Венец из Маттиолы

      Тепло. Невероятное живительное и обволакивающее тепло — первое, что ощутил Тэхён, когда начал выплывать в сознание. Под спиной была явно не продрогшая земля и не жёсткий пол, а кровать. Настоящая мягкая кровать. Он слышал, как поскрипывают пружины от малейшего движения, как его плечи накрывает настоящее одеяло, а не жёсткая, влажная и грязная шинель. Тело больше не сковывало душащей и ужасной формой. Он в одном белье, но почему-то в тёплых носках, что почти заставляет его лодыжки потеть. И запах. Совсем невнятный, еле уловимый, но знакомый запах хвои и, совсем отдалённо, апельсинов. Да, это именно они. Те самые, которые так любил Юнги. Их неимоверно сложно было достать, но когда удавалось выудить хоть один — на всю комнату ещё неделю пахло от сушащихся на подоконнике корок. Неужели сейчас он откроет глаза и окажется в своей постели в приюте? Ким почти уверен, что сейчас он встанет с кровати и увидит, как на соседней — Юнги слушает подаренным ему на шестнадцатилетние стетоскопом Хосока. Тот опять уболтал надменную столовщицу, которая питала к нему слабость, на вторую чашку кофе. И теперь, получив лёгкий приступ тахикардии, жалуется, что у него сердечный приступ и он умирает. А Мин наигранно прослушивает ему спину и смеётся, что тот придурок и ипохондрик. Тэхён уверен, что сейчас опустит ноги на приятный, чуть прохладный паркет, встанет, шагнёт вперёд и так сильно их обнимет, что двое друзей будут в голос верещать и выворачиваться. Но ему совершенно на это плевать. Но когда он через силу медленно приподнимает ресницы, то видит чужой дом, людей за столом недалеко от себя. Он пытается осознать, куда и как он попал. Помнит реку, сковывающий грудную клетку холод, оружие, приставленное к затылку, а потом всё будто оборвалось. Он закрывает глаза, а когда снова открывает, видит перед собой молодого парня. И только через минуту до сознания начинают доходить воспоминания. Война, смерть, снежное поле. Чонгук. Это Чонгук сидит перед ним. Сейчас он совсем не похож на себя. — Чонгук… — Да, — негромко произнёс Чон, наклоняясь вперёд. Чуть грубая, шероховатая, но невероятно тёплая и приятная ладонь легла ему прямо на щеку, прошлась выше по вискам ко лбу, задерживаясь буквально на несколько секунд, а потом, скользя по волосам, упала за головой Кима, — слава богу, жар, наконец-то, спал. — Ты живой, — прохрипел Тэхён, привставая на локте, и ткнул парню, сидящему напротив, прямо в щёку пальцем. Если в прошлый раз он не осмеливался даже коснуться Чонгука, то сейчас, совершенно не думая, потянулся вперёд. Он решил, что должен убедиться: настоящий ли перед ним человек, или странная картинка, — и ты порозовел. Он смотрел на Чонгука из-под полуприкрытых ресниц и словно совсем не узнавал. Не то чтобы они были так давно знакомы, чтобы он хорошо успел изучить его лицо, но всё же. Сейчас он выглядел иначе. Сейчас — это не тот безликий призрак, готовый раствориться в воздухе по лёгкому дуновению ветра. Теперь он больше похож на живого. Щёки совсем немного зарумянились, подчёркивая словно из мрамора скулы, безжизненная белёсая кожа стала чуть персиковой. Мешки под глазами перестали так ужасающе ярко выделяться и губы наконец-то не фиолетово-мёртвые. — И ты живой, — кивнул Чон, убирая руку и выпрямляясь, давая Тэхёну подняться и нормально сесть в постели, — ты отключился на несколько часов, и тебя лихорадило. Но сейчас выглядишь намного лучше. — Ты тоже, — вяло протянув, Ким скинул с себя одеяло и двинулся к спинке кровати, крутя головой и дёргая ноздрями, прислушиваясь всё к тому же запаху. — Что так пахнет апельсинами? — Это настойка с выжимками из хвои и цедры. Ивон растёр тебе ею грудь, чтобы сбить лихорадку, — Чонгук ткнул пальцем за спину, и только тогда Тэхён обратил внимание на присутствие третьего человека в помещении. Пожилой, но крепкий француз шарил руками по полке, словно не замечая присутствия двух парней в своём доме. Его волосы всё ещё были словно смоль, и только добрый десяток седых прядей выдавал его возраст. Лицо, совсем немного тронутое морщинами, аккуратно обрамлённое лёгкой бородой, такой же тёмной, с лёгкой проседью. Большие и хмурые, даже немного вселяющие страх, глаза и сдвинутые брови. Непонятно почему, но почти с первого взгляда он внушал какое-то доверие, чувство защищённости. Словно, напади на них сейчас несколько вооружённых немцев, этот мужчина одной голой рукой возьмёт их за горло. Ким лишь хлопал глазами, осматривая помещение вокруг себя. Он и правда лежал на кровати в углу комнаты, в центре стоял большой стол, над которым покачивалась и чуть тускло горела лампочка, в печи в другом конце дома трещали поленья, разнося вокруг приятный запах подпаленного дерева и еловых лапок. Так странно было ощущать себя снова живым. Этот дом хоть и был внешне очень похож на тот, что они оставили позади, но почему-то кардинально отличался. В нём была совсем другая атмосфера. Упираясь ладонями в матрас, Тэхён попытался приподняться ещё чуть выше, как тут же резко зашипел от боли. — Чёрт, рука, — он подтянул её к лицу, обхватывая немного ниже запястья, ощущая, что что-то не в порядке. Он почти не может ей шевелить, любое движение отдаётся острой болью, и сама кисть немного странно наклонена. Всё-таки там, на реке, Чонгук вывихнул ему сустав. — Давай её сюда, — не успел Тэхён поддаться панике, как басистый, но приятный голос звонко раздался за спиной Чонгука. Ивон подошёл к кровати, обходя парней и становясь напротив подушки. Он кинул Чону на колени небольшой свёрток и повернулся к Тэхёну. Тот, словно послушный ребёнок, незамедлительно вытянул ладонь вперёд. — Твой друг не смог повторить твоё враньё слово в слово, — начал старик, ощупывая кисть, пытаясь понять, в каком именно месте кость вышла из сустава, — но успел объясниться раньше, чем схлопотал пулю промеж глаз. И, господь милосердный, у него французский чище, чем твой противный парижский. Тэхён было раскрыл рот и сдвинул брови к переносице, готовый начать возмущаться и кричать о том, что у него идеальный французский, что он был почти лучшим в своём классе по этому предмету, но издал лишь жалобный высокий писк, когда в ушах раздался щелчок. Одним лёгким движением, резко и быстро Ивон вернул его руку в нормальное рабочее состояние. Двигать, конечно, всё ещё было больно, но возвращая ладонь к груди, Ким понял, что хотя бы снова нормально двигает пальцами. И слава богу. Сохранить руки в целости — почти самый важный пункт в его списке, после выживания. — Перебинтуй ему запястье, и потуже, чтобы не мог свободно двигать. Нужно чтобы все ткани восстановились, — серьёзно пробормотал старик и, развернувшись, вернулся к столу, немного устало откидываясь на стул. Чонгук лишь кивнул, разворачивая марлевую ткань и поднимая на Тэхёна глаза в немом вопросе, прося разрешения. Тому ничего не оставалось. Нехотя он позволил в очередной раз о себе позаботиться. Он большой мальчик, никогда не нуждался ни в чьей помощи, но с прискорбием ему пришлось принять тот факт, что сейчас сам он просто не справится, хочет он того или нет. Где-то внутри себя он благодарен за это, но вряд ли осмелится принять это так быстро, а тем более сказать вслух. Чон двинулся ближе и принялся обворачивать тонкое запястье бинтом в несколько слоев, приподняв руку Тэхёна, пропустил ткань между пальцев, едва касаясь чужой кожи. Ким просто задумчиво следил за процедурой, рассматривая руки Чонгука. Такие же тонкие и длинные пальцы, как у него самого, они отлично бы легли на клавиатурный клап или, может быть, на какую-нибудь скрипку. А когда он сам последний раз садился за инструмент? Хотя какая разница — он уверен, что даже десятилетний перерыв не заставит его забыть, как играть все три ноктюрна в девятом опусе Шопена. Тэхён не заметил, как, полностью утонув в своих мимолётных размышлениях, стал перебирать невидимые клавиши больной рукой. — Не шевели, — возмущённо произнёс Чонгук, обводя большой палец тканью, возвращаясь к запястью, разрывая бинт от края и затягивая тугой узел, вынуждая Тэхёна почти вскрикнуть, — потерпи! Так нужно. Тэхён лишь обречённо вздохнул и закатил глаза. Он отдёрнул ладонь, потирая второй вывих, а затем полностью выбрался из-под одеяла, садясь рядом с Чонгуком и свешивая ноги, которые на несколько сантиметров так и остались висеть над полом. — Что с моей одеждой? — только увидев голые ноги, осознал, что сидит всего лишь в одной майке и нижнем белье. Тэхён резко выпрямился, в панике шаря руками по груди, и, нащупав на шее цепочку, тут же расслабился, опуская плечи и прикрывая глаза. Его коленки были сбиты, синяки вспыхивали по бёдрам, словно яркие краски, небрежно брошенные художником на холст. Они — то разгораясь фиолетово-синим, то затухая, почти сливались с кожей. Одно плечо, как и у Чонгука, протёрто от надоедливого ремня винтовки, прожигая кожу. Все предплечья в мелких ссадинах и кровоподтёках. Не должно тело юного парня выглядеть так, он не должен носить под формой столько отметин, напоминающих о том, с чем ему пришлось столкнуться. У Чона нервно кольнуло что-то в желудке от всего этого зрелища. Будто каждую из них он сам нанёс ему на кожу. — Её пришлось срезать. Она заледенела намертво и снять её по-другому было невозможно, — вдруг севшим голосом прохрипел Чонгук, закусывая губы, вспоминая, как всего пару часов назад он стоял в стороне, приходя в себя, и наблюдал за тем, как ото льда хрустит форменная ткань на совершенно бледном и словно бездыханном Тэхёне. Он тут же отмахнулся от дурных мыслей, качнув головой. — На спинке кровати висит новая. Всё, что есть, но зато она сухая и тёплая. Одевайся, и тебе нужно поесть. Тэхён потянулся к одежде, стаскивая и разворачивая в руках жутковатый старый бесформенный свитер. На самом деле ему плевать, не на модный показ в Милан ехать, дали бы хоть мешок из-под картошки — и тому бы был несказанно рад. Детство в приюте научило его относиться к одежде проще. У него никогда не было дорогих приталенных рубашек или кашемировых свитеров. Гардероб состоял из простых и повидавших время вещей, которые он по-своему любил. Он никогда не жаловался и довольствовался тем, что имеет, и вообще не особо понимал смысла в трате денег на куски ткани, которые по словам «законодателей моды» через пару-тройку недель уже будут неактуальны. У него были парадные брюки и одна рубашка, которые он надевал по важному случаю несколько раз в год — всё, что требовалось. Не в вещах счастье. — Помочь? — потянул к Тэхёну руки Чон, наблюдая за тем, как тот, натягивая свитер, запутался в длиннющих рукавах, что совершенно точно были не по его худым плечам. — Чонгук, — повысил голос Ким, впихивая руки всё же в нужные части, высовывая лицо из обилия ткани, — мне не нужна нянька. Я в состоянии одеться сам, ей богу. Не нужно вокруг меня прыгать, словно я немощный, — огрызнулся, перехватывая брюки и вставая с кровати. Чонгук тут же обернулся и поднял брови. Что же, сам — так сам, его дело было предложить. Он встал следом и вернулся к столу. Одежда была и правда велика Тэхёну. Брюки висели на бёдрах, а штанины полностью скрывали пятки. Но это не было большой проблемой. На бёдрах он потуже затянул ремень, а брючины он подогнул и заправил в сапоги. Подкатал до приемлемой длины рукава свитера и был готов. Он выглядел как ребёнок, донашивающий за старшим братом вещи, до которых ещё не успел дорасти: немного нелепо, но по-своему очаровательно. Через минуту он уже сидел за столом. — Щедрым не буду, так как самому ещё нужно пережить зиму, а эти подлые фрицы неплохо так почистили мои запасы, — с этими словами Ивон пододвинул к Тэхёну жестяную кружку с кипятком и два небольших блюдца. На одном лежал кусок хлеба и два яйца, а в другом — совсем немного яблочного варенья и ложка. Глаза словно зажглись, и Ким сразу же накинулся на еду. Первое, что он сделал, — сунул в рот ложку с вареньем и тут же зажмурился, удовлетворённо смакуя жгучее удовольствие. Словно реки сахара на секунду потекли по венам. Он, кажется, был готов влить в себя сейчас целую литровую банку этой чудесной амброзии и даже не поморщиться. — Как обстоят дела у вас в деревне? — спросил Чонгук, переводя удивлённый взгляд от Тэхёна на старика. — Как? Да хреново. Эти проклятущие фашисты везде, — возмущённо начал Ивон. — Как началась война, всех здоровых и молодых сразу призвали. Оставшиеся, кто мог держать оружие, пару дней назад ушли защищать соседнюю деревню и всё, ищи-свищи. — Они не вернутся. Я из той деревни, там всё подчистую выжгли, выживших — только я, да он, — как-то немного хищно Тэхён глянул на Чонгука, с жадностью набивая рот. — Им же лучше. Тех, кто остался и мог сражаться, немцы сразу убили. Имеющихся в деревне цыган и евреев собрали в один обоз и куда-то увезли. Остались только старики да бабы с малолетними детьми. Тех, кто был чуть старше четырнадцати, — тоже в общую могилу, — он наклонился в сторону и, не вставая, достал из маленького шкафа флягу и три рюмки, разлил по ним бесцветную жидкость, выставил перед парнями, — сейчас эта мерзость прикатывается раз в несколько дней на машине, чистят наши погреба, напиваются, развлекаются с молодыми девками и уезжают обратно. Сопротивляться никто не смеет, жить-то всем хочется. Сосед попытался отбить свою дочь, очень быстро получил прикладом в висок. Обратно не встал. Слава богу, моя покойная жена не дожила до этого ужаса, — он махнул рукой и опрокинул рюмку. Тэхён с Чонгуком переглянулись и последовали его примеру. Горло и лёгкие сразу зажгло, заставляя щёки вспыхнуть, а дыхание сбиться. Кажется, они оба сегодня впервые пили водку. Не успели они поставить посуду обратно, как дед наполнил её снова, закрутив флягу, вернул её обратно в шкаф. Молча они выпили ещё по одной, морщась и тяжело выдыхая. Организм наливался ещё большим теплом, а на плечи будто легли тяжёлые руки. Какая-то ненормальная усталость стала давить изнутри. Всё-таки дикое физическое и нервное истощение и несколько часов сна чуть больше, чем за сутки, легко напоминали о себе. Старик не был особо разговорчивым и поддерживать беседу не стал: откинувшись на спинку стула, он прикрыл глаза. Ни Тэхён, ни Чонгук не знали, что ещё спросить, никто не решался прервать немного неловкое молчание, которое длилось минут десять. Только треск в печи, завывающий ветер за стенами, поскрипывающие половицы под стульями и тихое чавканье Кима, который чуть ли не долизывал остатки варенья. — Спасибо большое, — протянул довольный и немного захмелевший Тэхён, отодвигая посуду и выпрямляясь на стуле. Его лицо стало чуть более серьёзным, когда дед открыл глаза и повернулся, внимательно изучая юношеское лицо. Ким на мгновение сжался, ощущая себя под этими испытывающими глазами каким-то маленьким и беспомощным, не зная, куда себя деть, но тут же вклинился Чонгук, разгоняя сгущающиеся тучи: — Я знаю, что это будет весьма и весьма нагло с нашей стороны, Вы и так сделали слишком много, хотя могли пристрелить нас прямо там, но не могли бы мы где-нибудь совсем немного поспать? А потом уйдём и не будем ещё больше обременять вас своим присутствием, — резво начал Чонгук. Алкоголь совсем по-разному подействовал на обоих. Если Тэхён внезапно стал чуть более застенчивым, то Чон стал смелее и прямее. Хотя, по правде говоря, за сутки он успел показать, что смелости ему не занимать. — Давай перейдём на ты. Я ещё не такой старый, да и все эти формальности терпеть не могу, — выпрямляясь на стуле, протянул Ивон, потирая подбородок, по всей видимости обдумывая, куда ему деть двух внезапно свалившихся на голову парней, которые явно не входили в его планы. — Кровать у меня одна, положить на неё я вас не могу. Всё, что могу предложить, — сарай с той стороны дома, — он указал пальцем в конец комнаты, где под небольшой шториной была скрыта непримечательная дверь. — Великолепно! Нам этого хватит с лихвой. Хотя бы на пару часов, — благодарственно кивнул Чонгук и встал, тыкая в плечо немного растерянного Тэхёна, который уткнулся глазами в стол и почти не шевелился. Тот тут же вскочил на ноги, поправляя мешковатый свитер и кивая. Ивон вывел их в небольшой сарай, дёрнул выключатель около двери, и помещение осветилось парочкой совсем тусклых, но всё ещё горящих из последних сил лампочек. Сарай был пустоват: пара каких-то инструментов, доски и небольшая гора сена в самом углу. Не мягкая перина, на которой совсем недавно приходил в себя Тэхён, но им двоим хватит и этого. Старик просто кивнул в сторону сеновала и захлопнул за собой дверь, возвращаясь обратно в дом. Тэхён тут же, особо не думая, двинулся вперёд, развернувшись на пятках и раскинув руки, упал спиной в мягкое сено. Ох, этот знакомый и приятный запах сухой травы, возвращающий его в летние ночи в любимой деревне, где они с друзьями, не желая ночью спать, сбегали в тёмный соседский амбар, зарывались в сено и рассказывали друг другу страшные истории. Хосок всегда визжал громче всех, даже не от историй. Стоило какой-нибудь надоедливой мыши слишком громко пробежать по деревянным балкам, как он сразу подпрыгивал на месте и крестился. Чонгук не спеша подошёл ближе и сел недалеко от Тэхёна, потёр горящее лицо и сонные глаза руками. Кажется, он не спал чёртову вечность, ещё немного и начнёт автоматически отрубаться на несколько минут, впадая в микросны. Небольшое неловкое молчание повисло между ними. Каждый хотел что-то сказать, может быть, обсудить всё произошедшее, но ни один не решался. Просто никто из них не знал, с чего нужно начать. За последние сутки всё происходящее между ними успело поменяться, и не особо понятно, в какую сторону. От роковой первой встречи до этой секунды прошло словно намного больше, чем всего одни сутки. Как только Чон набрал воздуха в лёгкие, готовый заговорить, дверь распахнулась, и две пары глаз вмиг устремились к ней. — А, чёрт с вами! Вот, — махнул рукой Ивон, качая головой, и немного небрежно на колени Чонгуку с другого конца сарая прилетела фляга. Та самая фляга с водкой, что старик прятал в своём шкафу, — тут, конечно, тепло, но ночью может быть недостаточно. Это единственное, что я могу вам дать. Спите. На завтрак я вас не оставлю, — и с этими словами дверь снова захлопнулась, чуть громче положенного, так, что с крыши даже посыпались щепки и пыль. Парни переглянулись. Чон быстро отвернул крышку и пригубил, чуть морщась, ощущая, как перехватывает дыхание, но это как-то да придаёт ему уверенности. Пытаясь выгнать дыханием жар из груди, он не смотря отвёл руку в сторону, протягивая напиток Тэхёну. Ким подхватил флягу и сел. Подумав о чём-то своём несколько секунд, повторил те же самые манипуляции. Как-то ничего выше градусом, чем домашнее креплёное вино, Тэхён до этого дня особо не пил, и поэтому опьянение подхватывало его слишком стремительно, заставляя тело расслабиться, а все дурные и гложущие мысли подбираться всё ближе. Внезапно тонкое чувство вины обхватило грудь своими липкими ладонями. — Спасибо, — Чон всё-таки решился первым нарушить тишину. Это вышло как-то тихо и немного скомкано, но искренне, — спасибо, что спас меня, хотя не должен был. — Не должен был, — повторил за ним Тэхён и сделал ещё один крупный глоток, откашливаясь и падая обратно на спину. Слова не шли, но он ощущал, что должен это сказать. По какой-то странной причине ему хотелось быть честным. — На самом деле, там, на реке, я подумал… Всего на несколько мгновений я подумал, что, наверное, лучше было бы оставить тебя там, позволить этой неизвестной реке стереть всю мерзость твоего прошлого, но… Я не смог. Не смог тебя оставить и позволить вот так умереть. Не знаю почему. Просто осознал, что на самом деле у меня нет причин не доверять тебе, — Тэхён тяжело выдохнул, ощущая, что его словно душит изнутри. Говорить тяжело, но он должен. Должен зачем-то показать, что сожалеет о своих мыслях. — Чонгук, я вытащил тебя лишь однажды, а сколько раз до этого ты спас меня? Наверное, моя очередь сказать спасибо. Без тебя я, скорее всего, даже не вышел бы из той деревни, не говоря уже о том, чтобы зайти так далеко и вспомнить, что такое есть, спать и носить что-то кроме той удручающей военной формы. Я хотел тебя бросить, но не брошу. Я верю тебе, потому что мне и доверять-то в этом мире больше почти некому, — выдохнул последние слова Ким, запрокидывая сильнее голову и рассматривая ветшающую крышу. Он стал честен с ним и, как минимум, с самим собой. А Чонгук лишь поджал губы, переводя дыхание. Несмотря на то, что Тэхён сейчас снова признался в том, что хотел его смерти, Чон заметил лишь то, что впервые за всё время он сказал ему что-то хорошее. Тэхён стал ему верить, и это грело чуть ли не больше, чем сарай и алкоголь. — Я не виню тебя за такие мысли, — уверенно начал Чонгук, — я бы не стал себя спасать. И в тот момент и сам думал, что так тебе будет лучше. Лучше одному, без ненавистного немца рядом. Я заслужил понести наказание, за всё то, что произошло с тобой и твоей деревней. В лице меня ты бы мог избавиться от изъедающей ненависти. Но… Просто спасибо, что не оставил меня там, — в глазах защипало, слёзы стремительно норовили подступить и скатиться по щекам. Ото всех резко ударивших по голове эмоций. До этого момента у него не было времени на передышку и на возможность хоть на секунду расслабиться и осознать, что же он чувствует кроме напряжения. А сейчас снег в груди начал таять, вынуждая показаться чувствам. Лёд между ним и Тэхёном громко затрещал по швам, вкладывая надежду, что когда-нибудь он и вовсе рассыплется без остатка. Они молчали, будто этот небольшой диалог с признаниями вытянул остатки сил. Через несколько минут Тэхён резко, тяжело выдохнул и снова сел, протягивая руки к фляге, которую Чон нервно крутил в ладонях. Может, он хотел напиться ещё чуть сильнее, чтобы крепче спалось, а может, просто искал мнимое успокоение на дне жестяного сосуда. Чонгук кинул на него беззастенчивый взгляд, а затем, не задумываясь, словно это было чем-то совершенно обычным, поднял руку и вытащил из волос Тэхёна пару соломинок, вынуждая несколько прядей, тянущихся за сухой травой, выпасть на лоб. Он сразу же, машинально, не отдавая отчёта всей интимности своих порывов, подхватил их пальцами и аккуратно завёл обратно, цепляясь взглядом на несколько секунд за маленькое ухо. Чонгук заметил, что Тэхён стал выглядеть лучше, его щёки снова приятно порозовели, а вечно злые и недоверчивые, глубоко синие, как одна из полос на французском флаге, глаза смягчились. Внутри них появился едва заметный, но тянущий к себе огонёк. Как единственный ориентир в бескрайнем заснеженном поле. И лишь через мгновение он нервно отдёрнул руку, смакуя лёгкое покалывание на кончиках пальцев. С ним что-то не так. Тэхён замер, просто поднимая на Чонгука глаза и встречаясь с тёмной радужкой чуть разморенных глаз. Словно две маленькие луны с бездонными тёмными кратерами в самом центре вместо зрачков. Непонятные ощущения поползли от спины к затылку. До этого момента Ким мог пристально и нахально смотреть Чонгуку прямо в глаза, изучать или сверлить, чтобы заставить чувствовать неловкость, но сейчас отчего-то это стало сложнее. Хотелось отвести взгляд, но глаза неумолимо тянулись обратно. С ним что-то не так. Всё стало не так, изменилось, и он не может понять — нравится ему это или нет. Несколько секунд в старом и богом забытом сарае, в деревне, название которой не знал ни один из них, похоже, превратились в часы. Уголки губ Тэхёна едва дрогнули, и, о боже, он впервые почти улыбнулся Чонгуку? Они просто смотрели друг на друга, медленно моргая и не думая больше ни о чём. Из гипнотического транса первый вышел Ким, понимая, что зрительный контакт непростительно затянулся. — Я даже не заметил, что тебя тоже приодели, — удивлённо опустил глаза к рукам и ногам Чонгука. И правда, во всей этой сумбурности он и не обратил внимания, что больше не было этой проклятой нацистской формы. Почти ничего в Чонгуке больше не напоминало о его прошлом, может быть, только ссадины на лице, израненные руки и немецкие кожаные сапоги. Такой же повидавший многое старый серый свитер, который, в отличие от Тэхёна, был ему почти впору: немного поесть, вернуть округлость тощему телу и будет как влитой. Грязные мешковатые брюки, висящие на бёдрах. Он даже немного привёл себя в порядок, и, если бы не вся эта война, можно было бы подумать, что рядом сидит такой же, как и сам Тэхён, обычный парижский сирота. Они на двоих распили остатки водки, мысленно благодаря хозяина за то, что сегодня они вновь смогли почувствовать себя живыми. Людьми немного далёкими от всех тех ужасов, что прямо сейчас творятся за пределами этого места. — Тэхён, а у тебя была мечта? — завалился на спину Чонгук, подкладывая руки под голову. — До начала всего это ужаса о чём ты мечтал? — Мечта никуда не делась, она всё ещё со мной, и я уже особо не надеюсь, но верю, что когда-нибудь ей суждено исполниться, — его грёзы были одной из немногочисленных вещей, о которой Тэхён мог говорить много и с кем угодно. Ему доставляло удовольствие озвучивать любой живой душе свои фантазии, чувствуя, будто, когда он о них говорит, они с каждым разом становятся всё реальнее. — Я хотел и хочу быть композитором. Музыка — моя главная и единственная страсть в жизни. Ещё с раннего детства, сколько себя помню, представлял, как взойду на подмостки какой-нибудь консерватории или оперного театра, перед входом которого будет висеть красивая афиша с моим именем. Я поправлю свой угольно-чёрный фрак и перед тысячной толпой на красивом белом рояле буду играть свою музыку, слышать рукоплескания, купаясь в лучах театральных софитов. Большего, чем это, я, кажется, никогда и не хотел, — закончил Тэхён, погружаясь в свои воспоминания, словно чувствуя снова под пальцами клавиши, а в голове — одну из своих первых мелодий, что научился играть. — Так когда ты перебираешь пальцами в воздухе, представляешь, что снова играешь? — Угу, — Ким кивнул, наконец-то падая рядом и вытягиваясь всем телом, разминая каждый сустав. — Я даже не замечаю порой. Это выходит совершенно неосознанно как-то. А ты, Чонгук? Мечтал о чём-то? — У меня всё куда менее грандиозно и помпезно. — Ты сейчас назвал мою мечту пафосной? — Да, назвал, — тихо усмехнулся Чонгук. — Скажешь, представлять тысячную толпу, аплодирующую тебе одному, — не пафосно? — И скажу! — возмутился Ким, поворачивая голову и немного наигранно гневно смотря на парня рядом. — Ну и о чём же мечтаешь ты, скромник? — До войны я учился на архитектора. Мне оставался всего один курс до окончания, и я готовил проект. Это был маленький дом, который я продумал до мельчайших деталей. Рассчитывая закончить и скопить немного денег, я хотел воплотить его не только на бумаге. Где-нибудь в тихом пригороде, а может, и вовсе уехать из Германии и построить его там, где остановлюсь. Собственноручно возвести стены, сколотить веранду. Сделать его таким, каким вижу в своей голове, — тихо протянул Чонгук, рисуя перед глазами тот самый образ, что не покидает его ещё с окончания школы. — Наверное, он был бы красивым и уютным, — всё, на что хватило Тэхёна: ёрничать и подначивать перехотелось, какая-то неведомая тоска навалилась на грудь. Суждено ли сбыться их мечтам? Или завтра они сложат головы на очередном поле, в яростной погоне от голодной смерти, из последних сил пытаясь обмануть саму жизнь и вырваться на шаг вперёд? — Тебе бы он понравился, — Чонгук перевернулся на правый бок, изучая притягательный и точёный профиль, отчего-то захотелось перенести его на бумагу, повторить ровные и мягкие линии грифелем. Он медленно отдавался в лапы сонливости, всё ещё пытаясь держать тяжелеющие веки, что так и норовят утянуть его в необходимую организму дремоту. — Верю, что когда-нибудь ты его построишь, — Тэхён, последовав его примеру, перевернулся на тот же бок, прикрывая глаза и двигаясь чуть назад, чуть ближе. А затем ещё ближе, съёживаясь, чувствуя, как утыкается спиной в чужую горячую грудь. Он не особо знает зачем, но так хочется. — Верю, что когда-нибудь твоё имя услышит весь мир, — прошептал Чонгук, наконец-то прикрыв глаза. В сарае нет пронзающего ледяного ветра, мороз больше не щиплет кожу, даже паршивая тяжёлая шинель больше не нужна, нет необходимости жаться друг к другу, чтобы спокойно уснуть. Не из соображений тепла точно. Но никто не хочет думать об этом, а тем более — говорить. Просто сейчас, почему-то, это кажется слишком нужным и правильным.

***

Тэхён всё ещё спал рядом, зарывшись с носом в свой огромный свитер, спрятав ладони в рукава и притянув их к лицу. Отчего-то тёплая спина, жавшаяся к груди Чонгука, казалась сейчас невероятно горячей. Он тихо и размеренно дышал и лишь изредка подрагивал во сне. Может быть, что-то снилось, а может — всё скопившееся нервное напряжение давало о себе знать в таком виде. Чон, сам не зная зачем, вместо того, чтобы провалиться обратно в сон, который совсем скоро закончится, привстал, разминая плечи и оглядывая помещение. Утро уже совсем близко, но снаружи всё ещё темно: через щели, между досок в крыше, ещё не пробиваются утренние лучи солнца, и всё, что освещает этот маленький сарай, — только пара тусклых лампочек, висящих в несколько метрах над головой. Так неестественно тихо: лишь невнятный шорох где-то вдалеке, словно стайка голодных мышей бегает по балкам и копошится в земле в поисках остатков зерна или чего повкуснее. Будто сегодня ночью вместе с ними уснул и весь мир вокруг, война остановилась и позволила сделать живительный и глубокий глоток воздуха, наполнить лёгкие впервые не порохом и свинцом. Одна лишь природа продолжает бодрствовать, напоминая о том, что планета никогда не переставала вращаться, она жива несмотря ни на что. И сейчас где-то высоко над облаками светлая и круглолицая Луна смотрит на мир, оплакивая павших, помогая своим светом выжившим, освещая тонкой полоской желанный путь к свободе. Снег всё так же продолжает кружиться в незыблемом танце, опускаясь на землю и пропитывая её влагой, которая долгожданной весной подарит этим местам новый урожай, яркие и нежные цветы. Хотя бы сегодня ночью кто-то снова может поверить в светлое будущее. В него, как минимум, сейчас хочет верить Чонгук. Слишком тихо — так, что даже внутреннее волнение просыпается глубоко внутри, заставляя ждать чего-то. Наверное, последние месяцы он только и делает, что ждёт. Может быть, тёплой постели, может быть, парного молока или горячей ванны, может быть, мира, а может —собственной смерти, которая, кажется, отстаёт от него всего лишь на один шаг, и стоит оступиться, как она подхватит его и больше не отпустит. Измождённое тело, израненная душа и руки в крови. Даже сейчас, несмотря на вполне чистую кожу, больше не напоминающую хладный труп, они словно покрыты густой алой кровью, которую нельзя смыть, она всегда будет там, при каждом взгляде. Он никогда не мог даже подумать о том, что окажется в такой ситуации. Легко представить, что тебя собьёт машина на слишком оживлённом перекрёстке, или выкинутая каким-нибудь алкоголиком из окна бутылка свалится на голову, болезнь одолеет в молодом возрасте, но чтобы пробираться через лесную чащу с оружием наперевес, невольно думая о том, что, наверное, уже готов принять свою участь и просто отдаться земле, — почти невозможно. Война Чонгуку всегда представлялась чем-то из тех вещей, о которых пишут в книгах, рассказывают на уроках, но ему самому не суждено когда-нибудь столкнуться с этим в реальности. Как с космическими телами, которые существуют где-то далеко в просторах открытого космоса. Но всё же он здесь, в незнакомой ему деревне, с малознакомыми людьми. Он слышал крики, пулемётную очередь, видел смерть своими глазами и даже не раз протянул ей свою руку.       Потирая глаза в попытке сбить весь этот ужас, что мелькал яркими бликами на радужках, Чон просто откинулся обратно в сено, опустив ресницы и придвинувшись плотнее к единственному человеку, которого, ему кажется, он сейчас помнит. Чужие торчащие волосы щекочут подбородок, но от этого почему-то на душе становится легче. Всё ещё так невероятно тихо, что хочется верить — так будет всегда. Или хотя бы сегодняшней ночью, которая пока ещё укрывает их двоих от всего. Неизвестно, сколько времени прошло с того, как сон снова полностью поглотил Чона, казалось, теперь ничего не вытащит из этого сладкого состояния, даже проходящая мимо рота солдат, поющая во всё горло Марсельезу на разные лады. Но всему рано или поздно суждено закончиться, как и, на удивление спокойному, сну двух молодых парней. Отвратительный, громкий и пронзительный детский плач, больше похожий на вопль, раздался где-то за стенами, скорее всего, в соседнем доме, но так, будто прямо у них в головах, расцарапывая черепную коробку. Не зря говорят, что детский плач — самый раздражающий звук в мире. А затем добавились какие-то женские голоса, суета, словно кто-то в панике бегал по улицам, хлопая дверями и подгоняя друг друга. — Какого чёрта? — Тэхён первый подскочил в «постели», садясь и крутя головой — а та болит и каждый звук будто усилен троекратно. Это не сулило ничего хорошего, он понял это почти сразу. А подтвердили это круглые и ошарашенные глаза Чонгука. Он замер в той же позе, в которой спал, и просто уставился на Кима. Что-то происходило, но только пока они не очень могли понять — что. И если честно, думать об этом не хотелось. Надежда на то, что у малыша всего-навсего разболелись зубы, а непоседливая мать просто пытается найти способ его успокоить, не покидала. Пару минут они лишь молча переглядывались, прислушиваясь, ожидая, что сейчас, вот-вот сейчас всё стихнет и они оставят себе ещё несколько часов безмятежной жизни. Но разве так бывает? — Что-то происходит, это не к добру, — тихо пробормотал Чон, напрягаясь. Суета становилась всё только активнее, голоса — громче. Очень не хотелось, но нужно было выяснить, что происходит. Дальше спать, не замечая, — не выйдет. Не успел Чонгук подняться вслед за Тэхёном и сбить с глаз сонную пелену, как дверь в сарай с грохотом распахнулась. — Вы двое, быстро за мной, — раздражённо и нервно огрызнулся Ивон и махнул рукой, зазывая. Не успели парни снова переглянуться и до конца очухаться, как голос прозвучал ещё раз, но жёстче: — живее! Не смея перечить и медлить, оба тут же подскочили с сеновала, не задумываясь отряхнуться, спотыкаясь, помчались в дом, вслед за хозяином. Ивон словно прыгал от одного угла дома к другому, закидывая что-то в небольшую сумку. — Вам нужно уходить и сейчас же, если хотите жить, — он с размаха вжал в грудь Чонгука сумку и накинул на плечи Тэхёна что-то напоминающее старый военный мундир, не похожий ни на один из тех, что носили на фронте сейчас. — Что происходит, ещё же ночь? — растерялся Тэхён, забегав глазами, не зная, куда ему деться в этот момент, куда бросаться. Он лишь ухватился за рукав свитера Чонгука, поднимая глаза на такого же потерянного парня. — Нет времени объяснять, хватайте, что дал, и живо за дом и на юг, — Ивон кинулся к двери, распахнул её, готовый уже вытолкать незваных гостей, но тут же закрыл, смачно и гневно выругавшись себе под нос. — Слишком поздно. Так, — он судорожно размышлял, что делать, пока не щёлкнул пальцами, указывая куда-то на пол недалеко от стола: — открывай погреб, и туда, сейчас же. Чонгук, в отличие от Тэхёна, не питал желания задавать какие-либо вопросы. После всего того, что сделал для них этот человек, а если быть точным — спас от участи навсегда уснуть у ледяной реки, он ему верил. Вскочив, Чон отодвинул маленький коврик и, рывком дёрнув на себя маленькое чугунное кольцо, распахнул вход в погреб. Сделав несколько шагов назад, схватил за рукав Тэхёна и потащил за собой, помогая тому спуститься, а после полез следом. — Несколько немецких машин на подъезде. Фрицы, видимо, снова решили развлечься под утро. Ни единого звука чтобы не слышал, даже не дышите, поняли?! Если, чёрт вас дери, выдадите себя, все трое из этого дома больше не выйдем, — Ивон опустил дверцу, закрыл её на засов и накинул сверху небольшой прохудившийся ковёр. Тэхён и Чонгук просто замерли на месте, ощущая, как адреналин снова впрыскивается в кровь, а сердце бешено колотится то в груди, то в горле. Его стук заглушал почти всё. И снова страх от бессилия. Их будущее почти от них не зависит. Через несколько минут всё может измениться и этот погреб станет вечной могилой. И некому будет даже достойно почтить их тела, как Марселя. Всё, что они могут, — затихнуть и верить. Может быть, самое время помолиться, но разве до этого их молитвы были услышаны хоть кем-то? Прошло лишь несколько напряжённых минут, больше походящих на часы томительного ожидания, прежде чем они услышали звук автомобиля почти у самого дома, противную немецкую речь. Дыхание почти остановилось, когда раздался стук в дверь. Нетерпеливый немец не стал дожидаться, когда хозяин соизволит вежливо открыть, и просто вышиб её с ноги, проходя в дом. Как же знаком этот мерзкий звук немецких каблуков, эта надменность в голосе и вера в собственное превосходство. Тэхён снова ухватился за рукав Чонгука. Они оба подняли лица к потолку, наблюдая за тем, как тонкие полосы света смещаются, давая понять о всех перемещениях в доме. Мёртвая тишина и напряжённость, хуже предыдущей, повисла в воздухе. Наверху немец обходил дом поперёк, осматриваясь, словно всё вокруг принадлежало ему, Ивон молча следовал за ним глазами, а внизу двое парней перестали вдыхать, рискуя отключиться. — У меня нечего брать, вы вычистили все мои запасы ещё в прошлый раз, — на ломаном и очень плохом немецком пренебрежительно протянул Ивон. Все голоса сверху слышались предельно отчётливо. Чонгук всё прекрасно понимал, Тэхён лишь, замерев, пялился вверх. — Мы пришли не за этим, — резко и чётко отчеканил немец, словно отдавал честь прибывшему командиру. Он всё ещё ходил по комнате, пока не остановился в нескольких шагах от погреба. Если изогнуться, чуть присмотреться, через щели в полу, Чонгук со своего места даже мог видеть начищенные сапоги и обрывки формы. Ненавистной ему самому формы. — Чем тогда обязан вашему визиту? — Из соседнего взвода нам поступила информация, — солдат, а может быть, офицер — не было особо интереса, кто он по чину, — сел за стол, нагло хватая с него полупустую чашку и поднося к носу. Он брезгливо поморщился, отставил её и вернулся к разговору: — что в деревне или поблизости может скрываться отряд партизан. Также у нас завелась крыса-дезертир, который, если не сдох в лесу, мог выйти на ваше поселение, — грубо, но ничего другого ожидать не стоило. И только через пару минут до сознания Чонгука дошли его слова. Они нашли Вальца. Неужели его и правда ищут? Чон тешил себя мыслью, что один безызвестный солдат не станет причиной поисков, но, видимо, для нацистской Германии было делом чести очистить своё имя и свои ряды от, как выразился нежеланный в этом доме гость, «крыс». — Мне некого скрывать. Я себя-то, сомневаюсь, что прокормлю за зиму, а одного из ваших подавно, — фыркнул Ивон и сел напротив немца, опершись руками о стол. Всё его лицо полыхало гневом и ненавистью. — Откуда мне знать? По документам он от роду француз, может, старая сердобольная душа трепыхнулась при виде голодного сородича? — фриц отвратительно скалился, стреляя глазами, словно подозревал. Будто он знал, что в этом доме его слышит не одна пара ушей. Тэхён тихо отшагнул назад, чуть в глубь погреба, пытаясь вдыхать как можно тише и глубже, недоумевающе пялясь на Чонгука, одними лишь глазами спрашивая, о чём идёт речь. Если Чонгук отлично знал, о чём говорят там, наверху, за столом, то Ким полностью терялся в догадках, не имея возможности даже предположить. И это добавляло ещё больше страха. Чон лишь поднял палец к губам, беззвучно прося молчать, нервно сжимая воротник свитера пальцами. — Вы же знаете, что, если будете сотрудничать, вам сохранят жизнь? И обещаю, может быть, даже выделим пару буханок хлеба и мяса. Германия не обеднеет, а вы сделаете доброе дело, — наверное, это предложение было бы слишком заманчивым. Что мешает деду, который, скорее всего, всё ещё хочет жить, отдать хотя бы двух незнакомых ему парней взамен на еду и, возможно, дальнейшее спокойствие? Осознание того, что, как только он откроет погреб, пуля прилетит и ему в грудь. Он многому в жизни научился, в частности — не верить немцам и людям на войне, которые с таким хитрым прищуром обещают помощь. — Я вам сказал, здесь кроме меня никого нет. Мне дополнительные проблемы не нужны, — настаивал на своём Ивон, чуть грубее прежнего. Он начинал не на шутку злиться. — Тогда вы не будете против, если я проверю дом? — немец резко встал из-за стола, роняя стул, снова принялся обходить дом поперёк, останавливаясь у самого погреба. Вот тут-то сердце и провалилось окончательно в пятки. Тэхён чуть громче положенного вдохнул, а Чонгук, не теряя время, тут же подхватил его сзади, зажимая одной рукой рот, а второй обхватывая под грудь, прижимая ближе. — Тихо, — почти неразличимо прошептал прямо в ухо, но Тэхён услышал, он сжался, понимая, что сейчас всё, что от него осталось, — это голый страх вот так глупо быть обнаруженными. А ещё ощущение объятий. Он не знает почему, да и невозможно и, наверное, глупо в такой момент, но он подумал, что это тепло чужих рук — будто обволакивающий его дополнительный слой брони, словно кроме этого погреба это последнее в мире, что может защитить. И какой-то, как ему показалось, слишком спокойный голос Чонгука рядом. Всё это невероятно слабо, но помогает успокоиться. Почему почти на самой грани тонкого лезвия ножа, из последних сил балансируя между жизнью и смертью, в эту самую секунду он думает о нём? Странно… И лишь когда через полминуты железный засов на погребе скользнул в сторону, дверца начала медленно приоткрываться, тонкая полоска света сразу же озарила сапоги Тэхёна, на что Чон инстинктивно сделал шаг назад, стараясь не позволить этому свету снова хоть на мгновение коснуться их, утягивая Кима за собой в темноту глубже. — И что, там тоже никого нет? — как-то весело прощебетал немец, потирая свободной рукой свой вальтер в кобуре. Ивон молчал, а дверь в погреб всё продолжала медленно открываться, словно фриц знал, что они там, и играл в свои игры, вынуждая старика сдаться и признаться. Чонгук пятился до тех пор, пока не упёрся спиной в полки, врезаясь в них лопатками. Больше двигаться некуда. Это конечная точка. Ещё немного, и их найдут. Кто бы мог подумать, что свет, а не тьма, станет их главным страхом и причиной смерти. И в этот момент ужас накрыл и Чона, его руки на теле Тэхёна сжались сильнее и задрожали. Он бессилен. Чонгук легко и тихо развернулся, перекладывая ладони, вынуждая Кима развернуться к нему лицом, тут же обхватывая его снова и прижимая лицом к груди. — Прости, — шёпот был похож на дыхание, настолько тихий, — прости, Тэхён, что не смог тебя спасти. — Он упёрся одной рукой в полку, желая в случае чего прикрыть собой человека, который так цепляется за его спину. Он правда хотел его спасти. Они мысленно прощались друг с другом, ожидая, когда услышат голос или выстрел. Проведя ладонью по деревянному стеллажу, Чонгук вдруг нащупал что-то холодное и острое. Нож. Обычный, скорее всего старый и уже затупленный охотничий нож, но это… Возможность? — Я не позволю ему убить тебя, — перехватив оружие за рукоять, Чонгук дёрнулся назад, готовый в следующую же секунду, как только его обнаружат, кинуться наверх. Ему хватит пары секунд, главное — успеть до выстрела. — Нет. Прошу, — Тэхён стиснул руки сильнее, не позволяя отступить, — не оставляй меня, — одними лишь губами, беззвучно, но Чонгук смог понять и просто замер. Голубые, даже в этой кромешной темноте, светлые и невообразимо яркие глаза, похожие на отблеск того мирного французского неба, который он последний раз видел в глубоком детстве и, возможно, не увидит больше никогда, заставляют сердце сжиматься. Ещё немного, и оно растворится, как морская пена. Как же хочется, чтобы он жил, но невозможно отпустить, оставить его одного, когда исхудавшие музыкальные пальца так впиваются в спину, без слов прося остаться. И Чонгук просто изо всех сил зажмурился, ощущая, как горячие слёзы встают в глазах. Почему прошло так мало времени, но он стал так важен ему? Нет смысла искать ответов, да и незачем. Он просто отложил нож обратно, снова обхватил Тэхёна руками, что есть силы сжимая свитер на его спине, падая лицом в плечо. Почему так тепло в груди и больше не страшно? Если такова его участь… — Гауптманн Вебер, партизаны, — запыхавшийся и тонкий голос раздался со стороны двери. — Где? — полоска света замерла в нескольких сантиметрах от их ног. — В северной части деревни, в лесу! Они взорвали одну из машин с обер-фельдфебелем Брауном. — Все силы туда, я немедленно доложу в штаб, — дверь с грохотом ударилась о пол, ещё раз накрывая погреб непроглядной тьмой. Топот двух пар сапог, звук мотора на улице и снова кромешная тишина. Только тяжёлое сбивчивое дыхание друг друга. Ничего не осталось. Неужели… Он ушёл? Всего секунда, чёртова секунда должна была навсегда разрушить их мир: опоздай тот парень или покажись партизаны позже, и для двух почти никому не известных французов всё было бы кончено. Но удача, случайность, назовите, как хотите, на их стороне. Вновь. Но даже это — осознание того, что всё, возможно, закончилось, хотя бы сейчас, не позволило им отпустить. Будто желая врасти друг в друга, они ещё несколько минут просто так и стояли, прижавшись и прикрыв глаза. Чонгук ощущал, как слёзы бегут по лицу, в них все его эмоции, в том числе и облегчение. Они всё ещё живы, он всё ещё здесь и чувствует Тэхёна так близко. — Так, — голос Ивона донёсся сверху, снова нервный. Меньше всего парням хотелось доставлять старику такие неудобства, — сидите здесь ещё минут пятнадцать, я удостоверюсь, что поблизости никого нет, потом вам нужно уходить. Я уверен, что он вернётся, — он вышел, и дом снова погрузился в тишину. — Можешь уже отпустить, — тихо пробормотал Чонгук, понимая, что так странно не хочется, но этот интимный момент немного неуместно и неловко затянулся. — А, да, — Тэхён разжал кулаки, отпуская вязанную ткань, чуть отступил в сторону, поднимая на Чонгука глаза, его щёки слегка зарумянились. «Почему краснею?» — проскочило секундной мыслью в голове Кима. — Думал, всё, нам крышка. Этот чёртов немец был слишком близко. О чём они трепались? И что случилось, почему он так резко ушёл? — Они искали местных партизан и одного дезертировавшего солдата, — Чонгук выдохнул, отступая и опуская голову, чувствуя, как облегчение тяжёлыми ладонями ложится на плечи. Отчего-то захотелось спать. — Тебя?! — тут же воскликнул Ким. Ещё не хватало, чтобы за ними по пятам следовала парочка немцев, желающих честного и «справедливого» трибунала. — Я не знаю, не хочу быть голословным, но, возможно, да. Думаю, они нашли моего сослуживца Вальца в твоей деревне, и сложить два и два у них не составило труда. Но, надеюсь, это не станет большой проблемой. Не верю, что они бросят хоть малейшие силы на мои поиски, скорее, это бонус к их миссии в этих местах. Ивон прав, нам нужно убираться отсюда куда подальше. А ушёл он потому, что ему доложили, что партизан обнаружили недалеко от поселения. Этот гауптманн, он как будто откуда-то знал, что мы здесь, — Чонгука пробрало мурашками от мыслей о том, что он и правда мог открыть погреб до конца и найти их там. — Да чтобы он сдох! Мы уйдём раньше, чем он вернётся, и пусть хоть весь дом обнюхает, — на секунду злостью вспыхнул Ким. Он и правда ненавидел всех их настолько сильно, что руки непроизвольно сжимались в кулаки от одного лишь упоминания нацистских солдат. — Ты прав, ждём возвращения Ивона и идём. Пока ты спал днём, он обмолвился, что где-то на юге ещё есть поселение, до которой вроде как ещё не добрались войска. Думаю, на этот раз там нам удастся передохнуть дольше и узнать, как обстоят вообще дела вокруг. — Хорошо, — кивнул Тэхён и опёрся о полки за спиной, тяжело выдыхая, гоняя в голове какие-то мысли о том, куда они должны двигаться дальше, каким будет наилучший путь. Он смотрел исподлобья на Чонгука, присевшего на корточки, и не понимал, почему не мог отвести взгляд. Сейчас он рад. Казалось бы, невозможно радоваться хоть чему-то в такой обстановке, когда ещё ничего не кончено, но ему хотелось улыбнуться от мысли, что Чонгук жив, что остался с ним. Как всё круто перевернулось: сутки назад он так нещадно желал ему сгинуть в огненном пекле преисподней вместе с его проклятой формой и добрыми глазами, а теперь… Он не хочет потерять его. Молчание, полная тишина, деревня, должно быть, уснула обратно, ведь все захватчики бросили свои силы на партизанский отряд недалеко от деревни, и какое-то тонкое спокойствие норовило залезть в грудь. Но мирное небо над головой может только сниться или являться в мечтах. Свист, такой острый, въедающийся в кору головного мозга и оседающий в ушах, затем удар и резкий взрыв, будто прямо через улицу. Песок посыпался с потолка. Тэхён громко взвизгнул, глаза распахнулись от ужаса, и он побледнел. Мир за одну секунду стал уходить из-под ног. Он даже не успел осознать, что вообще произошло. Молотом ударило по голове, а снаряд разорвался не за стенами дома, а в его груди. Слух пропал на несколько секунд, лишь ужасная и давящая тишина, словно сейчас кровь хлынет из ушей. Он потерялся в пространстве, тело пошатнуло. Леденящий, ни с чем несравнимый ужас пробрал до самых кончиков пальцев. И снова свист, удар и оглушающий взрыв. — Боже, — он всхлипнул, голос сорвало, ноги подкосились сами, и Ким просто упал на колени, обхватывая голову руками, пытаясь зажать уши, чтобы перестать слышать этот ад и писк внутри черепной коробки. Паника подступила к горлу, хотелось закричать, забиться подальше в самый дальний угол. Только не нужно ещё. Он не выдержит ещё одного этого звука. В глазах медленно темнело. Он умирает? Чонгук от звука лишь дрогнул. Ему уже был знаком этот угрожающий свист. Это не тот, что ты слышишь в одиннадцать часов вечера под окнами от выпивших друзей, или от молодого парня, что заметил обворожительную красотку на другом конце улицы. Этот свист несёт только смерть и разрушение. Этот свист подобен коршуну, кружащему над твоим почти бездыханным телом. Но увидев, что Тэхён в панике вжимает голову в плечи, тут же кинулся к нему, подползая ближе, накрыл дрожащие ладони своими, пытаясь заглянуть в безучастное лицо. Ким выпал из реального мира. — Эй, Тэхён! Тэхён, что случилось? Тебя напугала бомбардировка? Посмотри на меня, ответь, — но парень не реагировал: он либо игнорировал, либо просто не слышал ничего, продолжая смотреть перед собой. Его трясло, глаза остекленели, а лицо не выражало никаких эмоций, кроме одной — ужаса. Несколько минут ничего не происходило, Ким трясся и хватал губами воздух, рискуя потерять сознание от гипервентиляции. Чонгук в какой-то момент опустил руки, проводя по плечам, пытаясь вернуть парня в сознание. — Тэхён, всё стихло. Это всего лишь два залпа. Они прекратились. Они прозвучали далеко, нас не коснулось. Приди в себя, — чуть тряханул, поднимая одной рукой лицо Тэхёна, пытаясь найти остатки сознания на дне зрачков. Слух стал медленно возвращаться, голос Чонгука звучал будто в вакууме, но отдалённо доносился до мозга, заставляя его снова запускаться и работать. Что это было? Какого чёрта его так прошибло, что даже говорить и двигаться стало почти невозможно? Это бомба? Взорвалась где-то бомба? И этот леденящий страх, рвущий грудь на части. — Всё чисто, — Ивон почти с криком влетел в дом, распахивая дверь в погреб, — они сейчас заняты бомбардировкой. Слышали, как шандарахнуло на том конце деревни? Так что хватайте пожитки и прочь, пока есть время, — старик протянул руку, подзывая ближе и помогая парням выбраться из погреба. Тэхён просто находился в прострации, слабо осознавая, что творится вокруг. Это слишком сильно выбило его из колеи. Но Чон не растерялся, пока что, пока Ким не придёт в себя, он поведёт их двоих. — В сумке, что я дал, немного еды. Всё, что могу, так сказать. На юге, ты помнишь, я говорил, есть ещё деревня, — он быстро отчеканивал информацию серьёзному Чонгуку, — за домом, не больше чем в ста метрах, есть стойло, там конь. Зовут Брайан, мне всё равно его не прокормить этой зимой. Берите, дорогу он знает. А теперь — побежали, — он распахнул дверь. — А, ещё кое-что, — Ивон стянул с вешалки у двери толстый вязанный красный шарф и всунул его к сумке в руках Чона, — он вам нужнее. — Почему ты помогаешь нам? — почти перешагнув порог, спросил Чонгук. Никогда в жизни он не испытывал большей благодарности к незнакомому человеку. Сердце предательски сжималось от того, что он не может спасти и его. — Ты похож на моего близкого друга, которого я потерял в молодости на войне. Вот и всё. А теперь вон, я сказал. — Надеюсь, ещё свидимся, — бросил Чонгук, выбегая из дома, хватая Тэхёна за руку и утаскивая с собой по снегу в нужном направлении. Горький комок подступил к горлу. Когда-нибудь. Может быть, однажды. Когда всё это закончится, он вернётся сюда, просто чтобы поблагодарить. Сядет с ним за стол и снова выпьет водки.       Если позволит жизнь.

***

      Рассвет только занимался, плотные белесые облака медленно расползались по небосклону, обнажая серое свинцовое полотно. Уже сложно вообразить, что когда-то оно было девственно чистым и голубым, а взгляд вверх приносил умиротворение, радость и наслаждение. Сейчас же, каждый раз, поднимая глаза, хочется только молить о помощи, или надеяться не увидеть там очередной самолёт, который прилетел по твою душу. Снежные хлопья так и продолжали падать, накрывая всё вокруг белоснежным одеялом. Слишком снежная зима для конца декабря во Франции, Тэхёну даже непривычно было видеть все эти поля такими белыми. Не то чтобы он часто их видел, каждое Рождество он проводил в Париже, а там, как правило, особо негде было полюбоваться чистотой и спокойствием голой природы. Но здесь этого с лихвой: кромки деревьев и крыши домов, словно посыпанные сахарной пудрой. Что-то очень похожее на новогодний стеклянный шар, который стоит встряхнуть — и он превращается в маленькое волшебство. И вся природа вокруг могла бы быть сказочной, если бы не война.       Пару минут, постоянно оглядываясь, парни бежали к стойлу, не понимая, правильный ли вообще они выбрали путь. Тэхён перебирал ногами по наитию, хватаясь за руку Чонгука как за последнюю нить, способную удержать его от падения в бездонную пропасть. Земля кружилась как бешеный волчок, который раскрутил какой-то ненормальный. Неконтролируемая тревога никак не могла перестать ютиться под лёгкими. Рассудок медленно становился на место, звуки становились привычнее, а образы перед глазами — узнаваемыми, но ожидание, что вот-вот где-то снова раздастся вспышка, на этот раз совсем близко, никак не хотело отпускать.       Оказавшись у небольшой деревянной постройки, состоящей лишь из подгнивающей крыши и нескольких балок, Чонгук увидел коня, тот перебирал копытом землю. Животное казалось слишком спокойным для того, что творилось вокруг. Отпустив Тэхёна, который нехотя убрал свою руку, Чон кинулся к коновязи и принялся судорожно развязывать поводья не слушающимися пальцами. Хотя бы он из них двоих должен пытаться быть собранным, но это едва ли выходит с успехом. Всё же справившись со своей задачей, Чонгук потянул лошадь на себя, зазывая выйти из стойла, но безуспешно. Строптивое животное упёрлось, даже не собираясь сдвигаться с места, лишь недовольно фырча и пятясь назад. — У нас нет времени на препирания, упрямое ты существо, пошли, — Чон снова дёрнул на себя поводья, изо всех сил упираясь ногами в землю. Не то чтобы Чонгук не любил животных, наоборот, очень даже, он всегда хотел завести большого и доброго пса, когда воплотит в жизнь свою небольшую мечту, но это скорее животные не любили его. Он просто не умел с ними общаться и обращаться, из-за чего не раз был покусан и расцарапан, и поэтому чаще старался просто избегать любую живность. Но тут выбора особо не было. — Не дави на него, — тихо произнёс Тэхён. Он ватными ногами сделал несколько шагов вперёд, протягивая руку и тихо ведя ей по шее и гриве коня, наклонился ближе, почти обнимая животное и что-то ему говоря. В отличие от Чонгука, Ким был на короткой ноге с домашней скотиной. Каждое лето он регулярно кормил резвого коня и расчёсывал ему гриву. Он давно уяснил, что с ними нужно разговаривать на равных, как с человеком, завоевать доверие. Спустя буквально пару мгновений Брайан подался вперёд и услужливо вышел из стойла, взмахивая гривой и как-то недобро посматривая в сторону Чонгука. — Спасибо за одолжение, Ваше Высочество, — театрально и саркастически поклонился Чон. Он обошёл коня поперёк, чуть сторонясь, откидывая мысль, что через минуту ему придётся на него забраться. Он даже понятия не имеет, как вообще с ним управляться, он верхом-то никогда не ездил, может быть, только на пони в парке в детстве с родителями, но что такое маленький пони и огромная мускулистая машина под полтонны весом? Но Тэхёна посадить за поводья он не может, тот не в том состоянии. Чон вытащил из-под лямки ремня шарф, что дал им Ивон, накинул на шею парню, оборачивая, подтыкая края, и, сложив ладони, приготовился закинуть его наверх первым, наклоняясь. — Не надо, — снова начал слабо, но уверенно протестовать Ким, пытаясь стянуть с себя элемент одежды, — завернись сам, тебе нужнее. — Нет, не будь как этот упёртый конь, надевай и уходим. — Я не принцесса, а ты не мой рыцарь! — хотя, если честно, примерно так себя Тэхён сейчас и ощущал. Он чувствовал, что не может в полной мере позаботиться о себе, а Чонгук как всегда рядом, чтобы помочь. Ну и собственный, пока не сказать чтобы верный, но скакун у них тоже имеется. — Тем более, у меня есть это, а ты в одном свитере, — Ким показательно поправил на своих плечах старый мундир, который, как и остальные вещи, был ему не по размеру. Он рывком стянул с себя шарф, тут же повторяя движения Чона: обернул его шею и затылок, трясущимися руками заправил длинные края в воротник свитера.       Чонгук замер, подняв взгляд к сосредоточенному лицу напротив, которое сейчас было на одном уровне с его. Он так близко. До этого момента он как будто совершенно не обращал внимания на немного грубоватые, но всё же попытки Тэхёна тоже проявить какую-то заботу по отношению к нему. Щёки вдруг запылали, а под шарфом на губах норовила расцвести улыбка. — Вот видишь, даже лицу сразу цвет вернулся от тепла. И ты собираешься ехать без седла? — тихо фыркнул Тэхён, отступая и шаря глазами по стойлу. — У нас нет времени его искать и нормально запрягать лошадь. Поскорее убраться отсюда стоит того, чтобы немного пренебречь удобствами, — Чонгук кивнул на свои ладони, сложенные в замок. Тэхён поставил ногу и тут же оказался верхом, двигаясь чуть назад, оставляя место впереди для второго пассажира.       Сам же Чон, весьма неловко, чуть ли не падая, оттолкнулся от земли и повис на лошади. Кажется, та даже фыркнула вновь, словно издеваясь. Пара движений, и Чонгук всё же нормально сел, перехватывая поводья, обернул их вокруг кулака, направляя в нужную сторону. Тэхён на рефлексах двинулся ближе, обвил крепко талию ладонями и, падая лицом вперёд, уткнулся щекой в широкую худощавую спину. Чон вздрогнул, сердце словно провалилось в желудок и забилось в два раза быстрее. Ему не особо нужен этот огромный колючий шарф, если Тэхён будет вот так снова жаться к нему. Что-то новое происходит внутри из-за него. Что-то важное.       Медлить больше было нельзя, каждая минута промедления могла выйти боком, поэтому, дважды несильно пришпорив коня, они выдвинулись на юг, в том направлении, что указал Ивон. Они стремительно удалялись, оставляя за собой ещё один перевалочный пункт, который подарил хоть какую-то надежду, что выбраться ещё можно.       Они молчали. Чонгук судорожно следил за дорогой, стараясь удержаться верхом и не позволить коню сорваться на стремительный бег или скинуть их, а Тэхён из-под полуприкрытых ресниц смотрел на однотипные пейзажи, что следовали за ними. Леса, поля, снег и серое небо. Больше ничего. Словно всё вокруг превратилось в однотонное полотно, нарисованное художником, в распоряжении которого были только два цвета: чёрный и белый. Даже ели больше не выглядели такими зелёными. Он снова пришёл в себя, но изъедающая тревога никуда не делась.       Почему на пороге девятнадцатилетия Тэхён должен думать не о возможности пойти учиться, будущей профессии, личной жизни, а о том, как бы пережить хотя бы ещё одну ночь, всего лишь одну, спасаясь бегством, когда за ним никто, по сути, не гонится? Почему он вообще должен был ввязаться в эту бесконечную бойню? Он и солдатом-то никогда быть не хотел, все его мысли всегда занимала музыка, но был ли у него выбор, когда в руку вложили Бертье, выдали сухой паёк и присвоили номер? Он был готов стоять за свою страну, за Родину, которую любил всем сердцем, но не такой ценой. Не всякий патриотизм оценивается чужой жизнью, особенно когда ты только на пороге её начала: выйти за пределы стен приюта, увидеть собственными глазами другой мир, огромный, величественный и свободный. Но вместо этого — только страх, смерть и выживание. Безликое существование в ожидании завтрашнего дня. Нужно дотянуть до завтра.       Почему этот звук так ужасно напугал его, почти шокировал? Что бы они ни делали, куда и как ни бежали, ничто не сможет спасти, если такой снаряд упадёт рядом. Наверное, не только сама бомбардировка, но и мысль о том, что можно умереть так быстро и неожиданно, напугала не меньше. Почему они так беспомощны? Собственная судьба словно принадлежит лишь наполовину, остальное — дело случая. Тэхён вспоминал своё первое сражение, он держал в руках винтовку, слышал крики, видел, как умирают люди и как земля вздымалась в воздух от гранат и орошала падших, он стрелял сам, пытаясь спастись, защитить свою страну. Но это… Не сравнимо ни с чем. Как люди по своей воле хотят связать свою жизнь со службой? Как кто-то может правда хотеть носить эту давящую своим бременем форму, сжимая в руках оружие, которое не может и никогда не будет нести в этот мир ничего, кроме устрашения и убийства, и прикрываться благими целями? Серьёзно считать, что он выполняет какую-то высшую роль, позволяя себе и себе подобным вершить «правосудие»? Всё это пустое и бессмысленное. Тэхён больше не может находиться здесь, во всём этом кошмаре. Как человек он всё ещё жив, но как солдат, как крошечный винтик в этой чертовой мясорубке он закончился. Он не готов снова ступить на поле боя, сражаться нет сил и смысла, всё, чего хочется, — это сбежать. Никогда не видеть, не слышать, не вспоминать и ничего не знать. Как бы он хотел вернуться в беззаботную юность... Все те проблемы, которые когда-то казались страшными и серьёзными, сейчас превратились в пыль по сравнению с тем, что может на самом деле поджидать человека за пределами его уютного мира.       Всё, за что сейчас Тэхён может сказать спасибо, — Чонгук Чон, неизвестный не то немец, не то француз, который так же, как и бомбардировка, внезапно свалился ему на голову и стал крошечной отдушиной. И он пока всё ещё продолжает быть с ним.       Неизвестно, сколько они скакали, Тэхён полностью потерялся во времени и не мог понять, прошло лишь десять минут или три часа, но день уже был в самом разгаре, впервые за долгое время показалось блёклое солнце, которое ни капли не грело, но подсвечивало снег, заставляя его мерцать и серебриться. Что будет с их спасителем? Они оставили его без возможности даже хоть как-то помочь. Но хотя бы они перестанут создавать ему ещё больше проблем. Сердце сжималось от горечи и обиды. Тэхён не заметил, как сильнее вжался в чужую спину, совершенно неосознанно обнимая крепче, будто боясь даже на мгновение отпустить свою последнюю надежду. Почему-то так тревога становится меньше. Ладонь коснулась его холодных рук. Чонгук всё ощущал, и он рядом. Ким прикрыл глаза, чувствуя, что хочет провалиться во тьму.       За всеми этими размышлениями и размеренным топотом копыт по размытым и разбитым дорогам, Ким не заметил, как они вышли к границе какого-то поселения. Наверное, это и есть та деревня, о которой говорил Ивон. Вокруг не было военной техники, трупов и следов огня, возможно, здесь всё хорошо, они пришли раньше немцев. — Мы почти добрались, — на выдохе произнёс Чонгук, воображая, как скорее слезет с коня и разомнёт задеревеневшие от напряжения ноги. Он больше не может сидеть на этом строптивом животном, которое вообще почти его не слушается, а будто только насмехается постоянно, вертя головой, намереваясь выдернуть поводья. Чтобы он ещё раз залез на коня по своей воле? Ни в жизнь!       Добравшись до края деревни, первое, что увидели парни, — каменная церковь, словно возвышающаяся над всем вокруг. Светлая и на удивление чистая и сдержанная.       Раньше Тэхён часто бывал в церквях: у них на территории приюта был собственный маленький приход, но раз в два месяца настоятельница собирала детей и выводила в город, выбирая один из храмов, что находился не слишком далеко. Воспоминания о том времени укололи тонкой иглой изнутри. Может быть, здесь, в этом месте, он сможет вернуть себе то чувство, что испытывал раньше, вспомнить, почему он всё ещё пытается верить?       У самого входа Чонгук потянул на себя поводья, вынуждая коня остановиться, и облегчённо выдохнул. Идти без седла было, конечно, не лучшей идеей, и потому всё ниже поясницы просто изнывало от напряжения и усталости, но зато они вовремя унесли ноги. Чонгук спрыгнул первым, приземляясь на пятки, ощущая, как боль выстреливает почти по каждому суставу. Он обречённо простонал, наклоняясь и потирая колени в попытке разогнать кровь, и не успел развернуться, чтобы помочь слезть Тэхёну, как тот уже стоял на земле позади него, смотря на приоткрытую дверь впереди. Что-то манило туда сейчас. Отчего-то ему сейчас важно было зайти туда, попробовать найти ответы хоть на какие-то свои вопросы. — Да что я тебе плохого сделал? Откуда столько неприязни? — бухтел Чонгук на коня, который уже успел чуть отойти в сторону, стараюсь перекинуть поводья через стоящую поблизости скамейку. Брайан фырчал и брыкался, а Чонгук фырчал в ответ, закатывая глаза. — Слушай, будешь хорошо себя вести, я раздобуду тебе сена, сахара или яблок, не обещаю.       Конь смирился, сделал шаг вперёд и остановился, подгибая колени и падая на брюхо. Ему тоже нужна небольшая передышка. Хоть эти двое и были тощими изголодавшимися солдатами, нести их — та ещё ноша. Завершив все манипуляции с поводьями, Чонгук сделал несколько шагов назад и, запнувшись о какой-то камень, спрятанный под снегом, полетел назад, приземляясь прямо на задницу. Не успел он даже ахнуть, как конь тут же заржал. — Всё, наша сделка отменяется, никакого тебе сена, вредное копытное, — обидевшись, простонал Чон, поднимаясь и потирая копчик. Тэхён в стороне даже тихо усмехнулся на секунду. Это нелепо и забавно.       Пройдя внутрь здания, парни невольно ахнули. Если снаружи этого вовсе не было видно, то внутри оказалось, что церковь полуразрушена и, по всей видимости, здесь давно никого не было. Совсем небольшое снаружи здание превратилось в необъятное полупустое внутри. Вздохи и шёпот отражались от стен и шли эхом. Тэхён осмотрелся: в самой глубине — несколько деревянных скамеек, обращённых к алтарю. Небогатые фрески, уже давно выцветшие, потрескавшиеся, потерявшие былое великолепие. Два больших витража, расположенных по противоположным стенам, разбиты и замазаны краской. Обрывки штукатурки на полу, всё занесено пылью. Старый купол обвалился наполовину внутрь, впуская лучи солнечного света, которые в этой темноте казались особенными, как божественное проведение. И в этом самом луче в танце кружатся пыль и снег, оседая на каменный пол. Как-то странно, но даже так это место имело какое-то магнетическое очарование. Эта церковь — словно отблеск чьей-то жизни, бездыханный призрак, таящий в себе прошлое.       Когда-то в этих стенах возносились молитвы к Господу, просьбы о помощи, об урожае, о здоровье и благополучии, звучали слова благодарности и слёзы таинства крещения или венчания, а сегодня здесь лишь свист ветра, нахально врывающегося через отжившую своё крышу, да шорох песка, осыпающегося с разрушающихся стен.       Глядя на всё это некогда скромное, но прекрасное убранство, которое когда-то было символом могущества и божественной силы, Тэхён думал о том, что божий гнев непременно должен был бы поразить всех тех, кто позволил пасть всему в прах. Но есть ли на самом деле там кто-то, кому до этого есть дело? Есть ли кто-то, кому есть дело до его жизни и жизни стоящего рядом с ним парня? Словно эта церковь, как обрывок далёкого воспоминания о нём самом: все камни на полу, умирающие стены, гниющие скамейки и клонящийся алтарь, — его вера, которая медленно осыпается, рискуя превратиться в песок и навсегда раствориться по ветру. Он думал, зайдя сюда, что как-то вернёт всему этому смысл, но его так трудно найти. Проходя вдоль скамеек, проводя по ним ладонью, втягивая остаточный запах ладана и воска, что так отчётливо въелся в эти стены, Тэхён думал, что хочет, чтобы хоть что-то снова заставило его так же жадно и искренне верить, но не за что даже зацепиться.       Стоило ему шаркнуть чуть громче положенного, как из-под купола, где-то в нескольких метрах, о гранитный пол с грохотом разбился камень. Тэхён тут же подскочил, дёргаясь всем телом, в панике крутя головой. Его снова словно поразило молнией, крик застрял в горле, он зажмурился. — Нет, нет, нет, — зашептал в бреду, делая несколько шагов назад, готовый через секунду сорваться на бег или упасть и забиться под скамью. Дрожь прошла по рукам, заставляя сердце заходиться в истерике. Всего лишь камень, но тот оглушающий свист стоит в ушах, словно прямо ему на голову сверху сейчас летит снаряд и ничего он с этим сделать не может. Он беспомощен.       Тяжёлая рука легла на плечо, стискивая его, заставляя Тэхёна снова чувствовать, что он здесь, ещё жив. Чонгук обошёл его со спины и спокойно прижал к своему плечу, словно это стало уже более привычным. Желание защитить, успокоить, толкает на необдуманные поступки, в которые пока не хочется вкладывать иной смысл. Чонгуку бы, наверное, что-то сказать, попытаться успокоить и подбодрить, но всё, на что его хватает: — Всё нормально, тут только я, это был всего лишь старый кирпич, — тихо прошептал, позволяя Тэхёну медленно привести дыхание и трясущиеся руки в порядок. Ким прикрыл глаза, делая один глубокий вдох за другим. Почему каждый раз, когда ему чертовски страшно, Чонгук всегда рядом и так спокоен? В душе будто рождается свет, который греет изнутри, наполняя тонким умиротворением. Как ему это удаётся, и главное, почему Тэхён так остро это чувствует?       Прошло несколько минут, прежде чем Ким полностью пришёл в себя. Дурные мысли о том, что теперь он будет дёргаться от любого громкого звука, лезли в голову до тех пор, пока, отлипнув от Чонгука, он не перевёл взгляд за его спину. Проследив глазами за яркими лучами солнца, он увидел отблеск, такой знакомый и желанный. Фортепиано.       В густой темноте, на одну треть освещённом светом углу, стояло старое пианино. Плечи опустились, Тэхён приоткрыл рот. Казалось, что слёзы начнут собираться в уголках глаз. Он так давно не видел инструмент, он так мечтал снова коснуться клавиш, услышать этот тонкий звук, который при малейшем движении струн наполняет всё жизнью, придаёт смысл существованию, утешает душу и разум. Всё вокруг потеряло значение, сузилось лишь до того самого угла. Тэхён тут же скользнул в его сторону, забывая о тревоге и панике, о страхах и терзаниях.       Чонгук последовал за ним, останавливаясь у большого деревянного креста на алтаре и поднимая к нему глаза. А ведь он тоже когда-то верил. Но там, в том навсегда оставленном Богом месте, с того момента, как встретил Тэхёна, всё изменилось. Теперь этот крест — всего-навсего старые доски, которые больше для него ничего не значат. Они сойдут лишь для чьей-то могилы. В отличие от Кима, он больше не искал в своём сердце места для какой-либо религии. Он не может и не хочет верить. Всё это выжгли в его душе вместе с той деревней.       На пюпитре все ещё стояли какие-то ноты, ужасно пожелтевшие, подпаленные, словно стоит их коснуться — и они осыпятся пеплом. Прямые линии, немного неаккуратные ноты, по всей видимости, выведенные вручную. Тэхён не видел в жизни ничего более совершенного, чем нотный стан. Околдованный, захваченный восторгом и трепетом, он провёл ладонью по клапу, прикрывая глаза. Он снова здесь. Чувствует тонкий аромат ненавистной ему запеканки, доносящийся из столовой, и хлорки, которой недавно натёрли полы в коридорах. Он снова сбежал с прогулки и закрылся в музыкальном классе. На нём его старый добрый воображаемый сюртук, и сейчас он утонет в той музыке, что зубрил ночами напролёт, переписывая старые ноты.       Ким пододвинул небольшой деревянный стул, что стоял позади него и рисковал рассыпаться на сухие доски. Он подцепил клавиатурную крышку, впервые за долгое время наслаждаясь дрожью в коленях. «Тэхён, а у тебя была мечта? До всего этого ужаса, о чём ты мечтал?»       Его мечта всегда жива. Это неотъемлемая часть его души. У него могут отобрать всё: еду, кров, страну, спокойствие, жизнь, но никому никогда не забрать его настоящую мечту.