LXXX. 31 июля, 2012 — Вторник
— Это мама. Она в больнице. Его грудь болит, а его глаза застилает пелена слез, и он не может- не может дышать, не может думать, не может- прямо сейчас не может сделать ничего. Боже, почему он здесь? Почему это происходит сейчас? Почему Аяно? Почему всегда она? Почему- почему сейчас? Он вдыхает слишком много воздуха, вдыхая между рыданиями, но он не может контролировать это, ему всё равно, не может остановиться. Не она, не снова. Не его мама, пожалуйста, нет. Не снова, не снова. -заки, успокойся! Дыши, ладно?! Пожалуйста, пожалуйста, Хайзаки, дыши. Медленно дыши. Слушай меня- боже, боже. Он не знает, кто умоляет его последовать таким простым, настойчивым инструкциям, но он цепляется за голос, как за спасательный круг, пытается выйти из мучительной паники, пытается успокоиться и расслабиться, дышать медленно и ровно, чтобы его легкие не болели, а голова не кружилась, но это сложно. — Вот так, ну же, — голос говорит, мужской, успокаивающий своей знакомостью, хотя Шого слишком измучен, чтобы определить его. — Хорошо, хорошо. Молодец. Минуту или вечность спустя он восстанавливает дыхание и понимает, что голос принадлежит Ниджимуре, и что он успокаивающе водит круги по спине Шого. Почему-то он на коленях на земле, а Ниджимура на коленях перед ним, его выражение лица обеспокоенное, а глаза сужены, когда он разглядывает Шого, ища причину, почему он внезапно сломался. — …Где мой телефон? — Шого спрашивает, грубо вытирая красные глаза рукавом юкаты, проклиная себя за потерю контроля, когда он нужен семье. Когда он не тот, кто- кто-! Его телефон появляется в его поле зрения, но он может сказать с первого взгляда, что сейчас он бесполезен: на экране трещины, и он больше не светится. Его телефон сломан, возможно, не подлежит ремонту. «Чертовски глупо! Почему он сломал его, даже не получив подробностей?!» Постой, успокойся. Успокойся. Подумай! Что-то случилось с- с мамой. Он не знает что. Шион не смог сказать ему, потому что он глупо- Нет, это не важно. Он не знает, что случилось, и не может позвонить, чтобы узнать. Он не знает номеров Шиона или мамы из этого времени. Прошло более десяти лет, они меняли номера хотя бы раз или дважды. После этого он выжжет номера в своём разуме. Что он может сделать? Он… Больница. Мама в больнице. Где она была до того, как попасть туда? На работе. Второй работе. Когда- что бы ни случилось, это наверняка случилось там, и, к счастью, он знает ближайшую больницу к её месту работы. Шион уже должен быть там или на пути. Шого просто встретится с ним и получит ответы. Это всё, что он сейчас должен сделать, так что он встаёт на ноги, обворачивает ткань вокруг ног, так что она не болтается свободно и не мешает, а потом убегает, ничего не говоря растерянным товарищам. — Что- Эй! — Хайзаки! — Куда ты бежишь?! — Хайзаки! — Черт, вернись сюда! Он смутно улавливает звуки чужих ног по тротуару позади него, люди кричат его имя, но совершенно ничего не важно так, как заверение, что его мама в порядке. Также, он едва сдерживает свою истерику. У него не хватает мозгов ни на что другое. Он теряет счет времени, пока бежит, только смутно осознавая, что приближается к цели, его приближение — нечеткое пятно — так что он удивляется, когда слышит громкий гудок где-то слева и, когда его тянут за один из длинных рукавов, едва избегая грузовика, проезжающего мимо. И он снова осознает мир. Звуки транспорта, шепот толпы, собственное дыхание. Боль в ногах, пот на лбу, жар ночи. Всё это резко возвращается, оставляя его более, чем перегруженным. Его… почти сбил грузовик? — Идиот! — Ниджимура в ярости, рука Шого всё ещё крепко сжимается в его пальцах словно он боится отпустить его. — Чем ты думал?! Рёта проносится мимо него и в панике проверяет Шого, явно волнуясь. Серьезное выражение на его лице… сбивает с толку. — Хайзакичи, ты в порядке? — он спрашивает, тон тихий и контролируемый, спокойствие перед штормом. — …Да, — он шокированно отвечает под давлением их взглядов. — Не поранился. Рёта с облегчением выдыхает, после сдавливает его в объятии. Шого позволяет ему, вялый и усталый. — Я так рад! Кагами с бледным лицом хлопает его по плечу. — Я тоже. — Это было чертовски страшно, — Дайки говорит, выглядя таким же напуганным, как его слова. — Черт, я думал, ты не жилец. Рёта сжимает его крепче, заставляя Шого зашипеть, когда он вздрагивает. Находясь так близко, Рёта чувствует и слышит реакцию. Он отстраняется, снова осматривая Шого. — Ты сказал, что не ранен, — он хмуро отчитывает, отводя руки Шого и открывая юкату. Когда он избавляется от них, его глаза сужаются, а губы образуют тонкую линию, недовольные тем, что он находит. Все остальные придвигаются ближе и раскрывают тоже самое: его торс усеян синяками и ушибами, и различными порезами. Его ранения от засады. — Что, черт побери, случилось? — Ниджимура требует, глаза затуманены и угрожающие. — Другая драка? — Рёта предполагает, такой же сердитый. — Должно быть сложная, если ты получил такие раны. — Почему ты ничего не сказал, идиот? — Ниджимура тянется, чтобы провести пальцами по в основном вылеченному шраму, и это последняя капля. Шого отталкивает обоих и спешно прикрывает всё. — Отвалите. Это не важно! Я не тот, о ком вы должны волноваться! — Он рявкает, неспособный справиться с фактом, что его мама в больнице, и всё же, они хотят тревожить его по таким пустякам. — Кто- кто сейчас волнуется обо мне? Это не важно! Он тратит драгоценное время! — Мы к этому вернёмся, — Ниджимура предупреждает его, но, к счастью, идёт дальше, — но что случилось? Что тебя так потревожило? — Мне- ха, хотелось бы знать тоже, — Тецуя говорит между вдохами, он и Сацуки только догнали их. При виде него Шого ощущает прилив вины. Тецуя выглядит так, будто его может сбить лёгкий ветерок. — Это… твоя семья? — Сацуки осторожно спрашивает. Его глаза снова невольно наполняются слезами, и он сильно прикусывает губу, чтобы снова открыть порез на внутренней стороне. Боли достаточно, чтобы успокоить его, по крайней мере, сейчас. — Моя- моя мама, — он выдавливает, признание почти невыносимо. — Я не знаю, почему, но она- она в больнице, и сломал чёртов телефон прежде чем Шион мог сказать мне- в порядке ли она или- или- Альтернатива ужасна, слишком ужасна, чтобы сказать вслух, так что он сглатывает её. Хотя другие понимают, их лица излучают ужас и волнение. Рёта заключает его в другое объятие, более нежное в этот раз, но не менее эмоциональное. — О, Хайзакичи, мне так жаль! Шого обнимает его в ответ, отчаянно нуждаясь в комфорте. — Итак, ты направлялся в больницу, — Ниджимура говорит, проводя рукой по волосам, выражение лица нечитаемо. После мгновения он кивает головой. — Хорошо. Я иду с тобой. Без телефона и в твоём состоянии я был бы глупым, если выпустил из поля зрения. — Пока ты не останавливаешь меня, мне всё равно, — Шого отвечает, голос приглушен плечом Рёты. Его сейчас ничего не волнует — ничего, кроме состояния его мамы. — Почему нам всем не пойти? — Сацуки предлагает, подходя ближе, чтобы положить ладонь на его спину, единственную часть, до которой она может дотянуться. — Мы все волнуемся об Аяно-сан, и мы уже почти там. Все соглашаются, и так Шого оказывается в центре группы, когда они идут, а его друзья защищают его всю дорогу до больницы, как бы укрывая от дальнейшей боли. Все это вызывает у него чувство невыразимой благодарности и невероятной вины. Он не уверен, что заслуживает их любви и защиты, ведь это не его вина, но, тем не менее, он крепко держит руку Рёты, не сводит глаз с высокой и непоколебимой спины Ниджимуры и изо всех сил старается ни о чем не думать.LXXXI. 31 июля, 2012 — Вторник
— Здравствуйте, чем могу помочь? — медсестра за столом спрашивает, оглядывая их группу с привычной улыбкой. Шого не в том состоянии, чтобы спокойно разговаривать с кем-либо, поэтому Ниджимура подходит и объясняет ситуацию, указывая на него, когда это необходимо. Ему не требуется много времени, чтобы вернуться. — Она говорит, что твоя мама в коридоре, в последней комнате слева, — Ниджимура сообщает ему. — Твой брат уже с ней. Ты можешь увидеться с ними на несколько минут, но как старший только Шион может остаться в комнате. — Он взъерошивает волосы Шого, успокаивающе улыбаясь. — Иди и проверь её, ладно? Мы будем здесь, когда ты вернёшься. Шого наклоняет голову и кивает, не в силах говорить, преодолевая комок в горле. Он в последний раз смотрит на них всех, успокаивая себя тем, что на этот раз ему не придется сидеть в приемной в одиночестве, а затем направляется в указанную комнату, причем путь одновременно и слишком короткий, и недостаточно короткий. Но как только он оказывается перед дверью, переживания, возникшие ранее, обрушиваются на него со всей силой товарного поезда, и он стучит, даже не успев осознать этого. Дверь внезапно открывается изнутри, и Шион и Шого замирают от удивления, глядя друг на друга. Затем Шион обнимает его и что-то бормочет, как всегда, когда волнуется, а Шого отчаянно впитывает любовь и внимание. — Черт, Шого, я так волновался! Ты просто повесил трубку и не отвечал, не имеет значения, сколько раз я звонил! Я не знал, где ты, или собираешься ли ты сделать что-то глупое- или что-то также случилось с тобой! Ночь достаточно плоха, знаешь? — Я знаю, знаю. Прости! — Шого говорит в ответ, ужасно виноватый и в этом — он забыл принять во внимание чувства Шиона, слишком погруженный в свои собственные эмоции, как всегда. Еще одна его вина. Шион вздыхает, похлопывая его по спине. — Нет, всё нормально. Я просто рад, что ты в порядке. — …Как мама? — Шого спрашивает, боясь. Но ему нужно знать. Он не может видеть дальше плеча Шиона, даже не пытается поднять голову, чтобы посмотреть, слишком напуганный тем, что может обнаружить. Брат снова вздыхает, и на этот раз его голос звучит слишком старо для его пятнадцати лет. Знакомый звук, и Шого надеялся, что видел его последний раз много лет назад — в другой временной шкале. — Теперь она в порядке. Они просто проводят несколько тестов, чтобы убедиться в этом, и хотят понаблюдать за ней несколько часов. Но почему бы тебе самому не посмотреть? Он не отстраняется от Шого, просто позволяет ему подготовиться к встрече с ней самостоятельно, как всегда понимая его без лишних слов. Шого действительно не заслуживает такого замечательного старшего брата, но, черт возьми, он ни за что не откажется от него. После еще одного долгого мгновения, набравшись сил под надежной и крепкой рукой Шиона, он отцепляется от брата и входит в комнату. Постепенно поднимая глаза от пола, он замечает сначала кровать, затем простыни, очертания тела под ними и наконец… — Мама? — Он хрипло спрагшивает. Она выглядит… вымотанной. Измученной. Настолько, что ей следовало бы спать, а не улыбаться так нежно своему никчемному сыну, словно… словно она видит все уродство внутри него и решает смыть его одной лишь улыбкой. Он чувствует, что снова плачет. Его мама тихонько смеется (как будто смех громче потребует слишком много сил) и приглашающе раскрывает объятия. Он не думает. Он просто бросается к ней, не обращая внимания на то, что ведет себя как ребенок, не обращая внимания на зрителей. Сейчас возраст не имеет значения. Он просто сын, который безумно переживает за свою мать. Он слишком эмоционален, слишком переживает, чтобы смущаться из-за такого пустяка. В любом случае, никто в этой комнате не будет настолько жесток, чтобы дразнить его потом. — Ш-ш-ш, я в порядке, — она шепчет, ласково проводя пальцами по его волосам. — Думаешь… немного тепла… достаточно, чтобы вывести меня из строя? — Он качает головой, непроизвольно вытирая о нее слезы и сопли, и она снова смеется, негромко, но не менее искренне. — Это… то, что я подумала. — …Тепло? — запоздало спрашивает Шого. Он чувствует, как кровать опускается с другой стороны, когда Шион, предположительно, садится на край. Он оказывается прав, когда Шион говорит рядом с ним. — У мамы все еще небольшое головокружение. Ей не до разговоров, поэтому я объясню, что знаю, хорошо? — Не дожидаясь ответа, он продолжает, похоже, решив быть бодрым. — Мама упала в обморок на работе, и один из ее коллег вызвал скорую. Они диагностировали тепловой удар. Казалось, что все может быть очень плохо, поэтому они привезли ее сюда, чтобы обследовать по-настоящему. Они сделали анализы и собираются оставить ее у себя как минимум до утра, чтобы проследить за ее состояние. Шого откидывается назад, но не отходит от кровати. Он в десятый раз за ночь вытирает лицо и хватает маму за руку, не желая отпускать ее ни на минуту. — Это не «хорошо», — обвиняет он, нахмурившись. Это не то, чего он боялся — что он сдвинул временную шкалу и заставил маму рухнуть от переутомления на целых четыре года раньше, — но, черт возьми, тепловой удар — это все равно ужасно. А в прошлый раз такого не было. Он бы вспомнил. Это может означать только… (Это его вина.) Мама закатывает глаза. — Я не… хочу слышать это… от тебя, — говорит она с укором, и не нужно быть гением, чтобы понять, что она имеет в виду все те случаи, когда он получал травмы и настаивал на том же самом. Шион хмыкает, копируя его, и берет другую руку матери. — Она подловила тебя, малыш. Шион открывает рот, чтобы опровергнуть обвинение, но тут же вспоминает, что в этот самый момент он ранен, и его не волнуют эти раны, поэтому он закрывает рот и надувается- хмурится. Потому что он не Кисе, мать его, Рёта, и он не дуется. И мама, и брат выглядят слишком веселыми, чтобы его это устраивало. — Неважно, — он хмыкает. — Если что, я получил это от тебя. Вместо того чтобы обидеться, она просто с нежностью смотрит на них обоих. — Да. Вы оба, язычники… такие же, как я… и я бы не изменила… ни одной вещи в вас. Они с Шион обмениваются смущенными и довольными взглядами. Шого чувствует тепло до самых пальцев ног. Тепло, желанность и любовь. — Да, но ты самая лучшая мать в мире, так что, думаю, все в порядке, — говорит ей Шого, притворяясь бесстрастным. — Спасибо, — говорит она с невероятно мягким и обожающим выражением лица. Шион тычет его в щеку. — Кто-то пытается стать новым маминым любимчиком, — он напевает. — Если ты намекаешь, что теперь ты ее любимчик, то, возможно, тебе нужно пройти обследование здесь. Ты, наверное, сильно ударился головой, раз думаешь о такой глупости, — отвечает Шого, легко впадая в прежнюю рутину и впервые расслабляясь после того ужасного телефонного звонка. Шион смеется, но не успевает ответить, потому что в палату заглядывает медсестра и прерывает их, извиняюще улыбаясь. — Хайзаки-кун, тебе придется вернуться в приемную. Время вышло. Уже? Он хмурится, и мама ободряюще сжимает его руку. — Твои друзья… с тобой? — спрашивает она. Он кивает, и она говорит. — Тогда иди… и побудь… с ними. Шион наклоняется и обнимает его за плечи. — Здесь довольно скучно, чувак. Без обид, мама. Но да, ты можешь пойти и повеселиться с ними. Никто не говорит, что больница не может быть идеальным местом для ночевки! — …Они и не должны. Его брат пренебрежительно машет рукой. — Просто иди и расслабься, хорошо? Я буду приходить и проверять тебя время от времени, но у нас здесь все в полном порядке. Так что не волнуйся ни о чем, хорошо? — Хорошо, — соглашается он, потому что споры ни к чему не приведут, а он надеется, что друзья сделают это одинокое, мрачное место более сносным. Боже, как же он ненавидит залы ожидания. И вообще больницы. Его худшие воспоминания связаны именно с этим местом. Но прежде чем он успевает погрузиться в воспоминания, Шион обхватывает его за плечи и тянет их обоих вниз, чтобы обнять мать. — Я люблю вас, — говорит он им грубым от эмоций голосом. — Я тоже вас люблю, — радостно отвечает Шион. Мама обнимает их и притягивает к себе еще ближе, целуя каждого в макушку. — Я люблю вас обоих больше всего на свете, — она выдыхает, словно обещание, лихорадочно выполняемое, или же факт, проверенный и истинный. Шого крепко прижимается к ним, к их телам, к их теплым, искренним признаниям, и эта преданность и безопасность остаются с ним, когда он выходит из комнаты в этот страшный коридор. — Все в порядке? — Ниджимура спрашивает, и Шого, повернувшись, видит, что он прислонился к стене, скрестив руки. Его серые глаза пристально изучают Шого. Он не может даже предположить, что именно Ниджимура ищет. Он даже не знает, что чувствует, кроме полного изнеможения. — Это был тепловой удар, — говорит он, а затем объясняет все остальное. Ниджимура воспринимает все это с тем же спокойным выражением лица. Почему-то отсутствие реакции Ниджимуры — плохой реакции — успокаивает не меньше, чем заверения его семьи. Наверняка даже вечное спокойствие Ниджимуры дало бы трещину, если бы ситуация была ужасной? — Это… хреново, — Ниджимура красноречиво подводит итог. Шого вздыхает. — Да. — Ну, идём, — говорит он, указывая подбородком в сторону зала ожидания за углом. — Они все трепещут от волнения. Иди и расскажи им, что ты мне сказал, пока они не сгорели от волнения. — Да, да, капитан, — рефлекторно отвечает Шого, закатывая глаза. Он с усмешкой уклоняется от удара Ниджимуры. — Маленький засранец, — говорит Ниджимура, разделяя его улыбку. — Я твой капитан, так что перестань меня не уважать, сопляк. Шого показывает язык, а затем с очередным смешком подходит к остальным друзьям, его тяжелое, тяжелое сердце ощущается легче, он намерен не думать о том, почему и как это могло произойти, пока не убедится, что его мать в порядке. (Это его вина.)