Венец из Маттиолы

      Тэхён не знал, радоваться ли чистому, белому снегу под своими ногами, или проклинать раздражающий хруст. Его сознание сузилось до простого поднимания левой ноги, затем правой, вдохе и выдохе. Он чувствовал приближающийся предел, что сможет совершить ещё некоторое количество шагов, а потом сам бог будет не в силах его поднять. За полтора часа их лесной прогулки Ким успел понервничать и расслабиться по многим причинам, и главная из них, несмотря на чёртов спрятанный дом лесника и холод, пробирающий до самых костей, это недоверие к своему спутнику. Чонгук шёл позади и не произнёс ни слова за весь путь, слепо доверяя Тэхёну. А тот в свою очередь ждал пулю в затылок. Он не понимал его мотиваций и желаний, поэтому, несмотря на отсутствующее преследование, не мог расслабиться хоть на минуту. Тэхён присмотрелся вперёд и увидел в двухстах метрах большую поляну под открытым небом. — Никаких намёков на дом? — Нет.       Тэхён не узнал свой голос. Хриплый и безжизненный. Вместе с этим словом ушла последняя надежда и половина сил. Лучше бы Чонгук продолжал молчать. Но дьявол не дремлет и при первой же возможности говорит его губами, его голосом. На этом моменте он без страха осознал, что начинает сходить с ума. Ему срочно нужен кусок хлеба, немного тепла и отдых, иначе он бросится на своего невольного напарника и вынудит разнести себе мозги, набитые сумасшедшими мыслями. Даже птицы замолчали, вокруг не было ничего, кроме девственно чистого снега и его хруста, время от времени к нему добавлялся скрип зубов Тэхёна и лязганье фляги Чонгука. Может, намного проще было остаться в деревне? Погибнуть в месте, где он чувствовал себя как дома. Вряд ли в этом мире есть что-то, что Тэхён мог назвать своим пристанищем, куда бы ему хотелось вернуться. Однако, посреди леса, зимой, твоя планка потребностей снижается и губа закатывается от холода обратно. Они вышли на поляну, но Ким был уже не в себе. Перед глазами всё плыло и постоянно хотелось вздохнуть глубже.       Не поднимая головы, уже практически склонившись к земле, он дошёл до середины поляны и упал в снег. Это произошло как-то само собой. Нельзя сказать, что Тэхён отметил момент, когда колени подогнулись, лёгкие закупорились, а голову повело в сторону. Это просто случилось и всё. И теперь парень ощущал, как снег колет, казалось, уже совсем отмороженную кожу. Неужели у него осталась ещё способность чувствовать? Хоть что-то. Однако кому какая разница, если он уткнулся лицом в снег посреди леса, без надежды и возможности пошевелить пальцем? Ему же хуже, если он будет не только понимать, но и ощущать, как умирает по вине чужой злобы. Тело стремительно наливалось свинцом. Тэхён старался перевернуться хотя бы на бок, его чувство прекрасного не могло позволить умереть в такой неприглядной позе. Но в какое-то мгновение его плечо потянули вверх. Безрезультатно, но крайне настойчиво. — Тэхён, вставай. Ты уснёшь и замёрзнешь, — тихий, мягкий, уговаривающий голос раздался откуда-то справа. Странная боль стыда и вины пронзила его грудь, но так и не заставила Кима пошевелиться и хоть как-то помочь парню. Чонгук вновь потянул Тэхёна за рукав и вместо того, чтобы поднять на ноги, опрокинул того на спину, сам падая в снег. Чон опёрся руками для поддержания равновесия и посмотрел в сторону почти безжизненного парня: — Мы должны найти этот дом, Тэхён. Иначе мы умрём. — Да.       Слишком короткий ответ, слишком уверенный, слишком роковой. Тяжело спорить с кем-то, кто согласен с тобой. Сам Чон, странно, но не чувствовал той невероятной усталости, как Тэхён. Когда холодно, хочется спать, но глаза Кима широко раскрыты. По всей видимости, сама смерть сжалилась над парнем. Стоит лишь ему прикрыть глаза, как перед ним встает образ языков пламени, которые пожирают его прошлое. Он моргал через раз, не в силах терпеть эти видения, стараясь сразу отгонять их. Чонгук видел, как на дне кристально чистой синевы бушевала буря. Единственное место, где до сих пор теплилась и кричала жизнь. И лишь это заставило Чона раскачаться и попытаться встать. Ему удавалось отлично обманывать себя. Он и сам на пределе. В мгновении от такого же состояния, как и Тэхён. Чонгук сжал зубы и, задержав дыхание, пополз ближе, не в силах встать. — Тэхён… Тэхён, ещё не время сдаваться. Я уверен, за тем поворотом, деревом, стоит хижина. Вставай. Там мы хотя бы не умрем от холода, — Чонгук потрепал его по плечу, но тот не двигался. Лишь радужки медленно повернулись к нему. Его обветренные и искусанные губы дёрнулись, но тишина так и осталась звенеть над поляной. Лишь голос Чона, как зов природы, умолял подняться и идти дальше. — Давай. Я помогу тебе. Всё не может закончиться вот так. Наша жизнь не завершится посреди безымянной поляны. — Её зовут Совья поляна. Но я не вижу ни одной совы. Ни одной чёртовой совы. Что за дурак назвал её так? — кончик языка быстро прошёлся по верхней губе и спрятался назад, чтобы плюнуть немного яда в сторону Чонгука. По его правой щеке скатилась одинокая слеза. — Какая разница, есть ли название у места, где ты умираешь? — Ты прав. Никакой. Но думаю, Тэхён, ты согласишься, что умирать лучше старым, в мягкой постели дома, в окружении любящих тебя людей, чем зимой, не пойми где и в таком юном возрасте. Ты готов к этому? — Чонгук попытался надавить на логику, другие аргументы куда-то испарились. — Я прошу тебя, хватайся за мою руку. Давай. — У меня нет семьи, Чонгук. Я сирота. По этой же причине у меня нет дома. Вместо него мне всучили оружие в руки и отправили сражаться. Я не знаю постель мягче этого снега, и многие, кто был мне близок, растерялись по миру, а кого-то и вовсе нет в живых, — Чон сидел подле Кима и злился, что тот решил потратить последние силы на спор. А может, он просто не хотел слушать, что ему говорит парень. Ибо его доводы растворялись, как утренний туман. — А где же я сейчас? С кем? С неизвестным мне человеком, который несколько часов назад орал на ненавистном мне языке и помогал истреблять свой народ. Сейчас он на прекрасном французском просит меня подняться. Я не верю тебе, Чонгук. Не верю. Мы зашли слишком далеко и назад не вернуться. Ты нацист. На каком бы языке ни говорил и что. Я не верю тебе. И не вижу смысла бороться ни за свою жизнь, ни уж тем более за твою. — Тогда ты должен бороться ради того парня и его сестры. Ты должен встать, Тэхён. Должен.       Чонгук резко встал, будто за плечами не было прогулки в лесу, уничтожения деревни и мук сомнений, словно он на одной из вечеринок решил выдать тост, подобно человеку, увидевшему вместо одного цветка Маттиолы целое поле. Он скинул с себя шинель и достал из бокового кармана штанов небольшой складной нож. Чон не замечал, как трясутся от холода пальцы, как лезвие неаккуратно проходится по внешней стороне большого пальца левой руки и кровь, ни капли не теплая, окрашивает ладонь. Но Чонгуку было плевать на неё и боль, пока мысль стаей воронов выклёвывает ему мозг. Он слишком хорошо помнит, где находятся нашивки, знаки и символика. Он осознавал, что такое ножом не срежешь, это надо сжигать вместе с обладателем этой шинели. Но он еще не готов совершить настолько отчаянный поступок, чтобы очистить свои имя и душу. Тем более, когда Тэхён в шоке приподнялся на локтях.       Сил, чтобы изрезать каждый ненавистный кусок ткани, не было. Но через пару минут шинель Чонгука стала похожа на изъеденную молью половую тряпку, а рубаха проглядывалась на некоторых частях формы. Он тяжело дышал и никак не мог прийти в себя. Чон сапогом заставил каждый символ ужасного прошлого уйти под снег и скрыться с глаз долой, каска в порыве гнева отлетела в сторону. От пота и грязи волосы скомкались на макушке, некоторые пряди упрямо торчали в разные стороны. Тэхён был уверен, после ванны — Чонгук наверняка красавчик, которых ещё мир не видел. Но война, пепел, пот и грязь делали своё дело. Лишь глаза сияли под светом луны и звёзд. Их уникальность даже самый кровавый диктатор не сможет затмить своей тенью. Мир, Европу, уничтоженную деревушку, но не эти чистые, светлые, практически серебряные сейчас глаза — нет. Никогда. Тэхён смотрел, как кровь капает на снег. Вот и он лишился своей невинности. — Вот. Ни одной нашивки… Ни одной, — лицо Чонгук покраснело, а изо рта шёл пар. Странно, но ему было совсем не холодно. — Я не могу оправдать этим свои действия и не прошу поверить и простить. Единственное, что я прошу, — он вздохнул поглубже. От эмоций и недостатка кислорода голова закружилась ещё сильнее. — Я прошу, чтобы ты встал и пошёл вперёд. Ни ради своей страны, себя или меня, ради того парня. Он хотел для тебя совсем другой судьбы. И я тоже хочу, — последнюю фразу Чон сказал шёпотом.       Тэхён ничего не ответил. Он просто поднял свои глаза с окровавленного и изодранного Чонгука в небо. Что Ким вообще мог сказать? Признать правоту чужих слов? Соврать и продолжить лежать на снегу? Нет. Чон стал свидетелем его слабости и великой потери, оттого надавил на нужную точку. Единственный рычаг, который мог заставить его подняться и снова пойти. Тэхён успел заметить падающую звезду и проследить её последний путь на небосводе. Может, для неё всё кончено, но не для Тэхёна. Пальцы бесконтрольно сжались в кулак. Он должен сохранить их, чтобы написать лучшую мелодию. Если их отрежут из-за обморожения, вряд ли из него получится хороший композитор. Если он умрёт, вряд ли это случится. Ему нужно встать и пройти хотя бы ещё пару километров. А там, упади Тэхён ещё раз, уже ни один святой, даже сам Марсель не поможет ему встать. С тихим стоном, он начал подниматься, но проклятые ноги отказывались помогать туловищу. Взгляд вновь зацепился за чужую руку на плече. — Я помогу, — Чонгук ждал, пока Тэхён кивнёт, пока даст хотя бы малейший шанс на искупление. И в этот раз Ким не стал жадничать и препираться. Он схватил настырную руку и потянул на себя, опираясь. — Если ты считаешь, что, устроив показ мод с ножом и шинелью, заставил меня резко передумать на твой счёт, можешь не обольщаться. Нашивки слетели, но снег растает весной, и, большая вероятность, мы увидим их снова, — Тэхён свёл брови и посмотрел своим самым тяжёлым взглядом. — Как думаешь, сколько должно растаять снега, чтобы я услышал хоть одно доброе слово? — он поднял шинель с земли и улыбнулся. Ким лишь фыркнул и отвернулся в сторону. — Пожелание отправиться в ад достаточно доброе слово для тебя? — Чон закатил глаза. Ему повезло, что не было ветра. Иначе его форма, похожая на дуршлаг, потеряла бы последнюю способность сохранять тепло. — Надевай свою шинель и пошли. Пройдём ещё пару километров и уже тогда окончательно окочуримся от холода. Сделаем всё возможное, чтобы богу не было стыдно за нас. Ну же. — О, нет. Я не собираюсь её надевать, — он постарался улыбнуться ещё раз, но зуб на зуб не попадал. Видимо, мозг окончательно сломался, потому что холодно ему не было до сих пор. Голова жила отдельно от тела с этого самого момента. — Ты возьмёшь эту «не нацистскую» шинель. — Чон продолжал улыбаться под непонимающий взгляд Кима. — О, да. Ты наденешь вторую шинель и пойдёшь вперёд, не оглядываясь назад на меня. — Я не стану её надевать. Без неё ты точно не дойдёшь до чёртового мифического дома лесника! — пока Тэхён сокрушался на местоположение их возможного убежища, Чонгук силой одел его во вторую шинель, и Ким стал похож на капусту. — Тебе так важно, чтобы я не оглядывался на тебя? У меня есть повод волноваться? — Нет. — Тогда зачем? — Потому что я не возьму эту шинель назад до тех пор, пока мы не попадем в нужное место. Можешь выбросить её, и мы уже наконец-то пойдём, или продолжим спорить, — Чонгук сжал зубы. — Не нужно оглядываться. Вдруг я упаду, и ты захочешь подождать меня или, не дай бог, помочь подняться. Я не хочу засыпать и видеть, как ты спишь рядом. Уж лучше пялиться на подошвы отвратительных французских сапог. — Ой, тогда тебе точно не стоит падать, иначе я сделаю именно так, как ты говоришь, придурок! — Тэхён развернулся, чтобы спрятать свои эмоции от пристального взгляда. Его глаза широко распахнулись, он закусил нижнюю губу. Ему в очередной раз захотелось заплакать, но он постарался сдержаться. Ким не мог позволить кому-то снова жертвовать своей жизнью. Он уверенно шагнул вперед, и Чон с облегчением поплёлся за ним, обнимая себя руками. — Возможно, мы не сможем добраться до той хижины. Я узнал о ней пять лет назад, но так и не видел самого лесника. Его могли уничтожить. — Так или иначе, у нас есть какие-то ещё варианты? — тихо спросил Чонгук. — Через лес должна быть ещё одна деревня. Не знаю, добрались ли вражеские силы и до неё. Если нет, то там мы сможем найти приют. Опять же, если мы вообще идём в нужном направлении. Я не успел запомнить, с какой стороны нам посчастливилось зайти. В случае ошибки — ближайший населённый пункт через семьдесят километров, — Тэхён и Чонгук уверенно вошли в лес, и, может, мозг Чона решил обмануть его снова, но парню стало теплее. — В этом случае, сам понимаешь. Можно посидеть и поговорить за жизнь. — Тихо, — зашипел Чон. — Не надо меня затыкать, — Тэхён даже не успел отдать себе отчёт о действиях, как повернулся к Чонгуку, нарушая обещание спустя всего одну минуту. Но бледная, слегка посиневшая от холода кожа, острые скулы и застывшие пряди-сосульки поумерили его пыл. Ещё больше успокоило напряжённое выражение лица парня. Он было открыл рот, чтобы повозмущаться и задать пару вопросов, как на губы легла чужая ледяная ладонь. Чонгук потянул его вниз, словно стараясь прикрыть. — Т-с, Тэхён, я вижу свет, — еле слышно произнёс Чон. Ким, наконец-то, успокоился в его руках, что не могло не радовать по многим причинам…       Сзади, на оставленной поляне, из снега показалась небольшая мышь. Она прыгала из одной ямки от подошв в другую, постоянно оглядываясь по сторонам. Здесь, под луной, без защиты деревьев, она была как на ладони. Тишина в этом месте была обманчива, лжива. Стоит расслабиться хоть на секунду, потерять бдительность на мгновение, как расстанешься со своей жалкой жизнью и не успеешь это даже осознать. И животное, наученное самой природой, оказалось право. Не отрываясь от своей жертвы, не сводя взгляда и не произнося ни звука на ветке, в темноте дерева сидел филин. Птица не могла вылететь из засады, мышь не так глупа, поэтому оставалось выжидать и продолжать гонку на выживание. Первый, кто допустит ошибку, либо умрёт от голода, либо станет поздним ужином на «безымянной» поляне. И лёгкий ветер, подувший с востока, едва-едва тронул землю и снег, открывая уголок нашивки, которую с таким остервенением закапывал Чонгук своим сапогом. До весны ещё слишком далеко.

***

      Среди сотни деревьев, больше похожих на голые колья, впереди пробивался едва различимый оранжевый свет, почти незаметный, но он был и мгновенно вселял в сердца надежду. Следуя глазами выше и выше, можно было различить, как высоко над деревьями взмываются тонкие сизые остатки дыма. Впереди дом. Впереди тепло. Небольшое пристанище. Хоть, скорее всего, на одну ночь, но сейчас это не имеет никакого значения. Хочется ненадолго согреться, перестать чувствовать этот ужасный покалывающий мороз на коже, который сводит руки, из-за которого, кажется, больше не ощущаются собственные ноги. Ладони настолько промёрзли, что почти горят. Всё, чего хочется, — преодолеть последние сто метров и, переступив порог, упасть лицом в пол. Увидеть свет, ощутить, как кожу ласкает тепло огня. Хорошо бы увидеть хоть небольшой кусок хлеба. А ещё так хочется парного молока, но это — неслыханная роскошь, которая может только сниться. — Он и правда тут, чёрт меня дери! Неужели мы смогли добраться? — воскликнул Тэхён, вскакивая и вытягиваясь в полный рост, делая несколько уверенных шагов в сторону манящего дома. Чонгук тут же поднялся следом, потирая ладони и пытаясь хоть немного оживить их чуть тёплым дыханием. Предвкушение туманило рассудок. — Думаешь, он пустит нас? — вдруг сзади подал голос Чон. — Понятия не имею. Он живёт здесь уже несколько лет отшельником, но мой друг его знал. Шарль, вроде как-то так его зовут. Он как-то выручал Марселя, когда одна свинья сбежала с пастбища в лес. Марсель тогда пробродил тут несколько часов, а потом наткнулся на лесника. Тот его накормил и вывел обратно к деревне. По рассказам, он мужик хороший. Я думаю, он не откажет в помощи, если скажу, что знал его друга, — неожиданно воодушевившись, распалялся Тэхён, уверенно вышагивая по снегу. Надежда словно открыла второе дыхание. До этого момента он раз за разом гонял в голове грустные мысли о том, что, сколько бы они ещё ни шли, ничего уже не будет, что раз не в поле, то он умрёт в лесу от истощения, или лучше того, будет съеден голодными волками. — Очень на это надеюсь, — Чонгук же, в отличие от Кима, шёл из последних сил, тело заледенело и почти не слушалось. Без шинели даже слабый декабрьский ветер, легко проникающий под китель, был сравним с тысячей игл, впивающихся под кожу. Любые попытки растереть тело отдавались лишь колючей болью. Но скоро это закончится. Ещё совсем немного. Чон, кажется, совсем забыл, что это такое вообще — находиться в тёплом помещении, а тем более в нём спать. Долгие и холодные сутки всё, что он делал, — шагал по свежевыпавшему снегу и разбитым подчистую дорогам по малознакомой, но родной ему стране вглубь, засыпая всего лишь на несколько часов то в окопах, то на голой земле. В общем, где придётся. Постель, даже самая жёсткая, даже без перины, представлялась ему чем-то из другой его жизни, таким далёким, как звёзды на ночном небосклоне. — Как же я чертовски замёрз. Так, что готов сунуть руки хоть в самый огонь печи, лишь бы ощутить, наконец, свои пальцы и скинуть эту проклятую шинель, — Тэхён шёл впереди, опережая Чонгука всего на несколько шагов и негромко бормотал себе под нос. Всего каких-то жалких сто метров, но складывалось ощущение, что они идут дольше, чем через то проклятое поле, оставшееся далеко позади.       Через минут пять они вышли к небольшому открытому участку, освещённому луной. Небольшой деревянный дом из оцилиндрованной сосны, чуть ветшающий, но всё ещё в приличном состоянии. Завалившийся низкий забор, состоящий всего из пары досок. Совсем ещё крохотная, но пушистая ель, растущая рядом. При взгляде на неё так захотелось Рождества, какого-то праздника, который им вряд ли суждено увидеть.       Из единственного окна на снег падали две длинные полосы приятного желтовато-оранжевого света. От одного взгляда на него уже становилось лучше. Из печной трубы неспешно валил дым — верный признак топки. И всё в душе вдруг встрепенулось. Чонгук на секунду замер, пытаясь поверить в то, что это может быть правдой, в то, что он не остался лежать в том снегу посреди заснеженного поля, ловя предсмертные галлюцинации. Он блаженно выдохнул и прикрыл глаза. — Чего встал как вкопанный, пошли, пока не помер от холода, — снова обернулся Ким и махнул рукой, зазывая за собой, продвигаясь к двери, ещё несколько шагов, — Чон, ты… Не успел он договорить и снова обернуться, как его посиневшие губы вновь накрыла ладонь, а вторая прихватила за талию, оттаскивая на несколько шагов. — Не ори, тихо! — еле уловимый шёпот раздался около уха, от чего по телу пробежала ледяная волна, вздыбливая все волоски на руках.       Ким, округлив глаза, предпринял попытку вывернуться, резко протестуя. Какого хрена это Чон опять творит? Он дёрнулся, приходясь локтем аккуратно Чонгуку прямо в солнечное сплетение, выбивая из того последние остатки дыхания. Но руки не ослабили хватку, а лишь сжались сильнее, всё ещё утаскивая Тэхёна назад, за дерево, и опуская снова в снег. — Я сейчас тебя отпущу, только пообещай не орать. А лучше вообще ни звука! Только шёпотом, — произнёс Чон, чувствуя, как всё тело трясёт, волнение охватывает грудь своими загребущими щупальцами. Ким молчал, всё ещё крутясь в руках, но уже не так резво, сил-то всё-таки не хватало, — Тэхён, ты слышал? Обещай!       Тот лишь устало кивнул в ответ, и ладони на его теле расслабились. Тэхён уселся в снег и обернулся, открывая рот, уже готовый накинуться на вынужденного спутника и начать возмущаться, как тут же умолк, столкнувшись со стеклянными и не на шутку испуганными глазами. Он принялся зариться по сторонам, ища причину такого внезапного страха, возвращаясь вновь к лицу напротив, теряясь в догадках. — Кажется, лесника тут больше нет, Тэхён, — тихо пробормотал Чонгук, нервно потирая ладони и хватаясь за китель на груди. — В каком, мать твою, смысле его нет? Ты не видишь свет и дым? — начал чуть громче положенного Ким, как его плеча снова коснулась рука и развернула в нужную сторону. — Справа. У погреба, — Чонгук вытянул вперёд подрагивающий палец, указывая на причину своего страха.       И всё бы ничего, Тэхён не видел что-то странного, до тех пор, пока, приглядевшись, не понял, что именно он видит. В снегу, рядом с небольшой дверью, ведущей в погреб, лицом вниз лежал человек. Он не шевелился, верхнюю одежду чуть припорошило, а вокруг него растеклась алая, почти чёрная лужа, которую легко можно было бы спутать с протаявшим до земли снегом. Но это не земля. Жаль, это не земля. — С чего ты взял, что это он? Может, это немец какой сбежавший, как ты, — хватаясь за последние любые мысли, озвучил Тэхён. Он не хотел верить в то, что его слепая надежда на то, что весь этот кошмар закончился хотя бы на этот вечер, разбилась вдребезги. — Вряд ли, — обнадёжил его Чон, привставая и внимательнее вглядываясь в бездыханное тело не больше чем в пяти метрах от них, — на нём нет формы, ни немецкой, ни французской. — Ну вдруг это мирный житель, который бежал с деревни, когда вы атаковали, — не унимался Ким, ища всевозможные варианты объяснения данной картине. — Сомневаюсь, что мирный житель с простреленной насквозь головой дошёл бы так далеко, — снова парировал Чонгук, все ещё вглядываясь в темноту. — Может, лесник его пристрелил, — последнее, что пришло на ум, выпалил Тэхён, не зная куда себя деть. Он до последнего не хотел принимать тот факт, что там, в снегу, лежал его последний шанс. — Знаешь, этот вариант не лучше, потому что тогда он нам обоим точно так же продырявит череп, — смутился Чонгук, выдыхая и судорожно ища возможные пути решения ситуации. Почему постоянно приходится так много думать, бояться, искать выходы из этого ада? Почему нельзя просто лечь и уснуть спокойным сном, желательно не навсегда, но хотя бы на время, чтобы вернуть себе хоть немного сил. — Ну и что нам делать? Мы не дойдём дальше, если не передохнём, — отчаяние медленно снова накрывало с головой. Тэхён хотел просто встать, вбежать в этот дом, а там будь что будет. Убьют — пожалуйста, ему уже нечего терять. Не получит пулю в лоб — ну и отлично, хоть согреется. — Как минимум мы должны понять, кто там внутри и есть ли вообще кто-то в доме, — Чон аккуратно привстал, обходя Тэхёна, собираясь двигаться в нужную сторону, — мы подберёмся к окну, только тихо, и заглянем внутрь. А там уже будем решать, — и с этими словами, пригнувшись, покрался к стене дома, прижимаясь к ней и подбираясь к окну. Ким последовал его примеру, быстро перебирая ногами и плюхаясь рядом на снег. — Чонгук… — Тихо, — Чон приложил палец к губам, поворачиваясь на секунду и резко, даже можно было подумать, весьма грубо шикая.       Они друг за другом, крадучись подобрались к единственному источнику света. Чонгук остановил тянущегося за ним Тэхёна, заставляя сидеть внизу и не высовываться, когда как сам чуть приподнялся, заглядывая в окно, чтобы оценить обстановку. Ну, и он был прав. Никакого лесника там больше не было. Посреди комнаты, откинувшись на стуле, сидел человек. Он закинул ноги на стол, с его угольно-чёрных и блестящих, словно начищенных гуталином, сапог на дерево падал талый снег. На груди виднелись крупные крошки от хлеба, он медленно тянул самокрутку, выпуская сизые кольца дыма. По нашивкам на его плечах и шинели, висящей за спиной на спинке стула, было сложно не догадаться, кто он. На самом деле, Чонгук уже по сапогам быстро смог это понять. Но форма была не такая, как у него. Слишком чистая, словно идеально отглаженная, матово-чёрная, серебряная бляха ремня на поясе, как и крест на груди, отсвечивали ярче ночной луны. Эсэсовец. Чонгука наличие в доме немца, честно говоря, нисколько не удивило — он этого ждал. Но эсэсовец? Что он делает в такой глуши, а ещё и, судя по всему, один? Но думать и искать ответ на свой дурацкий вопрос времени не было, да и не имело смысла. Какая ему разница, как он сюда попал, главное, что сейчас он тут и является весьма большой проблемой. — Там эсэсовец за столом сидит, — Чонгук медленно сполз по стене на колени, оборачиваясь к Тэхёну, мысленно прокручивая сотни развитий сюжета, которые могли произойти в следующие минуты. — Мы должны его убить, — резко отрезал Ким, внимательно и даже немного угрожающе смотря в лицо напротив. — Что? — вынырнул из размышлений Чон. — Я сказал, мы должны убить его. У тебя есть вариант получше? Либо мы умрём тут от холода. Выбор небольшой, решай, какой вариант тебе больше нравится, — недовольно бухтел Тэхён, явно полный решимости ворваться в дом прямо сейчас. — Не достаточно ли крови на сегодня, Тэхён? — вскинул брови Чон, в то же мгновение вспоминая то до жути гложущее чувство. Чувство опутывало словно колючей проволокой голову и сердце, вынуждая задыхаться в приступе паники от осознания, что от твоей руки только что умер человек. Не столь важно — плохой или хороший. Ты убил человека. Просто взвёл курок, нажал на спусковой крючок и навсегда стёр его для этого мира. Стёр его воспоминания, его жизнь. — Две жизни за одну, Чон. Либо мы, либо он. Больше мне предложить тебе нечего, — тяжело вздохнул Ким, понурив голову, потирая глаза руками в попытке сбить надоедливую сонливость, что так и норовит заставить его лечь в снег и просто уснуть. — Хорошо. И как ты предлагаешь это сделать? — выхода-то и правда больше не было, хотел или не хотел, Чон был вынужден согласиться. На свою жизнь, по большому счёту, ему уже было почти плевать: инстинкт самосохранения ещё бился где-то внутри, но уже не так ярко. Но он обязан спасти Тэхёна, во что бы то ни стало. Он не знает, делает ли он это из-за глубокого гложущего чувства вины, пытаясь хоть так искупить свою виновность, или из-за того, что испытывает столь странное, но невероятно трепетное отношение к этому парню с хрустально голубыми глазами, но важно ли это? Он просто не даст ему умереть здесь и готов обагрить свои руки ещё раз, и, наверное, даже не один. — Вон там в углу есть топор, видишь? — Тэхён ткнул за спину Чонгуку, указывая на дрова, сложенные в небольшую стопку у края дома, из которой торчал инструмент. — Ты можешь войти туда, ты же свой, он даже ничего не поймёт, а потом, когда он отвернётся, ударить. — Во-первых, у меня есть оружие! Во-вторых, на моей шинели содраны все нашивки, да и на кителе тоже. Он сразу догадается, что я дезертир, не успею я даже в дом войти, как получу пулю в лоб, — покачал головой Чон. Да даже не из-за нашивок, само нахождение его тут, отдельно от своей роты, наведёт офицера на мысли. Он должен был либо вернуться к своим, либо остаться и достойно умереть на поле боя, как настоящий воин. — И надо было тебе эти проклятые нашивки срезать? — возмутился Тэхён, поправляя шинель на своих плечах, но на этот раз, на удивление, не стягивая с себя, а кутаясь в неё, предпринимая тщетные попытки согреться. Он ни за что не признается, но хоть немного, но ему стало легче и теплее. Она была мокрая и тяжёлая от снега, грязная, пахла гарью и дымом, грязью, сыростью, но вместе с тем чудной аромат от воротника пробивался откуда-то из недр шерсти, даже слегка приятный, наверное, так пах сам Чон вне этого ужаса: чистый, идеальный красавец, встретив которого на улице в Париже, Тэхён бы непременно задержал на нём взгляд. Новая тонкая надежда и решимость пробивались в груди так же, как этот запах. Ким всеми силами пытался цепляться за это чувство. — Потому что тогда ты бы не надел эту чёртову шинель и не дошёл досюда! — огрызнулся Чонгук, не желая тратить драгоценное время на бессмысленные споры. — Ладно. Я это сделаю. Дай сюда винтовку, — Тэхён потянулся вперёд, пытаясь сдёрнуть оружие с плеча Чонгука, но тот не поддался, вцепляясь резко в холодный металл и притягивая к груди, не позволяя Киму даже прикоснуться к нему. — Нет! Я не позволю тебе. Сделаю это сам, — он не допустит, чтобы и руки Тэхёна были в крови. Он совершенно не знает, убивал ли уже кого-то этот парень, несёт ли он на себе груз чужой смерти, и ему, наверное, по большому счёту на это плевать. А если уж и нет… Тогда Чонгук точно не допустит того, чтобы он на себе испытал это отвратительное и липкое чувство, которое, наверное, никогда больше его не отпустит и всю жизнь будет навязчиво всплывать фантомной болью в груди. — Брось это. Ты убил сегодня одного. Дай мне отомстить за своих любимых. Выплеснуть эту жгущую ненависть, — Ким вскочил на ноги, обошёл Чонгука, чуть пригибаясь, и двинулся к другому краю дома, — раз ты не даёшь мне оружие, я с топором сам справлюсь. — Нет, я тебе сказал, — Чон очередной раз схватил Тэхёна за запястье, с силой отдёргивая вниз, притягивая рывком к себе, заставляя впечататься лицом почти ему в щеку. — Это моя ноша. И я буду нести её один, — процедил, стиснув зубы. — И он тебя застрелит раньше, чем ты занесёшь этот ржавый старый топор, — Чон злился, смотря в огромные глаза, заставляющие из раза в раз двигаться дальше. Просто вставать и идти, делать то, что, как он думал, должен делать. Чтобы спасти, чтобы защитить.       Споря, они не заметили, как чуть повысили голоса, и лишь мельком Тэхён успел уловить ещё один луч света за спиной Чонгука. А затем резкий и мерзкий крик на немецком. Мозг в одну секунду отключился; действуя на вдохе и на одних голых инстинктах, как мать, желающая собственным телом защитить ребёнка, Чонгук просто развернулся и кинулся на эсэсовца.       Одним большим прыжком Чон преодолел расстояние и вскочил на крыльцо дома, тут же обхватывая руками дуло винтовки, на которой только что передёрнули затвор. Он рывком отвёл её в сторону, прежде чем раздался выстрел. Вибрация и отдача пробежали по руке, будто снова возвращая ей жизнь. Пуля просвистела рядом с левым ухом, а по ощущениям, словно от кончиков пальцев она устремилась по венам к плечу, огибая несколько раз сердце и вылетая прямо через череп вверх. Два налитых кровью глаза и едкая немецкая ругань, в смысл которой Чонгук просто не хотел даже вникать. Рассудок плыл, он не соображал, что делает, но тело само подсказывало. — Сволочь, — послышался крик за спиной, который становился всё ближе, — грязный нацистский ублюдок, — но не успел Ким приблизиться ещё на шаг, как грубый, почти дикий вопль отрезвил его. — Не подходи. Не смей подходить, — в бреду то на французском, то на немецком кричал Чон, пытаясь вырывать чёртово оружие из рук напротив. Что такое рослый, сытый, отдохнувший и полный сил офицер против тощего, замёрзшего и почти безжизненного солдата? Но второй хочет жить куда больше, наверное, поэтому организм всё яростнее впрыскивает последние остатки адреналина в кровь, заставляя драться до конца, как в последний раз. Хотя через минуту он и может стать последним.       А Тэхён лишь резко замер на месте то ли от испуга, то ли от удивления. Он нервно метался глазами по лицам перед собой и не знал, что делать. Он должен как-то помочь Чонгуку? Но как? Голыми руками он ничего не сможет, пока он бежит за топором, всё может кончиться. А стоять и просто смотреть, оставаясь в стороне, ожидая исхода, который сейчас решит его судьбу, просто невыносимо. Ничего умнее, чем по-детски запустить в лицо немцу снегом, ему в голову не пришло. Он так и сделал, обмороженными пальцами свернул небольшой, но плотный и увесистый комок и прилагая последние силы запустил его вперед, приходясь врагу прямо в висок.       Странно, но на долю секунды это сработало, дезориентировало офицера, и Чонгук мгновенно использовал эту возможность: выдернул всё же из рук проклятый начищенный маузер, откидывая его за спину куда-то в снег. Но радоваться рано. Немец ещё здесь, ещё живой и полон сил, а Чон должен молниеносно принимать решение. Он впопыхах стащил своё оружие, ища пальцем курок. Немец, быстро очухавшись, тут же отступил на шаг и лёгким движением сорвал с пояса нож, крепче сжимая его в руке. Его глаза горели огнём и яростью. Ужасающе блестели, как его начищенные рунические молнии на плече. Губы застыли в кривой улыбке. Он походил на бешеного, не хватало лишь пены у рта. — Стреляй, — завопил Тэхён, не зная куда себя деть, собираясь броситься вперёд.       Но он даже не успел сделать шаг, как офицер, словно голодный хищник, выпрыгнул, выкидывая вперёд нож, готовясь нанести своей добыче решающий удар. Чонгук резко отступил, видя, как холодный металл проносится в сантиметрах от живота, как ноги немца едут по влажному и скользкому дереву крыльца, как их лица зависают на секунду на одном уровне и тот летит вниз за его спину. Секунда, облегчённый выдох, а затем сердце проваливается в пятки. Цепкие пальцы на шивороте его кителя, утягивающие за собой в бездну.       До чего же высоченные сосны. Длинные ровные стволы, будто расчерченные им самим по миллиметровой бумаге тонким грифелем, выверенные по сантиметру. Кроны деревьев, что так смущённо и совсем незаметно касаются друг друга, и небо. Когда оно успело стать таким звёздным? Будто тысячи душ, навсегда оставшихся в той деревне, сегодня вспыхнули на небосклоне. Он, кажется, никогда не видел столько ярких огней. Глаза прикрылись, дыхание остановилось.       Удар, боль в лопатках, оглушающий и мерзкий хруст и звон в ушах, а через секунду крик, похожий на сдавленный хрип. Тэхён больше не мог стоять в стороне, испуганный, он подлетел к Чонгуку, падая на колени, хватая того за форму, рывком дёргая на себя и оттаскивая на несколько сантиметров от немца. Чонгук, с трудом разлепив глаза, увидел над собой встревоженное лицо, глядящее в сторону от него. Он выдохнул. Живой. Но в ту же секунду привстал, оборачиваясь и застывая.       Эсэсовец, падая вперёд, угодил виском прямо в угол деревянной скамьи, а затем сломал шею о её сидение. Вот что за хруст так мерзко трещал в ушах. Звук треснувших костей. Он лежал с неестественно повёрнутой головой, а по снегу в их сторону бежала алая струйка. — Похоже… Похоже, он умер, — тихо и словно немного шокировано прошептал Тэхён, всё ещё боясь, что в следующую секунду тот распахнёт глаза и кинется на них обоих. Несколько минут они просто молча следили за телом. Дыхания не было, он не шевелился. И только когда полное осознание добралось до подкорки, оба облегчённо выдохнули. — Я убил его. Убил ещё одного человека, — выдохнул Чон, сгребая ладонью небольшую горсть снега и протирая лицо, пытаясь прийти в чувства. Адреналин всё ещё пульсировал в висках. — Нет, — отрезал Ким, поднимаясь с коленей, — он умер сам. Его убила слепая ярость.       И в этом была своя правда. Тэхён протянул руку, помогая Чону наконец-то встать с промёрзлой земли. Чуть отряхнувшись, Чонгук окинул взглядом территорию дома, нашёл выкинутую им винтовку, перехватил её и направился за Тэхёном скорее в дом. Они почти залетели туда, захлопывая за собой дверь, подпирая её одним из стоявших рядом стульев. На всякий случай. Так безопасней. По крайней мере, так казалось.       Как же чертовски непривычно чувствовать тепло, которое обдаёт щёки, позволяет снова ощутить себя живым. Ким тут же скользнул к горящей печи, снова упал на колени, выставляя руки вперёд, опасно близко к огню, и блаженно прикрывая глаза, а Чонгук, сделав несколько шагов, просто упал на спину рядом с ним, раскидывая руки и ноги. Обоим было тяжело поверить в то, что всё это настоящее. Стены, свет, жар от огня, не твёрдая земля, а кажущийся сейчас невероятно мягким, деревянный пол. Наверное, даже в колыбели сейчас не казалось бы настолько хорошо.       Тэхён наблюдал за тем, как острые и дразнящие языки пламени играют в непосредственной близости с его пальцами, как невероятно медленно, но они принимают привычный — хотя можно ли теперь было назвать это привычным — розоватый цвет, суставы снова работают. Он несколько минут сжимал и разжимал ладони, радуясь тому, что самое для него ценное в себе ещё не потеряно, а потом, прикрыв глаза, словно стал перебирать невидимые клавиши, вспоминая какой-то нотный стан. Странно было думать об этом сейчас, но он ничего не мог с собой поделать.       Чонгук лежал рядом, не думая больше вообще ни о чём, и просто позволял теплу медленно расползаться по телу. Он следил за движением рук где-то над своей головой, но не стал придавать этому значения, не стал задавать вопросов. Какая-то собственная мелодия будто тихо играла в голове. Музыка маленькой, но всё же победы. Переборов желание уснуть прямо сейчас, Чон сел, щёлкая пуговицами, через боль стянул со своих плеч насквозь вымокший китель. Тяжело отталкиваясь от пола, он встал и повесил его на небольшой крючок рядом с теплом. Должен хоть немного подсохнуть. Обернувшись на стол, он тут же замер. — Тэхён, еда, — всё, что удалось хрипло выдавить из своей груди. Еда, о боже, еда. Никогда в своей жизни он не был так рад небольшому куску хлеба. Ким, словно ошпаренный, вскочил на коленях и подполз к столу, приподнимаясь, пошарил по нему рукой и стащил на пол свёрток, за который смог уцепиться. Не было желания и сил вальяжно, как приличные люди, разделять трапезу сидя за столом. Он был похож на мышь, что тащила объедки в свою нору. Но даже объедки сейчас казались пиром. Чонгук подхватил со стола ещё один свёрток, сползая на пол рядом.       Развернув, они оба ахнули во весь голос. В своём Тэхён нашёл два с половиной ломтя хлеба и почти стограммовый, чуть подсохший кусок сыра. А Чонгук же, развернув свой, и вовсе потерял дар речи: крошечный кусок белого мяса и куриные потроха. Он не надеялся увидеть мясо в этом году. Да, может быть, и в этой жизни вообще. — Там фляга, — резко выпалил Тэхён, отрываясь от завораживающего зрелища перед собой, — в кармане шинели, я вижу флягу, — Чонгук, тут же развернувшись, двинулся и запустил руки внутрь. И правда фляга, а ещё посеребренный портсигар с символикой. Он распахнул его, находя две настоящие немецкие сигареты. Не дешёвые и мятые самокрутки, а качественный табак. Фляга и находка отправились к «столу», а портсигар полетел далеко в угол комнаты. Чон потряс флягу, улавливая, что немного, почти на самом дне, но что-то да осталось. Отвернув крышку, он поднёс её к носу, втягивая аромат, пытаясь различить, что в ней. — Вино, чёрт возьми, это вино, — почти вскрикнул от удивления и радости Чонгук, тут же припадая к горлышку, чувствуя, как по губам расползается терпкий привкус, а по пищеводу и желудку ужасающий жар. Он блаженно выдохнул, протягивая напиток спутнику. — Вот же сука, — разверзся Ким, — пока люди вынуждены помирать от обезвоживания, голода и холода, эта мразь сидит здесь и пирует, объедаясь, потягивая наше вино. Ненавижу. Господи, как же я всё это ненавижу. — Он уже заплатил свою цену собственной жизнью, — тихо и как-то виновато произнёс Чон и принялся аккуратно делить всю еду на двоих: порезал на глаз сыр, откладывая в сторону Тэхёна тот, что ему показался чуть больше, и каждому по куску хлеба, вторую половинку отодвигая тоже туда же, разорвал мясо на равные части. — Давай ты не будешь строить из себя героя-жертвенника и отдавать лишний кусок хлеба мне, — недовольно фыркнул Ким, отодвигая лишнюю порцию. — Но тебе нужно поесть, чтобы восстановить силы. — Тебе они нужны точно так же, и ты крупнее меня, — возмутился, хватая свой паёк и с жадностью засовывая в рот. Наверное, такой сыр подавали в лучших ресторанах Франции, потому что только ощутив его лёгкий вкус на языке, Тэхён чуть не застонал. Кажется, он не помнил, когда ел что-то похожее последний раз. А потроха… Господи, как люди вообще смеют выкидывать эту часть, готовя на ужин птицу? Это должны подавать как деликатес, как что-то невероятно божественное. Однажды Тэхёну довелось отведать дома в Париже жаренную индейку, приготовленную не их поварихой в столовой, а настоящим поваром, работающим в элитном заведении, но это не шло ни в какой сравнение с тем, что он испытывал сейчас. — Тогда мы оставим его на будущее.       Чонгук завернул половинку хлеба в ткань и отложил на стол позади себя. Десять минут в доме раздавались только треск поленьев в печи и голодное чавканье, сопровождающееся иногда протяжными сладкими стонами удовольствия. Это то, что было так нужно, просто жизненно необходимо. — Почему ты захотел пойти на войну? Что заставило тебя идти убивать и сжигать деревни мирных жителей? — прервал тишину наконец-то Тэхён, жадно собирая с ткани последние крошки и отправляя их в рот. — Я не хотел, — тихо произнёс Чон, потягиваясь за лежащей рядом сигаретой, вытаскивая из кармана небольшой коробок спичек, подкуривая. Ох, это дерущее глотку и лёгкие чувство. До войны он почти не курил, может, разве что сигары за вечерним времяпрепровождением с друзьями, но сейчас очень хотелось. Он легко выдохнул и продолжил: — Я, если честно, вообще ни о какой войне не знал. Жил спокойной жизнь, как в один день меня просто выдернули, одели в форму, поставили в строй и отправили на границу, под угрозой расстрела, заверяя, что мы должны защищать страну. Я не знал, куда и зачем иду, честно не знал. Они прикрывали всю эту разруху благодетелью, приправляя яркими и воодушевляющими речами. Ваша деревня была моим первым полем боя, а тот немец, кто был со мной, был первым убитым мною человеком. Я даже не осознавал и не подозревал, что творится вокруг. Знал бы я чуть больше раньше, лучше бы пошёл на расстрел. Я никогда не хотел всего этого, Тэхён.       Белёсые и красивые нити дыма выплывали из его губ, падая на плечи и растворяясь ближе к низу. Тэхён смотрел на Чонгука и медленно думал. В его словах, наверное, есть смысл, ему хочется им верить, ведь он своими глазами видел, как этот человек предал своих, помогает сейчас, по сути, своему врагу. Но он искренне не знает, может ли ему доверять. В сердце есть какие-то проблески, желание принять всё услышанное за чистую монету, но в голове воспоминание всего сегодняшнего ужаса воет сиреной. Хотя сейчас ему, к сожалению, ничего не остаётся. — Нам нужно загасить огонь, — из размышлений снова вырвал голос Чонгука — тот встал и направился в сторону печи. — Что? Зачем? — поднялся следом Ким, пытаясь перечить. — Дым из трубы и свет могут привлечь ещё кого-то. Мы не знаем, как этот человек тут оказался, может быть, поблизости есть ещё кто-то. Не уверен, что хочу ещё незваных гостей. Дом прогрелся, его тепла должно хватить ещё на несколько часов, а если повезёт, и до рассвета, — с этими словами Чонгук схватил с пола в углу дома плотный, повидавший многое, ковёр и накинул на пламя, помогая себе ногой.       Дом тут же погрузился в темноту, лишь лунный свет, отражающийся от белоснежного снега, пробивался внутрь, освещая часть половиц, небольшую кровать и угол стола. Превращая всё помещение в нереалистичное синеющее полотно. Так не хотелось отказываться от света, пожить в нём ещё немного, но так нужно. Это важнее собственного комфорта. Идеальная тишина накрыла их, ветер утих, и за окнами не было ни единого звука. Всё, что было слышно, — их собственное дыхание и скрип половиц под ногами. Тэхён в несколько шагов дошёл до постели и просто упал на кровать. Что странно, белья не было, только голый матрас, но сейчас и его хватало, лишь бы подремать немного. Растянувшись, он тут же ощутил, как ноют все мышцы, как тело проваливается куда-то в нирвану. — Я не знаю, что нас может ждать, засыпать обоим страшно. Поэтому предлагаю по очереди. Ты спишь первым, а я послежу, через пару-тройку часов поменяемся, устроит? — буркнул Чонгук, падая на стул напротив двери, и взял в руки винтовку, направляя на вход. — Устроит, — бросил Тэхён и отвернулся к стене, подтягивая ноги к груди. Ужасно хотелось спать, и возможность сомкнуть глаза была сейчас самой манящей на свете.       Около часа Чонгук просто сидел, прислушиваясь к каждому шороху, разглядывая крупные хлопья снега за окном, что медленно тянулись к земле, и думал о чём-то своём, гоняя в голове приятные и тёплые воспоминания о нормальной жизни. Мечтая, что однажды так когда-нибудь будет снова. Что он выйдет свободным человеком, в одной тонкой рубашке в летнее поле или к озеру, будет нежиться под лучами тёплого солнца, пить домашнее ледяное молоко с куском ароматного пирога. Что он наконец-то закончит свой проект дома, о котором мечтает. Светлые мысли помогают держаться, помогают терпеть и стремиться вперёд. Из тишины его вырвало тихое бурчание со стороны кровати: — Чёрт, ну почему так холодно-то? — дрожал Тэхён, подтягивая плохо согревающую шинель выше на уши, съёживаясь до ещё более крохотных размеров. Дом всё-таки остыл, и раньше, чем ожидалось. Дерево легко отдавало своё тепло, позволяя ледяному воздуху проникать внутрь.       Чонгук тяжело и удручающе выдохнул, снимая со спинки стула чужую шинель, подхватил со стола маленький тупой нож, лёгким движением и на этот раз быстрее срывая с неё все нашивки. Он думал, что это сделать просто необходимо в такой ситуации, а затем встал и тихо скользнул в сторону кровати. Аккуратно лёг рядом, двигаясь ближе к Тэхёну, прижимаясь полубоком к его спине. — Какого хрена ты делаешь? — почти взвизгнул Ким, оборачиваясь и привставая на локте. — Успокойся и не кричи, ради бога. Ничего неподобающего, так просто будет теплее. Слышал, что тепло чужого тела помогает согреться? — он накинул на них обоих немецкую шинель. Её длины было недостаточно, чтобы нормально укрыть обоих, но хоть так. — Да, но… — Нам обоим нужно, чтобы ты перестал дрожать так сильно и стучать зубами на весь лес. Так что прекращай выёживаться, прижмись ближе, чтобы не было так холодно, и спи, — промычал Чонгук, возвращаясь глазами снова к двери. У Кима не было особо выбора, Чон был прав. Он прикрыл глаза и двинулся ближе, вжимаясь в чужой бок неширокой спиной. Так и правда было лучше. Недостаточно тепло, но хотя бы теперь терпимо.       Странное время, странный день, странный парень, странная тень ухмылки скользнула по губам Тэхёна.       Ближе к рассвету какое-то непонятное противоречие не позволило Чонгуку разбудить Тэхёна и заставить сменить его на посту наблюдающего. Так тихо и неуместно мирно сопел рядом парень, что он не решился нарушить его покой. Но и своя усталость как никогда сильно давала знать. Клюя носом, не в силах держать веки открытыми, он всё-таки задремал следом, роняя голову, утыкаясь виском Киму в затылок. Удивительно, но тело даже не сводило от холода. Он поспал, всего какие-то жалкие полтора часа, но поспал. Яркий луч света, пробивающийся сквозь щель двери, надоедливо ударяя в глаза, чем оповещал о занимающемся рассвете, заставил его всё-таки проснуться.       Он должен разбудить Тэхёна. Они должны двигаться дальше.