Изгой

Утро начинается с того, что Чанбин просыпается от невесомого прикосновения к плечу чьей-то руки. Он так долго живёт один, что несколько дней сосуществования с Хёнджином не в силах заставить его отвыкнуть от представления, что трогать его должно быть в этом доме некому. Однако вот он, Хван Хёнджин, сидит на краю постели, мягко тормошит его и сонно улыбается: — Доброе утро! Пора вставать, хён, через полтора часа тебе нужно уже быть в офисе. Такой будильник, несмотря на первоначальный всплеск адреналина, Чанбину нравится гораздо больше, чем цифровой с музыкой, которую он стабильно пытается не услышать и проспать (и если бы не дублирующий подъём контрольным звонком Чонина, жизнь могла бы оказаться гораздо сложнее), однако когда тебя будит кто-то настоящий, живой, то контроль Чонина уже без надобности. — Доброе утро, эги, — потягивается он. Одеяло спадает с груди, и Хёнджин быстро отводит взгляд в сторону. Чанбин улыбается: он не страдает комплексом неполноценности и точно знает, что обладает хорошо проработанной фигурой — надо бы, кстати, до зала доехать — и привлекает внимание. Но приятно, что это внимание именно Хёнджина. Ещё помня свои вчерашние размышления и принятое решение, Чанбин с утра снова убеждается, что не намерен передумывать. Утренние сборы проходят без неожиданностей, уже почти традиционно: то и дело зевающий Хёнджин кормит его, сам присаживается напротив и лениво цедит матча. Между ними царит уютное молчание, перемежающееся только мелкими бытовыми диалогами («Ты во сколько вернёшься?» от Хёнджина, и ответ Чанбина: «Часам к шести. Надеюсь, по крайней мере»; «Я в душ» Чанбина, и лениво брошенное Хёнджином: «Хорошо»). Стоя под струями обжигающе-горячей воды, Чанбин подсознательно ждёт, что Хёнджин вломится снова, но так и не дожидается, хотя у него мелькает шальная мысль потянуть время; но — утренняя встреча. Начальник должен быть пунктуален. Он выходит из душа, скрывается в гардеробной, втискивается в откровенно задолбавший уже костюм и отчаянно жаждет выходной. Но всё пока как-то не складывается. Да и поводов оттягивать выход из дома больше не остаётся, поэтому Чанбин хватает рабочий портфель и выползает в коридор. По дороге смотрит внимательно в окно: снова солнце, никаких признаков дождя или грязи; погода Сеула умеет удивлять. Поколебавшись мгновение, Чанбин достаёт обратно недавно убранные было в шкаф более лёгкие и солидные оксфорды (да, блядь, он смотрел «Кингсмана»!). У них порван шнурок, но в коробке самим Чанбином предусмотрительно (нет; кладя его, прошлый Чанбин думал, что пусть его замена будет проблемой будущего Чанбина) положен запасной, остаётся только сесть и заменить. Провожающий его на работу Хёнджин совсем сонный. Накинув на плечи уже привычный плед, он стоит, прислонившись плечом к стене холла, и с улыбкой наблюдает за тем, как Чанбин перешнуровывает вручную ботинок. — Возвращайся в кровать, — смеётся Чанбин после того, как выпрямляется, и понимает, что Хёнджин даже не услышал его, потому что закрыл глаза и, кажется, заснул прямо так, как был. Отставляя ботинок в сторону, Чанбин радуется, что ещё не обулся окончательно, приобнимает вопросительно-полуспяще моргающего Хёнджина за плечи и ведёт его обратно в спальню. — Давай, эги, — приговаривает он, помогая ему улечься, и думает: где-то это уже было; он вспоминает — точно так же укладывал спать Хёнджина, когда приезжал Минхо. Вроде бы совсем недавно, но кажется, что с тех пор прошла целая вечность. — Молодец, закрывай глазки, ты дома, в безопасности. Хёнджин довольно жмурится и натягивает повыше плед. Чанбин сознательно разговаривает с ним, как с ребёнком, но у него есть стойкое ощущение, что Хёнджину это более чем нравится. Бедный недолюбленный мальчишка, думает он. Он гладит Хёнджина по голове, ласково, убаюкивая, смотрит на него — и взглядом цепляется за непонятное пятно чего-то тёмного, торчащего самым краем из-за кровати. На сердце ёкает; присев, Чанбин пальцами дотягивается до этого чего-то, вытаскивает — и оказывается, что в руках у него запечатанный злаковый батончик из тех, что сам Чанбин закупает коробками и жрёт в период усиленных тренировок. Непонимающе хмурясь — и продолжая гладить, усыплять, — он привстаёт и заглядывает за кровать. Там, аккуратно сложенным столбиком, лежат ещё несколько батончиков, пара пачек рамена, а рядом — упаковка самых простых паровых булок и бутылка простой воды, забытая Чанбином с месяц назад в холодильнике. В этом доме есть еда и повкуснее, и её много, и она в свободном доступе, но аккуратность выкладки и тип продуктов намекает, что кто-то выбрал и спрятал от посторонних глаз именно то, что можно съесть в любое время, унести с собой в любой момент — и калорий хватит надолго. Самая непритязательная пища — и вода, без которой не обойтись. Кто-то хорошо подготовился. Действительно, кем бы этот кто-то мог быть? Бедный голодный мальчишка, снова думает Чанбин, кладя батончик на место. Недоверчивый ребёнок, до сих пор не уверенный в своём положении. Стоит ли его ошарашивать так, как это собирается сделать Чанбин? Не ухудшит ли это ситуацию кардинально? Вздыхая, Чанбин обещает себе подумать ещё раз — до вечера, последний раз легонько ерошит чёлку Хёнджина и пропускает её меж пальцев, а потом встаёт и выходит за дверь в реальный мир, где он начальник, который уже начинает опаздывать на рабочее место. И на протяжении всего дня он всё свободное время крутит и вертит по-всякому эту мысль, думает её, взвешивает все «за» и «против», но до самого обеда так и не приходит ни к чему толковому. В обед — Хёнджин снова пишет ему, напоминает поесть; Чанбин отвечает коротким «Спасибо, эги», — Чанбина находит явно раздражённый чем-то или кем-то Минхо и протягивает ему чёрную папку для документов. — Это что? — Чанбин даже не берёт её в руки, потому что у него обед, у него есть свободное время, он жрёт — а значит, в данный момент не работает, это дело принципа. — Минхо? — Это новое удостоверение личности твоей крыске, — бросает тот, — и пропуск в твой дом. — Опять?.. — Чанбин вздыхает. — Вы же вроде нормально под конец общаться начали? Минхо недовольно дёргает плечом и оставляет вопрос без ответа. — Внеси Хёнджина в базу данных системы безопасности, — приказывает Чанбин. Вне зависимости от того, чем закончится вечерний разговор, это всё равно придётся сделать, так почему бы и не сейчас? — В роли кого? — издевательски приподнимает бровь Минхо. — Блядь, тебе Феликс с утра не дал, что ли? — удивлённо качает головой Чанбин. — Да что хочешь, то и указывай. Спустя несколько секунд раздражённого молчания Минхо сдаётся и садится рядом. — Феликс вернулся к себе домой, — признаётся он. — И не едите вы сейчас вместе, потому что ты придурок и не знал, как ему сказать, чтобы он остался, и поэтому вы поссорились? Михно подозрительно смотрит на него. Очень-очень подозрительно. — Откуда ты знаешь? — резко спрашивает он. — Феликс уже говорил с тобой? Что он сказал? — Один-ноль, — смеётся Чанбин, но из жалости быстро перестаёт. — Я наугад, серьёзно. Просто это настолько в твоём духе, что неудивительно, что я попал в точку. Громко — приблизительно на половину столовой — и очень горестно вздохнув, Минхо растекается лужицей по столу. Чанбин смотрит ему за спину, ловит удивлённый взгляд незамеченного ими ранее сидящего через три стола Феликса, и указывает глазами на корчащего жалостные рожи Минхо. «Забирай уже», — одними губами шепчет он, но Феликс, недовольно задрав нос, отворачивается. Кажется, и вправду что-то не поделили, дело пахнет керосином. — Поговори с ним, — с высоты своего опыта советует Чанбин. — Любые недопонимания решаются только разговорами. Он, конечно, обижается, но не попробуешь — не попробуешь. — Откуда ты знаешь, что обижается? — тут же цепляется за оговорку Минхо. Безопасник, м-мать его ети. Вместо ответа Чанбин кивает ему за спину, на гордо вздёрнутую моську Феликса, изо всех сил делающего вид, что он не знаком ни с непосредственным руководством, ни с главой службы безопасности компании, в которой работает долгие годы. Обернувшись, Минхо шарит глазами — и через несколько секунд почти магически растворяется в воздухе, тут же материализуясь за столом Феликса. Чанбин мысленно благословляет и отводит взгляд — всё, что мог, он сделал — и наконец открывает папку. Ничего неожиданного он в ней не находит — внутренний паспорт, за исключением номера и даты выдачи, точная копия того, что был в личном деле, как и страховка, и гражданство, и только карточка-пропуск с лицом Хёнджина выглядит странно и непривычно. Впрочем, какая разница, думает Чанбин. Ещё он думает кое-что другое. Вот он, такой умный, раздаёт советы Минхо, а ведь и самому ему будет не лишним воспользоваться этим же советом. Всё, что он делал первую половину дня, пытаясь решить проблему Хёнджина, — это придумывал за него его же реакцию. А может, следует просто поговорить с ним и дать решить ему самому, вместо этого обратив сейчас внимание на качество и степень убедительности аргументов? С этими мыслями он заталкивает поднос в стойку — да, когда есть возможность, Чанбин жрёт демократично в собственной столовой, наравне с простыми сотрудниками, потому что только так можно контролировать качество обслуживания, — и возвращается в кабинет. Оставшееся до конца рабочего дня время проходит достаточно быстро. Теперь, когда Чанбин не отвлекается каждые пять минут на размышления, он в состоянии нормально воспринимать поступающую информацию и обрабатывать с привычной скоростью. Бардак в компании разобран, Ёнджун встречен и обихожен — два часа в переговорной, — тактика действий обеих компаний в различных вариантах развития ситуации выверена и договорена. Можно идти домой. Точнее, ехать. Он и едет — сегодня с музыкой, потому что мозг достаточно чист и не забит всякой хуетой; играет классика, про которую, глядя на Чанбина, и не скажешь, что он её слушает, но Lla campanella в определённые моменты жизни приходится ему под настроение. Окна по-прежнему открыты, несмотря на наличие в машине кондиционера. Каждый человек имеет право на придурь. У Чанбина — вот такая. Паркуясь, Чанбин ругается на непривычные габариты и с ностальгией вспоминает любимую Пежо. Несмотря ни на что, в ней было уютнее, хотя, признаться, с годами после долгих поездок в ней начинает побаливать спина. Ему вдруг отчаянно хочется с кем-то поделиться этой проблемой, но не с кем, потому что все, кого Чанбин причисляет к друзьям, отчаянно почему-то не любят его ласточку. Джисон вообще не разбирается в машинах; Минхо поклонник чего-то удобного, качественного, солидного и надёжного, типа того же Генезиса; Феликсу лишь бы покруче выглядела; Чонин же, как второй задрот от автоиндустрии, просто принципиально топит за VAG и ездит на их электрокаре. В общем, это всё Чанбин вываливает на встречающего его Хёнджина. Ставит портфель, разувается и раздевается, быстро приобнимает, проходя мимо — и не перестаёт рассказывать, чем Пежо всё-таки лучше и почему он всё-таки колеблется. В кои-то веки Хёнджин не идёт за ним следом в сторону гардеробной. Чанбин на полпути оборачивается — а тот стоит, как стоял, уставившись на него большими глазами. Он его сломал, что ли? — Что такое, эги? — спрашивает Чанбин. — Зачем ты это сделал? — подозрительно смотрит на него Хёнджин. — Что именно, обнял? — на всякий случай уточняет Чанбин. — Почему нет? Хёнджин раздражённо хмурится. По его лицу явственно видно, как он колеблется, но потом всё-таки выплевывает: — Бесплатный сыр только в мышеловке, да? Что дальше, попросишь меня расплатиться сексом? Чанбин медлит, потому что, блядь, ну примерно это, только в несколько другом формате, он вообще-то и собирался предложить, на секунду. Хёнджин, по его личному восприятию, неожиданно агрессивен и очень напоминает себя уличного, такого, каким его впервые встретил Чанбин — не боящегося язвить, с лёгкостью хамящего в лицо. Это потом он расслабился, втянул иголки, но сейчас он явно напряжён снова. — Эги… — начинает Чанбин. — И прекрати меня так называть, в конце концов! — требует Хёнджин. — Я не ребёнок! Чанбин вздыхает. — Щас, погоди секунду, — просит он и, на ходу сдирая с себя пиджак, всё-таки уходит в гардеробную. Он не готов вести этот разговор в костюме, при галстуке, потому что подсознательно ощущает себя снова в переговорной, и ему не нравится это чувство. В первую очередь не нравится тем, что в переговорной Чанбин с лёгкостью может поступиться чужими желаниями в угоду выгоде компании. Здесь же желаниями Хёнджина он поступаться не хочет. Он, блядь, уже слишком к нему привязался для подобного. Хёнджин ждёт его на диване гостиной, сидит, поджав под себя ноги и невидящим взглядом уставившись в телевизор. Чанбин проходит, присаживается на другом конце. — Поговорим? — предлагает он. Кажется, слона в комнате уже пора не просто заметить, а ещё и выкинуть — он давно сдох и теперь воняет. — О чем? О том, что ты собираешься потребовать от меня расплатиться с тобой сексом? — повторяет тот. Кажется, смакование этого предположения приносит ему какое-то мазохистское удовольствие. — Не собираюсь, — отвечает Чанбин. — Кроме того, в наших кругах это работает несколько не так. — Ну давай, просвети меня, — нагло бросает Хёнджин. Явно не верит ни единому слову. — Никто не расплачивается сексом, — поясняет Чанбин. — Не наш уровень. Наоборот, платят за секс. За возможность быть с каким-то человеком вне этого секса. За сопровождение, компанию, общение. За отсутствие одиночества, в конце концов. — Проще говоря, покупают человека, — глухо резюмирует Хёнджин. Его отвращение заметно невооружённым глазом. — Проще говоря, покупают человека, когда нет возможности найти кого-то как-то иначе, — подтверждает и одновременно поправляет Чанбин. — Я не собираюсь продавать себя! — тут же возмущается Хёнджин. Чанбину почти смешно, что он ещё ничего не предложил, а тот уже отказывается. Судя по всему, слона в комнате явно чует не он один. Прежде чем разговор уходит куда-то совсем не туда, он под недоумевающим взглядом выходит в коридор и вытаскивает из портфеля чёрную папку. Возвращается обратно и кладёт её перед Хёнджином. — Как бы то ни было, — пожимает он плечами, — это твоё. Вне зависимости от того, что ты собираешься с собой делать. Хёнджин немедленно залезает внутрь, листает и тут же откладывает удостоверение, пролистывает бумаги медицинской страховки, гражданства — Минхо за сутки сделал, кажется, невозможное, — и наконец добирается до пропуска в жилой комплекс, одновременно служащего пропуском в лифте на конкретный этаж, весь в этом корпусе занятый квартирой Чанбина. — И это тоже? — помедлив, спрашивает он. — Конечно, — смеётся Чанбин. — Ты что, думаешь, что я тебя сейчас выгоню, что ли? Эги, я не настолько плох, обещаю. Хёнджин наконец-то выпадает из режима агрессивного дикобраза в уже гораздо более привычный за последние дни Чанбину режим домашнего уютного Хёнджина, потому что еле заметно улыбается ему в ответ. И не спорит по поводу обращения, но Чанбин действительно не в силах с собой справиться и перестать называть его ребёнком; только он отвлекается, как оно слетает с губ автоматически. — И я смогу выходить, когда захочу? — уточняет Хёнджин. — Да ты и так мог бы, просто эта жопа с охраной и отсутствием у тебя документов… — Чанбин машет руками. — А со мной выходить — так у меня, сам видишь, сколько времени, второй свободный вечер за неделю — и то специально освобождать пришлось. — Завтра ты тоже работаешь? — настораживается Хёнджин. — У тебя вообще выходные бывают? — Да и да, — кивает Чанбин. — Редко просто. Это, собственно, к вопросу об отсутствии возможности найти кого-то другими способами. — Ты опять об этом… — морщится Хёнджин. Чанбин кивает. Он специально возвращается к этой теме, проверяя, точно ли снята первая, самая сильная напряжённость. Но вроде бы да, Хёнджин выглядит так, будто уже готов воспринимать конструктив. — Да, опять. Давай я поясню свою точку зрения, — предлагает он. Не сразу, но Хёнджин согласно прикрывает веки; откинув голову на спину дивана и выставив напоказ гладкую белую шею, он слушает, и Чанбин рассказывает: — Тебе понадобятся деньги. Не спорь, так или иначе это произойдёт. Да, для меня не проблема выдать тебе карту с определённым лимитом, как бы ни плевался по этому поводу Минхо, или просто каждый раз платить за тебя, но сможешь ли ты каждый раз просить об этом? Кроме того, ты до сих пор не уверен в собственном будущем и не полагаешься на меня полностью; я могу гарантировать, что в твоей голове бродят мысли наподобие «А что, если он передумает и выкинет меня на улицу через пять минут?». — Откуда ты знаешь?.. — перебивает Хёнджин и осекается. — Если бы это было не так, тебе не нужен был бы продуктовый склад за кроватью, — указывает Чанбин и продолжает, игнорируя вытянувшееся лицо Хёнджина: — А так у тебя будут свои деньги — причём немаленькие, — которыми ты сможешь распоряжаться по собственному желанию, будешь иметь подушку безопасности, подстраховку на крайний случай. Не просить разрешения на какие-то траты. Получать подарки… Он задумывается, пытаясь понять, всё ли сказал, что хотел, или что-то забыл, и Хёнджин пользуется этой паузой: — И всё это в обмен на секс? Звучит нелепо. Ещё и подарки… — он вдруг громко фырчит: — Типа как sugar daddy, да? Довольный шуткой, он хохочет, но натыкается на взгляд Чанбина в духе «ты, блядь, издеваешься, что ли» и осекается. — Типа как, — хмуро подтверждает Чанбин, хотя, честно говоря, в глубине души его всё равно тянет улыбаться. Связался с ребёнком — пожинай плоды. — И тебе интересна вшивая помойная крыса? — скалится вдруг Хёнджин. — Кстати, завтра на обработку в обед, поставь себе напоминалку, — спохватывается Чанбин. И демонстративно смотрит на него, словно впервые, но впервые так откровенно и не скрываясь. Ему нравится то, что он видит, и он не считает нужным больше прятаться. Хёнджин худой, непропорционально длинный, но при этом всё равно невыносимо изящный; лохматый — ему бы завязать волосы, резинки даже куплены, но игнорируются им, видимо, принципиально; тонкие запястья торчат в слишком широких рукавах свитера. Чанбин разглядывает его длинные пальцы и представляет, как они будут ощущаться на члене; как будут ощущаться на нём, словно предназначенные для этого самой природой его нежные, чуть пухлые губы. Хёнджин под его взглядом краснеет. Опять этот контраст между агрессией и стеснением — кажется, промежуточных стадий он не знает. — Интересна, — спокойно подтверждает наконец Чанбин и уточняет: — Мне интересен ты. — Настолько, что ты готов платить за это? — Приятное с полезным, — дёргает уголком губ он. — Можно было бы обойтись без этого, но тебе всё равно нужны деньги. — То есть как это «можно было бы обойтись без этого»? — наморщив лоб, переспрашивает Хёнджин. Он так мил и наивен в своём непонимании, что Чанбин, честно говоря, уже пиздецки устаёт сдерживаться. — Эги, — вздыхает он. Встаёт, опирается коленом о диван и нависает сверху над Хёнджином на вытянутых руках, сжимает ладонями подушки по обе стороны от его головы. На лице Хёнджина успевает смениться несколько выражений — от испуга до интереса, — когда Чанбин наклоняется и ловит его губы своими.