Деловые отношения

      Гордеевой в больницу идти не то, чтобы не хочется. Скорее стыдно. И не только после казуса в её квартире месяц назад, но и потому, что всё это время она подозревала Карлайла в подрыве и препятствию следствия. Уже даже Вовка, которому американец не особо нравился, успокоился.       «Ну не мог он, Любовь Андреевна, я просчитал все возможные варианты. Да что я, вместе же считали».       Но Полковник четко была уверена: Карлайл в аварии полицейской колонны замешан. Под него и рыла все эти дни. Осторожно, грамотно. Но упёрлась в отчёт областного криминалиста: неисправность передвижного средства. И точка. Оказывается отчёт пришёл уже на следующий день. Как Гордеева его прошляпила — не понимает. Точнее не помнит. Ведь подпись её стоит. Ознакомилась.       А Карлайл преспокойно занимался врачебной деятельностью, взяв на себя и обязанности Марии Антоновны Селезнёвой. Делал все пробы, брал анализы. Результаты всегда были готовы в срок. Как часы.       За ними Гордеева правда того же Вовку отправляла, чтобы личные встречи свести к минимуму. А Вова только рад был. Оно и понятно: сама Гордеева давно его интерес к старшей медсестре заметила. Ждала только, когда паренёк смелости наберётся. Считай помогла. Сблизила двух неисправимых оптимистов.       Одна из них сейчас как раз её и сдала всей больнице, громко выкрикнув «Доброе утро, Любовь Андреевна!».       — Да чего же вы так кричите, Светлана Григорьевна, — Гордеева недовольно смотрит на пышную женщину, что с охотой направляется прямиком к ней.       Евгения Павловна — заведующая гинекологическим отделением. Женщина самодовольная и донельзя прямолинейная. Своей прямолинейностью тут же тычет ей в лицо:       — Ко мне, Люб? — смотрит острыми глазами, спрашивает громко, чтобы все услышали. На отрицательное мотание головой отвечает ещё громче: — А жаль, Люб, жаль. Не молодеешь ведь, часики то тикают.       Любовь Андреевна игнорирует колкое замечание. Смотрит уже не на Евгению Павловну, а в сторону хирургического отделения. Около дверей мается девушка, в руках — коробка шоколадных конфет. Видно, что переживает. Аж вздрагивает, когда из-за дверей появляется Карлайл Каллен. Девушка к нему с объятиями, чуть ли не целует в щёки. Коробку с конфетами вручает, бормочет что-то. В карман белоснежного халата кладёт конверт. Тайком. Чтобы никто не увидел. Но чудо-доктор его обратно вернуть пытается. Безуспешно правда.       — А это кто рядом с американцем? — спрашивает Гордеева.       Ответа ждёт, конечно, от Светланы Григорьевны, но та не успевает и рта раскрыть.       — Не узнаешь? Алька это, Зукина которая, — довольно тянет Евгения Павловна, засовывая руки в карманы.       А Любовь Андреевна ахает. Не узнает. Стоит красавица с прямым ровным носом, личико чуть розоватое — смущается. Грудь вполне себе презентабельная и на месте. На одну ногу правда вес переносит, но Гордеева уже догадывается, что и пальцы у Алевтины на месте, неудобно просто.       — Золотые руки у Коли, конечно, — продолжает главный гинеколог города, — А там, Люб, по-женски то, всё гладенько да складненько. Девочка почти опять. Ювелирная работа. Такие бы руки да к себе бы в…       Но Гордеева уже не слушает. Идет прямиком к Карлайлу, который после вручения подарка не ушёл. Стоит, будто бы её и поджидает. А Любовь Андреевна и не знает, что сказать. Смотрит, как на восьмое чудо света.       — Доброе утро, Любовь Андреевна, — первым неловкое молчание нарушает Карлайл, неловко сминая конверт в длинных пальцах. Глаз с Полковника не сводит.       — Карлайл, — кивает Гордеева. Месяц хирурга не видела, а по ощущениям гораздо больше. И не сказать, чтобы соскучилась, а уходить теперь совсем не хочется. — Мы тридцать первого с отделом собираемся, в ресторане на Первомайской. Ребята будут рады, если и вы придете. Столько сделали для нас.       Гордеева выдыхает. Не с облегчением, как думала раньше. А с ещё большим напряжением.       Карлайл недовольно щурится, глядя куда-то за её плечо. А у Полковника новый страх необоснованный появляется: а вдруг слышал? И про часы, и про пальцы, прости господи, куда их там Евгения Павловна пристроить хотела.       — А вы? — произносит Карлайл, вновь возвращаясь к лицу Гордеевой.       — Что я? — не понимает Любовь Андреевна.       — Вы будете рады, если я приду?       Вновь ахает. На этот раз тише, чтобы не так заметно. Но американец довольно растягивает губы в улыбке. Гордеева вдруг краснеет. Не хочет, конечно, но почему-то чувствует прилив жара на обыкновенно прохладной коже щёк.       — Приходите, Карлайл, — отвечает Любовь Андреевна и, чтобы не думать больше о смеющихся глазах американца, переводит тему на тоненький конвертик: — Это она вам «спасибо» таким образом сказала. У нас так принято. Вы и не думайте обратно возвращать.       Карлайл удивленно вскидывает брови. Прочитала Гордеева его как открытую книгу. А как не читать, когда вдоль и поперек исследовала доктора из штатов лично, не выходя из кабинета? И про фонды знает, и про сложнейшие операции, и про недвижимость в США. Списывает всё это несметное богатство на наследство. И потому ещё необычнее кажется выбор человека, который променял пентхаус на небольшой участок с газовым котлом у чёрта на рогах.       — Любовь Андреевна, — вылавливает её Карлайл из собственных мыслей. Она вскидывает голову и едва заметно кивает. Слушает. — Ваш Вова, конечно, парень хороший, но забывчивый. Вчера несколько результатов оставил на стойке у Светланы Григорьевны.       Гордеева кивает. Помнит, что девушка к ним вчера заезжала. Думала правда, что к Вове, а не из-за его невнимательности. Поговорит с ним обязательно. Личная жизнь на уровень профессионализма влиять не должна.       — Я поняла вас, — отвечает Любовь Андреевна и замирает.       Ничего она не поняла, судя по тому, как мужчина, делая шаг ближе, наклоняется к ней и шепчет, чтобы внезапно затихший персонал ничего не услышал:       — Вы бы сами приезжали, Любовь Андреевна. Надёжнее будет.

***

      Гоцман уже третий раз пытается заправить несчастный принтер. Подходит к нему со всех сторон. Только вот техника его ухаживания совсем не принимает: плюётся и тревожно попискивает, выдавая ошибку.       — Да чтоб тебя, — раздражается мужчина, стирая влажной салфеткой небольшие чёрные пятна с ладони.       — Ты нежнее, Лёха, нежнее, — подходит Дзе и с поучительным видом проводит пальцами по густым усам. — Как с женщиной. Не напирай.       — Да знаю я, — распыляется Гоцман, усерднее сдирая слой краски с кожи.       — Знает он, — фыркает Дзе и пододвигает своего сослуживца. Пару щелчков и аппарат довольно запиликал. — Знал бы, давно бы на свидания бегал, а не ночевал в отделе.       Слова грузина для Гоцмана как красная тряпка. Треснула мужская хвалёная трезвость.       — Да будет тебе! Фифа нашлась! — вскидывает руками майор, откидывая салфетку в мусорное ведро. — Молод я для неё, видите ли. В каком месте только понять не могу. У самой лицо вчерашней школьницы, да и поведение такое же.       — Вот в этом, видимо, — недовольно качает головой Дзе. На неё же указывает пальцем. — Послушай женщину и сделай наоборот.       — Да я и наоборот и навыворот, — бурчит Гоцман. — Что за женщина…       Женщина умная. Гордеева в этом уверена. Месяц даёт главному красавцу полиции отворот поворот. За такую женщину Полковника даже гордость берёт. Стальной характер видит сразу. К себе бы такую взяла охотно, жаль только что по законодательству не положено.       — А ты её к нам на Новый год пригласи, — подключается вдруг Любовь Андреевна, а Гоцман становится бледнее её самой. Не знал, что начальство всё слышит. Совсем потерял хватку.       Это Полковника больше всего пугает: неспособность трезво мыслить. Мешает работе. А в их деле важна эмоциональная стабильность, холодный ум и расчетливость. Без этого никак. А у неё что Вовка, летающий на крыльях любви, голову потерял, что отвергнутый Гоцман.       Правда если из двух зол выбирать, лучше, конечно, чтобы крылья у обоих были. А то майор ходит как живой труп. Приведением по отделу шатается.       — Да разве придет? — вздыхает от безысходности Гоцман, кладя кипу бумаг в принтер и вбивая одной рукой количество требуемых экземпляров. — Доктор то наш что ответил?       — Я ему адрес сказала, — уклончиво отвечает Полковник, а сама чувствует: выдаст себя, если не ретируется сейчас же в свой кабинет.       — Ай Любовь Андреевна, ай чудеса, — довольно улыбаясь одной стороной лица тянет Дзе.       Гоцман тут же отвлекается от счёта печатаемых страниц и успевает разглядеть растерявшуюся Гордееву. А точнее не свойственное Полковнику смущение.       — Да быть того не может! — теперь уже майор и вовсе приободряется, обнаружив, что не он один питает что-то к заблудившимся в их краю иностранцам.       Не может.       Не может конечно.       Так и повторяет себе сбежавшая Любовь Андреевна.       А чего сбежала то?       Ну и дура Гордеева.       Надо было пристыдить их. Как щенков носом ткнуть, чтоб место своё знали, чтоб не совали носы в её личную жизнь.       Любовь Андреевна вновь открывает форточку у себя в кабинете. Дышит теперь размеренно, возвращая лицу привычный блеклый оттенок.       Не положено тебе, Гордеева, личную жизнь иметь.       Вздрагивает от сигнала мобильного и тут же замирает, прислонившись лбом к холодному стеклу. Разглядывать морозные узоры ей куда комфортнее, чем пришедшее сообщение от чудо-хирурга.       «Вы экспертизу забыли».       Забыла. Конечно забыла, раз только о прямом заигрывании со стороны Карлайла и помнила. Того и гляди сама хуже Вовки станется.       Но ей нельзя. На её плечах отдел держится.       Поэтому преспокойно отправляет в ответ: «Такого больше не повторится».