Изгой

Спустя несколько минут Чанбин обречённо понимает две вещи. Во-первых, Хёнджин банально уснул. Непонятно, чем он занимался весь день, почему не выспался ночью (или тот до сих пор отсыпался после улицы?), но сейчас он миленько сопит у него на груди. Во-вторых, Чанбину отчаянно хочется жрать, потому что он, конечно, обедал, но совершенно не успел поужинать, плюс секс — и в результате желудок в буквальном смысле сводит. Но, с учётом того, как распластался на нём Хёнджин, незаметно выбраться явно не получится. Остаётся единственный выход, каким бы тяжёлым морально он ни казался. Неожиданно для себя осознав, что имеет в виду Минхо, когда заявляет, что «опоздал на работу, потому что перед выходом на колени залез кот», Чанбин уже тянется было к плечам Хёнджина, чтобы сдвинуть его на подушку, но в результате вместо этого банально гладит его по голове. — Джинни, — зовёт он, — эги, выпусти меня, пожалуйста. Пробурчав что-то неопределённое, тот ёрзает и только сильнее вжимается щекой ему в грудь. — Ну же, — улыбается Чанбин его реакции. — Давай, позволь хёну поесть после работы, ладно? Хёнджин снова мычит, но, не открывая глаз, всё-таки сползает вбок. Он крайне расслабленный, спокойный — каким не бывал при Чанбине ни разу — и тоже мягко улыбается. Может быть, это посторгазменная эйфория, но в этот момент Чанбину абсолютно не хочется никуда вставать, хочется продолжать лежать с этим мальчишкой под боком и наслаждаться жизнью. Но его желудок всё ещё откровенно против, поэтому Чанбин, повинуясь зову плоти, выбирается из-под одеяла и накидывает халат. Ему откровенно лень одеваться во что-то нормально с учётом того, что он планирует вернуться в кровать не позже, чем через полчаса. Кухня находится достаточно далеко от спальни, чтобы он не боялся шуметь, греметь посудой в шкафчике или содержимым холодильника, так что в полной уверенности, что всё в порядке, Чанбин накладывает себе полную тарелку риса, ставит её в микроволновку и, развернувшись, охает от неожиданности. Сонный Хёнджин, уже одевшийся обратно — плакали мечты Чанбина о расслабленно поваляться вместе, — дремлет, прислонившись плечом к дверному проёму. — Чего ты вскочил-то? — удивляется вслух Чанбин, как только возвращает себе возможность членораздельно разговаривать, а не блеять с перепугу. — А… — тянет Хёнджин и смущённо трёт лицо. — Ты же встал… — И что? — недоумевает Чанбин, всё ещё расстраиваясь, что реальность не совпадает со сложившейся в голове картинкой. — Но как же я буду оставаться там без тебя, — мямлит Хёнджин, отводя взгляд, и это даже не вопрос по форме, это утверждение. — Куда делась твоя смелость? — удивляется Чанбин, наконец выкапывает контейнер с кимчи-чигге в холодильнике и выпрямляется. — Ты голодный, кстати? Хёнджин снова отводит глаза; руками он обхватывает себя за плечи, и пальцы у него подозрительно напряжены. — Я не… — он сглатывает. — Я не знаю… — Как себя теперь вести со мной? — догадывается Чанбин с улыбкой. Хёнджин быстро и с облегчением кивает. Ну да, откуда бы у него такому опыту взяться, наверняка же или всё в подростковом розовом тумане романтики было, или сразу разбегались, сняв напряжение, а тут ни то ни сё. Но ничего, по крайней мере, эта проблема решается достаточно просто. — Подожди секунду. Он ставит контейнер на стол, освобождая себе руки, а потом возвращается к Хёнджину и притягивает его в объятия — самые обычные, без какого-либо сексуального подтекста, — кладёт голову ему на плечо и бормочет: — Ни хера ж не поменялось, расслабься. — Да если бы, — возражает тот, но уже явно куда смелее. Чанбин ухмыляется сам себе, мысленно ставя галочку «подтверждено» рядом с наблюдением про то, что хёнджиновские тараканы усыпляются лаской и близостью. Пригодится на будущее. — Да ни хрена, — снова утверждает он. С Хёнджином рядом как-то… уютно, что ли? Даже если молчать и просто находиться рядом, не кажется, что время тратится зря. Сам Хёнджин, правда, через пару секунд начинает ёрзать. — Давай я разложу панчханы, — предлагает он. — Всё равно я тоже себе греть буду, тоже проголодался. Чанбин, наверное, до сих пор находится под воздействием ебучих гормонов после оргазма, потому что его тянет творить хуйню. Подхватив взвизгнувшего от неожиданности Хёнджина ладонями за талию — пиздец, откармливать и откармливать, и в качалку водить по-любому, чтобы мышечный корсет нормальный был, — он делает несколько шагов и усаживает его задницей на всё равно бесполезную и неиспользуемую им обычно барную стойку. — Нет уж, сиди, — отказывается он, — сиди и украшай собой квартиру. Дай мне за тобой поухаживать. И смущённо отворачивается, потому что фильтр между мозгом и языком, кажется, куда-то проебался. Ну и да, блядь, Со Чанбин умеет смущаться, он нормальный человек, идите нахуй. Хёнджин за его спиной неожиданно хихикает и пользуется моментом. Они оба словно тяни-толкай: отступает один — тут же нажимает другой. Достаточно Чанбину показать, что он тоже человек и имеет слабости, как Хёнджин пытается его додавить. — Хё-ё-ён, — провокационно тянет он. — А я красивый, да? Мгновенно расслабляясь, Чанбин возвращается к раскладыванию еды по тарелкам. — Доверил коту рыбу, — ухмыляется он, потому что в эту игру можно играть вдвоём. — Конечно да, Джинни-я, я удивлён, что ты вообще спрашиваешь, учитывая, что я с трудом не спустил в трусы раньше времени. Хёнджин сияет, болтает ногами и наклоняется в его сторону: — А я тебе нравлюсь? — Почему это звучит так, как будто дальше последует какая-то странная просьба? — Возможно, — смеётся Хёнджин. — Но это будет зависеть от того, что ты ответишь. — Ага, а потом ты спросишь, «насколько сильно нравлюсь?». Я готов платить кучу денег за твою жопу, ты сам как думаешь? Давай уже к финальной просьбе. — Тебе сильно нравится эта квартира? — Ты меня переехать, что ли, просишь? — охуевает Чанбин. — Не-е-е-ет! — пугается Хёнджин. — Нет! Просто здесь всё такое белое, такое… неживое. Холодное. Бесит до смерти. Неуютно же. Хочется что-то изменить. — «До жизни», — автоматически поправляет его Чанбин, потому что нельзя говорить о себе так, как будто скоро умрёшь — плохая примета, — и задумывается. Ну да, его тоже пиздецки бесит эта квартира. Он живёт в ней уже сколько?.. Семь с лишним лет, и за это время ни разу он не подумал о том, чтобы что-то переделать, хотя имеет полное право, потому что не арендует её, а является полноценным собственником. Идиот же, первостатейный, ну. Или просто заработался, погряз с головой в шоу-бизнесе так, что перестал считать дом домом? Он морщится: в любом случае, даже если бы до него дошло, что можно что-то изменить, он бы всё равно не стал, потому что что? Правильно, времени нет. С другой стороны, сейчас у него есть другой выход. — Слушай, а можно. Но у меня есть условие. — Очень страшное? — напрягается Хёнджин. Чанбину нравится, что тот уже не стесняется уточнить, а ведь, подумать только, две минуты назад слова глотал и выговорить не мог!.. — Да нет, — хмыкает он. — Просто мы всё-таки поговорим о деньгах, и заниматься всем этим, что тебе не терпится сделать, будешь сам. Только со мной согласовывать не забывай, я всё-таки не хочу внезапно проснуться и осознать, что живу в какой-нибудь суннитской коммуне. — Серьёзно? Можно? — Хёнджин спрыгивает со стойки. — Поставь тарелку. — Что? Зачем? — Поставь, блин, — приказывает Хёнджин. Осмелел, однако!.. Чанбин поспешно суёт миску с чукой куда-то в сторону стола и немедленно снова оказывается в тёплых объятиях. Хёнджин прижимается к нему, вешается на шею — непонятно, как умудряется, учитывая разницу в росте, — и неожиданно целует в щеку. И, замирает, пугается: — Так нормально? Хён, если ты скажешь, то я больше не… — Всё хорошо, эги, — перебивает его Чанбин и обнимает за талию. Вот, опять, думает он, сорвалось. Когда Хёнджин явно демонстрирует, хоть и сам того, вероятно, не замечая, что травмирован прошлым — его невозможно называть хоть как-то иначе. Это почти больно, как хочется его обнять сильнее, защитить от уже испытанной им в прошлом боли, хотя это и невозможно чисто физически. Всё, что Чанбин может, — это только попытаться исправить последствия. Он предлагает: — Пойдём? Поедим перед телевизором, устроим себе ленивый вечер? Хёнджин радостно соглашается и отстраняется. Они вдвоём переносят тарелки, а потом устраиваются с ногами на диване, долго споря, выбирают фильм и останавливаются в конце концов на классическом «Поезде в Пусан». Просмотр вместо стандартных двух часов растягивается до бесконечности, потому что они, выхватывая друг у друга пульт, то и дело ставят на паузу и спорят-спорят-спорят. — Они не должны были доверять Ёнсоку! — возмущается Хёнджин. — С самого начала же видно, что с ним что-то не так! — Да как видно-то, блядь! — орёт в ответ Чанбин в пылу азарта. — Ни хрена по нему не видно, Чонгиль гораздо подозрительнее! — Чонгиль просто дура, — припечатывает Хёнджин. — Поверить только, эгоизм у выживших, там такое творится, у неё сестра умерла, а она дверь открывает! — Ну так она из-за этого и умерла, — возражает Чанбин. — А Ёнсока кусают, но он всё равно придурок, — остывая, ворчит Хёнджин. — Соку вообще не должен был никому доверять. — Если бы он никому не доверял, то не смог бы спасти дочь. И если бы он не доверял тому бездомному, тот не пожертвовал бы за него жизнью. — Если бы он не доверял тому бездомному с самого начала, то, может, и выжил бы сам! — Если бы он не доверял никому, он бы не дожил даже до этого момента и не смог бы спасти дочь, — качает головой Чанбин. — Джинни-я, тебе не кажется, что мы спорим уже не о фильме? Я понимаю твою точку зрения, но пока, кажется, жизнь на моей стороне. — В каком смысле? — теряется Хёнджин, не в силах уследить за его логикой рассуждений. Чанбин активно жестикулирует палочками: — Ну смотри. Я тебе доверяю, да? То есть это не вопрос сам по себе, но вроде ты живёшь тут у меня, у нас всё хорошо, мы нашли общий язык — или, по крайней мере, активно его ищем, — и вот загляни к себе в голову и ответь на один вопрос: стоит ли мне тебе доверять, или ты меня предашь? Сформулированный шуточно, в запале, вопрос звучит неожиданно серьёзно. Хёнджин бросает свои палочки на стол не глядя, ставит рядом тарелку с остатками риса и поворачивается к нему: — Хён, — очень серьёзно говорит он. — Я очень благодарен тебе за всё, что ты для меня сделал, и я никогда тебя не предам. Не знаю, сколько мне раз ещё стоит поблагодарить тебя, но я собираюсь делать это ежедневно до скончания времен. Плевать, чего мне это будет стоить, но я сделаю для тебя всё, что угодно. Из вежливости дав ему договорить, Чанбин аккуратно уточняет: — Надеюсь, сексом мы занимались потому, что я тебе тоже нравлюсь, а не только потому, что ты мне благодарен. — Очень нравишься, — поспешно уверяет Хёнджин и густо краснеет. Ещё мгновение они пристально смотрят друг на друга, а затем ноутбук Чанбина, небрежно сунутый им по дороге в гардероб куда-то на стол в углу, начинает трезвонить. Недовольно вздыхая, Чанбин отводит глаза и начинает выбираться из-за стола. — Извини, Джинни-я, работа, — сообщает он, вдевается в наушники и отвечает на вызов. Оказывается, что поздно вечером в субботу его хочет видеть не кто иной, как Так Ёнджун, у которого есть «прекрасные» новости по поводу очередных пиар-проблем, связывающих обе их компании. На этот раз возможный скандал куда горячее и грязнее, чем мог бы быть: два их айдола замечены прессой в излишне тесных взаимоотношениях… Ёнджун машет рукой, уже не выбирая слов: «Сосались они, блядь». Всё бы ничего, но айдолы однополые, и консервативной гомофобной Корее это словно серпом по яйцам. Чанбин, не стесняясь в выражениях, никак не вуалируя имена, обсуждает с ним тактику поведения, работы со СМИ, пока в какой-то момент не задумывается на миг, что, во-первых, Хёнджин слишком уж притих, а во-вторых, подписывал ли тот вообще соглашение о неразглашении? С одной стороны, Чанбин верит в Минхо — тот должен был заставить его это сделать, с другой — сам Чанбин подобного почему-то припомнить не может, как будто такого не было вообще. Секунду он колеблется, но, осознав, что Хёнджин и так уже услышал — и узнал в целом — достаточно и ещё немного подноготной уже ни на что не повлияет, он мысленно машет рукой и возвращается к обсуждению. Ещё спустя несколько минут он чувствует аккуратное прикосновение к плечу. Разворачивается, стягивает наушник, уже готовый было рявкнуть на непонятливого мальчишку, словно на собаку — не лезь под руку, не мешайся, я работаю! — когда оказывается, что Хёнджин держит экраном к нему его собственный телефон, на который как раз звонит Феликс. Сразу сдуваясь и чувствуя вину, Чанбин просит: — Ответь сам, ладно? Запиши, что он хочет, меня не трогай, если не срочно. Хёнджин кивает; Чанбин вставляет обратно наушник и продолжает прерванную тираду. В течение следующего получаса, словно сговорившись, ему успевают позвонить Минхо (четыре раза; судя по выражению лица Хёнджина, последние три — так, чисто доебаться), Феликс (один раз, Хёнджин долго что-то печатает в телефоне, периодически кивая телефону), и Чонин (тоже единожды, похоже, что с традиционным предупреждением по поводу расписания на следующий день, судя по тому, что Хёнджин помечает себе совсем мало). В какой-то момент Чанбин сам отрывается от разговора: — Джинни, — сухо зовёт он. — Набери Ликса, пусть расторгает с Пак Дживоном контракт, неустойку пусть обсуждает сам с Джисоном, потом позвони Чану и кратко предупреди, чтобы до завтрашнего вечера Дживон вымелся, и если он будет тебя доставать — шли нахуй, потом всё подробно перескажи Инни, пусть озадачит пресс-службу. Ошарашенно моргнув в первую секунду, Хёнджин быстро ориентируется и записывает всё сказанное, затем нерешительно вскидывает голову: — Минхо сказал, что вокруг общаги выставил дополнительную охрану. Неизвестно, сколько просочилось в сеть, но там собирается много фанаток с плакатами, и вроде бы настроены они агрессивно. — Триждыблядское мудопроёбище, не мог мембера трахнуть… — ворчит себе под нос Чанбин, и машет рукой, намекая Хёнджину, чтобы тот приступал к заданию. — Жёстко ты, — комментирует Ёнджун, которому прекрасно слышен был их разговор. — Да придурок потому что, что он, отель снять не мог? — эмоционально возмущается Чанбин. — Да я про твоего пацана, — указывает подбородком куда-то ему за спину Ёнджун. Оборачиваясь, Чанбин в очередной раз уже снимает наушник, уже смутно начиная подозревать, в чём дело, и Хёнджин, с лицом, выражающим всю глубину испытываемого им терпения, как раз договаривает: «…посмотрите на номер, с которого я звоню, прекратите отвлекаться, а не то в следующий раз вам позвонит даже не Ли Минхо-сси, а Ли Феликс-сси, и сутью его претензий станет ваш возможный непрофессионализм и несоответствие занимаемой вами должности, — он недолго слушает и перебивает собеседника уже гораздо менее вежливо: — Слушайте, Чан-сси, если вы ещё раз предложите что-то в том же духе, я скажу Минхо-хёну, что вы приставали к Феликсу-хёну, зажимали его в углу и что Феликс-хён просто боится ему об этом рассказывать. Хотите, чтобы так случилось? Нет? Тогда, пожалуйста, дослушайте, что я пытаюсь до вас донести, это срочно, и у меня ещё куча дел. Так вот, Минхо-сси пригласил стороннюю службу безопасности…». — Охуеть, — коротко комментирует Чанбин в наушник, когда у него наконец получается оторваться и вернуться к Ёнджуну. — Так о чём мы?.. Когда они наконец заканчивают разгребаться с эксцессами — оба, потому что Хёнджин неожиданно для них обоих оказывается более чем нарасхват и в какой-то момент начинает под ошарашенным взглядом Чанбина пытаться параллельно звонить кому-то ещё и по своему телефону, — на часах уже половина двенадцатого ночи. Хёнджин с облегчением отбрасывает оба телефона куда-то на противоположный конец дивана и откидывается на спинку. — Какой пиздец… — устало тянет он. — У тебя что, всегда так? — Обычно легче, — вздыхает Чанбин, встаёт и с хрустом потягивается, разминает ноги — отсидел буквально всё. — Реально пиздец… Охуеть, сколько времени уже, а мне ещё вставать… Бля, а Инни не звонил? — Щас, — тянет тот, переползает к телефонам, да так и остаётся лежать на животе вдоль всего дивана. — Ага, вот, в восемь машина, спокойный день, в обед к врачу со мной, до шести снова в офисе, в семь он зовёт тебя в норебан, но я сказал, что ты сам решишь. Там у кого-то день рождения, Чонин сам не помнит, но мне кажется, что у Джисона. Чанбин возводит глаза к потолку, шевеля губами. Потом, когда на него снисходит понимание, он замирает и жалобно сводит брови к переносице. — Блядь, — говорит он и повторяет: — Блядь. Ну блядь же. — Что такое, хён? — испуганно приподнимается Хёнджин. — Я что-то неправильно сделал? — Да при чём тут это… — отмахивается Чанбин. — У меня день рождения, а не у Джисона, у него только через месяц. Блядь, вот надо было же забыть… — Ага, — судя по выражению лица, Хёнджин что-то судорожно прикидывает. — Так, хён, разговор о деньгах только что стал гораздо насущнее. — Только не сегодня, ну пожалуйста, — просит Чанбин. — Давай уже завтра, я тебе карту хоть заведу, тогда уже будет смысл предметно разговаривать. Он неожиданно для себя громко зевает и снова смотрит на часы. На циферблате по-прежнему дохрена. — Будешь ложиться? — догадывается Хёнджин и поднимается. — Ладно тогда, не буду тебе мешать. Доброй ночи, хён. — Э-э-э? — Чанбин автоматически тянет вслед ему руку. — Ты куда? — К себе, — недоумевает тот. — Что-то не так, хён? — Да нет, ничего, — опускает руку Чанбин и заставляет себя улыбнуться: — Спокойной ночи, Джинни. Ему уже не в первый раз за сегодня приходит в голову мысль, что у них обоих представление, с какой скоростью должны продвигаться отношения, очень разное. Чанбин, в принципе, готов ему предоставить место в своей квартире, постели и жизни на постоянной основе, а Хёнджин… Хёнджин уходит спать в свою комнату, где у него за спинкой кровати есть запасы провизии на случай, если Чанбин его выкинет из дома, как драную шавку. Это как нельзя лучше иллюстрирует сегодняшний разговор о доверии и о том, что, что бы Хёнджин ему ни говорил про свою признательность, он всё ещё ждёт от него подвоха. — Спокойной ночи, хён, — щурится в ответ тот. И всё бы хорошо, на этом бы ему уйти, оставляя Чанбина с тягостным ощущением случившегося чего-то неприятного, но вместо этого он подходит ближе и тянется, пытается обнять, трётся носом о щеку. — Спасибо тебе. Он всё ещё такой тёплый и ласковый, мучительно-уютный, что Чанбин банально не выдерживает. — Не уходи? — предлагает он, смыкая руки у него за спиной. — Останься в моей спальне на ночь. — Э-э-э… — на миг Хёнджин хмурится. — Хён, я не уверен, что смогу ещё раз сегодня… — Я тебя так запугал, эги? — вздыхает ему в шею Чанбин. — Спать давай. Просто спать, ладно? — Конечно, хён! — радостно отцепившись, Хёнджин делает несколько шагов в сторону коридора и разворачивается. — Сейчас, я заберу кое-что! «Кое-чем» оказывается бутылка с водой и слишком большая футболка, доходящая тому до середины бедра. Зато, кроме этой футболки и боксеров, на нём больше ничего нет, что Чанбина только радует, понятное дело. Позже, когда он, поставив будильник, поворачивается набок и притягивает Хёнджина к себе в обнимку, укладывает ладонь чуть ниже пупка, то удостаивается довольного вздоха. И думает про себя, что, возможно, у того проблемы не со скоростью их сближения, а сугубо с проявлением инициативы. Проваливаясь в сон, Чанбин ощущает себя уставшим, заёбанным, но в кои-то веки откровенно счастливым.