Изгой

В машину они залезают, откровенно веселясь и не в состоянии отлипнуть друг от друга. Чанбин по-джентльменски (или, с учётом их статуса, скорее заботливо, как партнеру) открывает перед Хёнджином дверь и застревает на несколько минут с поцелуями, в неудобной позе, полусогнувшись — в кои-то веки он выше и это ему приходится наклоняться, — но оторваться друг от друга они просто не в силах. Словно какой-то ебучий медовый месяц. После первого раза такого не было, думает Чанбин. После первого раза они поспали в обнимку, но их не било током буквально при каждом взгляде и уж тем более прикосновении друг к другу, как сейчас. Сейчас они переглядываются — и в глазах Хенджина недвусмысленно написано «ХОЧУ», прямо так, большими буквами, и у него не стоит только потому, что кончил он чуть менее, чем пятнадцать минут назад. У них обоих, точнее, потому что Хёнджин после поцелуя облизывается так, что могло бы — у Чанбина не просто встало, а прорвало бы нахрен джинсы. После того, как он запихивается на водительское сидение, они еще какое-то время активно тискаются, пользуясь тем, что еще есть время — Хенджин, конечно, нервничает и поглядывает на часы в первые пару минут, но Чанбин его уверяет, что ни единого гребаного раза никто не приезжал в такие места вовремя, поэтому торопиться смысла нет, и снова кладет руки ему на талию. У Хенджина уже откровенно, неприлично распухшие губы, покрасневшие, словно он использовал помаду — Чанбин ставит себе галочку обсудить эту идею в будущем, — но просто невозможно от них оторваться, перестать мучить и терзать их вновь и вновь. Словно сами собой, теплые ладони Хёнджина оказываются у него под свитером, гладят спину, и, отвечая на укус, Хенджин лукаво ухмыляется и оставляет вдоль позвоночника царапины, словно кошка. Невозможно смотреть на него и не хотеть его снова, что в сексуальном, что в более прозаическом смысле. Чанбин всегда был собственником; Хёнджина же, кажется, это возбуждает ещё сильнее. Когда они наконец находят в себе силы расцепиться, Чанбин заводит машину и медленно выруливает наружу, опускает стекла; Хёнджин высовывается в окно, насколько позволяет ему ремень, и дышит всей грудью, улыбается прохожим, а потом громко подпевает играющей из колонок песне. Он выглядит счастливым, беззаботным, и от этого в груди Чанбина сжимается сердце. Стоит им запарковаться и выйти, как Хёнджин стихает, гаснет прямо у него на глазах — и на глазах незнакомцев, курящих у входа, — и явно не знает, как должен вести себя. Фамильярно? Вежливо? Отстраненно? И решает, видимо, в пользу последнего: идёт рядом, но держится чуть позади, у входа ускоряется и открывает перед Чанбином дверь, как обычно делает младший и подчинённый. Чанбин недоуменно вскидывает брови, но решает поддержать игру: может быть, тому просто некомфортно демонстрировать излишнюю близость? В любом случае, это его право, хотя сам Чанбин не видит в этом особого смысла с учётом того, как доходчиво расцвечена шея Хёнджина красными пятнами. А если тот чуть дёрнет на себя воротник, то взгляду откроется откровенный отпечаток зубов Чанбина на ключице. Более того, сам Чанбин в зеркало себя последний час особо не рассматривал, но что-то ему подсказывает, что у него там тоже всё более чем очевидно. Два человека приехали вместе, с опозданием, с засосами и распухшими губами — действительно, какие это между ними могут быть отношения? Наверное, они просто друзья. Администратор провожает их в зал — отдельный, не общий, с большим экраном проектора, уже накрытым на всю толпу столом в стороне для проголодавшихся и излишне трезвых, — где оказывается, что именно в этот чертов раз все приехали вовремя. Первым их замечает Ликс и подскакивает с кресла, бежит навстречу и распахивает объятия. Чанбин уже готовится быть задушенным, как неожиданно оказывается, что жертва здесь сегодня не он. Ликс нетерпеливо кивает ему и вцепляется в Хёнджина, щебечет радостное: — Хёнджин, да? Я Феликс, очень приятно, какой ты красивый!.. Ты будешь пить сегодня? Вообще хочешь чего-нибудь, здесь очень вкусная пицца, нам уже принесли! Ты можешь называть меня «Ликси», я из Австралии, поэтому просто по имени, ладно? А тебя как, Джин-а? Джинни? Давай я познакомлю тебя с остальными!.. Хёнджин ошарашенно косится на Чанбина, но по нему видно, что Феликс лучший, кого он мог бы встретить здесь первым, потому что он сразу расслабляется и непроизвольно начинает улыбаться сам в ответ. — Нет, я не пью, мне нельзя из-за лекарств, — отвечает он. — Можно «Джинни», да. А здесь есть кофе или газировка? Я уже знаком с Минхо-сси, Чаном-сси и Сынмином-сси. Ликс хихикает: — Просто называй Минхо «хёном», ему очень нравится, хотя он и не показывает. Пойдем же, ну, Минхо, ёбо, иди сюда!.. Чанбин снова ловит взгляд Хёнджина и пораженно качает головой в ответ. Однако не они одни здесь движутся быстрым шагом, семейство Ли, оказывается, их обгоняет. Судя по тому, как выглядит шея появившегося позади Ликса Минхо, эти двое не просто помирились в тот обед, но и времени с тех пор тоже не теряли. Собственническим жестом, пользуясь разницей в росте, Минхо приобнимает Ликса сзади и трётся носом о затылок. Сразу светлея — хотя, казалось бы, куда больше, — Ликс чуть поворачивается и дотягивается губами до его щеки, шепчет что-то тихое и, судя по краснеющим ушам Минхо, явно интимное. И только потом вспоминает, что они здесь не одни. — Ёбо, ты уже знаком с Джинни? — спрашивает он очевидное. — Скажи, он красивый? Минхо медленно, неторопливо и очень внимательно осматривает вмиг напрягшегося Хёнджина с головы до ног, отдельно задерживает взгляд на засосах и громко хмыкает. — Сейчас определенно красивее, чем в прошлый, — неожиданно миролюбиво заключает он. — Что, пристроился под теплый бок? Это почти очевидный намек на их изменившиеся отношения с Чанбином, но Хёнджин остёр на язык, о чем остальным ещё предстоит только узнать. — Я рад, Минхо-хён, что советы сонбэ помогли вам наладить вашу собственную личную жизнь, — и улыбается, поганец, указывает взглядом тому на шею. Минхо кривится, уже явно готовый выплюнуть что-то в ответ, но не учитывает стихийный фактор в виде заскучавшего без внимания Чонина — тот разговаривает по телефону, — Джисона. — Хён! — радуется тот, набрасывается на Чанбина с объятиями, словно не видел не пару-тройку часов, а вечность. — Хорошо, что ты доехал! Чур, первый тост за мной! — По старшинству! — немедленно переключается на него Минхо. — А раз по старшинству, то начну я, — обрывает его подошедший Чан. — Всё, все собрались? Больше никого не ждём? Бин-а, Хёнджин-а, давайте, садитесь уже. Сынмин, принеси им что-нибудь выпить. На полдороге к дивану Чанбина перехватывает Чонин и обнимает. Он также оказывается первым, кто поздравляет его напрямую. — С праздником, хён, — шепчет он. — Готовься к испытаниям: Джисон запланировал кучу игр, чтобы было веселее. Чанбин закатывает глаза. Вот за это (ну, в том числе) он Чонина и ценит: тот знает его отношение к подобным сюрпризам и всегда предупреждает заранее. — Спасибо, — тихо кивает он, сжимает руку в качестве благодарности и проходит дальше, к дивану. Из-за задержки они с Хёнджином оказываются разделены — того уже усадили между Минхо и Чаном, а Чанбину оставляют место в отдельном кресле, как начальнику и имениннику. Хёнджин бросает на него растерянный взгляд и неловко улыбается, когда Чанбин ему подмигивает. На этом их взаимодействие кончается, потому что подошедший Сынмин вручает ему бокал шампанского, а Чан пронзительно свистит, привлекая всеобщее внимание, и поднимается. — На самом деле мы все знаем, зачем мы здесь собрались, — заявляет он. — Сегодня праздник у замечательного человека… …и продолжает ещё минут пять безостановочно хвалить и облизывать Чанбина во все метафизические щели так сладостно, что хочется умыться и помыть руки. Пиздец, конечно, но Чанбин терпит из вежливости и уважения, потому что в этом поздравлении — весь Чан. Только он может говорить настолько от души и одновременно настолько банальными и заезженными фразами, что набивает оскомину. И ведь не перебьешь, не откажешься, потому что тот говорит это действительно от чистого сердца. Или, по крайней мере, талантливо делает вид — но обидится, если что, на полную. Погрузившись в размышления, Чанбин включается обратно только на фразе «…хочу подарить тебе», и ему заранее страшно, потому что Чану может прийти в голову что угодно. Подарить боящемуся высоты Джисону сертификат на прыжки с парашютом (Джисон принципиально прыгает, кстати), позвать всю компанию, в том числе боящегося всего и вся Ликса, в комнату страха — а в следующий раз оплатить всем выходные на Чеджу, озаботиться всем, включая перелет, доставку в аэропорт и обратно, и обеспечить при содействии Чанбина полное отсутствие каких-либо мешающих факторов в виде срочной работы. В общем, пятьдесят на пятьдесят. На этот раз Чан попадает в правильные пятьдесят. В его руках — коробка с новым флагманом самсунга, который вообще-то производится действительно ограниченным тиражом; тройной складной экран, топовая защита от влаги — хоть ныряй с ним, подпись дизайнера на задней крышке, выложенная серебром, — и Чанбин, фанат самсунгов, соврал бы, если бы сказал, что не мечтал о таком. Он с благодарностью принимает подарок, обнимает Чана, хлопает его по спине — и натыкается на раздраженный взгляд Сынмина. Кажется, нужно будет поговорить с мальчишкой, а то надумал себе незнамо чего — или разобраться вообще, в чем дело, если не в Чане. Они хором пьют, а потом вспоминают, что это всё-таки караоке. Начинают с классической «Love poem», причем микрофон пихают Сынмину и тот вытягивает без проблем. С другой стороны, эту песню можно петь по-разному, и вот сегодня Сынмин совершенно не напрягается, обрубает длинные ноты, и абсолютно не смотрит на Чана. Ну да, морщится Чанбин, как вообще можно было подумать, что дело в чем-то или ком-то другом. Затем микрофон перехватывает Джисон, читает какой-то рэп их же лейбла, и, пока он занят, Чанбина отзывает в сторону Чонин. — Хён, — говорит он. — Слушай… И замолкает, быстро отпивает из бокала и косится куда-то вбок. Чанбин проверяет, куда — и оказывается, что на Хёнджина. — Что не так? — спрашивает он. — Хён, ты уверен, что хочешь в это ввязываться? — Во что? — требует ясности Чанбин, уже понимая, в принципе, что услышит. В свое время, ещё когда он только притащил Хёнджина к себе и просил Чонина пробить его по имени, тот первым делом уточнил, насколько Хёнджин симпатичный, и вспомнил предыдущий разовый чанбиновский секс, который втихую пытался сфотографировать его голым, чтобы выложить в сеть, за что и был послан нахер и пинками выгнан за дверь. Тот тоже был красивый донельзя и очень нравился Чанбину ровно до того самого момента, но и подобная ситуация случалась в его жизни не впервые, однако паранойю по отношению к красивым мужикам заработал почему-то не Чанбин, а Чонин, у которого в личном жизни, если забыть Джисона, было откровенно глухо. Это, правда, абсолютно не мешало ему переживать за хёна, что он успешно и делал. — В то же говно, — морщится Чонин, и по его выражению лица видно — готовится сожрать ему мозг как есть, без чайной ложечки. — Тебе нужны потом опять проблемы? — Не обобщай без оснований, ты его даже не знаешь, — просит Чанбин. — Да у тебя ж типаж, хён, — вздыхает тот. — Красивые, страдающие, то им для счастья только денег не хватает, причем желательно твоих, и желательно всех, то члена, причем на фотографии и в интернете. Если бы в жопе, я бы молчал, но почему ж у тебя каждый раз такие мудаки-то? — Он не такой. Инни, я понимаю, как это звучит, но он действительно не такой, как, к примеру, Хироши-кун. Он лучше, серьезно, я клянусь, — настаивает Чанбин. — Хён, да ты уже по уши, да? — грустно смотрит на него Чонин. — Я опоздал? Чанбин начинает сердиться. — То есть я не могу просто сказать про кого-то, что он хороший человек, если действительно так думаю? — уточняет он. — Да можешь, конечно. Другой вопрос, что ты его знаешь… сколько, неделю? За это время невозможно хорошо узнать человека, нельзя предсказать, что он сделает, если ему попадет в руки, например, миллион вон… — Потратит на кисти, краски и остальную хуету для рисования, — перебивает его и криво усмехается Чанбин. — По крайней мере, купит столько, сколько будет в состоянии унести, а потом в норэбане будет сидеть, слушать Джисона и транслировать на всю вселенную, что лучше бы он дома рисовал, ты посмотри на его выражение лица!.. Чонин даже не оглядывается. — По уши, — заключает он раздраженно. — Ладно, теперь я ещё сильнее настаиваю на том, чтобы сделать его твоим личным помощником. Во-первых, пускай поработает как нормальный человек, а не облизывает микрофонные стойки, а, во-вторых, я за ним присмотрю немного, потому что к тебе, хён, у меня в этом отношении больше доверия нет. — Вы с Минхо спелись, что ли? — раздраженно вздыхает Чанбин. — Будет тебе помощник, ладно, блядь, завтра или послезавтра притащу на первый день стажировки. — Спасибо, хён! — светлеет тот. — Блин, я дурак, про подарок забыл, сейчас принесу! Чонин вручает ему подарочный сертификат на бесплатное годовое обслуживание в один из любимых чанбиновских автосервисов и тем самым запускает цепную реакцию, поскольку, с небольшим перерывом на налить-выпить-сказать речь, к нему начинают стекаться все остальные со своими подарками. Джисон — тоже с сертификатом, только уже на татуировку; Чанбин мечтал об этом лет этак десять назад, когда заела бытовуха, да так и не осмелился. Сегодня, видимо, наступает час икс, от которого уже так просто не отделаешься. Минхо, засранец, вручает большую коробку без опознавательных знаков, которая от и до забита различными смазками — для орального и анального секса, со вкусом, без, с эффектом вибрации, разогревающими, охлаждающими, — и, словно вишенка на торте, сверху лежит закрытая фабрично, абсолютно новая упаковка с белыми длинными гольфами. Вот же сука. Чанбин от всей души пожимает ему руку: — Я даже засчитывать это как подъеб не буду, крутой подарок, — смеётся он. — Обращайся, — фыркает Минхо и пропускает вперёд Ликса. Здесь тоже нужно быть настороже, потому что с его склонностью к нарочитому пафосу и иллюзией, что всем остальным нравится то же самое, Ликс может и перестараться. Однако блеск в его глазах настораживает, как и коробка, крайне схожая внешне с коробкой Минхо. — Блядь, Ликси, — выдыхает Чанбин и быстро захлопывает крышку. В коробке — по крайней мере, сверху, — ошейник. Хороший, собачий, с поводком-стропой, с ограничителем натяжения, с жетоном-адресником, на котором выбито «Джинни», и внизу — номер телефона Чанбина. У самого Чанбина краснеют уши, потому что он представляет себе эту картину слишком явно, представляет — и борется с неожиданно поступающим возбуждением. Вот от Ликса он такого не ожидал; но есть у него стойкое ощущение, что претензии здесь предъявлять нужно абсолютно не ему, а с превосходством ухмыляющемуся Минхо. Он убирает обе коробки подальше и возвращается обратно, и микрофон уже в руках у Чонина, который, дразняще поглядывая на Джисона, поет что-то сладенькое о любви. Тот не сводит с него глаз; ну а Чанбина вновь отвлекает Минхо. Ему снова наливают, он снова пьёт, а потом, когда очередная песня затихает, его плеча, привлекая внимание, касается чужая рука. Сынмин. Чанбин удивлённо вскидывает брови: с Сынмином вне работы он практически не общается, и здесь и сейчас тот скорее «плюс один» Чана, чем самостоятельный гость, хотя сегодня в обед он и был приглашен дополнительно. Чанбин, не понимая их неясных отношений, счёл уместным позвать и его, а не просто обсуждать по-хамски планы на вечер с Чаном в его присутствии. Сынмин выглядит раздраженным, но только сейчас Чанбин понимает, что раздражение не направлено на него самого. — Чанбин-сси, — начинает тот. — Простите, я понимаю, как это звучит, но… — Говори, — подбадривает его Чанбин. Ему становится даже интересно. — Вас с Хёнджином-сси связывают достаточно близкие отношения, так? Извините, это не претензия, если это так показалось, я сам гей. Но не могли бы вы продемонстрировать, что это так, на самом деле? — Зачем? — изумляется Чанбин. — Ты поспорил, что ли? — Если бы, — качает головой Сынмин, смотрит ему куда-то за спину и сжимает челюсти так, что на щеках начинают играть желваки. Чанбин оборачивается — и ах вон оно что. Блядство. Ебись конем этот винторогий еблан во все щели сам или пусть его выебет Сынмин, но лишь бы где-то подальше отсюда. Закинув руку на спинку дивана позади крайне напряжённого Хёнджина и придвинувшись совсем вплотную, Чан другой гладит его по колену и, судя по масляной улыбке, задвигает что-то неприличное. Отодвигаться Хёнджину некуда: он уже и так сидит на месте Минхо, впритык к подлокотнику, а встать он не может из-за руки Чана. Очень удачно Чонин прекращает петь, и они все вместе, включая Минхо с Ликсом, склоняются над каталогом, выбирая следующий трек; ну а Чанбин, пользуясь тишиной, пробирается к дальнему концу дивана. Ему очень хочется просто подойти к Чану и пробить с размаху в солнышко, потому что тот совсем уже берега попутал, но портить другим праздник? Они этого не заслужили. Он приземляется на тот самый свободный подлокотник и бесцеремонно стряхивает руку Чана с колена Хёнджина, заменяя ее своей. Хёнджин вздрагивает, в первое мгновение почти рефлекторно начинает отодвигаться, но тут же расслабляется, как только понимает, кто находится рядом с ним. Облегчение на его лице столь ощутимо, что Чанбин даже не пытается сдержать собственнические порывы и, наклонившись, приобнимает за талию и тянет выше, на себя. Оказавшись у него на коленях, в клетке его рук, Хёнджин тут же улыбается, и Чанбин вновь чувствует себя обречённым, вмиг забывая про то, что они не одни. Но от него невозможно оторваться, он — словно чаша с ядом, божественным на вкус, и Чанбин не собирается останавливаться, не допив, на полпути, даже если, согласно всем уверениям Чонина, это его вновь разрушит и убьёт. — Прости, что оставил тебя одного, — тихо шепчет он. — Как мне загладить свою вину, чаги-я? Хёнджин приоткрывает рот, словно услышал нечто неприличное, но очень-очень привлекательное, и широко ухмыляется: — Поговорим об этом вечером? — Учитывая подарки от Минхо и Ликса, у нас будет о-о-очень много тем для разговоров, — смеётся Чанбин, дразняще прикусывает губу и играет бровями. Жмурясь в предвкушении, Хёнджин совершенно не ожидает поцелуя, но тянуть дольше Чанбин уже не в состоянии. Он слишком собственник, и ему уже физически необходим этот маленький, демонстративный сеанс эксгибиционизма, эта неожиданная нежность, с которой Хёнджин откликается на поцелуй, и этот тихий стон, который сам Чанбин, не в силах удержать, выдыхает ему в губы. Приводит в себя их только прилетевшая скомканная салфетка со стороны Минхо. — Снимите комнату, — кричит тот, как только понимает, что на него всё-таки обратили внимание. Со смехом переглядываясь с Хёнджином, Чанбин кидает салфетку обратно и поворачивает голову туда, где несколькими минутами ранее сидел Чан. Сейчас там пусто; ни его, ни Сынмина вообще нет в комнате, и Чанбин надеется лишь, что их разборки закончатся примирением, хотя, казалось бы, что ему с того. Но, несмотря на не самое приятное поведение, почему-то он продолжает относиться к Чану по-дружески снисходительно, хотя желание отрегулировать популяцию будущих потомков путем изымания из линии размножения одного конкретного Бан Чана никуда не девается. Попросту говоря, оторвать нахуй член — и дружить и работать вместе дальше, не вмешивая в это больше никаких даже намёков на что-то личное. — Сам сними, — наконец отвечает он Минхо, чья рука уже несколько минут как располагается под рубашкой Ликса, и панически ловит летящий, словно снаряд, ему в голову микрофон. — Песня именинника! — орёт Джисон и лихорадочно листает каталог песен в поисках конкретного исполнителя. — Включишь моё — премии лишу! — кричит в ответ Чанбин, и Хёнджин, случайно попавший под звуковую атаку, зажимает уши и освобождает колени. Тут же, пользуясь моментом, его подхватывает под руку Чонин и, очень мило улыбаясь, спрашивает, как дела. Тут можно не беспокоиться, Инни и присмотрит, и утешит, если что, и вернёт, где взял, уже горящего энтузиазмом начинать работать прямо завтра, так что Чанбин подмигивает Хёнджину ещё раз и спокойно отвлекается на Джисона. В результате долгих споров они выбирают Love me right, и Чанбин, кое-как вытягивая чистый вокал, отрывается на куплетах, превращая их в рэп-партию, наслаждается, кайфует, вспоминая сцену, и, блядь, тает, словно масло, когда замечает, как смотрит на него Хёнджин — приоткрыв рот, зачарованно, с восхищением и явно ни слова не воспринимая, что говорит ему Чонин. На последних строчках Чанбин напоказ глядит в сторону Хёнджина, и тот краснеет, нелепо, пятнами, смущается и, слишком сильно, сжав пальцы на банке фанты, обливается ею. Одно везение, что он снова выбрал темные брюки перед выходом, хотя посматривал на светлые — а то Чанбину в голову так и лезет навязчивое представление о том, как спустя десяток лет Минхо станет показывать фотографии с этого дня каким-нибудь неизвестно откуда взявшимся детям: «А это дядя Хёнджин. Он обоссался». Ну да, не романтик Чанбин. Совсем не романтик. Это, правда, абсолютно не мешает ему, допев, всучить микрофон обратно Минхо и, подкравшись сзади, обнять Хёнджина, и не отпускать его дольше, чем на пару минут, до самого конца вечера (не в последнюю очередь виной этому вернувшийся с Сынмином одновременно, но не вместе, Чан). Перед уходом Чанбин собирается поблагодарить Чонина за неожиданно отличный вечер, но не может его найти. Какую-то секунду он почти паникует, слишком заметно для находящегося совсем рядом Хёнджина. — В чем дело, хён? — напрягается тот. — Ты не видел Инни? — обеспокоенно крутит головой Чанбин, — как будто тот прячется где-то за мебелью и вот-вот покажется наружу, — но перестаёт, когда Хёнджин тихо смеётся себе под нос. — Джисон-хёна тоже нет, обрати внимание, — указывает он. — Жаль, что ты не видел, с каким видом они по-шпионски сваливали в туалет, с разницей в полминуты и оглядываясь, минут двадцать назад. Чанбин потрясённо качает головой. — Да неужели, — недоверчиво говорит он. — А ведь на людях продолжают делать вид, что ничего не изменилось. — Ты знаешь, хён, — тянет Хёнджин, — а было ли чему меняться вообще? Может, они с самого начала так прячутся? — Да ну, бред какой-то, — мгновенно отвергает его предположение Чанбин и неизбежно глубоко задумывается. Чонина, через пару минут возвращающегося в комнату, в результате он рассматривает чуть ли не внимательнее, чем Хёнджина после первого похода в душ, но явных улик тот не оставляет, а лёгкий беспорядок в волосах и покрасневшие щеки легко списать на алкоголь. Ладно, думает Чанбин, хер с ним, спрошу завтра. Обнимая Чонина на прощание, он снова ловит на оставшемся без присмотра Хёнджине масляный взгляд Чана и, поспешно отрываясь, идёт спасать своё сокровище. Мрачнея, Чан резко отворачивается, и Чанбин, удовлетворённо улыбаясь, переплетает их с Хёнджином пальцы и тянет его в сторону выхода. На этот день ему впечатлений уже более чем достаточно.