Изгой

Минхо раскладывается на диване, как король — или как типичный кот, разве что не газообразный, то есть занимает своей тушкой всё доступное ему пространство, но не объём, — закидывает ноги на подлокотник и нагло смотрит на Чанбина — ну, попробуй, сгони!.. Обычно в таких ситуациях Чанбин просто садится сверху, наплевав на то, что может раздавить внутри Минхо что-нибудь важное, но здесь и сейчас он не один, поэтому он выставляет подогрев пола на средние двадцать три и устраивается на нём жопой. Ловит растерянный взгляд Хёнджина и хлопает по полу рядом с собой: вроде в одеяле с пледом замёрзнуть не должен. С другой стороны, когда Хёнджин устраивается бок о бок, ёрзает, Чанбин заново обнаруживает, что тот всё ещё босиком, и, вздыхая, тут же встаёт: ну не гонять же бедного болеющего ребенка туда-сюда ради такой мелочи. Хёнджин смотрит испуганно вслед: сам указал сесть и сам тут же вскочил, как будто осознал, что неприятно находиться рядом. Чанбин бросает на него ещё один взгляд и скрывается за дверью, мысленно молясь всем богам, чтобы внутренние коты Минхо опять не забесоёбили в его голове и не перехватили управление. Ему за глаза хватило предыдущего получаса, честное, блядь, чанбиновское. Он долго и мучительно ищет очередные тёплые носки, слишком торопясь, из-за чего всё идёт через жопу: заклинивает и не задвигается ящик комода, потом, когда Чанбин дёргает его слишком сильно, тот вылетает совсем и содержимое рассыпается, и, в довершение ко всему, он неудачно разворачивается и въёбывается плечом в стойку с рубашками. И нет бы, блядь, оставить всё на клининг, так нет, Со Чанбин ненавидит уборку, но ещё больше он ненавидит откровенный бардак — и поэтому он, нервничая с каждой секундой всё больше и больше, наводит порядок и в результате чуть было не забывает про носки в принципе. Потом вдруг думает: да какая разница, всё, что могло случиться, уже случилось, ещё две минуты погоды уже не сделают, и открывает ящик обратно. В результате он находит чей-то подарок — судя по значкам доллара и смайликам в тёмных очках, скорее всего, Ликса, тот падок на всякий говносвэг, — но, по крайней мере, это всё ещё теплые носки, хотя Чанбину и неуютно предлагать такую вульгарность. Однако извиняться и говорить «это не моё, это моего друга, но ты всё равно возьми это говно» ещё более отвратительно, поэтому он заранее делает морду кирпичом и тащится обратно. Удивительно, но в гостиной царит мир и покой. Телевизор уже включён, и Минхо лениво листает предложку нетфликса, Хёнджин с любопытством смотрит на экран, греет ладони о чашку и комментирует в духе: «О, я смотрел первый сезон», или «А вот это видел полностью, фу, ужасно». Охуеть. Чанбин искренне надеялся, что они не посрутся — точнее, что Минхо не запугает его ещё раз, — но мирных дружеских посиделок он точно не ожидал. Он прислоняется плечом к арочному проёму и замирает, старается казаться незаметным — наблюдает. Интересно же. — «Поезд в Пусан»? — предлагает Минхо, и Хёнджин напоказ вздрагивает. — Нет! — протестует он. — Только не ужастики! — «Вирус»? — Да почему?! Тем более я видел, он вышел ещё до пандемии! Минхо протяжно вздыхает, отталкивается ногой от подлокотника и свешивается вниз головой с дивана. И продолжает в таком виде смотреть на экран, будто всё нормально и так и должно быть. Впрочем, это же Минхо, возможно, на той планете, откуда он прилетел, и правда всё так и должно быть. — Ну хотя бы «In the flesh»… — грустно тянет он. Хёнджин с силой качает головой: — Да я по названию слышу, что это тоже зомбятина! — сопротивляется он. — Я не хочу ужастики, я боюсь ужастиков! Удивительно, но сейчас, когда рядом нет Чанбина, Хёнджин кажется куда более расслабленным, открытым и оживлённым, и вот теперь он вовсе не выглядит боящимся Минхо. Пожалуй, Чанбин даже немного ревнует, этак по-детски: это мой друг, не дружи с ним и всё такое. Но это чувство мимолётно и рассыпчато, словно Ликсово любимое австралийское песочное печенье, особенно когда Хёнджин замечает краем глаза его неосторожное движение, поворачивается и радостно щурится. — Ну хотя бы «Обитель зла», — умоляет Минхо, не дожидается ответа и обиженно кидает в Хёнджина пульт, который приземляется тому на колени. Усмехаясь, Чанбин кидает туда же носки — Минхо провожает их непонятным взглядом, — забирает со столика недопитую бутылку яблочного соджу и приземляется где-то между ними. Голова Минхо оказывается лежащей на его плече, как на подставке, но, видимо, тараканов в его голове это не устраивает, и тот садится нормально и отползает на дальний край дивана. — Ну что? — Чанбин поворачивается к нему. — Мы дождёмся сегодня пьяной исповеди? — Сначала напои, — тянет Минхо и задумывается. — Нет, не надо поить, мне ещё домой ехать. — И почему это проблема? — недоумевает Чанбин. — Оставайся, твоя спальня никуда не делась. — Не могу, — мотает головой направо-налево Минхо, до упора, и Чанбину кажется, что та вот-вот хрустнет и отвалится. — У меня дома кое-кто есть, это невежливо. Чанбин изумлён. Нет, хуже: Чанбин поражен до глубины всей своей души, потому что мир должен ебануться, чтобы Минхо привёл к себе домой кого-нибудь, кто не Чанбин, Чонин, Ликс или Хан Джисон. Но они четверо — совершенно другая история. — Кто? — вопрошает Чанбин и воздевает руки. — Кто сумел? Познакомь меня с этим великим человеком! Немедля! — Феликс, — морщится Минхо, и Чанбин немедленно сдувается. — У него там трубы какие-то вчера прорвало, в квартире болото, вот и попросился на пару ночей. — Я-то думал… — разочарованно тянет Чанбин. Отхлёбывает из грусти соджу — и оказывается, что пора идти за новой бутылкой, эта уже пуста. До бутылок он не доходит, замирает у столика в углу с хайболами, берёт тёмно-синий — опять унитаз покрасится, у Минхо что, бзик на радужные изнутри унитазы?! — и, подумав, устраивается чуть в стороне, так, чтобы не создавать иллюзию, что Хёнджин, пусть даже если он сидит и молча надевает носки, здесь лишний. — Так тебе тоже кажется, что это херня, — непонятно радуется Минхо. — Ты послушай сначала! — Ну давай, — Чанбин выжидательно ёрзает, устраивается поудобнее. Девяносто девять процентов его внимания приковано к Минхо, и только один маленький процентик поглощён торчащими из-под одеяла ступнями Хёнджина в тех самых носках. Тонкие, изящные, с выступающей косточкой у основания большого пальца, словно у девушек, которые все время существования в вертикальном положении проводят на каблуках. Чанбин непроизвольно любуется, и той микроскопической частью себя, что не тянет даже на десятую процента, думает про ортопеда. Ну, так, чисто на всякий случай. Подсознание голосом Минхо добавляет: «Кастрировать не забудь», и Чанбин ошеломлённо моргает в такт своим мыслям. Затем моргает ещё раз — хуйня какая, придёт же такое в голову — и возвращается обратно в реальный мир. Минхо всё ещё молчит, и на лице его странно-внимательное выражение, как у кота, который настойчиво смотрит в пустой угол, где совершенно точно никого нет. — Минхо! — окликает Чанбин. Ноль реакции. — Может, он заснул? — еле слышно предполагает Хёнджин, и, переглянувшись, они тихо хихикают. Минхо отвисает спустя несколько секунд и, как раз, когда Чанбин, заскучав, делает глоток, спрашивает: — Как ты относишься к инцесту? Чанбин резко и непроизвольно вдыхает, втягивает в себя воздух вперемешку с алкоголем, давится и начинает судорожно кашлять, прижав руку к груди, и думает, что этот вопрос — последнее, что он услышит перед смертью. К счастью, он ошибается. Перегнувшись через диван, Минхо со всей дури хлопает его по спине раскрытой ладонью. От неожиданности — и силы удара — Чанбин сгибается пополам и мучительно выкашливает остатки виски, после чего долго, болезненно дышит, втягивая воздух через рот. Перед глазами появляется что-то чёрное, и, когда Чанбин промаргивается от выступивших слёз, оказывается, что Хёнджин сидит перед ним на коленях и протягивает двумя руками всё ту же кружку с надписью про тёмную сторону и чем-то коричневым внутри. — Вот, — предлагает он. — Запей. Это женьшеневый чай, тёплый, я разбавил. Глоток за глотком Чанбин смывает горящее послевкусие в горле, пока, наконец, ему не кажется, что он способен нормально дышать. Кружка в его руках пустеет, и он протягивает её Хёнджину, благодарит одними губами и улыбается. — Сделать ещё? — спрашивает тот и уходит в сторону кухни, когда Чанбин кивает. До самого его возвращения они молчат: Минхо привычно, а Чанбин бережёт обожжённую спиртом дыхалку. И только когда Хёнджин, вернувшись обратно, присаживается вплотную к Чанбину, прижимается к его колену своим, Чанбина срывает. — Ты же, блядь, единственный ребенок, — выдыхает он. — А если ты мою сестру имеешь в виду… — Успокойся, — ледяным тоном перебивает его Минхо. — Я говорил не об этом. Чанбин дышит на счёт. — И о чём же? — уже гораздо спокойнее интересуется он, когда кончается «и-и-и во-о-о-осемь». — Представь, что мы с тобой потрахались, — пожимает плечами Минхо. — Тебе повезло, что прямо сейчас я не пил снова, — охуевающе указывает на него кружкой Чанбин и морщится, мотает головой, отгоняя представшие картины: — Фу. Отвратительно. Минхо, ну нахуя? — Надо, — кивает Минхо. — Хорошо, не мы с тобой. Ты и Джисон. Чанбина передёргивает. — Давай ближе к делу, — жалобно просит он. — Хочешь ближе? — Минхо безумно смеётся, неожиданно напоминая Чанбину своим выражением лица Джокера, того самого, классического, и всё кажется, что он вот-вот прищурится и предложит показать фокус с исчезновением карандаша. — Я трахнул Ликси. Пару секунд Чанбин переваривает новости — включая ту, что у Минхо, оказывается, в принципе есть личная жизнь, — затем всё-таки спрашивает: — Зачем? — Не знаю, — вздыхает тот. — Напился? Почему-то это звучит как вопрос, и Чанбин высказывает законное недоверие: — Ты когда последний раз нажирался вообще, алкоголик недоделаный? — В… А, на первом курсе, — припоминает и подсчитывает Минхо, и Чанбин разводит руками, констатируя очевидное. — Не прокатило, — сообщает он. — Пробуй ещё. — Тогда… Мне просто хотелось трахаться? — Я просыпался в одной постели с твоим стояком, и мы не трахались, — отметает Чанбин и этот вариант. Заинтересованно спрашивает: — Дальше? — Да не знаю я! — вдруг взрывается Минхо, впервые за долгое время на памяти Чанбина реагируя как нормальный человек. — Не знаю! Я вообще ни хрена не понимаю! — Как это вообще произошло? — пытается вытащить из него хоть какие-то подробности Чанбин. — Ты — и Ликси? Минхо сразу ёршится, выпускает иголки: — Считаешь, я ему не подхожу? — ядовито спрашивает он. — Конечно, наше солнышко Ликси заслуживает кого-то получше, чем старого злобного цундэрэ, и, блядь, не кривись, а то я не знаю, кем меня в компании считают! — Стоп-стоп-стоп, — машет на него Чанбин и действительно пытается не кривиться, потому что его бесит это слово. — Я такого не говорил и даже не думал! Я просто спросил, что случилось, почему именно сейчас, мы же все дружили не один год! Минхо молчит, в его глазах — растерянность. Они оба успевают забыть, что здесь не одни, хотя Хёнджин совсем рядом и внимательно слушает. Поэтому, когда он подаёт голос, они оба вздрагивают и поворачиваются в его сторону. — Сонбэним, — начинает тот. — Минхо-сси, пожалуйста, ответьте себе на один вопрос: зачем вы сюда пришли? Что вы хотели услышать? — Это два вопроса, — медленно указывает Минхо, но в остальном молчит, не ругается, не спорит, а пытается сформулировать ответ. Хёнджин ждёт, приобнимая себя за колени и положив на них подбородок. Словно впервые видя, Чанбин рассматривает его лицо, пытается разглядеть за красотой интеллект, потому что вопрос, которым тот ошарашивает Минхо, далеко не из простых. До такого нужно не просто додуматься, на это нужны годы, опыт и мудрость прожитых лет как квинтэссенция этих двух факторов. Но Хёнджин ещё совсем юн, и — Чанбин понимает — вместо этого он берёт опытом, которого для его невинных двадцати накопилось многовато. Опытом — и умением думать, делать выводы из полученной вразнобой информации, собирать её воедино, анализировать и структурировать. И сложно заподозрить такой ум у мальчишки, по уши завернувшегося в одеяло и из-под ресниц рассматривающего Чанбина в ответ. — Я пришел сюда за одобрением, — наконец определяется Минхо. Тянется к стакану, пьёт залпом и смотрит куда-то в пустоту. Чанбин переглядывается с Хёнджином уже явно, не скрываясь. Хёнджин дёргает подбородком, что Чанбин трактует как «додавливай». — Одобрения чему именно? — спрашивает он. — Ты же знаешь, что, что бы ты сейчас ни сказал, я пойму и поддержу? Минхо поднимает голову. — Я убил его, и сейчас меня дома дожидается труп, который ещё нужно будет расчленять и прятать, именно поэтому я не хочу много пить, — говорит он. Хёнджин придушенно ахает и закрывает рот рукой, придвигается ближе к Чанбину и хватает его за колено сквозь одеяло. Какую-то ужасную, очень длительную миллисекунду Чанбин всматривается в лицо Минхо, затем качает головой: — Некрофилия, Минхо? Ай-ай-ай, нарушаешь законы. Минхо привычно закатывает глаза, до белков, и по нему видно, как он наслаждается удачной шуткой. Одновременно с этим Чанбин ощущает, как длинные пальцы ещё сильнее впиваются ему в ногу, и отцепляет их. — Минхо шутит, — поясняет он Хёнджину — доверчивой душе. Улица так повлияла, что ли?.. Хёнджин испуганно отдёргивает ладонь, втягивает руку обратно в одеяльный кокон и прижимает к груди. Шепчет на грани слышимости: «Извини, хён». Чанбин кивает, мол, ничего, нормально, а сам почти злится на то, что с Минхо тот вообще-то разговаривает нормально, не заикаясь, не переходя на перепуганный шепот и уж тем более не сверкая глазищами. — Шучу, — снисходительно подтверждает слишком внимательно наблюдающий за ними Минхо и ненадолго встаёт за новым стаканом. — Но ты всё равно бойся, может быть, я начну с тебя. Удивительно, но, вместо того, чтобы продолжить трястись, Хёнджин расслабляется и хихикает, и Чанбин чувствует, что уголки его собственных губ тоже начинают ползти в разные стороны. — Окей, ладно, — собирается он. — Минхо, даже если ты сейчас скажешь, что Феликс твой потерянный в детстве брат, но тебе всё равно ничего не жмёт и ты продолжишь с ним трахаться, мне будет нормально, веришь? Пока вас обоих всё устраивает. Только что присевший обратно Минхо прыскает, откидывает голову на спинку дивана и от всей своей котячьей души смеётся. — Я тебя зачем про инцест спрашивал? — комментирует он. — За этим, что ли? — Ну мало ли, — Чанбин напоказ разводит руками. — Так что? — Откуда мне знать, устраивает ли его? — вскидывает брови Минхо и внимательно смотрит на Чанбина, и, кажется, на самом деле это именно тот вопрос, из-за которого он сюда и приехал. Почему нельзя спросить у самого Феликса, Чанбин даже не пытается понять. — Ликс всё ещё ждёт тебя дома? — уточняет он. Минхо кивает. — Ну и вот. — Что «ну и вот»? — Минхо раздражённо всплёскивает руками. — Ему больше деться некуда! — У меня есть свободная гостевая спальня, — подсказывает Чанбин. — А ещё у тебя есть этот… — Минхо машет на Хёнджина, в кои-то веки не договаривает и задумывается: — Хёнджин. — И это вряд ли помешало бы Ликсу, если бы он захотел уехать. А ещё есть Джисон, есть Чонин, но почему-то он упрямо остаётся у тебя. Минхо всё равно не выглядит обнадёженным. — У меня хорошая квартира, и я умею готовить, — заявляет он. — Ну да, по сравнению с Ликсом-то, действительно, аргумент… — Чанбин смеётся и поясняет ничего не понимающему Хёнджину: — Ликс прекрасно делает брауни, но это единственное блюдо в его списке. Как-то раз он заигрался и забыл кастрюлю с водой на плите, когда готовил рамён; вода выкипела, и, когда он всё-таки вспомнил, оказалось, что у кастрюли отвалилось дно. — А я о чём, — злится Минхо. — Ему у меня удобно. — Конечно, удобно, — вздыхает Чанбин и ласково, как на слабоумного, смотрит на него: — Когда ты квартиру обставлял, то с кем все детали обсуждал? Кто тебе дизайнера нашёл? Кто с тобой мебель выбирать ездил? Хёнджин тихо-тихо, на грани слышимости, смеётся над выражением лица Минхо, и Чанбин поворачивается к нему: — Ты ещё всей картины не видел. Только представь, что его собственный секретарь звонит и просит прийти Ликса, когда Минхо является на работу в плохом настроении и пытается откручивать людям головы. — Что? Зачем? — поражается этот самый Минхо, и теперь даже Хёнджин смотрит на него как на слабоумного. — Чтобы успокоить тебя, естественно, — хмыкает Чанбин и снова, адресно Хёнджину, рассказывает: — А как они обедать ходят — это надо видеть. Весь стол на шестерых вдвоём занимают… — У нас много еды! — защищается Минхо. — …и, если кто-то подходит слишком близко, его тут же пытаются загрызть. — Мы обсуждаем рабочие темы! Это вопрос конфиденциальности и безопасности лейбла! — Так вот, даже меня не подпускают. Кажется, я недостаточно избранный, чтобы знать, что там с безопасностью моей собственной компании, — усмехается Чанбин. — По-моему, всё очевидно, — соглашается Хёнджин. — Цундэрэ, да? Чанбин хихикает, согласно кивает, и они, не сговариваясь, стукаются кулаками, подчёркивая этим жестом царящее между ними взаимопонимание. — Один-ноль, Минхо, — указывает он. — Проигрываешь. — Когда я буду ужинать запечённой в духовке хёнджинятиной по-корейски, мне будет плевать на счёт, — угрожающе щерится тот, и Хёнджин испуганно выставляет руки из-под одеяла. — Я молчу, — поспешно исправляется он. — Один-один, — кивает Минхо с таким видом, будто делает одолжение. — В общем, даю вам своё благословение, дети мои, — подводит итоги Чанбин. — Женитесь и заводите ещё больше кошек. Передай Ликсу, что он молодец и что я в него верил. — Сам и передашь, — пытается вредничать Минхо, но на его губах расползается слишком довольная улыбка, и Чанбин с некоторым удивлением понимает, что Минхо на самом деле важно его мнение. Может быть, не настолько, чтобы прекратить то, что происходит между ним и Ликсом, но определённо настолько, чтобы прислушаться. — Когда это? — недоумевает он. — В воскресенье, — напоминает Минхо. — У Джисона. Приедешь? — Посмотрим, если не будет работы, — полуобещает Чанбин и вспоминает: — Кстати о работе. Что там с тем сасэном? Хёнджин рядом ощутимо напрягается. — Да он полез в общагу, и его задержали. Мальчишки, конечно, в панике, он там все вещи раскидал и обдрочил. Но всё, можно расслабиться, — обещает Минхо, и его внимательный взгляд на секунду задерживается на лице Хёнджина. Секунду спустя он встаёт и выходит в коридор; возвращается — и в руках его стопка бумаг, которая тут же оказывается перед ним на полу. — Заполняй. Хёнджин подбирает листы, ловит прилетевшую следом ручку и внимательно вчитывается. На второй минуте заскучавший Минхо всё-таки включает какой-то ужастик, Чанбин пересаживается обратно спиной к дивану, и следующие примерно полчаса, изредка подсказывая Хёнджину, как правильно заполнить то ли иное поле, они смотрят, как зомби захватывают Америку. В конце концов, закончив, Хёнджин смотрит с ними, то и дело кривится и дёргается от скримеров, но ничего, в целом реагирует нормально. На лице Минхо в такие моменты явственно видно, что он сравнивает его поведение с паникой Ликса, который обычно пищит при малейшей угрозе, прячется у кого-то под мышкой и отказывается смотреть на экран, пока там в принципе есть шанс появления чего-то страшного. Минхо, где-то в глубине души склонному к рыцарству, такое, видимо, нравится больше. Чанбин же… Чанбину нравится, что уставший Хёнджин клюет носом, несмотря на то, что происходит в фильме; что его голова клонится всё сильнее набок, к плечу Чанбина, пока не остаётся там совсем. Чанбину нравится, что Минхо не комментирует это ни словом, ни действием — просто продолжает смотреть в телевизор, игнорируя и то, как Чанбин аккуратно будит Хёнджина, и то, как, придерживая за плечи, он провожает того в комнату. Хёнджин укладывается на кровать, подтягивает ближе к себе подушку, обнимает её и в полусне счастливо улыбается Чанбину. Заботливо подоткнув одеяло, Чанбин касается его лба ладонью — температуры нет совсем, или она небольшая, — и напоминает себе зайти проверить на всякий случай ещё разок через пару-тройку часов, когда закончится действие лекарства. — Мне же это не снится? — тихо спрашивает Хёнджин. До сих пор не верит, что ли, удивляется Чанбин. Кажется таким лёгким просто взять, передвинуть пальцы чуть дальше и зарыться пятернёй в его волосы, прочесать, расправить взъерошенные пряди, но Чанбин усилием воли сдерживает это непонятно откуда взявшееся желание. Вместо этого он просто убирает руку и кивает: — Даже если это сон, завтра ты всё равно проснёшься здесь же. — Ты завтра на работу? Во сколько вернёшься? — спохватившись, уточняет и искренне ждёт ответа Хёнджин. — Заеду в обед, свожу тебя к врачу, — напоминает Чанбин. — А потом до поздней ночи буду в офисе. Я оставлю тебе свой номер и номер Минхо, если появятся какие-то вопросы или что-то случится — пиши или звони, ладно? Он находит на столе какой-то клочок бумаги, с одной стороны исчёрканный какими-то непонятными рисунками в виде незаконченных силуэтов, переворачивает и на чистой стороне по памяти записывает номера. Показывает Хёнджину листок и кладёт обратно на стол. — Спасибо, — шепчет тот. Кажется, это становится уже традицией, и не сказать, что Чанбину это нравится. — Спи, — не зная, что ответить — он никогда не знает, как отвечать на такие вещи, — бросает он и выходит за дверь. И если, возвращаясь в гостиную и усаживаясь перед телевизором, Чанбин неожиданно для самого себя широко улыбается, Минхо это тоже никак не комментирует.