Изгой

Когда они приезжают и, нагруженные пакетами по самое не балуй, кое-как протискиваются поочерёдно мимо раскрытых створок лифта, Минхо уже встречает их, прислонившись плечом к стене и аккуратно держа в руках испачканную уже в чём-то съедобном поварёшку. Он смотрит на то, как пакеты всех видов и типов медленно поглощают свободное место на полу в холле, и хмурится. — Еду сразу несите на кухню, — властно распоряжается он, явственно включая Хёнджина в это «несите», и Чанбин облегчённо вздыхает, потому что с Минхо бы сталось и картинно начать игнорировать. Но Минхо не игнорирует, наоборот — рассматривает с интересом, несколько напоказ, словно родитель, к которому гордый ребёнок впервые привёл знакомиться своего партнёра. Под его ироничным взглядом они копошатся в свёртках, разбирают их на две огромные кучи. Подхватив часть пакетов, Чанбин бесцеремонно навешивает их на руки Минхо взамен поварёшки, которую тут же облизывает. Нехуй. Он тут главный. Минхо пыжится, раздувается, словно филин — вот-вот лопнет, и, не дожидаясь катастрофы, Чанбин несёт на кухню остальные пакеты, поражаясь тихушнику Хёнджину, успевшему набрать столько всего, что не умещается в одни руки. На кухне пахнет чем-то острым, вкусно, раздражает слизистую так, что текут слюнки, шкворчит сковорода с томящейся в ней бататовой фунчозой, рядом гриль наготове, явно ждёт морепродуктов. Минхо — золото, думает Чанбин, ухмыляясь. — Да ёб твою свинячью жопу! — раздаётся из-за спины, и он тихо хихикает себе под нос: правильно рассчитал время. Делая вид, что ужасно, просто невыносимо занят, Чанбин продолжает раскладывать продукты, сваливает всё конфето- и чипсообразное в единую кучу на дальней тумбе, тянет руку, чтобы взять связку бананов — и, словно на вешалке, на ней оказываются разом все оставшиеся пакеты. Минхо рядом торжествующе ухмыляется. 2:2. Счёт равный. Чанбин аккуратно освобождает конечности и, посмеиваясь, притягивает Минхо в объятия. Посторонним, наблюдающим за их взаимоотношениями, часто кажется, что они терпеть друг друга не могут, что руки друг другу не пожмут, но это неправда. Да, они нечасто скиншипят, потому что начни два суровых начальника тискаться на работе — и у всех глаза на лоб полезут, но глобально ни Чанбин, ни Минхо не имеют ничего против друг друга. Многочисленные пьянки с ночёвками в обнимку тому пример. Хёнджин, как раз в этот момент крадущийся вдоль стеночки в свою комнату и изо всех сил пытающийся изображать из себя невидимку, явно до сего момента находился в числе этих самых посторонних. При виде них двоих в обнимку — рука Минхо на жопе Чанбина, и, блядь, нет, это ничего не значит, — у него выпадает из рук тысячный уже, кажется, пакет в этом доме. На лице Хёнджина сложное выражение: он и шокирован, и, кажется, расстроен, и всё ещё по инерции счастлив после долгой прогулки, и его глаза устремляются, разумеется, на ладонь Минхо. Чанбин недовольно дёргает жопой и высвобождается. — Ну вот нахуя? — спрашивает он, когда Хёнджин скрывается за дверью своей комнаты. — Пусть знает своё место, — пожимает плечами Минхо, и он настолько уверен в том, что делает, что это пугает. Чанбин вздыхает. Минхо неоднократно говорил ему, что он не в его вкусе — и Чанбин ему верит, — поэтому ревность здесь точно не при чём. Тогда что, врождённая вредность? Чувство собственничества? — Хочешь, чтобы он весь вечер сидел у себя и не высовывался? — предполагает он. — Хотелось бы, — Минхо кривится, — но документы… Блядь, откровенничать перед какой-то малолеткой-побирушкой — не думал, что упаду до такого. Чанбин осуждающе качает головой. — Ты заигрываешься, — мягко уведомляет он. Это не угроза и пока даже не предупреждение, просто напоминание другу, и Минхо отлично чувствует разницу, потому что только усмехается в ответ. — Что ж, раз ты так настаиваешь… — тянет тот, Чанбин уже жопой чует, что будет дальше. Минхо будет не Минхо, если не выкинет чего-нибудь неожиданного. Чанбин угадывает: тот открывает рот и орёт на весь дом: — Хёнджин! Тащи сюда свою тощую задницу, знакомиться будем! Хёнджин появляется спустя, наверное, целую минуту — и эту минуту Чанбин недовольно пялится на самодовольного Минхо, — несмело ступает на порог кухни, бросает нечитаемый взгляд на Чанбина и кланяется Минхо. — Здравствуйте, Ли-сонбэним, — говорит он. — Меня зовут Хван Хёнджин, позаботьтесь обо мне, пожалуйста. — Я и без тебя знаю, как тебя зовут, — усмехается Минхо. — А позаботиться о тебе есть кому и без меня. На этой философской ноте, видимо, считая, что сказал всё, что хотел — мозг Минхо останется загадкой для Чанбина навечно, — Минхо встаёт, достаёт осьминога и начинает его разделывать, всем своим видом показывая, что погружён в это занятие с головой. Поймав изумлённый взгляд Хёнджина, Чанбин еле заметно пожимает плечами: Минхо. Это просто Минхо. — Помочь надо? — интересуется он. — Ага, давай, сожги мне всё, включая воду, — кивает тот. — Это был Феликс! — возмущается Чанбин. — Я готовлю вполне прилично! — Ага, и подгорелые ттокпокки мне померещились, — отвечает Минхо и морщится каким-то своим мыслям. — А вот это вообще сто лет назад было! — защищается Чанбин. — Я передумал, сам готовь, уважь сонбэ. — Да, аджосси, — Минхо поворачивается и напоказ кланяется. — Ах ты сука, — восхищённо улыбается Чанбин, только-только вспомнивший про алкоголь и полезший за ним в пакет. — Три — два в твою. — Четыре — три, — поправляет Минхо и наконец обращает внимание на так и стоящего у прохода Хёнджина, — чего застыл? Садись уже, Чанбин не кусается. — Пять — три, — вздыхает Чанбин, отодвигает стул рядом с собой и кивает на него Хёнджину. — Садись, я сейчас. Он вынужденно оставляет их наедине, пока идёт в ванную, выкапывает в аптечке электронный градусник и возвращается обратно. И отсутствует максимум полминуты, но, кажется, этим двум даже такого микроскопического времени хватает за глаза: Минхо воинственно помешивает чапчхе, а Хёнджин сидит съёжившись, на самом краю стула. — Что я пропустил? — подозрительно интересуется Чанбин, замирая между ними и то и дело переводя взгляд с одного на другого. Хёнджин, разумеется, не реагирует, и, коротко вздохнув, Чанбин включает градусник и своей собственной рукой лезет к нему под рубашку и втыкает в подмышку. Приказывает: — Держи. Минхо? — Да, дорогой? — щебечет тот. Чанбин качает головой: фу. — Четыре — три, — говорит он. — Ты настолько хуёвый актер, что минус балл. Какого хуя, Минхо? — Может, я тренируюсь? — огрызается тот. — Хочешь стать домохозяйкой? Минхо кривится: — Я не готов об этом говорить на трезвую голову. Дай мне десять минут, я закончу и намешаю хайболов, как обещал. Градусник начинает пищать, Хёнджин хмурит брови, не понимая, откуда идёт звук, и Чанбин снова лезет к нему за пазуху сам. — Кажется, один трезвенник у нас сегодня всё-таки будет, соджу отменяется, — качает головой он. — Тридцать восемь и пять. Хёнджин-а, ты как себя чувствуешь вообще? Хёнджин мнётся с ответом, на его лице снова сложное выражение. Не выдержав тишины, снова с ложкой наготове, рядом встаёт Минхо. — Геморрой свербит? — предлагает вариант он. Хёнджин быстро мотает головой, глядит на Минхо огромными глазами. — Нет? Ну тогда нечего тянуть, рассказывай. — Жарко, — шепчет Хёнджин. Чанбин наконец-то обращает внимание, что тот запихался всего лишь в футболку и тонкие домашние штаны, даже носки не надел — и это при всей его предыдущей мерзлявости. — И голова болит. — Сейчас я заварю терафлю, погоди, — спохватывается Чанбин, выкапывает в остатках пакетов аптечный и принимается перебирать содержимое. — Ага, вот. Минхо, щёлкни чайник. — Минхо-хён, Чанбин-а, — поправляет тот. — Чанбин-сонбэнним, Минхо-хубэ, — поправляет его в ответ Чанбин. — Аджосси, — хмурится Минхо, явно чувствуя проигрыш. — Аджосси, — пожимает плечами Чанбин. Насрать, что у них разница в возрасте буквально в два месяца, это работает в обе стороны. — Четыре-четыре, — признаёт Минхо и отворачивается к чайнику. — Какой у вас обычно счёт к концу дня? — с любопытством спрашивает Хёнджин. Ух ты, думает Чанбин, осмелел. Вслух же отвечает: — До сорока к сорока как-то разок добрались, но тогда Минхо потащил меня в однодневный поход, и, по-хорошему, за день нужно считать время с пяти утра до двух часов ночи. — Слабак, — отзывается Минхо. — Псих, — пожимает плечами Чанбин. — Пять-четыре? — спрашивает Хёнджин, и они оба в голос смеются: — Нет! Слишком скучно! Щёлкает чайник, Чанбин передаёт Минхо стакан с порошком, тот заливает его кипятком и ставит перед Хенджином. — Не торопись, подожди, пока остынет, — напоминает Чанбин и сообщает: — Завтра в обед, кстати, у тебя запись к врачу, я заеду, заберу тебя. Заодно и с простудой разберёмся. — К врачу? — напрягается Хёнджин и одновременно с ним Минхо тянет: — Одни проблемы с этим… — Так, — перебивая его, Чанбин берёт со стола бутылку непригодившегося яблочного соджу, потому что уже не хочет ждать коктейлей, и с хрустом сворачивает с неё крышку (которая вообще-то не сворачивается, а снимается открывашкой, но ему насрать, он сильный), отпивает и с шумом ставит её обратно на стол. — Меня заебало. Минхо, какого хуя? Это уже не тянет на заботу о друге, тебя несёт. Отвернувшись, Минхо в тишине перемешивает морепродукты на гриле, снимает и укладывает их на отдельное блюдо, и выключает огонь. Всё это время Чанбин, опёршись кулаками о стол, ждёт с терпением, медленно переходящим в раздражение. — Минхо, — медленно повторяет он, и вот теперь это предупреждение. Тот вздыхает, разворачивается и поднимает голову. — Что ты хочешь от меня услышать? — спрашивает Минхо, глядя ему в глаза. — Что мне не нравится, что ты притащил к себе домой какую-то лишайную малолетку? Что ты притащил, — он указывает лопаткой на Хёнджина, — именно эту лишайную малолетку? Что ты играешь в благородство, а потом подставишься, а мне разбираться? Искать его, пытаться получить обратно твои деньги, или что он там сопрёт? — Хёнджин возмущённо сопит, но не перебивает. Молодец, думает Чанбин, есть чувство самосохранения, учитывая, что Минхо ещё не закончил: — Что твои дурацкие стремления поиграть в sugar daddy обойдутся тебе и твоей компании слишком дорого? Что ты разрушишь свою репутацию, свою жизнь и психику, и, главное, бесит ли меня, что ты, задрав хвост, радостно скачешь навстречу подобным приключениям? Да, блядь, меня бесит, — заканчивает Минхо и отворачивается обратно к грилю. Переставляет туда-сюда мисочки с закусками, то есть пытается делать всё, чтобы занять дрожащие руки. Чанбину с его ракурса как раз хорошо видно. — Ладно, я понял, — примирительно начинает он. — Я тебя бешу. При чем здесь Хёнджин? — От него одни проблемы, — не поворачиваясь, бросает Минхо. — Одни заботы. — О твоих кошках тоже одни заботы, — поднимает брови Чанбин. — Разве из-за этого ты станешь выкидывать их обратно на улицу? Минхо поворачивается и смотрит на него как на предателя. — Это же кошки! — возражает он. — А это человек, — интонацией ставит точку в споре Чанбин, и в кои-то веки Минхо сдаётся первым. Он машет рукой и отходит к шкафчику с алкоголем. — Пять-четыре, — шепчет из-за спины Хёнджин и — Чанбин скашивает взгляд — испуганно хлопает себя ладонью по губам. Не выдержав, Чанбин смеётся, сначала тихо, затем громче, и Минхо, упираясь лбом в шкафчик, тоже начинает заливисто ржать. — Ой, не могу, — разворачивается он и аккуратно, основанием большого пальца, утирает выступившие слёзы. — Биба и Боба, блядь, два долбоёба. Чанбин с Хенджином переглядываются, и Чанбин качает головой: — Три долбоёба, Минхо. Три. Они снова хихикают, то ли вместе, то ли друг над другом, и ещё несколько минут не могут успокоиться: только затихает один, как не выдерживает кто-то другой, запуская веселье на новый круг. — Фу, — обмахивается разделочной доской Минхо. — Нет, блядь, нельзя так ржать, я же так рожу внепланово… — А сонбэ может родить планово? — ехидно интересуется Хёнджин, и Минхо угрожающе тычет в него доской. — Да, блядь, дуриан, — отвечает он, и они снова хихикают, как полные придурки. От напряжённой атмосферы не остаётся ни следа. Конечно, Минхо всё ещё посматривает на Хёнджина, но, кажется, всё-таки расслабляется и перестает параноить, вместо того отдавая должное алкоголю. — Чанбин-а, — зовёт он в конце концов. — Что? — отзывается Чанбин, отставляя в сторону соджу. — Сделай ребёнку хоть чаю, что ли, или газировки дай, а то чего он сидит с аджосси безо всего, — хмыкает Минхо, — и одень его, а то смотреть холодно. Чанбин изображает лицом вопросительный смайлик «да-ты-ебанулся» — который Минхо просто-напросто обожает, но только потому, что не в состоянии скорчить такую рожу сам, а то присылал бы каждый раз свою фотку, как, например, происходит с «ну давай, расскажи мне», — но Минхо делает большие и угрожающие глаза и кивает на Хёнджина. Чанбин рефлекторно корчит «да-ты-ебанулся»-рожу ещё раз, но всё-таки послушно идёт к холодильнику за концентратом юдзу. Разводит горячей водой пару-тройку ложек и ставит стакан перед Хёнджином. Тот прячет глаза, и Минхо подозрительно усмехается. Несколько секунд Чанбин буравит его взглядом, но потом сдаётся, машет рукой и идёт уже за проверенной обмоткой для хёнджиноролла в виде одеяла с пледом, которые так и валяются в гостиной. — …и если он будет недоволен, я тебе шею сверну, — слышит он, подходя обратно к кухне, но осознаёт услышанное уже на самом пороге, когда Минхо, старательно уткнувшись в стаканы, делает вид, что пытается разлить вискарь поровну — что непростая задача без мерного стаканчика и с учётом имеющегося внутри льда, — и, таки осознав, сжимает челюсти и натягивает на себя маску всем-довольного-Чанбина. Хёнджин с этого ракурса сидит к нему спиной — а Чанбин шагает достаточно тихо, — и он вздрагивает под его пальцами, ощутив на себе внезапную тяжесть одеяла. И сразу же расслабляется, стоит Чанбину провести ладонями, полноценно укутывая его вместе со стулом. Даже не то чтобы задумываясь — нет, голова пуста от злости, — а, даже, скорее, наоборот, успокаиваясь, Чанбин ещё несколько раз поглаживает его по плечам поверх пледа, скорее обозначая прикосновения, чем надавливая. — Минхо, — окликает он, наконец собравшись, и его тон обманчиво добродушен. — Что? — поворачивает тот голову и удивлённо вскидывает брови, как только находит его взглядом вовсе не там, где ожидал. — Если это ещё раз повторится, — улыбается Чанбин — а опыт в бизнесе не пропьёшь, он умеет улыбаться так, что люди почему-то пытаются вспомнить, составили ли они завещание, — то я буду недоволен уже тобой. Кому ты тогда будешь сворачивать шею? Он наклоняет голову набок, и ему жутко хочется приставить палец к щеке, словно ребёнку, но его не оставляет подозрение, что в таком случае Минхо ему попросту вмажет и, наверное, будет прав. — Ты заебал критиковать, — продолжает он, не дождавшись ответа. — Должен ли я всё-таки напомнить тебе, как мы познакомились? — Да делай, блядь, что хочешь, — раздражённо бросает Минхо, со стуком ставит незакрытую бутылку на столешницу и скрещивает руки на груди. — Я просто пытаюсь предупредить тебя, потому что гораздо лучше тебя, богатенького сынка, знаю, как это дерьмо работает. — Или… — осенённый внезапным подозрением, Чанбин выпускает плечи Хёнджина и делает шаг к Минхо. — Или ты просто не всё мне рассказал? — Например? — Минхо с любопытством вскидывает брови. — Да хер знает, — Чанбин неопределённо вертит рукой. — Проституция, ты, снимающий юных мальчиков и попавший в патовую ситуацию: ни рассказать мне не можешь, ни позволить ему здесь находиться тоже, типа того. Он, конечно, по большей части шутит, но в каждой шутке есть только доля шутки. И, по крайней мере, это хотя бы работает: Минхо закрывает рот рукой и хрюкает от смеха. — Пиздец у тебя фантазия, — в конце концов хмыкает он, как только становится способен говорить членораздельно. — Нет, ничего, что ты бы не знал… Если, конечно, Инни не проебался с пересказом. — Да не думаю, — Чанбин качает головой. — Так мы договорились? — До первого промаха, — Минхо орлом, готовым вцепиться в печень, смотрит ему за плечо. — До первого промаха, — мрачно и капельку осипло соглашается с ним Хёнджин. Повисает неловкая тишина, которую разрывает мстительный Чанбин. — Ты закончил с бухлом? — спрашивает он и, получив кивок, предлагает: — Давайте в гостиную. В конце концов, я всё ещё хочу узнать, что у тебя случилось, сегодня, а не завтра на бегу перед работой. Минхо злобно кукожится и бросает угрожающий взгляд, но всё же подхватывает поднос и несёт его перед собой, как заправский официант. Продолжая мстить, Чанбин с размаху хлопает его по жопе и, злобно хихикая, под возмущённый вой убегает в другой конец квартиры.