Любовь Андреевна стоит у своего окна и смотрит, как из черного люксового автомобиля выходит тот самый Коля. Врач-хирург из районной больницы с окладом двадцать тысяч рублей. Плюс по тысяче рублей за переработку каждую смену. И того максимума, что накопится, если работать и день и ночь, не хватит, чтобы не оборачиваясь хлопнуть дверью мерседеса и даже не поставить на сигнализацию.
Подозрительно.
Не вызывает доверия и то, как одет обычный хирург, человек-спасение всех безнадёжных, которые до последнего лечили себя обкатыванием яиц и отваром из крапивы.
Святой человек, как сказал Сан Саныч.
Только вот не укладывается в голове у Гордеевой внешний вид Карлайла и условия, на которые тот согласился, подписывая трудовой договор. У них из города и уезжали потому, что жизни нет, что денег на жизнь нет. А тут приехал, видите ли, американец, да ещё и семью привёз.
Не вяжется это всё.
Не вяжется и его чуднóе имя. И фамилия. Каллен. Режет слух немыслимо. Хоть и чуточку меньше, чем Коля.
— Калрлайл, — тянет Полковник, щуря грязно-зелёные мутные глаза.
А Карлайл замирает в паре шагов от крыльца и поворачивает голову. Гордеева ахает. Ну не мог он услышать, невозможно это физически. Ещё одно совпадение, хоть и страннее, чем все предыдущие. А сам мужчина едва заметно улыбается и кивает Полковнику, будто и вправду всё услышал.
Любовь Андреевна в ответ выпрямляет спину, отворачиваясь от окна, и подходит к столу, опираясь бедром об угловатую поверхность.
Когда раздаётся уверенный стук в дверь, не вздрагивает. Бросает полу-уставшее «Входите» и скрещивает руки на груди.
Карлайл заходит почти сразу же, останавливается посередине кабинета и осматривает саму Гордееву. От такого пристального взгляда становится неудобно, будто бы её на предметном стекле рассматривают. Причём без её же ведома или согласия.
— Вы раздевайтесь, разговор будет долгий, — Любовь Андреевна садится за стол и кивает в сторону шкафа. — Вешалка внутри.
Мужчина одним движением снимает плащ и темно синий шарф, оставаясь в светло-бежевом вязаном пуловере. Любовь Андреевна не знает, почему называет кофту пуловером, но глядя на Карлайла по-другому не получается. Американец же.
— Любовь Андреевна, — начинает Каллен, уводя конец её имени на вопросительный манер.
— Да? — она кладёт руки поверх стола и переплетает пальцы.
— Могу попросить вас об одолжении? — уголки его губ вытягиваются, когда он видит, как оскорбительно хмурит брови Полковник. Читает по ним же: «не в том положении вы, голубчик, чтобы просить о чём-то».
Вообще этот вопрос кажется Гордеевой неуместным, но тем не менее она кратко кивает.
— Девушка у ворот, — Карлайл вновь прерывается, видя как оживилась Любовь Андреевна.
— Как? Она всё ещё там? Ну, Гоцман, ну даёт, уже и в отдел приходят его… — Полковник с остервенением начинает нажимать на клавиши внутреннего телефона, грозясь объявить недолюбовнику выговор.
— Это моя кузина, — обрывает её Каллен, и Гордеева с глухим стуком кладёт трубку на место. — Понимаете, тот парень, Джейкоб, её муж и…
— Кузина, значит, — кивает Любовь Андреевна и набирает новый номер. — Паш, девчонку пусти. Нет, лучше так. Под присмотром и к Лоре, пусть отогреется.
Карлайл смотрит на неё с уважением и какой-то глубокой благодарностью. Но Гордеева воспринимает их по-своему, принимая вид оскорбленный и недовольный.
— Ну не думали же вы, что раз полиция, то сразу звери, — она открывает ежедневник и щёлкает ручкой. От компьютера и так глаза болят.
— Не думаю, — соглашается чудо-врач, доставая из нагрудного кармана собственную ручку, видя, как та, что в руках у Гордеевой, не может расписаться. — Просто приятно удивлен. В который раз.
Полковник смотрит на «Паркер» несколько секунд и, признавая, что оставлять американца в кабинете одного, пока она бегает к завхозу, плохая идея.
— Спасибо, — Любовь Андреевна проводит контрольные линии и удовлетворительно устраивает ручку в пальцах. — Что же вас удивляет, Карл.. Калр… Карлайл? Вы простите, имя у вас непривычное.
Гордеевой неловко. Сама не любит, когда имя коверкают, а тут… А тут даже выговорить не с первого раза получается.
— Не переживайте, Любовь Андреевна, — американец её имя говорит особо медленно, видно, что и ему непривычны эти отчества. — В больнице тоже с этим проблемно. Если неудобно, зовите как остальные — Коля.
Гордеева хмыкает. Смотрит на Карлайла серьезным вдумчивым взглядом, будто вспоминает что-то.
— Удобно, неудобно, а по документам вы всё таки Кар-лайл, — говорит имя по слогам, но на этот раз без ошибок. — Значит так и будем звать.
Карлайл кивает. Спорить с Полковником в чужой стране — дело гиблое. А с Гордеевой спорить куда хуже. Никогда ещё никто не выигрывал в перепалке с ней, у всех находила болезненное пятно и жала. До победного.
— Что на счёт вашего друга…
Договорить Любовь Андреевна не успевает. В кабинет беспардонно влетает та самая истеричная женщина, про которую, видимо и говорил Гоцман. Машет руками, совсем не замечая Гордееву. Говорит, говорит, говорит.
И как ей дыхания хватает, чтобы не поперхнуться от собственной эмоциональной тирады?
Полковник не перебивает. Интересно стало. Во-первых, когда девчонка сообразит, что не в Америке, а во-вторых — как поступит сам Карлайл. Поведение потенциального убийцы изучать надо. Вот Гордеева и изучает. Молча.
— Ренесми, — строго и тихо говорит мужчина, и этого обращения хватает, чтобы девушка замолчала и, наконец, обратила внимание на женщину в форме.
Любовь Андреевна тут же делает себе пометки, в то время как девица, сыплясь, судя по краснеющим щекам, извинениями, ретируется в коридор, мягко закрывая за собой дверь.
— Интересная у вас кузина, — бормочет скорее себе под нос, но Карлайл услышал.
— Она очень впечатлительная, — поясняет он всё с той же легкой улыбкой, — Волнуется, по-русски говорит плохо.
Любовь Андреевна кивает. Ей без разницы, какими лингвистическими особенностями обладает эта дамочка. Куда увлекательнее её реакция. Беспокоит Гордееву и то, каким образом Ренесми вошла в её кабинет, ведь она ясно выразилась — к Лоре, чаем отпаивать, так какого…
— Вам не холодно? — мягкий, почти домашний голос мужчины вылавливает её из потока мыслей. Карлайл кивает за её плечо, указывая на открытую форточку.
— Не холодно, — Полковник несвойственно должности улыбается. Ещё никто не спрашивал её о странной любви к морозу. Воспринимали как само собой разумеющееся. А тут… — Свежо.
***
Дачу показаний по поводу преступления Гордеева перенесла на «после обеда». Для начала надо от гражданских в лице кузины Каллена и её мужа избавиться. Собственно именно Джейкобом она и занималась всё это время, выслушивая поручительства от Карлайла, который в своём некровном родственнике души не чаял.
— Гоцман, выпускай, — бросает Любовь Андреевна, останавливаясь в проходе.
Карлайл останавливается рядом с ней. Гордеева тут же чувствует небывалое расслабление, такое — что уснула бы прямо сейчас, посреди рабочего дня. Тут же щипает себя за запястье, но отделаться от странного ощущения не может и широко зевает.
— Вот так просто, Любовь Андреевна? — с досадой вопрошает Гоцман, но приказ выполняет, провожая громилу охотничьим взглядом. — А про…
— Ваша жена в столовой, — поясняет Джейкобу по-русски и дожидается, пока Каллен не переведет её слова.
Гордеева игнорирует майора намеренно. Гоцман молча собирает вещи со стола и направляется к себе. Вопросов не задаёт. Задерживается на пару секунд на профиле Карлайла, который о чём-то говорит со своим «родственником».
Любовь Андреевна его мысли читает по лицу. Разные они, американцы эти, донельзя не похожие. И дело даже не в цвете кожи и волос, а в чём-то ещё. В чём-то, о чём они пока оба не могут додуматься, даже прощупать сложно.
А сама Гордеева уже давно начала подмечать: и брошенный настороженный взгляд Карлайла на искривленные прутья и укоризненный — как недавно смотрел на перепуганную девушку — на великана. Тот так же покорно потупляет взгляд и расчесывает заднюю часть шеи. Стыдно ему.
А за что стыдно — за побитых гопников из Климовки или за порчу имущества — Полковник не знает.
Карлайл говорит почти ласково и от того непонятно, отчитывает он или хвалит парня, но тот всё же поворачивается к ней и басисто хрипит:
— I’m so sorry.
***
Показания оставляют в душе Полковника двоякое послевкусие. С одной стороны — помог, спас человеческую жизнь. И что не менее важно — профессионально спас, с минимальными потерями. Любовь Андреевна таких людей любит уже заочно. Таких людей мало, и от того они необычайно ценны.
А с другой…
С другой Гордееву не покидает уже Полковник. Оперативник в её голове напряжен и расслабляться не собирается.
Ночь. Два часа после полуночи. В промышленной зоне города и совершенно один. В бессонницу Полковник не верит. Не верит она и в совпадения, и потому выдает Карлайлу подписку о невыезде.
Тот не противится и уверяет, что уезжать он никуда не собирается. По крайней мере ближайшие пару лет.
Этот вопрос Полковника тревожит не меньше.
— Зачем? — захлопывая ежедневник и кладя его в сумку, чтобы вечером основательно перечитать информацию, спрашивает Гордеева.
— Зачем? — словно эхом повторяет Карлайл и облегченно выдыхает, когда Любовь Андреевна начинает прибирать рабочее место. Оно и понятно. Провести пол дня в отделе — удовольствие сомнительное.
— Зачем приехали к нам? — Гордеева встает и разглаживает складки на юбке. — Я имею ввиду, почему не Москва, Питер, Владивосток в конце концов, а к нам?
Мужчина встаёт следом и пожимает плечами. И, пока Любовь Андреевна закрывает ящики стола на личный ключ в единственном экземпляре, успевает одеться.
— Не люблю большие города, — отвечает Карлайл, придерживая пуховик, на который Гордеева теперь смотрит чуть заторможенно.
Но всё же элемент вежливости принимает. Кивает благодарно, просовывая руки в рукава, и снова попадает в теплое домашнее облако. Только вот раньше за своей курткой она такого не замечала.
— А жена? — не замечала за собой и излишней любознательности личной жизнью посторонних, и потому прикусывает кончик языка.
— Я не женат.
Слышит в ответ и с шумом застегивает молнию.
