Изгой

Вернувшись к себе в кабинет, Чанбин с головой ныряет в работу, навёрстывая упущенное за последние несколько часов и разбираясь с новыми навалившимися проблемами. Менеджер, которой Чан предлагал свидание, всё-таки смотрит их коммерческое предложение и отвечает звонком, поэтому Чанбин, быстро накрутив хвосты подчинённым, всего через час получает подготовленные документы и делегацию авиакомпании в конференц-зале разом. Время идёт совсем незаметно; он то и дело прерывается на доклады Чонина, на звонки Минхо или Джисона; Феликс сидит с ним бок о бок, как главный юрист компании и как главное оружие лейбла. С него где сядешь, там и слезешь, он въедлив и упрям; но его улыбка так прекрасна, что его вечно принимают за неопытного мальчишку и оттого пытаются наебать с несколько меньшими усилиями, чем могли бы, посади туда Чанбин кого-нибудь другого. Однако Феликса не в состоянии провести даже те, кто уже неоднократно имел с ним дело, и — это какая-то особая магия — несмотря ни на что, партнёры любят иметь дело именно с Феликсом, как бы ни скрипел зубами по этому поводу Минхо. Минхо, к слову, тоже приходится пригласить, когда речь заходит об обеспечении безопасности пассажиров. В череде долгих споров время идёт настолько незаметно, что, когда в очередной раз Чанбин хватается за телефон, то обнаруживает, что время уже близко к девяти, а у него во многих планах ещё конь не валялся. Вдобавок на экране висит сообщение от незнакомого номера, который Чанбин сохраняет под именем «Хёнджин», как только прочитывает. Хёнджин интересуется, когда хён будет дома и насколько голоден окажется. «Мы договорились с кухаркой, — рассказывает он, — и в холодильнике теперь в буквальном смысле нет свободного места: забито всё». Это звучит почти жалобно, и Чанбин неожиданно начинает догадываться, насколько же тому скучно. Вроде бы только нашёл себе занятие — готовку, как прислуга лишила его этого. А больше, кроме телефона и телевизора, ему заняться и нечем, учитывая, что даже из дома выйти он не может. Впрочем, даже если это и так, Хёнджин этого не показывает. «Не забывай про себя, хён, — вместо этого заботливо напоминает он. — Если ты голоден, поешь там, на работе, не тяни до дома». Чанбин смотрит в экран и пытается вспомнить, когда последний раз ел. Получается, что днём — его кормил как раз Хёнджин, а Чонин, видимо, также закрутившийся в этой круговерти и сбитый с толку Джисоном, в очередной раз забыл про это напомнить. И сейчас тоже молчит, хотя наверняка сам-то поел. У него бурчит живот, и одна радость, что никто этого не слышит — на экране как раз орёт презентация очередного бизнес-джета из тех, что могут в будущем возить их айдолов, и Чанбин заставляет себя снова всмотреться в экран, оценивая преимущества и недостатки. В результате о том, что не ответил, он вспоминает только в районе одиннадцати, захлопнув за собой дверь здания компании. Он коротко пишет: «Приеду минут через пятнадцать, погрей что-нибудь пожрать», и с облегчением грузится в автомобиль. На секунду, ощутив поддержку поясницы на водительском кресле, он даже думает, а не продать ли нахер Пежо, но тут же отбрасывает эту мысль. Помечает себе: надо будет спросить у Чонина, как там его ласточка. Дорога до дома — как обычно, без музыки, потому что мозг после работы заебался в край, с открытыми окнами, несмотря на холод, — пролетает незаметно, и Чанбин сам не понимает, как доехал, запарковался и зашёл в лифт. Просто моргает — и вот он уже выходит в квартиру прямо навстречу Хёнджину. Хёнджин сияет так, что Чанбин, видимо, правильно догадался про скуку — тому действительно нечем заняться дома и возвращение хозяина он воспринимает как праздник. Он помечает себе подумать об этом как-нибудь позже, ставит портфель на тумбу и разувается. Ассоциативно проверяет: Хёнджин в тапках несмотря на то, что в квартире тепло. То ли перестраховывается, то ли… — Как себя чувствуешь, эги? — контрольно спрашивает Чанбин, проходя мимо него по коридору. Руки так почему-то и тянутся приветственно обнять; почему-то, пока не отдавая себе сознательно отчёта о причинах, Чанбин вспоминает, как возвращался домой, когда жил с Уджином. Как тот практически никогда не утруждал себя тем, чтобы оторваться от дел, услышав громыхание ключей в замочной скважине. Тогда они ещё жили в другой квартире; Уджин вечно недоумевал, что Чанбин — ещё юный, доверчивый и наивный — находит в этих приветственных объятиях такого приятного. — Всё хорошо, хён, я чувствую себя прекрасно. Температуры нет, — улыбается ему Хёнджин. — Еда уже ждёт. Как прошёл день? — Сожрали мозг, — жалуется Чанбин, на ходу стаскивая с себя пиджак и растягивая петлю галстука на шее. Ебись конём эта мода на Европу, ханбок снимать куда проще, да и тот в принципе удобнее для носки по сравнению с костюмом. — Заебался, но вроде контракт подписали, теперь, если уложатся в сроки, всё будет нормально; из экстренного останется разобраться с неустойкой предыдущей авиакомпании… Рассказывая, он движется по квартире в сторону гардеробной — Хёнджин идёт следом, с интересом слушая. Неясно, много ли он понимает из его рассказа, учитывая, что Чанбин не лезет в тонкости бизнеса, но всё равно на лице его написано любопытство. Чанбин вешает пиджак на плечики, завязывает вокруг вешалки галстук и, поглощённый рассказом, начинает расстёгивать рубашку. Под ней вполне себе есть майка, но Хёнджин всё равно издаёт неясный писк и быстро отворачивается. Одно ухо, которое Чанбину видно с его ракурса, у него заметно краснеет. С одной стороны, подобная реакция кажется Чанбину несколько чрезмерной, учитывая, что, во-первых, он действительно всё ещё одет на девяносто девять целых и девять десятых процента, и что, во-вторых, прямо перед отвернувшимся Хёнджином расположено одно из зеркал, в котором Чанбин снова ловит на себе его взгляд. Есть ещё и в-третьих, и этого слона в комнате они оба игнорируют почти с самого начала. Осознав, что Чанбин заметил, что его разглядывают, Хёнджин, пламенея ушами, отворачивается уже по-настоящему. В принципе, это кажется Чанбину неплохой местью за ту раздевалку, поэтому, мысленно хихикая, он стягивает с себя рубашку, а затем и майку и сбрасывает их в короб для грязного белья. Когда он успел замолчать и между ними повисла тишина, он не замечает; Хёнджин ничего не говорит, явно ощущая царящую неловкость, а Чанбин сходу не в состоянии придумать новую тему. С другой стороны… — Чем занимался днём? — спрашивает он. — Не слишком скучаешь? — Ленился, — признаётся Хёнджин. — Душ, еда, таблетки, телевизор, телефон… О, видел трейлер нового отбора. Так странно смотреть на знакомые стены и понимать, что через это всё теперь проходят другие, что не нужно нервничать и готовиться до последнего. — Хотел бы попробовать ещё раз? — с интересом спрашивает Чанбин. Это почти провокационный вопрос, потому что он абсолютно не собирается обеспечивать Хёнджину камбэк вне зависимости от ситуации. Один раз тот уже не потянул — нет смысла вкладываться в него снова. Кроме того, они в принципе собирались обсудить тему Хёнджина в роли трейни и его попытку скрыть этот факт ещё днём, но Чанбин за вечер несколько отвлёкся и ему откровенно влом говорить о чём-то серьёзном. Сейчас же разговор идёт лениво и гладко, так зачем всё переигрывать?.. — Ты знаешь, нет, — неожиданно отвечает Хёнджин. — То есть это классно, конечно, когда ты стоишь на сцене, на тебя смотрят люди и восхищаются тобой, но жить под постоянным прицелом, не вылезая из студий до рассвета, спать по два часа перед концертами… Я мог бы, конечно, но не хочу. — Не скучаешь по сцене? — удивляется Чанбин, аккуратно вешая снятые брюки. Подхватывает халат, набрасывает его на плечи и затягивает пояс. — Можешь поворачиваться. Хёнджин сначала бросает быстрый взгляд в зеркало, затем уже смотрит напрямую и заметно расслабляется. — Наверное, скучаю, — кивает он. — По самому процессу, по танцам, по рэпу — но не по тому темпу, в котором всё это происходило. Ты знаешь, что всю неделю подготовки мы иногда не спали вообще или спали прямо в зале, где тренировались, чтобы не терять времени? Кое-кто в обморок упал, расшиб голову и его сняли совсем. Но ты, наверное, и так это всё знаешь и помнишь. Чанбин то ли не знает, то ли действительно не помнит, поэтому слушает с интересом. Это неожиданный взгляд на ситуацию изнутри от человека, который прошёл все этапы до конца и которого никто не воспринимал как того, кто будет сливать информацию выше, и этим этот взгляд и ценен. Кроме того, вроде бы его отношения с Хенджином таковы, что тот вряд ли станет скрывать что-то особенно неприятное. — Какие проблемы вообще возникали в процессе? — Чанбин идёт в сторону кухни, подцепляет по дороге Хёнджина за рукав и тащит следом. — Со стороны персонала, бытовые? — Работа монтажёров — говно, — грустно вздыхает Хёнджин, послушно двигаясь следом. — Когда нам показали первый выпуск, мы уже знали, кто дебютирует, потому что им уделяли больше всего эфира. Так и получилось в результате. — Это обычная практика, — кивает Чанбин. — Ничего не поделаешь, приходится регулировать объём внимания к тому или иному человеку, чтобы не получить в результате группу из безголосых моделек, которые сойдут со сцены через месяц и их забудут мгновенно. Кроме того… — он медлит, — обычно есть кое-какие договорённости, и кого-то просто приходится показывать. За них нам просто платят — и платят много. — Ну да, на что я надеялся, на то, что всё будет честно и независимо? — горько смеётся Хёнджин; он сервирует стол, старательно отводя глаза. — Получать привилегии просто за то, что раздвигаешь ноги… — Такова жизнь, — пожимает плечами Чанбин. — В любом случае, если этот кто-то бесперспективен, то нам обычно не проблема слить его сразу после дебюта. Не в первый раз. Хёнджин задумывается. — Джин Во! — вдруг ахает он. — Отдельная группа, которая два раза выступила и всё! — Ну да, — Чанбин хитро улыбается: — Его спонсору не понравилось, что тот светит своими прелестями кому-то, кроме него, аж на всю Корею, и он резко отыграл всё назад. — Судя по твоему выражению лица, он не сам так решил, — комментирует Хёнджин и присаживается напротив. — Приятного аппетита, кстати. Он берёт палочки, приступает к еде, и Чанбин вдруг осознаёт, что, несмотря на позднее время, тот ждал его и не садился за ужин в одиночку. Одновременно это и греет душу, и заставляет тревожиться: а точно ли тот ест без него вообще? Поставив себе галочку проверить с утра, сколько будет в холодильнике еды и затем сравнить вечером, он желает приятного аппетита в ответ и наконец начинает есть сам. — Конечно, не сам, — прожевав, с запозданием отвечает он. — Идея, правда, принадлежала Минхо, а вот исполнение моё. Ну и стилистов с хореографами, разумеется. Правда, не всегда прокатывает. Кто-то, наоборот, любит выставлять свои игрушки напоказ. Хёнджин таращится на него, вероятно, переосмысливая для себя всю кей-поп индустрию. Наверняка во время отбора и после дебюта он нахватался множества слухов и теперь переваривает и вспоминает их. Чанбин уже готовится мысленно к цунами вопросов, но и тут ошибается. Хёнджин хмурится на мгновение и просто продолжает перечислять, что запомнил со съёмок. — В основном, конечно, раздражало быть куклой, — он возит палочками по тарелке, разламывая слипшиеся куски риса, — словно ты не человек, а функция: встань туда, сделай это, прожди три часа, делай вид, что ты видишь это впервые и что тебе нравится, говори то, что тебе сказано, а не то, что думаешь… Красивое лицо — вот всё, что важно. — Голос тоже, — дёргает щекой в ухмылке Чанбин. — Работоспособность. Выносливость. Актёрское мастерство. Но нет, ты не прав, внешность — не главное. Пластическая хирургия, работа стилистов и визажистов — и из любого получится конфетка. Поищи как-нибудь, как выглядели современные айдолы до дебюта, удивишься. — А ты как выглядел? — неожиданно вдруг спрашивает Хёнджин. — О, — Чанбин смеётся и лезет за телефоном. — Ща. Он копается недолго в фотографиях и открывает одну из, где он, ещё совсем мальчишка, неумело улыбается в камеру. Худой, с вытянутой рожей и острым подбородком, тощий, как… как Хёнджин, и ещё ничего не знающий о шоу-бизнесе, читающий рэп только для удовольствия. Хёнджин осторожно принимает телефон, долго рассматривает, переводит взгляд то и дело на самого Чанбина и сравнивает. — Ты так изменился, хён, — удивляется он. — Да, — морщится Чанбин. В конце концов, он приложил для этого немало усилий за прошедшие годы. Стал совсем другим человеком. Хёнджин рядом с ним задумывается, отложив телефон, и, чтобы его отвлечь, Чанбин продолжает спрашивать: — Никаких проблем с персоналом не было? — В каком плане? — не понимает тот. — Самый худший кошмар, — поясняет Чанбин, — въебаться как SOPA, сам того не зная. Просто проснуться в один день и увидеть в новостях, что подчинённые втайне поставили на поток продажу детишек в роли готовых на всё блядей. На лице Хёнджина — ужас, как только тот представляет себе эту ситуацию. И он сразу машет руками, бросив палочки: — Нет-нет-нет, хён, ничего такого не было, правда! Никто не намекал ни на что, ничего не предлагал, и никто из ребят мне ничего такого не рассказывал! Мне кажется, если бы так случилось, я бы сбежал оттуда сам, забив на возможную карьеру, или пробился бы к тебе и наорал в лицо. — Это было бы интересное зрелище, — смеётся Чанбин. Еда на его тарелке кончается, и он встаёт и убирает тарелку в посудомоечную машину. — Ладно, я в душ, не скучай без меня. Последняя фраза вырывается у него как-то рефлекторно, на автомате, и он спохватывается уже договорив, не успев прикусить язык. Выражение лица Хёнджина остаётся нейтральным — но ему простительно, в двадцать лет вряд ли ему хватает опыта уловить контекст фразы и распознать за ней флирт, поэтому Чанбин просто делает вид, что так и надо, и уходит в ванную. Там он долго копошится, настраивая воду, умываясь, нанося всякие очищающие маски на лицо и тому подобное; много думает. Думает про Хёнджина и про то неясное, невнятное и почти нездоровое, что происходит между ними. Находит в себе наконец смелость посмотреть правде в глаза: Хёнджин ему нравится. Несколько минут назад он сам с отвращением упоминал о чужих игрушках, стесняясь — или, точнее, старательно игнорируя реальность — себе признаться в том, что обзавёлся таковой сам, причём даже без секса. Фактически всё, что он получает в ответ, — это внимание, человеческое тепло, редкие объятия и много улыбок. Стоит ли оно того? Судя по тому, что Чанбин даже не сомневается, стоит. Однако закравшаяся в голову абсурдная идея отказывается её покидать, гнездится где-то глубоко в сознании и, кажется, ждёт своего часа. Стоит ему, раздевшись, наконец встать под воду, как дверь ванной приоткрывается. Если бы не тот факт, что Чанбин стоял к ней лицом, хрен бы он заметил. За следующие несколько мгновений он успевает передумать и предположить столько всего разного, что почти ловит стояк, но реальность — бессердечная сука и обламывает его уже в который раз. Хёнджин заглядывает внутрь с зажмуренными глазами, напоказ трясёт телефоном. — Хён! — зовёт он. — Тебе Минхо-сси звонит! Чанбин весь мокрый, включая волосы, душ шумит, и ему откровенно неудобно говорить по телефону. — Ответь сам, — приказывает он. — Если он захочет что-то скинуть, пусть кидает на почту, если ему нужен совет по поводу Ликси, то подождёт до завтра, а если ничего срочного, то пусть идёт нахуй, я спать хочу. Хёнджин прыскает, послушно кивает и скрывается за дверью, так и не открыв глаз. Чанбин намыливает голову и усмехается. Собственная реакция на происходящее только лишний раз убеждает его в том, что идея хоть и абсурдная, но как минимум интересная. Через несколько минут дверь открывается снова. На этот раз Чанбин уже не видит, повернувшись спиной ко входу, но реагирует на точно такое же, как и в первый раз, громкое «Хён!». — Какой-то Инни, — докладывает Хёнджин. Он упрямо делает всё, чтобы не смотреть в сторону Чанбина — то есть в этот раз ещё и отворачивается. Подсмотрел случайно в первый раз, что ли? — А что там с Минхо было? — спрашивает Чанбин перед тем, как принять решение. — Что-то срочное? — Мои документы и пропуск в здание готовы, — отмахивается Хёнджин. — Завтра обещал отдать. Волосы у Чанбина в кондиционере, душ всё ещё шумит — нет, выключать и долго мерзнуть, обсуждая что-то рабочее, не вариант, поэтому решение очевидно. — Тогда сам возьми, только представиться не забудь. То же самое: если ничего срочного, то пусть ждёт до завтра, и спроси у него, что там с расписанием на утро. — Понял, — подтверждает Хёнджин и снова уходит. Чанбин искренне надеется, что этим всё и ограничится, потому что заебали звонить в полночь, и оказывается прав. То ли никому он больше не нужен, то ли Хёнджин снимает трубку сам уже снова, без дополнительного согласования. В любом случае, когда он, откровенно зевая, выпинывает себя из душа, Хёнджин ждёт его на кухне со своим телефоном в руках. — Чонин велел передать, что… — он смотрит в экран: записал, оказывается, подстраховался, — что Так Ёнджун хотел поговорить по поводу новых инвестиций со стороны Навера. И что с Юри удалось договориться и та не подаст иск на расторжение контракта, но отдельно нужно будет обговорить пиар компании по поводу её собственного бренда. — Блядь, и вот не могло это подождать до завтра, — недовольно жалуется Чанбин. — Ничего же, сука, срочного, нахуй мне это знать в полночь перед сном? — Понятия не имею, — улыбается Хёнджин. — Но я вроде не накосячил, да? — Вроде нет, — согласно кивает Чанбин и громко, со вкусом зевает. — Пошли спать, а? Не могу, вырубает уже на ходу. Хёнджин послушно встаёт, шагает следом, и почему-то это Чанбиново предложение звучит так, как будто они давно уже спят вместе — легко, естественно, настолько, что, подозревает Чанбин, Хёнджину тоже так кажется. На миг отведя глаза, тот отступает в сторону, желает доброй ночи и исчезает за дверью собственной спальни. Чанбин сонно смотрит ему вслед и думает, что, пожалуй, можно и рискнуть. Он намечает разговор на вечер субботы.