***
Гордеева понимает, что всё пошло не по плану, когда она согласилась на чачу. Дзе так сладко рассказывал, как своими руками её гнал, как возился с ней, что у Полковника просто не было шансов отказаться. Обидится ведь Дзе, старался. И вот теперь смотрит савелыми уставшими глазами на спящую Алиску на руках у Петра — Селезнёвы уже домой собирались, три часа как никак. Собирались и Вовка со Светланой Григорьевной. Краснощекие, счастливые. Идут рука об руку. Прощаются весьма красноречиво. Дзе уходит следом. Позвонили с диспетчерской. Вызов. Поехал без вопросов. Правда с Гоцмана слово взял — жену его не оставлять и помочь с завершением банкета. Майор кивает без возражений. Лору все любят и уважают. Тут и просить не надо — остался бы помогать в любом случае. Вопрос нерешенный только с Гордеевой. С ней и ещё двумя мужчинами, которые молча поглядывают друг на друга. Оценивают издалека. Правда на ругательства Полковника в адрес заевшей молнии на сапогах реагирует быстрее Карлайл — алкоголь не пил в течение всего вечера. Точнее, он вообще его не пьёт. Не любит. От того Гордеевой неловко становится: сидит подле неё и нежно замочек тянет прямо вдоль щиколотки. А потом смотрит на неё своими неприличными глубокими глазами и спрашивает: — Вас подвезти? Васильев сразу же возражает. Громко и настырно, словно у него и впрямь на Гордееву права имеются. — Я уже нам такси вызвал, — в подтверждение показывает экран мобильного с приложением. Любовь Андреевна в панике. Да в такой, что от безысходности вцепляется рукой в уже одетого Карлайла. Просит молча. Одними глазами. Понимает, что ехать с Васильевым сейчас не вариант. Этот «не вариант» же упрямо верит в сказанное и протягивает Гордеевой бархатный коробок. Та не берет, конечно. Кутается сильнее в предложенную тем же Карлайлом шубу. В её карман Васильев и сует несчастный подарок. — Так нам в одну сторону, — кладя холодную ладонь Полковника на своё предплечье, вставляет Каллен. — Правда, Любовь Андреевна? Любовь Андреевна едва не выдаёт себя минутным замешательством. Живут они с Американцем в противоположных концах города. Дальше некуда. — Верно, поехали, — прижимаясь к хирургу, бормочет Гордеева, обходя насупившегося Васильева, у которого на лице написано, что Американец для него теперь враг номер один. Чувствует облегчение лишь тогда, когда мужские руки заботливо усаживают её в уже прогретый автомобиль. И сразу же Гордееву тянет в сон. Расслабляет так, что она не стесняясь откидывается на спинку и чуть вытягивает ноги вперёд. — Вы в порядке? — участливо интересуется Карлайл, проверяя ладонью красноватое лицо. Любовь Андреевна тут же ведет носом в сторону прикосновения. Делает глубокий вдох. Неприлично глубокий вдох. Понимает это по сконфуженному лицу мужчины. — У вас в машине приятно пахнет, — поясняет она. Карлайл в ответ улыбается. Гордеевой эта улыбка и нравится и раздражает одновременно. Нравится, потому что кажется, что улыбается для неё. Ведь вдвоём они сейчас, наедине. А раздражает, потому что улыбка эта понимающая. А она пьяная. Еле слова связывает. А Карлайл её ещё и из лап Генерала вырвал. Просто так это не кончится, Любовь Андреевна уверена. Тут же достаёт подаренный Васильевым коробок. Открывает резко. Так же захлопывает. — У вас же уши не проколоты, — с каким-то недовольством замечает Карлайл. А Любовь Андреевна в который раз удивляется. Тому, что успел разглядеть и подарок и её уши. Правда сейчас они спрятаны за прядями волос. Значит, раньше разглядел? Заметил? — А вы думаете, он уши мои разглядывает? — Гордеева передергивает плечами. Неприятен ей этот разговор. Но сказать нужно. Чувствует, что надо сказать это Карлайлу. — Он уже несколько лет меня в постель затащить пытается. Должность предлагал в области. В Москву предлагал. И молчит. Наблюдает за реакцией мужчины. Но тот отнюдь не спокоен. Сжимает челюсти так, что Гордеевой видно. Видно и выпуклые нити на бледных руках. Любовь Андреевна и не замечает вовсе, как уже в наглую рассматривает Американца. Не мягкий учтивый доктор, а вполне себе ревнивый представитель мужского вида. Гордеева тут же себя одергивает. С чего бы ревновать то? Но всё же приятно от одной мысли, что мог бы и приревновать. Мысль, конечно, опасная, но у неё сейчас других и не имеется. Все плывут в сторону склонения Карлайла к неприличным действиям. Стремительно так плывут. Настолько, что Гордеева за ними и не поспевает. — Мёрзнете? — руку от его ладони не отрывает. Положила поверх, когда тот передачу менял. Там и оставила. Карлайл в ответ бросает какое-то слово из медицинского справочника. Любовь Андреевна делает вид, что поняла. Он тоже делает вид, что её прикосновения ему приятны. Так Гордеева думает потому, что особой реакции на такой жест не наблюдает. Наоборот, напрягся от чего-то мужчина. Вцепился в рычаг мертвой хваткой. — Приехали, Любовь Андреевна, — говорит Карлайл и поворачивает к ней голову. Свободной рукой глушит мотор. — Вы со мной? — с надеждой спрашивает Гордеева. А в голове совершенно другие вопросы. Ко мне? На меня? В меня? Непристойные и неприличные. А других, к стыду Полковника, в голове и нет. Уже и представить боится, что будет, если Карлайл согласится. Но он не то, чтобы соглашается. Просто уверенно открывает перед ней дверь и подает руку. Держит крепко и осторожно. На скольжение по льду вновь прижимает к себе Гордееву. За талию. Как тогда у отдела. — Я вас до квартиры провожу, — уточняет хирург, которому глаза женщины говорят куда больше, чем её слова. — Я сама дойду, — оскорбившись своими же мыслями, пытается вырваться Любовь Андреевна. Крепкие руки тут же ослабевают, позволяя сделать женщине то, что она задумала. Гордеева по-началу идёт уверенно. Почти не шатается. Но в последний момент падает, громко чертыхаясь. Точнее едва не падает — Карлайл, шедший всё это время следом, подхватывает её раньше. — Отпустите, я… — начинает возмущаться Любовь Андреевна, но Каллен её перебивает. Мягко, чёрт возьми, перебивает: с заботой. — У вас каблук сломался, — и кивает на отваленный цилиндрик, бывший когда-то частью сапога. — Да что же такое… — расстроенно бормочет Гордеева и выкидает каблук в мусорку. Туда же кидает бархатный коробок от Васильева. — Карлайл! Да что же вы делаете? От неожиданности она даже прижимается к нему, обхватив за шею. Но тут же дуется: разрешения на подъем не давала. Но Карлайл его и не спрашивал. Просто взял её на руки и зашёл в подъезд. — Пятый же этаж! Вы чего выдумываете? — оглядываясь, словно бы боясь того, что её увидят соседи, шепчет Гордеева. — Я помню, Любовь Андреевна, — размеренно поднимаясь всё выше, отвечает мужчина. Опускает голову, чтобы лучше разглядеть смущение на её лице. Она чувствует, что снова красная. — Квартира сорок восемь. Гордеева молча продолжает попытки привести себя в вертикальное положение. Правда на третьем этаже сдаётся. Опускает голову и кладёт на плечо Американца. Находит в этом странное чувство спокойствия и удовлетворения. С ней такого давно не было. От того она недовольно мычит, когда видит дверь в собственную квартиру. Сейчас она не против бы ещё несколько ходок по лестнице сделать на руках у Карлайла. Тот ставит её на ноги. Осматривает. Профессионально. Она его тоже осматривает. Но по-женски. Чудь дольше задерживается взглядом на уровне штанов. — Ключи? — спрашивает Карлайл, которому такая Гордеева непривычна. Но приятно непривычна. Любовь Андреевна так думает потому, что мужской подтекст ей известен. Карлайл же тем временем берёт её сумочку и сам находит тяжелую связку. С первого раза подбирает нужный ключ. Гордеева только хочет пригласить его войти, как громкий лай оповещает её, что вакантное место занято и крепко охраняется. — Муха, фу! — прикрикивает Любовь Андреевна, заходя внутрь первая, и машет Карлайлу ладошкой. — Свои, Мухтар, свои. Пёс тявкает, но садится. На незваного гостя смотрит по-собачьи настороженно. Хвостом не виляет. — Сейчас пойдем гулять, малыш, я забыла совсем, — причитает Гордеева, ища на тумбочке поводок. — Куда вы пойдете? — уточняет Каллен, которому видимо всё это послышалось. В глазах так и читается: «вы бы до спальни своей дошли, Любовь Андреевна». — Собаку выгуливать, — растерянно отвечает Гордеева. Укоризненный взгляд Карлайла ей непривычен. Как и последующий приказной тон. — В кровать вы пойдёте, — констатирует хирург и, помогая снять шубу и несчастные сапоги, приобнимает её за плечи. — Я сам с собакой погуляю. Любовь Андреевна смотрит на него исподлобья, словно не верит. Не верит и переживает, что Муха его порвёт. Карлайл же уверяет, что и не с такими животными находил общий язык. Поэтому переживать тут не о чем. А Гордеева переживает. Протягивает небольшую праздничную упаковку и переживает, что не понравится Американцу её подарок. Карлайл внимательно смотрит на связанные перчатки. Потом смотрит на Любовь Андреевну. Та неловко обнимает себя руками. — Спасибо, — чуть дрожащим голосом отвечает ей мужчина, а она неверяще смотрит на него. Нравится? Приятно? Не ошиблась с подарком? — Вы не поможете? — она жестом указывает себе на спину. — Молнию расстегнуть. Видит, как мужчина тут же напрягается. Но не отказывает. Расстегивает правда необычно: лицом к лицу, на ощупь ведет прохладными пальцами. Под ними сразу же появляются мелкие бугорки мурашек. Мысли вновь проносятся своевольно, мешая Полковнику взять контроль над ситуацией. Полковника теперь заперла самая настоящая женщина. Приказала молчать и не высовываться. Гордеева мнётся всего секунду, а затем медленно привстаёт на носочки и целует. Не робко, а настырно. Скучающе. Истосковавшись по мужской ласке. — Любовь Андреевна… — теперь и вовсе замерев, едва слышно шепчет Карлайл в приоткрытые губы. Гордеева дышит прерывисто. Всё ещё чувствует холодные пальцы на своей пояснице. Громко и настойчиво напоминает о себе Мухтар, толкая носом незапертую дверь и тявкая в сторону несостоявшихся любовников. — Муху выгулять нужно, Любовь Андреевна.Глава 10
17 марта 2023 г. в 09:00
Гордеева с особым удовольствием следит за тем, как Карлайл со смешанными чувствами смотрит на Селезнёву, выпивающую бокал пузырчатой жидкости вперемежку с пеплом, который женщина самолично вытряхнула в напиток.
— Это сок с минералкой, не переживайте, — шепчет она ему на ухо, но мужчина не расслабляется. Наоборот теперь смотрит неоднозначно. Правда на саму Гордееву. — А это… желания у беременных странные, я вот…
И замолкает, понимая, что сболтнула лишнего. Смотрит теперь ровно так же, как и Карлайл. Не то напуганно, не то смущенно. Правда в отличие от хирурга всё же выпивает свой праздничный бокал.
— Я вот в детстве так делала. Традиция такая, — находится с ответом Любовь Андреевна, а Карлайл принимающе кивает.
— Слышал, родственники рассказывали, — мужчина без особого удовольствия подносит ко рту стакан с клюквенным морсом под пытливые взгляды всего отдела.
Одна Алиска не обращает внимания на реплику американца, продолжая искать свои подарки среди кипы коробок. Дзе тут же подключается к любимице отдела, чтобы по окончанию никто ничего не перепутал и получил свои поздравления лично в руки.
— Значит, у вас русские корни? — чуть придвигаясь к Гордеевой с другой стороны спрашивает Васильев.
Любовь Андреевна машинально напрягается и двигается влево — к Карлайлу. Тот держится на удивление легко, непринужденно даже.
— Я в Англии родился, а родственники давно живут в Канаде, — мужчина понимает, что одним предложением не отделается, так как любопытные глаза так и не отрываются от его лица. — Не кровные они, сводные.
— Седьмая вода на киселе, — подытоживает генерал и вновь обращается к Гордеевой. Та увлеченно ковыряет вилкой в оливье. — Любовь Андреевна, что скажете, наши ж, они надежнее? Роднее?
А Любовь Андреевна встает и поднимает уже не бокал. Стопку. Пыхтела на Гоцмана изначально, когда тот разливал — не любитель высокоградусных напитков она — а теперь вот смотрит благодарно на майора. А тот довольно хмылится: говорил же, пригодится.
— С Новым годом, товарищи! — и после перезвона семейного хрусталя Селезнёвых залпом опрокидывает в себя алкоголь.
Карлайл наблюдает за ней не без удивления. Протягивает бутерброд с красной икрой. Полковник хватает его как ещё одну причину не продолжать разговор с Васильевым и медленно пережевывает. Генерал же отступать от своего не намерен. Гордеевой уже и вовсе неудобно двигаться к Каллену, хотя тот будто бы и не против, ещё ни разу в сторону не пододвинулся.
Но ситуацию исправляет радостный визг Алисы, которая с горящими глазами подбегает к родителям.
— Смотли, смотли! Набол для фокусника! — девочка протягивает отцу ножик со стола, чтобы тот прямо сейчас раскрыл заклеенную коробку. — Дядя подалил! Котолый класивый!
И тычет пальцем в американца, чьё имя по понятным причинам прочитать не смогла — буквы на иностранном написаны.
А Селезнёва смотрит на Гордееву. Та так же непонимающе в сторону Карлайла. Мужчина и вовсе не понимает такого ажиотажа вокруг детского подарка.
— Моя сестра помогала с выбором, сказала, детям такое должно понравиться, — он сконфужено потирает шею, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в глазах Полковника, которая еле сдерживает улыбку.
— Вы не так поняли, товарищ Американец, — она чуть задирает голову и тянется к Карлайлу, чтобы навострившая уши Алиса ничего не услышала: — Маша меня ещё в ноябре попросила купить ей этот набор. Получается, у нас с вами одинаковый подарок.
Любовь Андреевна расплывается в мягкой кошачьей улыбке. Совсем не в такой, какую привыкла демонстрировать окружающим — строгую, сдержанную. От того и Карлайл, заметив перемену в поведении Полковника, немного расслабляется. Хоть и тревожно поглядывает на Гоцмана, который наполняет пустые стопки до самого верху.
— Может вам не стоит? — с нажимом, но всё так же аккуратно спрашивает хирург, когда Гордеева ловко поднимает руку.
— Это третья, товарищ Американец, третью нужно, — вдруг серьезным тоном говорит Любовь Андреевна и замолкает.
Замолкают и все присутствующие. Каждый думает о своём. Васильев говорит череду фамилий и имён, каждое из которых у подчиненных остро осело в памяти. Знает Гордеева, что все они под Богом ходят.
Почти невзначай, но она касается ладонью своего живота. Незаметно так, будто крошки стряхнула. От того ей неприятно становится, когда Карлайл этот жест замечает. И не просто замечает, а, вероятно, хочет что-то сказать. Но не может.
— Не надо, Карлайл, додумывать, не ваше это дело, — резко ожесточается Любовь Андреевна и направляется к Алиске, которая вовсю уже орудует набором юного волшебника.
Гордеева садится рядом и помогает девочке разобраться с инструкцией, потайными карманами и кучей дополнительных атрибутов. К её счастью, перемены в её настроении никто не заметил. Никто, кроме Карлайла, который то и дело тревожно поглядывает на неё. Она чувствует его пронзительный сочувствующий взгляд затылком. Правда стоит ей обернуться, как находит хирурга увлеченно беседующего с мужем Селезнёвой.
— Давай погадаю! — хлопает в ладоши девчушка, обнаружив колоду карт.
Любовь Андреевна эту цыганщину не любит, однако крестнице кивает. Хочет, пусть хоть до самого утра возится с картами. Всё что угодно, лишь бы смех не смолкал.
А Алиска дует щёки, старательно раскладывая масти в несколько линий. Делает многозначительный вздох. Хмурит белокурые брови.
— Клёстная, — осторожно начинает она. Глаза распахивает так сильно, что Гордеева еле сдерживается, чтобы не засмеяться. Вместо этого кивает. Вся во внимании. — Вы замуж выйдете!
И смеется заливисто. А Гордеевой вдруг не смешно. Резко замолкают разговоры. Всех вдруг Алискины предсказания волнуют.
— Ну и артистка, — качает головой Лора, а сама что-то шепчет своему мужу. Дзе ей участливо кивает, переводя взгляд с Полковника на чудо-доктора.
— Плавда-плавда! — пыжится непоседливая гадалка и поднимает семерку бубнов. — Во! Семь детишек!
Тут не сдерживается пол отдела. Кто смеется, по-доброму естественно, кто закашливается от услышанного, поперхнувшись вкуснейшей стряпней госпожи Ламинадзе.
— Алис, ты чего такое говоришь, Крёстная же не кошка, чтобы семерых рожать, — поправляет оплошность своей дочери Машка, а сама Гордеевой «прости» одними губами говорит.
А Гордеева не сердится. Наоборот, смотрит на Алиску с теплотой, поддерживает. Просит правда переложить пасьянс, чтобы поточнее прогнозы были. Девчушка тут же принимается за работу. Закончив, правда, хмурится ещё сильнее.
— Ну, ошиблась? — мягко спрашивает Любовь Андреевна, готовая чуть что согласиться и на замужество и на семерых детей, которых ей Селезнёва нагадала.
— Ошиблась, — вздыхает Алиса, но озорные глаза ничего хорошего не предвещают. Для Гордеевой, разумеется. — Ещё собака будет. Во-о-от такая!
И тянет ручки к верху, привстав на цыпочки. А Полковник думает лишь о том, что фантазия у крестницы самая что ни на есть волшебная.