Темное небо снова окрасили ярко-оранжевые всполохи фейерверка. Тысячи маленьких огоньков вспыхнули в воздухе и рассыпались в мелкую золотистую пыль. Михриниса вздохнула и улыбнулась. Блики от огоньков заиграли на ее лице и темных волосах.
Она перевела взгляд на мужа. Мустафа сидел справа и пил шербет из серебряного стаканчика. Тяжелую мантию и праздничные украшения сменил легкий и удобный кафтан из светло-серого атласа. Повелитель смотрел на фейерверк и казался задумчивым.
Михриниса с улыбкой коснулась его руки и произнесла:
— Как хорошо! Я так счастлива, Мустафа! Иншаллах, все дни теперь будут такими же, как этот!
— Аминь, Ниса, — ответил он.
Мустафа встал с дивана и подошел к мраморным перилам балкона. Оперевшись на них локтями, он вдохнул морской воздух и устремил взгляд вперед. Синие воды Босфора, освещаемые молодым месяцем и яркими всполохами фейерверка, вспыхивали разноцветными огнями.
— Мустафа?
Он обернулся:
— Что, Ниса?
— Тебя, кажется, что-то беспокоит, — произнесла она. — В чем дело?
Мустафа покачал головой:
— Ни в чем. День был трудный. Хочу отдохнуть.
Михриниса поклонилась:
— Доброй ночи, повелитель.
— Доброй ночи, — ответил Мустафа, подойдя к ней и поцеловав в лоб.
После ее ухода он еще немного постоял на балконе, а затем вернулся в покои. Закрыв двери, Мустафа окинул взглядом комнату. Его взор задержался на узорчатом деревянном столе. Отодвинув стул, повелитель взял бумагу и перо и начал писать.
…Время было уже за полночь, но Фетхийе никак не могла уснуть. Повернувшись вправо, госпожа посмотрела на Баязеда. Шехзаде крепко спал, подложив под голову левую руку, согнутую в локте. Фетхийе повернулась на другой бок. Спать совсем не хотелось.
Встав с кровати, госпожа накинула бордовый бархатный халат поверх тонкой ночной рубашки и вышла на балкон. Он тускло освещался двумя факелами, воткнутыми в стены. Фетхийе вдохнула сырой ночной воздух и зябко поежилась. Запахнув халат, она подошла к мраморной колонне и прислонилась к ней спиной. Постояв пару минут, Фетхийе перевела взгляд на небо. По нему медленно плыли серые ночные облака. Фейерверки уже погасли. Все было тихим и безмятежным.
Госпожа посмотрела наверх. Мраморная терраса над ней была холодна и темна, но в глубине комнаты горел свет. Наверное, Мустафа над чем-то работает… Фетхийе еще немного постояла на балконе, а затем вернулась в покои.
Утром, когда Фетхийе с шехзаде завтракали, к ним в покои пришел стражник и, пожелав доброго утра, доложил о том, что ее хочет видеть повелитель. Баязед и Фетхийе удивленно переглянулись. Отложив ложку в сторону, она накинула кремовый полупрозрачный платок поверх туго заплетенной косы и вышла из покоев вместе со стражником.
Дойдя до дверей покоев повелителя, Фетхийе тихо вздохнула и постучала. Услышав: «Войдите», она открыла дверь и оказалась внутри комнаты.
— Повелитель, — она присела в поклоне. — Вы хотели меня видеть?
— Доброе утро, Фетхийе, — улыбнулся Мустафа, встав из-за письменного стола и подойдя к невестке. — Я хотел поговорить с тобой.
Фетхийе заинтересованно взглянула на него.
Мустафа вернулся к столу, поднял с него исписанный лист бумаги и протянул его Фетхийе.
— Сегодня об этом будет сообщено на заседании совета, — произнес он.
Фетхийе развернула лист и принялась читать. Сначала на ее лице отразилось удивление, затем изумление, а после — искреннее счастье.
— Все так? — произнесла она, свернув лист в трубочку.
— Да, Фетхийе. Я изменил закон моего великого предка, султана Мехмеда. Ты знаешь, что я против кровопролития, и отныне братоубийства больше не будет.
— О Мустафа! — воскликнула Фетхийе. — Ты не представляешь, насколько осчастливишь всех этой вестью!
Слезы радости блеснули в глазах госпожи, и она крепко обняла повелителя, привстав на цыпочки. Мустафа улыбнулся и обнял ее в ответ.
По всему дворцу, а затем и по всей столице, разнеслась весть о том, что закон Мехмеда Фатиха претерпел изменения. Теперь падишаху не нужно было казнить братьев. Каждый шехзаде управлял своим санджаком, в который его назначал повелитель. Санджаком главного престолонаследника, старшего сына султана, по-прежнему оставалась Маниса.
Однако Мустафа все же вписал один пункт для поддержания порядка. В том случае, если шехзаде станет поднимать восстание с намерением свергнуть повелителя, и его вина будет установлена, то независимо от того, является ли он братом, сыном или же племянником султану, его надлежит казнить. Это положение было составлено на самый крайний случай, и Мустафа верил, что ни ему, ни его потомкам оно не понадобится.
Эта весть обрадовала многих. Но были и те, кто не радовался произошедшим переменам…
***
Атмаджа шел по коридору в сторону покоев повелителя.
Завернув за угол, он услышал за спиной громкий голос евнуха:
— Дорогу! Михриниса Хасеки Султан!
Воин поклонился. Михриниса подошла к нему и остановилась рядом.
— Хорошо, что я тебя встретила, Атмаджа. Хотела кое-что обсудить, — произнесла султанша.
— Что вас интересует, госпожа? — спросил воин.
Михриниса подошла ближе и тихо проговорила:
— Новый закон. Мустафа отменил казнь шехзаде. Теперь мое сердце охвачено тревогой.
— К чему вам волноваться, госпожа? — произнес Тугрул-бей. — Разве у нашего повелителя есть недоброжелатели?
— Нет. Однако я боюсь угрозы восстания, — ответила Михриниса.
— Не стоит. Вы ведь читали новый закон? За восстание казнь и предусмотрена.
Михриниса молчала.
— Госпожа, я понимаю, что вы тревожитесь за жизнь повелителя и своего сына, — продолжил Атмаджа, — но вам стоит забыть эти дурные мысли. Шехзаде любят и уважают старшего брата. Он сохранил им жизни вопреки законам и традициям. Подумайте об этом… Да и, в конце концов, у вашего сына ведь тоже есть старший брат, который однажды может стать следующим султаном. Новый закон предотвратит ваши страхи и опасения.
Михриниса задумчиво кивнула. Кажется, Атмаджа был прав.
***
Закончив дела в казарме, Икрам-ага решил прогуляться по рынку. Пройдя вдоль крытых рядов и кивнув знакомым торговцам, янычар заметил Харуна-агу и еще двух командиров, сидевших за небольшим столиком у каменной стены, увитой плющом.
— Икрам-ага! — Харун махнул ему рукой. — Идем к нам! Выпей с нами шербета!
Икрам подошел ближе и сел рядом.
— Слышал о новом законе? — спросил один из янычаров.
— Разумеется. Только ленивый сейчас не обсуждает его, — ответил Икрам.
— Падишах знаменовал свое правление не кровопролитием, а жестом милосердия. Воистину добрый знак, — произнес самый молодой из командиров.
— Я так не думаю, — возразил Харун-ага. — Даже великий муфтий ¹ не одобрил его. Падишах нарушил традиции и устои предков, а там, где рушатся старые устои, появляется беззаконие. Где царит беззаконие, не будет порядка, а без порядка не будет и государства!
— Харун-ага, — возразил Икрам, — повелитель обезопасил империю от восстаний. То положение…
— Положение? Ха! Да если кто-нибудь задумает поднять восстание, разве оно остановит его? А сколько будет невинно загубленных жизней? Нет, Икрам-ага, повелитель должен понять, что совершил ошибку!
— О чем ты?
— Скоро узнаешь, — ответил Харун-ага, допив шербет.
…Недовольство новым законом продолжало расти среди янычар. Не все воины были против решения султана, однако большая часть войска все-таки примкнула к недовольным. И как Икрам-ага ни старался, ему не удалось предотвратить бунта. Через несколько дней толпа янычар под предводительством Харуна-аги ранним утром выступила из казарм, чтобы заявить о своих требованиях новому падишаху. В знак протеста воины стали грабить торговцев и ремесленников, разбивать их лавки и шатры, сея погром и увечья. Затем восставшие двинулись в сторону Топкапы…
