***
На девушку без слез не взглянешь: лицо в гематомах, грудь перевязана, собственно как и живот и добрая половина тела. Но больше всего удивляет спокойная почти блаженная улыбка, не сильная, а едва-едва — нос тоже весь в бинтах. Любовь Андреевна тяжело вздыхает. Видать, не знает Алевтина, что ни носа, ни груди, ни пары пальцев на ногах у неё больше нет. — Алевтина Зукина, я Полковник Гордеева Любовь Андреевна, — она присаживается на табуретку рядом с жертвой, стараясь не задерживаться взглядом дольше положенного на увечьях. — Понимаю, вам сейчас сложно, но я вас очень попрошу вспомнить всё, что с вами произошло. До самых маленьких деталей, они вам могут показаться незначимыми, но вы всё равно скажите. Девушка поворачивает к ней пунцовое лицо. — Я с учебы возвращалась, — хрипит Алевтина, и Гордеева тут же подносит к припухшим губам бутылку с водой. Та жадно делает несколько глотков и продолжает. — Решила срезать, холодно было жуть. А я в капронках, юбке… Экзамен был, понимаете? Любовь Андреевна не понимает, но кивает. Осуждать творческий подход к сдаче сессии — не её прерогатива. — Ну и вот, решила через Горловку, ну там, где завод по изготовлению окон, знаете, — Любовь Андреевна снова кивает. По словам Карлайла в одном из цехов завода её и нашли. Нашёл то есть, лично Каллен. — А тут бац и рот тряпкой зажимают. Я бежать хотела, а потом… потом потеряла сознание и… Девушка молчит. Хмурит брови и болезненно шипит. Смотрит на Полковника вопросительно и растерянно. — А дальше не помню, товарищ Полковник, — голос не дрожит, спокойный. Видать и правда не помнит. Может оно и к лучшему для Алевтины — такие ужасы помнить ни к чему. Только вот для Гордеевой это целая дыра в деле. Ни примет, ни улик, ни голоса преступника они так и не знают. Скрытный он. Осторожный. Профессионал. — Ничего страшного, — как можно мягче отвечает Полковник, вставая с табуретки и поправляя белый халатик, накинутый на её плечи главврачом — «Правила, Любаш». — Если что-то вспомните, то никому не сообщайте. Просите меня сразу. Чиркает в блокноте свой номер «Паркером» американца и кладет на тумбочку. Алевтина кивает и устало прикрывает глаза. Любовь Андреевна выходит тихо, чтобы не спугнуть сон несчастной. Садится около палаты на неудобные жесткие стулья. Раздражает её этот Киношник. Как червь проедает спокойствие и былую безопасность города. Она же лично, вот этими руками, в которых вертит ручку Карлайла, сделала так, чтобы свести преступность к минимуму. А тут — такие зверства. Да ещё и заголовки громкие в газетах тревожность горожан повышают. На этой почве и бытовые конфликты возрастают. А заканчиваются у неё в отделе. Кипой бумаг с отчетами и бессонными ночами. — Любовь Андреевна, — рядом садится худенькая девчушка, видно, что еле сдерживается, и потому Гордеева кивает, слушаю мол. — А вы чего это с Колей приехали? Любовь Андреевна молчит. Почему Карлайл отказался от такси — не понимает. С ночи был в больнице, потом у неё в отделе. Не пил, не ел. Любой домой захочет, расслабиться, отдохнуть. А Каллен твердо уверил её в том, что раз пациентка пришла в себя, то он обязан лично проследить за её состоянием. На дополнение Гордеевой что за «лично» не приплатят, снисходительно улыбнулся. — Да так, Светлана Григорьевна, обстоятельства, — зевает Любовь Андреевна, глядя на старые настенные часы. Показывают ровно три часа дня. Уже года два как никто батарейки не меняет. — Обстоятельства, — тянет старшая медсестра, загадочно улыбаясь. — Ты чего это довольная такая? — не выдерживает Гордеева. — Ваши обстоятельства сейчас вам чай принесут, — шепчет Светлана Григорьевна и кивает в дальний конец коридора. Любовь Андреевна фигуру американца узнает сразу. — Спрашивал, какой вы любите. — Чего какой? — не отрываясь от белоснежного халата чудо-хирурга, который приближается к ним, спрашивает Гордеева. — Чай, Любовь Андреевна, — чуть ли не хрюкает от восторга девушка, а потом добавляет шёпотом: — Я ему сказала, что вы улун пьёте. Молочный. И, чувствуя, что разговор их скоро перестанет быть приватным, возвращается к своим обязанностям — скрывается за стойкой как ни в чём не бывало. А Любовь Андреевна поражается смекалке медсестры: у них любой чай кроме черного не в ходу. В основном, в пакетиках, но в ординаторской бывает и заварничек. Его Светлана Григорьевна туда поставила сразу же после того, как Вова, взятый Полковником с собой в районную, громко возмутился: «Да кто ж из пакетиков пьёт! Кощунство!». — Любовь Андреевна, — Карлайл подошел неожиданно, от чего сама Полковник захлопала ресницами, быстро-быстро, словно ей показалось всё это. Но мужчина стоит и протягивает ей большую чашку с ароматным чаем. Гордеева принюхивается и ахает. — Улун, действительно, — и благодарно берет из волшебных, не иначе, рук кружку. — Вы ведь любите? — всё же уточняет Каллен, оставаясь чуть в стороне. Словно чувствует, что близость его непривычна Гордеевой. — Люблю, — соглашается Полковник и делает пару глотков, совершенно не обжигаясь. — А откуда вы взяли то его? Тут такого не пьют. Всё же интерес берет верх. Прошло то всего минут пятнадцать с тех пор как они приехали. Не успел бы он сбегать в магазин. А в буфете у них только «Липтон». — Я тоже такой люблю, — голубые глаза смеются теперь безмолвно, отдельно от серьезного лица мужчины. — Вам бы домой, поспать. — Господин Американец… — начинает Полковник. А в душе неожиданно приятно. Греет чай проморзглые руки. — А в этот раз вы и правы. Домой мне действительно пора. Заждались.Глава 4
11 марта 2023 г. в 10:00
Любовь Андреевна давно прогрела служебную машину, но так и не уехала с парковки отдела. Смотрит не скрываясь, как Карлайл недоуменно пытается завести мерседес. А тот лишь возмущено тарахтит, не поддаётся.
— Аккумулятор сел? — высовывая голову из открытого окна спрашивает Полковник.
— Не понимаю, — мужчина недовольно проводит рукой по волосам и выходит из автомобиля, открывая крышку бампера.
Гордеева смеется. По-доброму так. Но американец этим оскорбляется, хоть и мягко. Любовь Андреевна до сих пор не понимает, как так можно.
— Что тут непонятного? Вы в Россию приехали, а иномарки тут не в ходу, — Карлайл тут же открывает рот, собираясь задать вполне резонный вопрос про сине-белый крузак Гордеевой, но та машет ладошкой в сторону главного корпуса. — Тут Гоцман наколдовал. Эта красотка и в минус пятьдесят заведется, служба у неё такая.
Карлайл хмыкает. Непривычно ему видеть, как минус пятьдесят по Цельсию вызывают почти детский восторг на лице женщины.
— Садитесь, Кар-лайл, — уже нарочито медленно говорит Полковник и снимает блокировку дверей, кивая на соседнее место. — Автобусы уже не ходят. А пешком идти — замёрзнете.
На самом деле Гордеевой интересно посмотреть, где живёт этот Каллен, как обустроился. Далеко ли от места преступления в конце концов. Карлайл этот подтекст читает без проблем, от того ничего не отвечает, а молча садится рядом с суровой русской женщиной.
Та тут же понимает — ошибка. Ошибка находиться с этим мужчиной так близко. Мычит сдавленно, сжимая руки на руле сильнее привычного. Не нравится ей эта неспособность мыслить, ой как не нравится.
— Вам плохо, — Карлайл не спрашивает — утверждает.
Прикладывает ледяную ладонь ко лбу Гордеевой и внимательно смотрит на уставшее женское лицо. Глаза его кристально чистые, таких Любовь Андреевна отродясь не видела. Не бывает таких. Искусственные.
Только вот беспокойство чудо-врача вполне себе натуральное. Говорит что-то про постельный режим и питание. Только Полковник его не слушает. Не маленькая, чтобы с ней так возились.
— В бардачке парацетамол, — отстраняясь от широкой ладони, кивает в сторону коленей врача.
Карлайл недовольно хмурится, но приказ — а у Гордеевой только приказы, просьб не бывает — выполняет. Но от поучительного: «я же врач, я бы не советовал так перенапрягаться» не удерживается. От чего вполне заслуженно получает невидимую пощечину в виде колкого взгляда.
— А я русская, Карлайл Каллен, — отвечает Любовь Андреевна, запивая таблетку ледяной водой со льдом. У неё в машине иной не бывает, всегда подмерзает за ночь, а за день не успевает растаять. — Русские советуют парацетамол.
Карлайл тяжело вздыхает, глядя на звенящие кусочки льда в пластиковой бутылке.
— А кофе? — он переводит взгляд на профиль Гордеевой, которая сигналит заснувшему на посту дежурному.
— Что «кофе»? — раздраженно бросает Полковник, сворачивая на главную улицу.
— Кофе русские пьют?
Любовь Андреевна тормозит грубо. Чуть не врезавшись во впередистоящую «Ладу». Затем сигналит водителю и кричит что-то про не горящие «стопы». На Карлайла не смотрит. Видит боковым зрением, что тот улыбается — мягко, чёрт возьми. Сам он кажется Полковнику необычно мягким. Но Гордеева тут же себя одергивает: первое впечатление всегда правильное. А первое было — подозрительный.
Подозрительно мягкий.
Подсказывает подсознание. И не то чтобы она его касалась, это скорее поведения касается, не тела. Но ответить всё же надо. Некультурно.
— Редко, — Гордеева останавливается перед пешеходным переходом и вбивает в навигатор адрес американца. А то уже по привычке домой едет. — Вот чай — дело другое.
Карлайл молча кивает. Любовь Андреевна теперь едет ровно. Поддерживать диалог она не умеет. Да и не хочет. Не привыкла к беседе с незнакомыми людьми.
Телефон тут же в насмешку трезвонит, выявляя на экране жирное «Сан Саныч». Любовь Андреевна тыкает на значки, включая громкую связь.
— Любонька! — раздаётся из динамика, а Гордеева почти скрипит зубами. Главврачу, конечно, не слышно, а вот сидящему рядом хирургу — очень даже. И видно явное раздражение в виде плотно сжатых губ. — Очнулась бедняжка, в себя пришла.
— Одну не оставлять, — командует Любовь Андреевна, игнорируя громкое «маршрут перестроен».
— Да как же, Любушка, как же, — соглашается Сан Саныч, а Гордеева не выдерживает: не выносит она эти вариации имени, особенно от тех, кто с ней исключительно в деловых отношениях. Но возразить не успевает. — Всё ангела зовёт. Представляешь? Говорит, видела его и слышала. В Бога поверила, Люб! В Бо-га!
— Ни на шаг, скоро буду, — бросает Полковник и остервенело тычет пальцем на красный кружок. На Карлайла смотрит подозрительно. Пытается сопоставить «ангела» потерпевшей с тем, что сидит рядом с ней. Уже не мягко улыбчивым, а настороженным и даже хмурым. — Карлайл?
Тот не вздрагивает. Хотя на её голос у него всё же странная реакция. Меняется вновь лицо на заботливо-участливое. И это лицо ставит Гордееву в тупик. Вместо «что на это скажете, товарищ доктор?» виновато бросает:
— Я вам такси вызову, с больницы.