***
— Матушка, мне очень страшно! Вдруг они ворвутся сюда! Фетхийе крепко обняла дочь и ответила: — Не ворвутся. Даже не думай об этом, Михрумах! Надо быть стойкой! Бунт обязательно закончится. — Но чего же они хотят? В этот момент двери в покои госпожи распахнулись, и в них вбежала испуганная Михримах Султан. Фетхийе подошла к госпоже и взяла ее за руки. — Михримах! Что ты здесь делаешь? Как ты здесь оказалась? — с тревогой спросила она. — Мы с Айше Хюмашах только отъехали от дворца и заметили толпу восставших. Фетхийе, там сотни солдат! Мы едва успели вернуться! Не понимаю, что им нужно? Чем они вдруг стали недовольны? Фетхийе вздохнула. — Это из-за нового закона, — ответила она. — И чего же они требуют? Фетхийе наморщила лоб и посмотрела на плачущую дочь, сидевшую на тахте рядом с сестрами и братьями. — Наверняка, чтобы все стало по-прежнему… — О Всевышний! — одними губами прошептала Михримах и лишилась чувств. — Михримах! Лекаря скорее! — Фетхийе махнула служанкам рукой и те подбежали к госпоже. Спустя несколько минут, когда Михримах очнулась, Фетхийе решила попробовать узнать что-нибудь. Отойдя с Дильрубой-хатун от кровати с синим балдахином, на которой лежала Михримах, Фетхийе тихо спросила: — Где Баязед и другие шехзаде? — Искендер-ага видел их в комнате для переговоров, — ответила Дильруба. — А Михриниса Султан? Нергисшах? — Они в главных покоях гарема. — Не оставляй Михримах Султан и детей одних, — попросила Фетхийе. — Мне нужно подняться в Башню Справедливости. — Госпожа! — Дильруба схватила ее за руку. — Не ходите! Это может быть опасно! — Не опасно. Да и как иначе мы сможем все выяснить? Кажется, повелитель назначил встречу восставшим во втором дворе? — Искендер-ага сказал, что там. — Я должна все узнать, — проговорила Фетхийе. — Ты побудь здесь. Я скоро вернусь. Фетхийе подошла к двери и, взявшись за ручку, окинула взглядом комнату. Михрумах по-прежнему сидела на бархатной тахте у окна рядом с Айше, Хюмашах и братьями, а служанки терли Михримах Султан виски свежими дольками лимона. Фетхийе вышла в коридор, тихо прикрыв за собой дверь. Она быстро прошла через аллеи дворцового сада и подошла ко входу в огромную каменную башню. Поднявшись в верхнее помещение по витиеватым ступенькам, Фетхийе подошла к окну и взглянула на мраморную площадь, расположенную во втором дворе. Харун-ага ждал повелителя возле огромных тяжелых дверей. Они медленно открылись, и падишах вышел на площадь в сопровождении двух стражников и великого визиря. Харун-ага поклонился. Мустафа подошел к воину и произнес: — Говори, Харун-ага. В чем дело? Почему вы устроили восстание? — Повелитель, вы могущественный падишах. Мы уважаем вас и ваши решения, однако даже вам непозволительно пренебрегать традициями и устоями предков. Мустафа нахмурился: — Пренебрегать? — Да, — дерзко подтвердил Харун-ага. — Вы изменили древнейший закон, устав, на котором держится вся империя османов, а это повлечет за собой страшные последствия. Начнутся братоубийственные войны, повсюду вспыхнут восстания, в государстве будет царить беззаконие… — Беззаконие?! — разозлился Мустафа. Его бархатные миндалевидные глаза метали молнии. — И это говоришь мне ты? В чем были виноваты те несчастные ремесленники и торговцы, которых вы разгромили? Это ли не пример беззакония? Ты решил, что можешь поучать меня?! — Повелитель, мы требуем, чтобы вы совершили все согласно традициям и обычаям предков, — продолжил Харун-ага. — Если это все ваши требования, возвращайтесь в казармы, — ответил Мустафа и зашагал к двери. Голос аги заставил его остановиться: — Вы должны это сделать! Или же… вам придется. Мустафа выдохнул сквозь сжатые зубы, а затем выхватил саблю, висевшую на поясе у одного из стражников, круто развернулся и опустил ее на шею бунтовщику… Алая кровь медленно растеклась по белоснежному мрамору. Отдав саблю стражнику, Мустафа толкнул двери и скрылся за ними. …Янычары по-прежнему стояли у ворот дворца и ожидали вестей. Через некоторое время на крыльцо вышел Семиз-паша и внимательно посмотрел на них. Подняв руку, он сообщил: — Падишах выслушал ваши требования! Возвращайтесь в казармы! — Харуну-аге удалось! Мы добились того, что хотели! — послышались одобрительные возгласы. Семиз-паша кивнул стражнику, и тот, подойдя к солдатам, положил им под ноги окровавленный холщовый мешок, из которого невидящим взором смотрели глаза Харуна-аги. Янычары замерли в немом изумлении. Воспользовавшись сумятицей, Семиз-паша продолжил: — Наш благословенный повелитель, тень Аллаха на Земле, своим примером показал подданным, как нужно вести себя с ближними! Он не обрек их на смерть, а даровал им мир и свободу! Не обагрил руки кровью невинных братьев! Знаменовал свое правление милосердием! Вы же, подобно дикарям, устроили мятеж и разгромили город. Стыдитесь! Такое поведение недостойно османского воина! Подстрекатель этого мятежа сурово наказан нашим повелителем! Неразумным же его последователям он дарует свое прощение! Семиз-паша замолчал и взглянул на воинов. Они еще немного постояли на месте, а затем развернулись и отправились в сторону казарм. После того как бунт утих, во дворце все вздохнули спокойно. Искендер-ага вбежал в главные покои гарема, где собрались госпожи, и сообщил о том, что бунт закончился, и янычары возвращаются в казармы. — О благодарю Тебя, Всевышний! — Нергисшах благоговейно сложила руки на груди и с улыбкой повернулась к сестрам и братьям. Михримах Султан, нахмурившись, взглянула на Искендера и спросила: — А что насчет их требований? После ее слов все замерли в ожидании. — Повелитель не принял требований бунтовщиков. Он отрубил голову предводителю мятежа. Эти слова вызвали у госпожей еще большую радость. Михримах же оставалась задумчивой. Она не понимала, что с ней происходит… До последнего момента она сомневалась в старшем брате, не верила, что он сдержит обещание, ждала какого-то подвоха. После слов Искендера-аги Михримах почувствовала, будто внутри нее лопнула туго натянутая струна, и она… устыдилась своим мыслям и своим поступкам в прошлом. Сомнения в ее душе рассеялись без следа, словно черные тяжелые тучи после сильной бури, и Михримах почувствовала такое счастье и такую легкость, что на ее глазах выступили слезы. Фетхийе была права с самого начала. Мустафе нужно было верить, и теперь Михримах не сомневалась в нем.***
После вечернего намаза Мустафа и Михриниса сели ужинать. Несмотря на то, что повелитель ел только утром, он не был голоден. Мустафа съел только яблоко и то, наполовину. Михриниса, сидевшая за столом напротив него, тоже ни к чему не притронулась. — Ниса, почему ты ничего не ешь? — спросил Мустафа. — Здесь все твои любимые блюда. Михриниса отодвинула тарелку. — Мне не хочется, — проговорила она. Мустафа махнул рукой слуге, стоявшему у двери, и тот забрал поднос с едой. Поклонившись, он вышел из покоев. — Что с тобой? — спросил повелитель. — Ты еще тревожишься из-за восстания? — Да, — ответила госпожа. — Не волнуйся, Ниса. Больше никто не посмеет бунтовать против моих решений. Михриниса мельком взглянула на мужа и опустила глаза. Она хотела что-то сказать, но не решалась. — Мустафа, — наконец начала она, — быть может, не стоило так резко отказывать янычарам? — Что ты имеешь в виду? — Я хочу сказать, что дыма без огня не бывает. Может быть, стоило прислушаться к их требованиям? Все-таки воины не станут протестовать просто так… Если она что-то говорила и дальше, Мустафа уже не слышал. Он смотрел на Михринису и не узнавал ее. И это говорит его жена, мать его сына, женщина, которую он считал идеальной во всем? Не может того быть! Неужто этот дворец и ее душу отравил? — Михриниса, ты можешь идти, — наконец проговорил повелитель, остановив поток ее слов. Михриниса замолчала и взглянула на Мустафу холодными серо-голубыми глазами. Встав из-за стола, она поклонилась и направилась к дверям. У выхода она еще раз взглянула на повелителя. Он сидел за столом и смотрел перед собой. Вздохнув, Михриниса вышла в коридор, тихо прикрыв двери.