Изгой

Чанбин вздыхает и ловит нарочито нейтральный взгляд Ким Сынмина. — Оставьте нас на десять минут, — приказывает он, и тот послушно выходит за дверь. Чанбин разворачивается к Хёнджину, которого уже в буквальном смысле слова колотит от ужаса, словно перед ним не человек, у которого он без проблем жил последние дни, а лысый клоун с красным шариком. — Хёнджин-а? Хёнджин его как будто бы даже не слышит. Страх из его глаз так никуда и не пропадает, и взгляд его расфокусирован, лицо бледное, как у трупа, и в слезах, он хрипит, хватая ртом воздух, и правой рукой он сжимает сам себя за горло, словно ему нечем дышать, но в реальности сам же себе и перекрывает дыхание: Чанбин видит, как белеют от напряжения костяшки длинных пальцев. Что такое паническая атака у стажёров, он знает прекрасно, потому что когда-то, давным-давно, когда Чанбин начинал выступать сам, он тоже проходил через подобное. Так что он ещё помнит, как с этим бороться. И даже частенько успокаивает нынешних детишек, которые, случается, мешками сползают вдоль стен при виде него, грозного директор-нима. Ютуб не смотрят, что ли, не знают, что для своих Чанбин душка и котик? Хёнджин всё ещё стоит и никуда не сползает, однако, судя по его всё ещё сжимающейся на собственном горле руке, ждать остаётся недолго. Вряд ли он протянет дольше, но, впрочем, Чанбин не собирается засекать время. Не думая в кои-то веки о том, насколько это уместно и подобает, и так далее, и тому подобное, Чанбин делает то единственное, что помогало ему самому в подобной же ситуации когда-то очень давно: подходит ближе и притягивает Хёнджина в объятия. Ловит его руку за запястье, скользит выше и медленно, по пальцу, отцепляет от горла, на котором тут остаются медленно наливающиеся краснотой отпечатки. — Ну же… — начинает он и запинается: как его назвать? Но тут же находит нужное слово: — Эги, не бойся, всё хорошо. Я рядом, слышишь? Ладонь Хёнджина безвольно подрагивает в его руке, и Чанбин закидывает её себе на плечо, чтобы не мешалась, и наконец обнимает со всей дури, чтобы отвлечь. Любой человек отвлечётся, когда у него трещат ребра, рассуждает он мысленно, и оказывается прав. С хрипом выплёвывая весь оставшийся в лёгких воздух, Хёнджин тут же вдыхает вновь, стоит Чанбину чуть ослабить хватку, и шипит. — Эги, — продолжает уговаривать его Чанбин, — просто дыши, хорошо? Ты в безопасности, я с тобой, я прямо тут, я никуда не денусь. Он говорит в точности то, что хотел бы услышать сам в определённые периоды собственной жизни. Плевать, что у них с Хёнджином разный опыт, разные характеры, но у всех бывают моменты, когда хочется оказаться слабым в объятиях сильного, и чтобы этот кто-то решил все проблемы за тебя — и у Чанбина такие моменты тоже бывали. Однако Чанбин переживал их один, без чьей-либо помощи, вынужденный выгрызать свой кусок жизни самостоятельно, зато теперь он в состоянии стать для кого-то этим сильным, который поможет, спасёт и защитит. И пусть идут нахуй те, кто говорит, что если в детстве не было велосипеда и его купить во взрослом возрасте, то в детстве у тебя всё равно не будет велосипеда — потому что Чанбин не компенсирует. Он не проецирует на Хёнджина себя в том возрасте, недолюбленного и одинокого, однако всё равно не может не сравнивать его что с собой, что с той сотней мальчишек, что в этот раз находится под его покровительством во время подготовки к очередному отбору, потому что — а с чем и кем ему ещё сравнивать-то, если не с ними и с собой? Поэтому пусть все идут с такими предположениями нахуй. Хёнджин выше него, но он горбится и утыкается ему в плечо, коротко и быстро дышит, и это правильно — таким образом нивелируется перенасыщение крови кислородом, вспоминает Чанбин, и гладит бедного мальчишку по всё ещё дрожащей спине. — Ну же, эги, — зовёт он снова. — Ты меня слышишь? Спина — тонкая, хрупкая, все позвонки и ребра наружу — под его ладонью вздрагивает снова. Подбородок, упирающийся куда-то в ключицу, согласно дёргается, но сам Хёнджин по-прежнему молчит. Хотя это уже прогресс, поэтому Чанбин продолжает его уговаривать: — Хорошо, раз слышишь, умница, эги, сосредоточься на моём голосе. Слушай внимательно: я знаю, что ты был моим трейни, с самого начала знал, понимаешь? Хёнджин коротко вздрагивает ему в плечо и чуть поворачивает голову. Слова явно даются ему сейчас непросто, но он всё равно мычит куда-то в шею Чанбину: — Тогда почему? — «Почему» что? — спрашивает Чанбин. — Почему я всё ещё здесь, — шепчет Хёнджин и, кажется, немного оживает. По крайней мере, Чанбину больше не кажется, что в его руках свежий труп — сейчас хотя бы это труп окоченевший, то есть стоять он может и сам. Это, правда, абсолютно не значит, что Чанбин собирается его отпускать. — А почему нет? — зеркалит вопрос он. Удобный способ, когда не знаешь, что ответить. — Я неудачник, — бормочет Хёнджин. — Изгой. Я отвратителен. Ни на что не годен, даже не способен обеспечить себя. — Эги, — не задумываясь, Чанбин гладит его по голове — действительно, как ребёнка, — тебе просто не повезло. Так сложились обстоятельства. Но теперь всё кончилось, я обещаю. Хёнджин длинно вздыхает и пытается отстраниться. Это значит, что уговоры Чанбина работают — он вроде бы перестаёт дрожать, хотя, конечно, им обоим очевидно, что на этом разговор не закончен. — Прости, хён, — он отводит глаза. — За то, что не сказал раньше, за то, что продолжил молчать, за то, что сорвался сейчас. Бедный ребёнок, думает Чанбин. — Всё нормально, эги, — он в последний раз проводит ладонями по его плечам и отступает на шаг назад. — Готов к осмотру? Хёнджин на миг качается следом, будто не желает разрывать контакт, но тут же принимает независимый вид. — Да, — кивает он. — Только… Мне бы умыться. Чанбин критично смотрит на него. Ну да, глаза покрасневшие, лицо опухшее; Хван Хёнджин явно из тех людей, которых слёзы только уродуют. Однако даже в таком виде — точнее, тем более в таком виде — он вызывает желание позаботиться о нём, обнять и утешить. — Пойдём, — зовёт он, — заодно покажу тебе, где здесь туалет. — Хён, — неожиданно Хёнджин начинает хихикать, — я тут был раз двадцать минимум, я помню, где здесь туалет! Я просто разрешения спрашивал! — Разрешаю, — закатывая глаза, бормочет Чанбин и машет рукой, отпуская его. Всё ещё хихикая, Хёнджин исчезает за дверью, а Чанбин выходит следом в поисках Ким Сынмина. Он наугад стучит в соседнюю дверь, дёргает её на себя и абсолютно не ожидает увидеть открывшуюся ему картину. Ким Сынмина, довольно стонущего, запрокинувшего голову, прижимает к столу хорошо известный ему человек, последний, которого Чанбин ожидал бы здесь увидеть в подобной ситуации. — Бан Кристофер Чан! — грохочет он на весь кабинет. Чан испуганно отскакивает от Сынмина на пару шагов, затем смотрит на дверь и начинает ржать. Приближается к перепуганному Сынмину и притягивает его обратно. — Бин-а, — говорит он, — не пугай людей. — Что я говорил про секс на рабочем месте? — спрашивает Чанбин и под Чаново уверенное «Ничего!» вспоминает, что вообще-то говорил это Джисону. — Блядь, ладно, теперь говорю. Никакой ебли в рабочее время на рабочем месте! Чан, как будто у тебя квартиры нет! — Есть, — пожимает плечами Чан, — но квартира будет только к ночи, потому что у меня работы по уши, причём твоими стараниями, а Минни тут есть здесь и сейчас. Тоже, кстати, твоими стараниями. Чанбин в который раз зарекается работать с друзьями. Или, в данном случае наоборот, дружить с коллегами, потому что Чан одновременно восхитителен в своей бесконечной работоспособности и невыносим в способах устройства своего быта. Одни только пустые кружки на столе жюри чего стоят, к концу прослушивания их там копится обычно штук сорок за несколько дней, и все — из-под кофе, и все — Чана. А теперь ещё и это. — Верни мне своего врача, — приказывает он, — у него там клиент скучает. — А что мне за это будет? — лениво играет бровями Чан и только сильнее обнимает смущённого и крайне молчаливого Сынмина за талию. — Пизды не дам, — бормочет Чанбин себе под нос. — Какого блядь хера, Чан, я здесь начальник или кто? Вздыхая для проформы, Чан расцепляет руки и отходит в сторону — видимо, для гарантии. Для той же гарантии, бросив угрожающий взгляд на Чана напоследок, Чанбин за рукав вытаскивает Сынмина из кабинета. Чужого кабинета, к слову, принадлежащего даже не Сынмину и уж тем более не главе жюри и ведущему музыканту проекта отбора новых звёзд, на что Чанбин отдельно указывает — пальцем — и нецензурно комментирует. — Я уйду работать в комнату отдыха персонала, — в конце концов заканчивает он монолог цензурной частью, — потом подойдёте с отчётом по состоянию. — Будет исполнено, сонбэним, — Сынмин кланяется и уходит, а Чанбин морщится ему вслед. Перебор, наверное, запугал парня — но не сказать, чтобы не за дело, эти двое уже немного охренели. Мысленно пообещав себе натравить на них Минхо, Чанбин закрывает за собой дверь комнаты отдыха, устраивается на диване поудобнее, вставляется в наушники и на следующие часа два — а то и куда больше, — пропадает из этой реальности. Обратно его возвращает невежливый тычок пальцем в колено. Чанбин поднимает глаза, уже готовый рявкнуть, но это оказывается Хёнджин. Скорее довольный, чем нет, и это внушает определённый оптимизм. За спиной Хёнджина стоит Сынмин, который, только дождавшись, когда Чанбин снимет наушники, сразу же начинает докладывать: — Хван Хёнджин, рост… Вес… Заметив, как тут же начинает морщиться Хёнджин, Чанбин машет рукой, привлекая внимание Сынмина. — Ты все результаты перечислять будешь? — тот несмело кивает. Чанбин вздыхает: — Давай то, что отличается от нормы. Сынмин морщится, сразу выдавая тем самым в себе душнилу и зануду, но у Чанбина откровенно не хватает времени на всю эту белиберду. Ему ещё работать нужно. Много. Дохуя. — Итак, по списку… — смиряется Сынмин. — Авитаминоз и недоедание, из-за чего вытекает множество проблем с кожей, ногтями и волосами. Гастрит, лёгкая простуда — уже почти прошедшая, если судить по анализам, вряд ли это что-то более серьёзное. Вши. Чанбин хмурится, хоть он и не слишком удивлён, и Хёнджин стыдливо опускает голову. — Простите, — шепчет он. — Я обработаю сейчас, — обещает Сынмин, — после этого через день два раза ко мне на приём повторно. Мыть голову в это время можно и нужно. Так, что я ещё забыл? Кошмары, панические атаки… Кажется, всё. В любом случае, вот результаты осмотра, анализов, список рекомендаций и рецепты на лекарства, — он протягивает их именно Чанбину, а не Хёнджину. — Ещё вопросы или я иду обрабатывать волосы? — Второе, — выбирает Чанбин и идёт работать недоработанное, снова погружаясь в игнорирование окружающего мира с головой ровно до тех пор, пока Хёнджин снова не трогает аккуратно его за колено. — Всё, готов? — поворачивается он. Хёнджин кивает. С ещё влажными волосами и полотенцем на плечах он выглядит младше своих лет, тонкий, худой — Чанбин знает, что сложно откормить человека всего за несколько дней, но в такие моменты понимает мамаш, которые ежедневно взвешивают младенцев, контролируя скорость увеличения веса. Он подбирает выданные Сынмином бумаги, убирает их и ноутбук в сумку — потом подробно посмотрит, в машине или вечером, но не на работе, потому что кажется нечестным видеть анализы Хёнджина без присутствия самого Хёнджина, — и поднимается. Оценивающе смотрит на Хёнджина, на его тонкий свитер и куртку без капюшона, и сомневается в своих дальнейших действиях. Проблема заключается в том, что до парковки пилить минут пять — добро пожаловать в центр города, — а волосы Хёнджина по-прежнему мокрые. И это не здание компании, где можно найти фен на каждом шагу, а клиника, где такие вещи просто-напросто не предусмотрены проектом. Вопрос Чанбин решает просто и по-чанбиновски неизобретательно, потому что время начинает самую капельку поджимать: достаёт телефон и звонит Чану. Тот долго не берёт трубку, но Чанбин из них двоих куда упрямее и терпеливее. — Прекратите трахаться на рабочем месте, — говорит он, как только трубку всё-таки снимают. — Ты ради этого звонил? — возмущённо вскрикивает Чан. — Не-а, я придумал вам наказание. Фен мне найдите. Хёнджин, только сейчас поняв причину заминки, делает большие глаза, одними губами шепчет: «Мне и так нормально», но Чанбин отрицательно качает головой. — Фен? — удивляется Чан. — Угу. До парковки идти дохрена, а Хёнджин вчера с температурой валялся, не хватало ему только снова свалиться. — А, ты не себе просишь, я уже успел задуматься, чем ты тут таким был занят, — смеётся Чан. — Ладно, ждите, сейчас принесу. Он не говорит, откуда у него фен, а Чанбин не спрашивает, — но в самом деле приносит его через несколько минут, так что, вероятно, тот принадлежит Сынмину, который изначально просто-напросто не захотел делиться личными вещами, на что, в принципе, имел полное право. Пока Хёнджин сушит волосы в туалете, они обмениваются очередными новостями, и оказывается, что Чан здесь тоже не просто так — одному из мальчишек, причём самому талантливому, на взгляд самого Чана, стало плохо в процессе прослушивания. Теперь Чан ждёт, пока того закончат осматривать другие врачи, хоть это и не его прямая обязанность, потому что этот дятел слишком ответственный, чтобы отсиживаться дальше в кабинете. Чанбин в ответ любезно делится проблемами в офисе, они взаимно сочувствуют друг другу, обмениваются кое-какими полезными идеями — Чан, к примеру, говорит, что очень хорошо знаком с топ-менеджером той самой компании, от которой Чанбин всё ещё ждёт ответа, а потом звонит ей и рассыпается в намёках и комплиментах, между делом упоминает отосланное и застрявшее коммерческое предложение как повод для романтической встречи и кладёт трубку. — А как же Сынмин? — всё ещё удивляется Чанбин после того, как слышит про романтику. — Да нормально Сынмин, — машет рукой тот. — У нас свободные отношения. Чанбин откровенно не понимает такой концепции, но, во-первых, это не его дело, потому что Чан — это не Ли Минхо, с которым он сожрал пуд соли вместе, и не Чонин, которого Чанбин, кажется, знает с младенчества; а во-вторых, ему с Чаном работать, а не трахаться. Трахаться он предпочитает с кем-то вне работы, спасибо большое. Встряхивая тёмной блестящей копной волос, в которые так и хочется запустить руку, Хёнджин заходит обратно и возвращает фен Чану. Кланяется и тихо благодарит. Чан смотрит на него и подозрительно прищуривается. — Где-то я тебя видел, — вслух размышляет он. — Какой год рождения? — Нулевой, сонбэним, — Хёнджин на удивление спокойно встречает его взгляд. Поворачивается к Чанбину: — Я закончил, хён. Встав, Чанбин принимается растирать затекшие ноги, и Чан в этот момент вспоминает: — А-а-а, Хван Хёнджин, тот скандальный дебют! Как так случилось, что ты сейчас снова здесь? Хёнджин бросает на Чанбина вопросительный и всё ещё по инерции взволнованный взгляд, который Чан трактует вполне однозначно. Он, конечно, хорошо помнит эту историю и прекрасно знает, в отличие от Сынмина, что Хёнджина нет в новых списках трейни. Вывод напрашивается сам собой. — Не думал, что ты занимаешься подобным, — обращается он к Чанбину, и неодобрение в его голосе можно резать ножом — настолько его много. Со вздохом Чанбин окончательно выпрямляется, смотрит на встревоженно прикусившего губу Хёнджина, на явно разочарованного Чана, и думает: какого хуя. Со Чанбин, девиз по жизни: добро пожаловать, идите нахуй. — Не твое дело, — коротко отвечает он, потому что сам не комментирует личную жизнь Чана (ну, помимо требования работать на рабочем месте, а не ебаться) и к своей требует того же вне зависимости от того, существует ли эта личная жизнь в принципе. На критику он тут не напрашивался, знаете ли. — Пойдем, эги. В дверях он пропускает Хёнджина первым и напоследок ещё раз строго смотрит на Чана. Хочется сказать что-то такое, и объясниться, чтобы тот понял, и оскалиться, защищая себя и своё, но Чанбин с лёгкостью давит оба этих порыва. Чан молчит, так что и ему нет смысла распинаться — вряд ли тот поймёт, слишком уж у них разные взгляды на жизнь, как бы грустно это ни звучало. Он закрывает за собой дверь и ведёт молчаливого Хёнджина обратно к машине. Слишком молчаливого и задумчивого, и это, насколько Чанбин уже успел его изучить, плохой признак. — Не бери в голову, что бы ты там себе ни напридумывал, — советует он. — Чан — специфический человек, но ты не обязан ему нравиться. Или хоть кому бы то ни было, раз уж на то пошло. С ответом Хёнджин тянет до того, как за ними закрываются двери автомобиля. Он уже привычно пристёгивается, сам включает себе кондиционер — Чанбин только за, он любит, когда люди не инвалиды в бытовом плане, потому что у него и без того дохрена забот, чтобы ещё этим заморачиваться. Хотя, конечно, некоторые заботы настолько приятны, что грех не заморочиться. — Но сонбэним критиковал не меня, — в какой-то момент снова заговаривает Хёнджин; они успевают уже отъехать и вырулить на проспект. — Он критиковал тебя, хён. — И что? — смеётся Чанбин и повторяет то, что уже думал раньше: — Насрать, мне с ним работать, а не трахаться. Ты думаешь, он такой единственный, кого что-то во мне не устраивает? Если бы я обращал внимание на каждого критикующего, то не стал бы тем, кто я есть сейчас. Хёнджин задумчиво мычит и погружается в глубокие размышления. — Ты останешься? — спрашивает он, уже когда машина сворачивает к дому. — Нет, — мотает головой Чанбин. В голове у него тут же начинает вертеться что-то смутное, о чём нужно предупредить Хёнджина, но он не может никак вспомнить. — Сейчас закину тебя и до ночи останусь в офисе. Звони, если что, или пиши. — «Если что» — это что? — хмурится Хёнджин, и Чанбин ассоциативно наконец понимает, что именно нужно было ему сообщить. — Это если придёт кто-то посторонний, что-то случится или просто станет скучно, — хмыкает он. — Имей в виду, там уже наверняка пришла кухарка, я предупрежу её, обсуди с ней изменение меню по своему вкусу. Хёнджин ненадолго зависает. — В каком смысле? — наконец уточняет он. — Что не так с меню? — Что ты там не ешь, баклажаны? — отмахивается Чанбин. — Сам сообразишь в общем, и про количество подумай, едим-то мы теперь в два раза больше. До Хёнджина наконец доходит, и он согласно кивает. Дожидается, пока Чанбин наконец не затормозит на парковке у лифта — надо бы поторопить Минхо с карточкой доступа, а то его будто в тюрьму сопровождают, думает Чанбин, — и неожиданно тянется навстречу. Когда вокруг плеч смыкаются руки, Чанбин немного в ступоре, но, оказывается, это всего лишь некоторое видоизменение вечерней традиционной благодарности, которую, видимо, Хёнджин не желает откладывать надолго. Он шепчет Чанбину короткое и уже очередное «спасибо», после чего выпускает его и принимается выбираться из машины. На мгновение задумываясь, Чанбин машет головой, стряхивая внезапный ступор, и выходит следом — сопровождать элитного узника, как шепчет ему подсознание, в не менее элитную тюрьму.