Изгой

Ад, на самом деле, адом не оказывается, что Чанбина очень удивляет. Но Хёнджин словно заранее готовился к этому дню: он точно знает, чего хочет, в каких количествах, и вопросы у него возникают только первое время — и то преимущественно по поводу размера. Он смотрит на стойку со штанами, рассматривает ассортимент, берёт несколько пар, то же самое происходит с футболками и толстовками, пара кофт — и он идёт в примерочную, потратив в первом же магазине этак минуты две на все вышеперечисленное. Чанбин в восторге. Спустя ещё минуту, правда, оказывается, что ад и пиздец Чанбина ждали совершенно в другом месте. Дело не в том, что Хёнджин вертится у зеркала или долго доёбывается, пытаясь узнать, «подходят ли эти кроссовки к этому цвету волос», нет, тот абсолютно уверен в том, что взял, но… Но когда занавеска отодвигается в сторону, Хёнджин оказывается стоящим без обуви, всё в тех же пушистых носках, в одних из выбранных им чёрных джинсах и светлой футболке. Впервые за всё время на нём одежда по размеру, а не бесформенное нечто в виде дырявого свитера или не шмотки Чанбина, который его в плечах раза в два шире. Оказывается, что Хёнджин не только высокий, но и тощий — выдают руки-палочки, — и в том, что на нём надето сейчас, он выглядит просто стройным, изящным и стремительным. Он водит плечами, сгибает-разгибает руки, поднимает согнутое колено к груди, опускает и пытается достать пяткой до задницы — проверяет, насколько свободно может двигаться. И выгибается, такой грациозный, хотя сам этого абсолютно не замечает, и не замечает, какими глазами смотрит на него Чанбин. Ему вдруг отчаянно хочется затолкать Хёнджина внутрь этой кабинки для переодевания, подальше от чужих глаз, задёрнуть за собой штору для гарантии и провести ладонями по этому телу. Такой живой, юный Хёнджин напрашивается то ли на ласку и заботу, то ли на жёсткость и контроль, и Чанбин понятия не имеет, чего ему хочется больше, но, в любом случае, не собирается давать своим желаниям ход. Отворачиваясь, он скользит последний раз взглядом по груди в отражении зеркала — и сталкивается со взглядом Хёнджина, который мог наблюдать за ним всё это время. Мог — но не обязательно это делал, убеждает себя Чанбин, рассматривая семейную парочку по соседству и вслушиваясь в попытки жены уговорить мужа померить «ещё один пиджак». Хёнджин молчит — и Чанбин молчит тоже, не уверенный, является ли ситуация рядовой или всё-таки достойна обсуждения. Судя по всему, второе. Хёнджин задёргивает занавеску, быстро переодевается — и снова разминается, как будто не понимает, что именно этим вызвал недвусмысленный интерес Чанбина, но, правда, в этот раз Чанбину смотреть куда легче — то ли крой другой, то ли цвет, то ли начинает привыкать. Хёнджин повторяет цикл переодеваний ещё пару раз, пока наконец не оказывается уже в кроссовках, тех самых чёрных джинсах, которые особенно чётко обрисовывают фигуру, и серой однотонной толстовке с какой-то бессмысленной надписью на груди, Чанбин не вглядывается. В каждой руке у него по нескольку вешалок. — Вот это, — Хёнджин поднимает одну руку, — я беру, это, — другая рука, — не подходит. Нормально? Не слишком много? Чанбин возводит глаза к небу, точнее, решётчатому потолку, и напряжение между ними, которое, возможно, существовало только в его собственной голове, рассеивается. — Я просил, чтобы ты уместил всё это в машину, — ворчит он, — а не отказывал себе в необходимом. — Но… — Хёнджин растерянно смотрит сначала на одну руку, потом на другую, — но это же не необходимое… — Считаю до трёх, — хмыкает Чанбин. — Потом уже будет поздно. Раз… Словно по волшебству в правой руке Хенджина — там находятся отвергнутые вещи — остаётся всего две вешалки. Он смущённо смеётся, смотрит на Чанбина и идёт к кассе. Давя ответную улыбку, Чанбин подбирает забытую на крючке примерочной куртку и идёт следом. История повторяется в следующих магазинах. В первом Хёнджин, не в силах остановиться, с горящими глазами нагребает себе кучу рубашек, а потом пытается повесить обратно некоторую часть, зависает у пиджаков, галстуков, брюк… Усмехаясь, Чанбин дёргает его за рубашку, потому что примерно половина Хёнджина погребена под ними: — Если тебе станет проще, то мы заедем сюда прицельно ещё раз как-нибудь. — Серьёзно? — Хёнджин быстро разворачивается: — Можно? Он выжидающе смотрит в лицо Чанбину снизу вверх — как у него это получается при их разнице в росте? — словно ребёнок, которому показали конфету. — Конечно можно. Но сегодня время не резиновое, — вздыхает Чанбин. — Марш в примерочную. Хёнджин в рубашке оказывается… Чем-то за гранью допустимого. Говоря проще и привычным Чанбину языком, Хёнджин охуенен. Вроде бы только минут пять назад Чанбин смотрел на него и поражался тому впечатлению, которое тот производит, даже не напрягаясь, и думал, что хочет его коснуться, погладить… Пять минут назад Чанбин понятия не имел, что увидит Хёнджина в рубашке. Казалось бы, какая разница? Но тонкая ткань обрисовывает стройное тело, ложится на плечи, создавая иллюзию наличия крепких мышц и, в отличие от футболки, делает Хёнджина не лоботрясом-мальчишкой, а строгим, солидным, взрослым человеком, который точно знает, чего хочет от жизни. Когда, не утруждая себя задёргиванием шторы, Хёнджин стаскивает с себя эту рубашку и натягивает другую, Чанбин думает сразу о двух вещах. Во-первых, о том, что обычно рубашки носятся на майку, которые точно так же продаются в этом магазине, но Хёнджин почему-то не принёс в примерочную ни одной. Забыл или проигнорировал специально? Во-вторых, Чанбин думает о том, что попал. Да, конечно, у него не было секса… Ну, давненько, а полноценных отношений и того больше, поэтому нет ничего удивительного в том, что он реагирует на красивое тело, которое трётся неподалёку. Но так бурно реагировать на чью-то грудь, к тому же мужскую, к тому же практически подростка вроде тех, что он постоянно видит на работе? Они же все ещё дети! Но Хёнджин, внимательно рассматривающий себя в зеркало, вовсе не выглядит ребенком. Даже несмотря на отсутствие косметики, он действительно тот, кто долго готовился к тому, чтобы привлекать к себе внимание, похищать чужие сердца и быть кумиром миллионов. Он взрослый, к тому же сейчас — очень уверенный в себе, если верить улыбке на его губах, — практически фотомодель под камерами. С учётом того, что в роли камер сейчас выступают сугубо глаза Чанбина, и он детально снимает-запоминает всё происходящее перед ним. Хёнджин снова стаскивает с себя рубашку, накидывает следующую и, застегнув только пару пуговиц, тянется за галстуком. Накидывает на шею, завязывает простенький узел, быстро сглатывает, и Чанбин, сглатывая тоже, думает, как бы ему так сказать… — Ты майки специально игнорируешь? — в конце концов уточняет он и в ответ на недоумённый взгляд кивает на зеркало. — Соски видно, она же полупрозрачная. Нахмурившись, Хёнджин смотрит на себя в зеркало, потом отходит на пару шагов ближе к Чанбину — и ахает. Видимо, для нужного эффекта свет должен падать под конкретным углом, потому что с этого ракурса Чанбин уже видит только ткань. Сначала Хёнджин, вернувшись в примерочную кабину, сдирает с себя рубашку, а затем прижимает её к груди. Чанбин мысленно благодарит за это всех богов, потому что пресс… Да, разумеется, основная причина такого зашкаливающего эффекта в худобе, но, видимо, до улицы Хёнджин активно занимался спортом, так что результат налицо. Точнее, на живот. Кхм. — Принесёшь мне пару штук? — просит Хёнджин, и Чанбин, кивнув, послушно уходит за майками. Стоит ему сделать несколько шагов, как у него звонит телефон; рефлекторно хлопая себя по пустому уху — гарнитура лежит дома, как, вообще-то, и должно быть, — Чанбин хихикает, представив, как странно выглядит со стороны, и достаёт любимый самсунг. — Итак, — говорит Минхо и молчит. Это настолько в его духе, что Чанбин просто отзывается зеркальным: «Итак», и молчит тоже, потому что знает, как это работает. Минхо хватает всего на несколько секунд: — Как день? — Учитывая, что ты последний раз звонил мне… — Чанбин проверяет время, — пять часов назад, то я бы сказал, что последние пять часов — просто прекрасно. — Ах, я был бы рад никогда не звонить тебе больше, — громко вздыхает Минхо и затыкается. Это совсем не похоже на его привычный энтузиазм в отношении дружески посраться в свободное от работы время, и он даже не старается, поэтому Чанбин настораживается. — Что-то случилось? — торопливо спрашивает он. Доходит до Хёнджина — тот уже в ярко-красной рубашке, — суёт ему упаковки с майками и зависает в порыве задумчивости, облокотившись плечом о столбик, к которому примыкает в задёрнутом виде шторка — ближе, чем стоял раньше, сантиметров на сорок. Минхо мычит в трубку — длинно, долго, — и это даже уже не размышления, это попытка доебать Чанбина, так что, видимо, всё не настолько плохо. Чанбин кидает телефон, не обрубая звонка, в карман куртки и старательно шуршит им. — Что-то случилось? — Хёнджин с удивлением смотрит на его действия. — Минхо, — пожимает плечами Чанбин и достаёт из кармана телефон, когда тот снова начинает звонить. — Со слушает, — говорит он так, как будто ничего особенного не происходит. Минхо вздыхает. Снова. — Твоё домашнее животное пить умеет? — Сомневаюсь, но, видимо, выбора ни у него, ни у меня уже нет, — отзывается Чанбин. Скользит взглядом по красной, плотной ткани, заправленной в чёрные брюки, поднимает голову на внимательное лицо Хёнджина и спрашивает: — Что пить будешь? — Соджу, наверное, — пожимает плечами тот. — Не знаю. Пусть будет яблочный. — Яблочный соджу, — повторяет Чанбин в трубку. — Про меня ты знаешь. — Угу, намешаю тебе хайболы на месте, — обещает Минхо. — К восьми-то домой приедете? — Если что, ты один хрен войдёшь, приготовь что-нибудь, чтобы не скучать, — Чанбин ехидно ухмыляется и жалеет, что говорит не по видеосвязи. — Да, дорогая, — ласково отвечает Минхо и прерывает разговор. 1:1. Равный счёт, как, впрочем, и всегда. Хёнджин хмурит лоб, но ничего не говорит, только начинает переодеваться дальше, теперь уже с учётом майки. Чанбин мысленно благодарит Минхо за пищу для мозгов и себя за сообразительность — теперь торчащие от постоянного трения об ткань соски Хёнджина прикрыты, и у него перестаёт кружить голову как у перевозбужденного подростка, хотя во рту всё ещё многовато слюны. На этот раз Хёнджин колеблется куда меньше: разбирает вещи на две кучки и вторую возвращает на вешалку не раздумывая. — Пойдём? — спрашивает он. Чанбин ощущает себя то ли старшим братом, то ли вообще его отцом, потому что, в его восприятии, так смотрят только на кого-то из них — с готовностью и ожиданием, ловя каждое слово и вздох. — Конечно, — улыбается он и шагает в сторону кассы. За весь следующий час ему запоминается одна-единственная сцена, вторая в череде тех, где Хёнджин сомневается в границах допустимого. Он идёт мимо очередного магазина, натыкается взглядом на стойку с футболками и ненадолго замирает на месте. Испуганно оглядывается на Чанбина, несущего за ним пакеты — самому Хёнджину уже не хватает рук — и пытается пойти дальше. — Стоять, — командует Чанбин. Хёнджин замирает как был, с занесённой ногой. Несмело оборачивается: — Что?.. — Я настолько тебя пугаю? — Чанбин изучает его озадаченное лицо и поясняет: — Боишься сказать, что чего-то хочешь? Взгляд Хёнджина немедленно возвращается к футболкам. Он несмело кивает; Чанбин аккуратно ставит пакеты на пол и растирает начинающие ныть виски. Опять дождь, что ли, будет? Третий раз за три дня? Сеул прямо балует в этот раз метеозависимого Чанбина от всей, как говорится, души. Заебал уже, если честно. Напряжённую тишину между ними нарушает Хёнджин — он тихо чихает себе под нос, быстро закрывает рот ладонью и чихает снова. — Прости, хён, — быстро извиняется он, затем явно понимает, что таким образом проблему не решит, и повторяет: — Прости. Чанбин коротко кивает. Поворачивается к магазину с футболкой, и рука Хёнджина неожиданно оказывается у него на плече. — Пожалуйста! — просит он. — Мы можем просто пойти дальше? — Ладно, — помедлив, соглашается Чанбин и наклоняется за пакетами. — Давай тогда отнесём всё это в машину и продолжим? Хёнджин согласно кивает и мнётся; когда они уже подходят к эскалатору, он всё-таки открывает рот. — У меня была такая же футболка, как там, с надписью «Верь в себя», — говорит он. — Я думал, что она счастливая, когда я был в ней, меня приняли… Я добился того, чего хотел, а потом снова. И я был в этой футболке, когда меня выгнали на улицу. — Ты хочешь такую же футболку или какое-то основание для уверенности в завтрашнем дне? — уточняет Чанбин, хотя с его точки зрения ответ очевиден. — Второе, — подумав, признаётся Хёнджин. — Очень сильно второе. Чанбин снимает сигнализацию с автомобиля, открывает багажник и поочерёдно загружает сумки. И — размышляет. С его достаточно практичной и циничной точки зрения человека пожившего и видевшего много всякого говна, счастливая футболка — херовый гарант завтрашнего дня, и он пытается понять, что же вообще может быть таким гарантом в ситуации Хёнджина. Причём именно полноценным гарантом, а не его суррогатом: деньги, например, станут именно вторым случаем, поскольку, не приученный к тратам, Хёнджин проебёт их очень быстро, сколько бы тех денег ни было. Пока они поднимаются обратно, Чанбину успевает только прийти в голову, что, с его собственной точки зрения, таким гарантом является только он сам. Правда, если подумать о ситуации от лица Хёнджина, то и это тоже суррогат: мало ли что стукнет этому миллионеру в голову, он и так странный, как приютил, так и закопает, как было с лейблом. Другой вариант — работа. Обычная человеческая работа, за которую Хёнджин, как любой другой человек, будет получать деньги. Этот вариант хорош, но, однако, упирается в документы, которых у Хёнджина пока нет и неизвестно сколько не будет. Заниматься же какой-нибудь нелегальной хернёй Чанбин ему сам не даст. Нужно будет спросить у Минхо, что ли, вдруг скажет что-нибудь умное. Если, конечно, будет трезв. Наверное. Но это не точно. Заведя Хёнджина в очередную обувную, он оставляет его посреди магазина: — Я сейчас отойду, — говорит он, — ненадолго. Развлекайся пока. Хёнджин буквально дёргается в его сторону и с очевидным трудом останавливается. Обнимает себя за плечи: — Только действительно ненадолго, — жалобно просит он. — Пожалуйста… Хён. Лишь бы, блин, не «аппа», думает Чанбин и успокаивающе взлохмачивает ему гладкие, шелковистые волосы. Тоже, кстати, надо запомнить: шампуни всякие, резинки для волос, кондиционеры — чем там ещё люди пользуются? Хёнджин подставляется под пальцы, и только понимание того, как они выглядят в глазах окружающих, заставляет Чанбина убрать руку. Пока тот занят, Чанбин, чтобы сэкономить время, забегает в салон связи и берёт симку и ту же модель телефона, что и у него самого, чтобы не заморачиваться, и потому что в качестве конкретной модели он уверен. Долго — по его собственным прикидкам — оформляет, и, когда возвращается к салону обуви, рядом с Хёнджином уже несколько коробок, а сам он лениво бродит мимо стеллажей под напряжённые взгляды как минимум одного консультанта. Завидев Чанбина, он облегчённо бросается навстречу. — Хён! — восклицает он так радостно, будто не видел его не десять минут, а целую вечность. — Уже выбрал? — удивляется Чанбин. — Да было бы что выбирать, — равнодушно машет рукой Хёнджин. — Ладно, — соглашается Чанбин, суёт ему пакет и подбирает коробки. — Что… — Хёнджин засовывает в пакет чуть ли не всю голову. — Хён, это… — Смартфон, — подтверждает Чанбин. Изучающе щурится: Хёнджин точно не выглядит недовольным. Вот каким-каким, но точно не недовольным. — Спасибо! — шепчет тот одними губами и тянется к нему. Чанбин еле успевает увернуться вместе с коробками. — Потерпи до машины, — приказывает он, и поворачивается к кассиру: — Нет, клубной карты нет, нет, завести не хочу, да, упакуйте. Оказавшись снаружи магазина, Хёнджин снова чихает, извиняется и скорбно трёт нос. Чанбин рассматривает его свежим взглядом: покрасневшие глаза, подозрительный румянец на щеках. — Дай-ка, — тянется он свободной рукой (опять одного Хёнджина не хватило на пакеты) к его лбу, прикладывает — и будто сковороду потрогал. — Блядь. Как ты себя чувствуешь? — Да вроде бы… — начинает Хёнджин и замирает. — Не знаю. То, что жарко, — это нормально? — Да не особо, — качает головой Чанбин, которому жарко было только у примерочной, и заворачивает в крайне удачно расположенную по пути аптеку. Затаривается всяким безрецептурным ибупрофеном и иным парацетамолом в растворимом виде, выходит наружу и оценивающе разглядывает Хёнджина. Вроде бы тот выглядит нормально, но это по жизни не гарантия. Тот же Джисон обычно простужался и как минимум день-два лежал с высокой температурой, а у самого Чанбина с детства выше тридцати семи с половиной не бывало. — Осилишь ещё один магазин? — заботливо спрашивает он. — Да, конечно, — Хёнджин пожимает плечами, — почему бы и нет? — Если будет плохо, говори, — приказывает Чанбин, получает в ответ: «Да, хён», — кажется, Хёнджин смирился и выбрал конкретное обращение, — и тащит его в супермаркет, потому что почти всё остальное купить можно и там. По крайней мере, не придётся таскаться по всему моллу. Взяв тележку, он целится на отдел со всякими шампунями, но Хёнджин замирает сначала перед сладостями, затем у напитков. К тому моменту, когда тот снимает с полки станок для бритья и запасные лезвия, тележка уже заполнена на четверть. Шампуни, средства для умывания, пена для бритья, зубная паста и щётка — здесь Хёнджин уже задумывается надолго, хотя казалось бы. Ощущая, что успел заебаться первым, Чанбин записывает себе на подкорку никогда больше не считать Хёнджина слабаком, поскольку тот увлечён настолько, что, кажется, может провести здесь целую вечность. Его спасает звонок телефона. — Я выезжаю, — сообщает Минхо. — Купить что-нибудь надо? Чанбин передёргивается. — Аналогичный вопрос в твою сторону, — уведомляет он. — Мы в супермаркете. — В каком? — оживляется вдруг Минхо. — Лотте? Возьмите осьминога, я пожарю на гриле, и кабачков. — Осьминог, кабачки… — повторяет Чанбин вслух и замечает, как Хёнджин непроизвольно морщится. Вспоминает, как тот отказывался от баклажанов, и делает ожидаемый вывод. — Кабачков нет, — говорит он. — Как нет? — удивляется Минхо. — Вот так, — усмехается Чанбин. — Зато у меня тут есть их ненавистник. Хёнджин возмущённо приоткрывает рот и всплескивает руками, готовясь начинать спорить, и Чанбин, чтобы не отвлекал, ловит его длинные пальцы и сжимает. — То есть даже так? — напряжённо спрашивает Минхо. — Твой мусорный кот уже осмелел настолько, что высказывает претензии? — Блядь, — в виске стреляет болью, и Чанбин снова пытается его потереть, но делать это и одновременно держать телефон не очень удобно, если честно. — Минхо, ещё раз в таком духе, и я использую запрещённый прием. — Это какой же? — по голосу слышно, что тот зло улыбается. Не так, как обычно, когда маскирует за словами ненависти любовь. — Минхо, — Чанбин вздыхает, опускает руку и прикрывает глаза другой рукой, забывая, что всё ещё держит несопротивляющегося Хёнджина за пальцы. — Просто уже приезжай, ладно? Оставив его просьбу без ответа, Минхо кладёт трубку, но для него это, в принципе, нормально. — Пойдём? — тут же предлагает Хёнджин; он несколько насторожен и вопросительно посматривает в его сторону, как будто теперь он беспокоится о самочувствии Чанбина. — На кассу и домой, хорошо? Чанбин усилием воли заставляет себя собраться. На этот раз наступает его очередь благодарить, и он крепче сжимает пальцы Хёнджина в своих, привлекая внимание, забывая, что так долго держаться с кем-то за руки — странно, затем шепчет: — Спасибо.