***
Любовь Андреевна смотрит из окна своего кабинета. Смотрит внимательно, как Гоцман, словно мальчишка, то тут, то там появляется перед белокурой красавицей. Вон, ключ подаёт так, словно ему за это премию выпишут. Гордеева шумно вздыхает, скрещивая руки на груди. Второй час пошёл, как двое колдуют над несчастной иномаркой, которая смотрится дико, вульгарно в их краю. Таким же видится ей и Карлайл, который ни на шаг от своей сестры не отходит. Смотрит, правда, так же по-доброму, как она на Гоцмана. Но не это настораживает Полковника. Не вписывается в её сознание то, что человек, чьи пальцы и руки беречь нужно, как самый хрупкий хрусталь, стоит на морозе без перчаток. Долго стоит. Даже она так не может. Выходит сразу же, в одной форме. Идет уверенно, но весьма спешно — не устоять ей перед ледяными дорожками, скользят невысокие каблучки по нервностям. Да так умело скользят, что прямо в руки чудо-хирурга. — Любовь Андреевна? — Карлайл спрашивает с беспокойством, руки с талии Полковника не убирает. — Я к вам, — неуверенно выдыхает она, и из её рта тут же вырываются клубы пара. — Да мы видим, товарищ Полковник, — смеется Гоцман, совместно с хмурой Розали наблюдая за тем, как уверенно и в то же время осторожно Карлайл возвращает устойчивое положение женской фигуре. Рук, опять же, не убирает. Как чувствовал, что та снова пошатнётся, сделав шаг назад. — А ты не язви, Гоцман, — бросает раздраженно Гордеева, отходя со льда в пушистый снег и настойчиво убирая ладони Карлайла. К нему же и обращается. — Вы бы на кухню зашли. Холодно же так. А вам руки беречь надо. Для более важных дел. Гоцман снова смеётся сдавленным грудным смехом. Но тут же затыкается. Правда уже не от слов Полковника, а от молчаливого, но выразительного взгляда Розали. — Ты бы тоже пошёл, Львёша, я и без тебя справлюсь, — коверкая его имя, бросает девушка. Гоцман тут же самодовольно хмылится и нагибается над двигателем, включая вид бурной деятельности. А Полковник мигом хмурится: ничего из рта блондинки не врывается. Не клубится густой пар. Для верности Гордеева тут же выдыхает перед собой и задумчиво машет ладошкой сквозь своё оформленное облачком дыхание. — Так что там с кухней? — Карлайл делает шаг в сторону здания. Гордеева поднимает на него взгляд слишком поздно. Не успевает понять, такое же у него морозное дыхание, как у сестрицы, или нет. — В вашем распоряжении, — сухо отвечает Любовь Андреевна, косясь на оставшуюся позади чудо-механика в лице сестры Каллена, и семенит следом. Мужчина идет не спеша, но Гордеевой всё равно жуть как неудобно. Теперь и вовсе не понимает, почему вылетела вот так, не переодевшись. Как назло снова скользит и почти падает. — Вы позволите? — Карлайл не настаивает. Мягко предлагает ей свой локоть, за который Любовь Андреевна тут же цепляется. Манера его общения, а точнее постоянных полу-вопросительных интонаций ей непонятна, кажется загадочной и притягательной. Словно нахмурь она брови в нежелании брать его под руку, то тот больше никогда в жизни об этом не заикнётся. Но взяла ведь, Гордеева, взяла. Даже вон как взяла: почти прижалась к незнакомому и вполне может статься опасному убийце. Не зря Муха его так облаял. Слишком идеальным кажется ей Карлайл. А Любовь Андреевна знает по опыту: не бывает такого. Не бывает и того, чтобы в минус двадцать дышалось как в плюсовую температуру. У неё вон, пар через ноздри так и рвётся, горячий, живой. Вопросов к американцу тут же прибавилось. Но задавать их Полковник не спешит. Тут осторожно надо, чтобы не спугнуть. Но дойти до кухни спокойно не получается. Слышит задорный детский смех сразу же, как они с Карлайлом зашли внутрь. Про Карлайла она теперь и думать не думает. В голове лишь одна мысль звенит. — Да как же провела то? — Любовь Андреевна заходит в тёплое, с запахом свежего хлеба, помещение и останавливается в дверях. — Где мама твоя, Алиска? Садится на корточки и руки расправляет. В эти руки с разбега и влетает пятилетняя девчушка с белесыми и вьющимися, как у матери, волосами. — Уехала, — отвечает Алиса, крепко обнимая свою крёстную. Гордеева тут же тает. Жуть как по крестнице скучала, да всё никак доехать до них не могла. Но на Селезнёву злость растёт с каждой секундой. Не показалась, тайком, какими-то окольными путями. — Они с мужем на обследование поехали, в перинатальный центр, — поясняет Лора, вынося большой кусок шоколадного торта и ставя его рядом с пустыми тарелками. — А это что за красивый молодой человек? — Толт! — вскрикивает Алиса, елозя пятой точкой на коленях у Гордеевой, и в конце концов возвращается за свой столик. Ей и дела нет до красивого молодого человека, который молча ожидал Любовь Андреевну всё с той же мягкой и заботливой улыбкой. — Это Карлайл Каллен, — вставая в полный рост отвечает Полковник и жестом приглашает мужчину войти. — Хирург, студентку спас. Лора кивает. Про Карлайла весть разнеслась довольно быстро. Каждый в органах теперь в курсе про нового спасителя города и вроде как ухажера Полковника из отдела. Самой Гордеевой эти слухи не нравятся. Неудобно ей перед американцем. Да и перед самой собой тоже. Не позволяет она себе отношения, особенно с теми, кто к делу относится. Непрофессионально. — Вы присаживайтесь, я сейчас накрою, — мурлычет Лора, а потом не удерживается и вздыхает: — Ну какой мужчина. Гордеевой неловко. От поведения своих подчиненных жуть как неловко. Одна в отдел дочку подкинула, второй клинья подбивает, а третья на похвалу не скупится. Бардак, одним словом. — У тебя один мужчина в жизни — «какой», — влетает Дзе, не смотря ни на Карлайла, ни на сидящую рядом с ним Гордееву, которая уже готова под землю провалиться. — Так ты мой, — нараспев отвечает Лора, вынося дымящиеся кружки с чаем. Ставит их на столик к Полковнику, на неё же кивает. — А это Гордеевой. — Здравия желаю, госпожа Полковник! — выпрямляясь по струнке, отвечает Дзе. — Виноват, не в курсе был… А госпожа Полковник сидит красная как рак. Не от стыда уже. А от откровенной злобы. Смотрит на Дзе холодным пронизывающим взглядом. — Эка верно я на «Спартак» поставил, — тот тут же переводит тему, увлеченно глядя на бегающих по экрану спортсменов. — Плоиглают, — вставляет и своё слово Алиска, облизывая чайную ложку. — Э, не, Селезнёва, два-ноль, — с бывалой важностью и небывалой благодарностью от отсрочки гнева Полковника отвечает Дзе, — До конца матча две минуты. — А я говолю, плоиглают, — упрямится девчушка, болтая ногами в воздухе. Улыбается задорно и широко. Как мать. От этой улыбки Гордеева снова тает. — Вы их простите, Карлайл, — беря свою кружку в красные от мороза руки, шепчет Гордеева. — Слухи тут дело привычное. Не обращайте внимания, так быстрее забудут. — Да ничего страшного, Любовь Андреевна, — Карлайл берёт вторую чашку и подносит ко рту, чуть морща нос. — Не нравится? — замечает Гордеева, когда Каллен без особого энтузиазма делает глоток. — Улун же. Карлайл едва мотает головой. — Нравится, горячий просто. Любовь Андреевна кивает, не обращая внимания на то, как выдыхает американец. Чувствует, конечно, что он напряжен, но списывает это на то, что их за глаза уже любовниками называют. Смотрит на его профиль, подмечая прямой ровный нос, не удерживается и от разглядывания мелких морщинок в уголке глаза. Видать, снова улыбается. Сказать хочется, что в России так не улыбаются. Полицейским уж точно. Только родным и близким. Тем, кому доверяют и кого любят. Улыбаться в России интимно. От мыслей отвлекает полусдавленное мычание грузина и недовольное причитание его супруги. — А я говолила! — радостно хлопает в ладоши Алиса, заливаясь задорным детским смехом.Глава 5
12 марта 2023 г. в 10:00
Мокрый нос то и дело упирается в шею Гордеевой, пока она едет до отдела. Муха сидит на задних сидениях, но голову всё кладёт хозяйке на плечо: боится, что опять дома оставят. А Любовь Андреевна гладит его свободной рукой и благодарит за донельзя смешную ситуацию. До сих пор помнит сдержанное «Муж?» от Карлайла. Она тогда решила подыграть американцу и кивнула. Правда от наличия мужа открестилась. Ответила просто: «самый верный мужчина».
Сегодня у неё окружение исключительно мужское с самого утра.
По пути подобрала Гоцмана — тот вновь заигрывал с какой-то девушкой, но Любовь Андреевна разрешила ещё не зародившийся конфликт игриво-ласковым: «милый, садись в машину».
Этот «милый» теперь сидел мрачнее тучи, упрямо смотря в окно. Прямо как ребёнок. В какой-то момент ей начинает казаться, что вокруг неё сплошной детский сад. Иначе объяснить ругающегося Пашку, который упрямо посылает Карлайла обратно в машину, нельзя. На этот раз в понадежнее: у Каллена откуда-то взялся джип.
Правда из этого джипа вышла такая красота, что Гоцман тут же подобрел, приободрился и, причесывая торчащие кудри, присвистнул:
— Ну и шузы́, Любовь Андреевна!
— Шузы́? — Гордеева останавливается в паре метров от шлагбаума, но заезжать не спешит. Сначала нужно с визитерами разобраться.
— Ну туфли, Гордеева, шуз — туфли по ихнему, — бросает майор, выходя из автомобиля.
Любовь Андреевна поворачивается к Мухе и гладит подвижный мокрый нос.
— Нет такого слова, ни первого, ни второго.
Муха в ответ тявкает. Да так громко, что разговоры на улице затихают. Все смотрят теперь только на Полковника, а точнее — на большую немецкую овчарку, которая, стоило ей выпрыгнуть из автомобиля, сразу уткнулась носом в землю и фыркнула в сторону чудо-доктора и его спутницы.
Не женат, значит.
Она смотрит в голубые глаза хирурга не моргая. С претензией. Почему с претензией понять не может, да и не пытается. Потому что не понимает и природу оскорбленного и горячего ощущения. А Карлайл только и ждал этого взгляда, чтобы представить:
— Это моя сестра, Розали, — Каллен сдержанно кивает Гордеевой, пока та находит мягкие пушистые уши овчарки ладонью и приминает их. Карлайл подходит ближе, но руку не протягивает. — А это и есть тот самый «верный»?
— Он самый, товарищ Американец, — Любовь Андреевна придерживает собаку за ошейник, когда та сдавленно рычит, выходя вперёд. Такое поведение Полковник знает. Не раз выручала её животная, и от того более точная, чуйка. — Муха!
А Муха рычит. Скалит зубища и лает в сторону американцев. Благо руки у Гордеевой сильные. Держат крепко. Не то разорвал бы. А Полковнику международные скандалы не нужны. И так вон, Джейкоб этот, на административку накулачился.
— Тихо! А ну кому говорю, фу! — оттаскивает пса Полковник и силой заталкивает обратно в машину. Затем виновато смотрит на Карлайла и поясняет. — Первый день после реабилитации.
— Да хоть второй, Любовь Андреевна, он же никогда на своих, — вставляет совсем некстати Гоцман.
Стоит в пол оборота и разглядывает американку. Гордеева по лицу видит: нашёл новую цель. Проснулся мужской азарт. Как ещё стоит на месте — понять не может. Обычно сразу в бой, а тут…
— Товарищ майор, попусту не болтайте, — Любовь Андреевна хочет добавить, почему это вдруг чудо-доктор и сестра-красавица «своими» стали, но лишь кивает головой в сторону КПП. — Иди вон пропуска выпиши, негоже людей на пороге держать. Вы ведь за машиной?
Вспоминает она об этом не сразу. Точнее забыла напрочь, что Каллен этот предупреждал о приезде; специалиста, говорит, привезет. Только вот Полковник никак не сообразила, что девушка и есть тот самый специалист. Ну как, правда, на таких каблуках машину чинить.
— За ней, — кивает хирург, а затем снова, мягко так, почти ненавязчиво. — Или у вас можно на ночь оставлять?
Но Гордеева эту навязчивую радость чувствует. Понимает, к чему мужчина клонит. Да и признаться ей с утра его компания куда лучше бы шла, чем орава преступных дел, однако помнит: сначала выведать, что за человек этот Карлайл.
— Никак нет, товарищ Американец, — однако заигрывания принимает. Приятно. — У нас во дворах паркуются.
И смотрит на хирурга как-то по-особенному. Давно Любовь Андреевна так ни на кого не смотрела.
— Проезжайте! — выбегает совсем некстати Гоцман, прервав мимолетное помутнение расчетливого Полковника. — Аль не то сказал..?
Гордеева молчит. Молча возвращается в джип и Каллен. Лишь Розали громко хлопает дверью, лихо вжимая педаль газа, стоило шлагбауму взлететь вверх.
— Ну и Роза, — тянет Гоцман и тут же получает втык от вышестоящего по званию. Морщится, держась рукой за левый бок. — По селезёнке, Гордеева, побойся Бога.
— Ты бы лучше меня побоялся, Лёш, — сурово отвечает Гордеева и смотрит ровно так же. — К девчонке не приставай. Ничего мы о Калленах не знаем.
— А может я того этого? Получше узнаю? — шмыгая носом отвечает Гоцман, нагинаясь, чтобы усесться в салон. Но Любовь Андреевна давит на газ быстрее, оставляя мужчину добираться на своих двоих. — Да я бы и словами понял, товарищ Полковник!