Спасение утопающих

В доме, где Итачи решил остаться, было прохладно. Ветер дул со всех щелей из покрошившихся кирпичей, на втором этаже к тому же протекала крыша. Итачи ёжился от каждого сквозняка, гулко завывающего из разбитых окон. Но именно тут ему приходилось сидеть: здесь открывался отличный вид на камень, куда Кисаме положил Белую смерть. Да и отсюда было трудно заметить человека. Ветер снова протяжно заревел, а горизонт забелел от грозы. Как же это отвратительно — ожидать монеты и купюры, которые всё равно не ты получишь, в этих нечеловеческих условиях. Не зря Кисаме считал всех клиентов Акацуки «оплатой» — в них и правда оставалось совсем немного людского и больше безымянности денег. А если подумать, зачем Итачи вообще согласился заниматься этим? Только чтобы поддерживать вид покорного слуги, не смеющего перечить руководству? Или, может, потому что Кисаме чересчур добродушен к Акацуки и первым захотел участвовать в доставке веществ? Господи, это что, Итачи только что назвал себя «покорной слугой»? Ухмылка появилась на его губах. Уж он-то играл эту роль действительно лучше всех: постоянно опаздывал на встречи с Зецу, когда тот впопыхах передавал товар и в худших словах описывал Итачи; привирал с ценой веществ, чтоб в бухгалтерских отчетах насолить Какузу; без боя отдавал товар за просто так, когда оплата была совсем невменозе — в таком состоянии, что даже чакра едва контролировалась у них. Итачи сам не мог ответить, почему он выполнял эту работу, даже с учетом его прошлого. Впрочем, сейчас, сидя на придвинутой кушетке к окну, откуда виднелись угрюмые развалины деревни, он подумывал с концами уйти из этого дела. Может, даже уйти из организации, если, конечно, позволят. Не потому, что мало платят — Итачи в сущности было плевать на материальное, — а потому, что превозмогать себя, каждый раз смотря на потерянные души, очень сложно. И так было везде, где бы они с Кисаме ни оставались. Очень сложно. А потом Итачи вспоминал, зачем он терпел холодный ветер из окна и капающий на лицо дождь. Эта мысль проворным змеем проскользнула в голове и вызвала мерзкие, снующие по коже мурашки. Озаряемое молниями небо на секунды освещало деревню. В этом полумрачном состоянии, как ни странно, не блуждали туда-сюда люди. Ни одного шиноби в форме Итачи так и не увидел за эту ночь. И тут, как будто бы нарочно, он учуял слабый след чакры. Мимолетный и почти незаметный, словно намеренно скрываемый. Итачи мигом встал с кушетки, и шаринган привычно порябил в глазах. Грохот небес и немедленно следующий за ним разряд — он вглядывается в площадь и не видит ни единой души. Тогда ему пришлось тихо спрыгнуть из окна и, парой печатей, создать теневого клона. В вороньих глазах на ярком пламени горели томоэ. Он прятался за очередным полуразрушенным домом, пока всматривался в безликий мрак. Укрывшись соломенной шляпой, он чувствовал, как дождь сильнее давит на барабанные перепонки, а андреналин по венам разносится быстрее — от предвкушения перепалки с оплатой почему-то закипала кровь. Этот утонченный след чакры все еще ощущался, и теперь Итачи понимал, что чем-то он казался ему знакомым. Будто когда-то он уже сталкивался с этим человеком. «Но я ни разу не встречал знакомых шиноби, даже в Конохе…» Ворона криком озарила повисшую тишину — она кого-то тоже чувствовала, но, черт, не видела. Почему оплата прячется?! Вопрос пульсировал в висках. Огромный камень, прятавший под собою шарики Белой смерти — неприлично дорогие, — был в безопасности: Итачи понимал, что некто не использовал техники и не пытался наглым образом стащить товар. Да кто же это, черт его дери?! Спокойствие. Это не оплата — оплата бы пыталась или выйти на контакт, или украсть. В деревне нет сейчас людей — они спят в своих норах и у них не хватит денег. Местные шиноби?.. Шиноби бы уже вступил в бой: если в нем играл долг защиты, он заведомо бы принял даже неминуемое поражение. С ворами Итачи уже имел дело, и они вели себя не так. «Кто ты?» — Выходи, — прохрипел Итачи, впрочем, равнодушно. И когда он хотел использовать Мангекё шаринган, чакра исчезла. Испарилась в окостенелом воздухе. Провалилась под землю. Погасла, как последний посеревший уголь в потухшем костре. Нет больше той чакры. Что это было? В голове остервенело смеялся чужой голос. — Итачи-сан. — Кисаме говорил тихо, словно пытаясь не спугнуть. — Я принес поесть, как вы и просили. Итачи вышел из-за своего мнимого убежища и подозвал к себе Кисаме. — Ты видел кого-то? — еле сдерживаясь, спросил Итачи. Кисаме лишь покачал головой и настороженно ответил: — Я приютился в доме, чуть подальше от площади. Нам разрешила одна местная бабка пожить у нее, и, пока она готовила свою стряпню, я кого-то почувствовал. — Только теперь Итачи заметил, как хныкала Самехада, прячась под бинтами. — Моя крошка испугалась. Это плохой знак. — Ты хочешь сказать, что… — Да, — улыбнулся Кисаме опасливо, — у этого шиноби большой запас чакры. Наверное, слишком большой, если даже Самехада сначала испугалась. — В его глазах читалась грусть, а пальцы начесывали ее колючие иглы. Глубокий вдох. — Дай мне поесть. — Держите. Бабушка приготовила рис с бобами. Итачи выхватил из его рук неряшливую и побитую временем коробку бенто, быстро сдвинув крышку в бок. Поднеся ко рту слипшийся рис, Итачи мысленно успокаивал себя. Палочки застыли в паре миллиметров, но в горле саднил тягостный ком. Отголоски прошлого мучительно напоминали о себе от напряжения. Первые куски всегда проглатываются с трудом. Каждая рисинка липла к горлу. Слюна, едкая и вязкая, ощущалась ярче, чем добавленные специи. Как же хочется блевать… Потом, как будто смирившись — или разозлившись на себя, — Итачи не помня пожирает всё содержимое коробки. Он прокусывал гравированные палки клыками, желая положить всю еду без остатка в желудок. Он давился и отхаркивался, не разжевывая. — Может, присядете хотя бы? — Кисаме с жалостью смотрел. Итачи не хотел садиться — его абсолютно не волновало, в каком виде поглащать пищу. Чакра. Почему эта чакра так знакома? — Тебе эта чакра показалась знакомой? — говорил он с набитым ртом. — Нет. — Почему… почему я ее знаю? — Итачи-сан, поешьте нормально, потом подумаете об этом, — шарился Кисаме в карманах. Бобы, огромные и поджаренные, с трудом вмещались в рот. Еще через несколько секунд коробка опустошилась. Дождь незаметно закончился. Протянутой салфеткой Итачи наспех вытер лицо. «Этого не может быть… хотя и ему нужны препараты». Живот в благодарность урчал, но, несмотря на сытость, в голове творился беспорядок. — Хотите, я продолжу смену? — Нет, ты должен идти спать, — на автомате выдал Итачи заученную фразу. Он с трудом понимал, к кому она была обращена: к нему или к Кисаме? — Иди, я справлюсь, со мной все в порядке. — Давайте хотя бы останусь на пару часов с вами, — настаивал Кисаме, правда, аккуратно. — Я сказал, иди спать. Кисаме вздохнул и, напоследок оглянув Итачи, Самехаду спрятал за спину. — Доброй ночи. — Спасибо за еду.