с неправильным режимом питания и сна радуется, что обошлось без приступа тошноты. Хёнджин и так достаточно молчалив, пока эскалатор везёт их на первый этаж, однако, стоит им сделать несколько шагов по твёрдому полу, он втягивает голову, горбится, кажется, пытается спрятаться целиком в куртке и замирает посреди прохода. Идущие мимо толпы отталкивают его, задевают плечами, и Чанбин оттаскивает его за локоть в сторону. Глаза у Хёнджина откровенно больные. Прямо как у тех мальчишек в аэропортах, что впервые столкнулись с любовью и ненавистью толпы, вечно сопровождавшими жизнь айдолов. Чанбин вздыхает: тоже та ещё морока, возись с ним, успокаивай — но не выбрасывать же обратно на улицу? — Смотри на меня, — помогая опереться о стену, приказывает он. Хёнджин смотрит несфокусированным взглядом, приоткрыв рот, глубоко дышит, и в этом нет ничего от восхищения — это полноценная паническая атака. — Слушай мой голос, Хван Хёнджин-а. Дыши медленнее, неглубоко, не торопись. У тебя гипервентиляция, поэтому давай, — он ведёт пальцами по предплечью в такт своим словам, — вдо-о-ох, пауза… вы-ы-ыдох. — Прошу прощения, — кто-то аккуратно касается плеча Чанбина. — Саджанним, вам нужна помощь? Чанбин поворачивает голову: это охранник, он обеспокоен, но не возмущён. — Не думаю, спасибо, — кивает он. — Мой друг плохо переносит большие скопления людей. Ещё пару минут, и ему станет легче. Охранник кивает, предлагает обратиться к нему, если потребуется вызвать помощь, и отходит обратно на своё место. Чанбин же возвращает всё своё внимание Хёнджину: — Давай, молодец, ещё один вдох… Когда тот промаргивается и в его глазах появляется хоть какая-то осмысленность, Чанбин уже успевает слегка заебаться. Он тащит Хёнджина на удачно освободившуюся лавочку неподалёку у фонтана и наклоняется к нему: — Юдзу или ананас? — спрашивает он. — Что? — тот наконец включается обратно в реальный мир, удивлённый неожиданным вопросом. Чанбин молча кивает на островок с напитками на основе свежевыжатых соков. — Ананас. — Сиди здесь, сейчас вернусь, — обещает он и уходит. Благо недалеко, он остаётся в поле зрения, и Хёнджин не отводит от него взгляда, словно заземлившись за якорь безопасности. Аджумма за стойкой делает им напитки: заливает сок в непрозрачные бумажные стаканы — да здравствует тренд на экологию, — засыпает льдом, поливает сладким тростниковым сиропом и разбавляет радостно пузырящейся минералкой. Закрывает их крышкой, вставляет трубочки и передаёт Чанбину на зоне выдачи. Только подхватив ледяные стаканы, Чанбин думает, что, наверное, Хёнджину не понравится холодное, что нужно было взять что-то из горячего меню, но ошибается. Хёнджин вцепляется в напиток так, будто ничего дороже и желаннее в его жизни сейчас нет, и одним махом высасывает как минимум половину содержимого. Затем морщится и икает. Чанбин смеётся, из-за чего ловит на себе недовольно-обиженный взгляд и смеётся снова. — Легче? — тихо спрашивает он. Хёнджин благодарно кивает, смотрит с признательностью: мол, да, спасибо, но не говорит вслух, потому что снова занял рот трубочкой. Чанбин присаживается рядом, привычно широко расставляет ноги, бедром практически чувствуя ногу Хёнджина и лениво тянет свой порцию, периодически кривясь из-за кислоты. Надо было брать юдзу. Когда он наконец допивает и встаёт выкинуть стакан, Хёнджин уже, окончательно успокоившись, поднимается тоже. Он всё ещё подозрительно посматривает по сторонам и явно отходит в сторону, когда мимо проносится толпа подростков, но в целом явно в порядке. — Готов? — уточняет Чанбин. Хёнджин кивает: — Да, вполне. Я думал, что такие люди, как ты, одеваются сугубо в элитных бутиках, где на ценник смотреть страшно, а не там же, где и все. — Разочарован? — Что? Не-е-ет! — сразу же протестует тот. — Наоборот, мне так проще. Но неожиданно. — Пошли, в процессе лясы поточим, — Чанбин подталкивает его к ближайшему обувному. — Ты эти бутики когда-нибудь видел? Заходишь, два платья, одна юбка, три пары туфель, одна пара сапог в черно-хуёвую полосочку с цепями, где один сапог стоит дороже, чем Ли Минхо корпоратив вести позвать! Одно дело, когда это рекламный контракт, а в жизни — нет, спасибо, я и махагрид какой-нибудь поношу. Хотя бы выбор есть. Они замирают у стеллажа, и Хёнджин, не задумываясь, берёт в руки красные конверсы. Почему-то это становится таким сюрпризом для Чанбина, что он только и может, что удивлённо таращиться. Почему-то в его голове конверсы неистребимо ассоциируются с этими, которые тонкие, звонкие, изящные и ебанутые. С художниками, короче. А Хёнджин вроде бы… Ну, обычный. С ним легко разговаривать, он слышит именно то, что Чанбин говорит, а не додумывает всякую хуету, а… А в остальном Чанбин его вообще, оказывается, не знает. Можно открыть личное дело и прочитать биографию человека, но нельзя просто взять, вскрыть черепушку и достать из неё сведения, что тот любит, какую музыку слушает, что смотрит — и, главное, почему. А Чанбину теперь интересно. Загадка, блядь, на ножках. Загадка на ножках, пока Чанбин размышляет, просит у консультанта сорок пятый размер и успешно его меряет. Проходится туда-сюда, подпрыгивает несколько раз, традиционно придерживая штаны — Чанбин помечает себе сразу и переодеть его, раз уж на то пошло. — Нормально? — Идеально, — Хёнджин сияет, улыбается ему. — Упакуйте тапки, — кивает Чанбин консультанту. В конце концов, это его любимые. — Мой друг пойдёт в кедах. Консультант хорошо прячет недоумение за профессиональной улыбкой, но он всё равно видит и успешно игнорирует, как и называемую стоимость. Просто расплачивается, выходит наружу, и Хёнджин тут же вцепляется ему в рукав. — Хён, — шепчет он, — это так дорого. Чанбин задирает брови и смотрит на него говорящим взглядом, ждёт, пока до того не дойдёт. Не доходит, зато вместо этого Хёнджин понимает, что перешёл с неформального стиля на приятельский тон и, некрасиво, пятнами краснея, затыкает рот ладонью. Ну хоть не «аджосси», усмехается своим мыслям Чанбин. — Я расплачивался чёрной картой Американ экспресс, — поясняет он, потому что действительно, откуда мальчишке-то знать? — Это одна из самых дорогих в обслуживании банковских карт мира, минимальный годовой оборот средств для её получения должен составлять от двухсот пятидесяти тысяч долларов и выше. Хёнджин всё ещё закрывает рот рукой, но уже совершенно с другим выражением лица — он явно ошеломлён. Судя по всему, в кои-то веки осознает разницу их восприятия слова «дорого». По крайней мере, сам Чанбин восемьдесят тысяч вон считает вполне допустимой ценой, Хёнджин же за последний год вряд ли держал в руках больше тридцати. — Давай, отвисни, — вздыхает Чанбин и ловит его за D-образное кольцо на куртке, задуманное изначально как место для крепления оборудования, но текущий вариант нравится ему куда больше. — Пошли дальше. На цены не смотри, в общем. У меня к тебе только одна просьба — давай всё, что ты сегодня выберешь, уместится в машине и мне не придётся заказывать прицеп для доставки покупок. Хёнджин делает большие глаза: — А что, так можно было? — спрашивает он сквозь не очень тщательно подавляемое хихиканье. Чанбин морщит нос, протягивает руку и подло щиплет его за живот прямо сквозь футболку. Взвизгнув, Хёнджин отпрыгивает в сторону и, помедлив и бросив в сторону Чанбина дразнящий взгляд, заходит в магазин одежды. Первый, но — Чанбин жопой чует — далеко не последний за сегодняшний день. Он вздыхает и мысленно готовится к по-настоящему адскому времяпровождению в течение следующих нескольких часов.