***
С каждым услышанным словом Полковник становится всё мрачнее. Крепче затягивает бронежилет. Просчитывает всевозможные ходы. Единственный вариант, если переговоры не увенчаются успехом — снимать стрелка. А всё потому, что в заложниках ребёнок. Мальчик около двух лет. Сын недопапаши. Иными словами Гордеева его назвать не может. Хочет, конечно, но с родственниками стрелка по-другому нельзя. Уговаривает жену, чтобы та попробовала убедить мужчину сдаться. Иначе выход всего один. Но женщина и двух слов связать не может. Бьётся в истерике. Любовь Андреевна понимает, что придется штурмовать. Гоцман уже наготове. Ждёт приказаний. Дзе тут же. Сна ни в одном глазу. Встревожены все донельзя. Тут как тут и журналисты. Не обращают внимания на предупреждения, пытаются урвать кусочек чрезвычайного происшествия. Того гляди и на федеральном канале покажут. А Гордеевой это лишнее внимание ни к чему. Не знает она, чем вся эта история закончится. Не знает ещё и то, почему из всех фельдшеров свободен оказался один знакомый хирург, который с тревожным выражением лица подходит к ней и спрашивает: — Разрешите с вами? Гордеева мотает головой, недовольно хмурится. Врач должен людей спасать, а не под пули подставляться. Но Карлайл не отступает, ближе подходит и для верности кладёт руку на плечо Полковника. — Я его знаю, это мой пациент, — строго говорит, без паники. — У него несколько дней назад обнаружили кисты в мозгу. Любовь Андреевна оценивает ситуацию. Вопросительно смотрит на своих ребят. Те тоже молча косятся в сторону открытого окна на третьем этаже панельного дома. На него смотрит и Гордеева. Замечает на крыше гражданское лицо. — Ему терять нечего, Любовь Андреевна, — настаивает Американец, когда переговорщик возвращается назад и мотает головой, давая отмашку Полковнику. — У меня есть опыт в таких вещах. Поверьте. Гордеева мнётся секунду. Больше у неё не имеется. Отсюда слышит плач малыша. — Под мою ответственность, — кивает Полковник, надевая на доктора бронежилет. Дергает за локоть и серьезным тоном приказывает: — От меня ни на шаг. Скажу отставить, значит отставить. Слушаться беспрекословно. Карлайл кивает. Гордеева шепчет что-то, а затем машет рукой своим. Приступают. Действуют слаженно, натренированно. Так же действует и Американец. Любовь Андреевна это отмечает, но беспокоиться меньше не перестаёт. Останавливаются на пролёте второго этажа. Раздаёт указания каждому из группы. Любое подозрение со стороны стрелка — брать на поражение. Не колеблясь. Нужно думать о ребёнке. Первая поднимается сама. За ней — Гоцман. Третьим идёт Карлайл. На удивление идёт уверенно, без страха. А Гордеева помнит, что не бывает так, если опыта нет. Страх — неотъемлемая часть их работы. А на лице Американца ни один мускул не дрогнул. — Пять минут, большего дать не могу, — Полковник кивает Карлайлу в сторону квартиры. А сама готова ринуться вперед, если вдруг стрелок решит продырявить и дверь. Не хочется ей международный конфликт раздувать. Да что уж там — не хочется, чтобы Карлайла хоть как-то задело. Мужчина же следует инструкциям. Невозможного не обещает. Говорит спокойно, вопросы наводящие задаёт. А ему, что удивительно, отвечают. Несколько минут назад стрелок доказал, что разговаривать не намерен. А тут почти раскаивается. Слышит Гордеева, что голос надрывный. Только вот на неё это не действует, не выбивает на жалость. Показывает пальцами две минуты. Карлайл продолжает уговаривать мужчину отпустить хотя бы мальчика. Никто из группы в это не верит. Не верит и Любовь Андреевна. От чего не сдерживает тихий вздох, когда слышит проворачивающийся скрежет замка. Никто не дышит. Следят за тем, как дверь открывается, а из-за неё выходит перепуганный малыш. Смотрит огромными глазищами и не понимает, куда ему дальше идти. Гоцман протягивает к мальчугану руки. Маленькие ножки идут неуверенно. Шмыгает раскрасневшийся носик. Не доходит буквально пары шагов. Но Гоцман реагирует быстрее: тянет на себя ребёнка, прижимает крепко-накрепко и поворачивается спиной. Чёткий звук выстрела. Реагирует и Гордеева. Закрывает собой Карлайла, который по какой-то причине стремиться сделать то же самое по отношению к Полковнику. — Не лезь! — рычит Гордеева, а сама даёт отмашку группе, чтобы те обезоружили стрелка. — Куда под пули? Дурак совсем? Приказы мои слушать кто клялся?! Она злится. Смотрит на Карлайла и хочет придушить. Чтобы не кидался героем. Чтобы если сказано было, чтобы был позади неё, так чтобы там и оставался. — Цел? — осматривая бегло мужчину, всё же оттаивает Полковник. Видит и Карлайл, что злоба эта заботливая, что Гордеева так беспокойство выражает. — Гоцман ранен, — не отвечая на её вопросы констатирует хирург. Гордеева поминает чью-то матерь. Смотрит теперь на Лёху, который хромая спускается вниз, ни на сантиметр не отпуская от себя мальчишку. Знает Полковник, что никому тот его не отдаст, пока не убедится в безопасности. Так и выносит из подъезда — на руках ревущий мальчуган. К ним тут же подбегает перепуганная женщина и расцеловывает майора в обе щёки, перенимая бывшего заложника. Подбегают и репортеры. Гоцман молча проходит в машину скорой помощи. Туда же прыгает и Гордеева с Американцем. Каллен тут же начинает свои профессиональные обязанности исполнять. А Гоцман лыбится. — До свадьбы заживёт, Любовь Андреевна.***
А вот в том, что Гоцман оправится до свадьбы, Гордеева не уверена. Потому как за время ожидания, что она провела в коридоре — Карлайл в операционную не пустил — успела трижды посмотреть репортаж с героем-майором во весь рост. И судя по тому, что мимо неё совершенно беспардонно прошла Розали Каллен, не она одна. На каком основании правда влетела в операционную — не знает. Но узнает обязательно. Иначе бардак. Раз ей не положено, то и родственникам подавно. Но по появившемуся из распашных дверей мужчине видит: Лёше она и подавно не сдалась. По крайне мере сейчас, когда его аккуратно везет белокурая красавица. Ни здрасьте тебе, ни до свидания. Смеется правда с ломаного английского, которым Гоцман отвечает явно невпопад, потому как Розали еле улыбку сдерживает. — Товарищ Полковник! — порывается встать Гоцман, но его удерживают хрупкие женские руки. Как удерживают, правда, непонятно. Майор в два раза крупнее девицы, а та без усилий пальцами его прижимает. — Лежи, Львёша, — опережает пожелания Полковника Розали. А самой Гордеевой едва заметно кивает: присмотрю, не волнуйтесь. Любовь Андреевна устало вздыхает, садясь на неудобный жесткий стул. Отчеты писать ехать нужно. Дзе и так на месте остался, квартиру осматривал. Но как видит свежего и бодрого Карлайла — понимает: никуда уходить не хочется. Точнее нельзя, не объяснившись. А объясниться надо. — Карлайл, — шёпотом зовёт мужчину, надеясь, что идущий за ним Сан Саныч ничего не услышал. — Может в ординаторскую? — напрямую спрашивает чудо-хирург, без оглядки чувствуя ещё одну угрозу для женской части души Полковника. Любовь Андреевна за это предложение хватается. Как и за рукав медицинского халата — резко встала. Слишком резко для похмельного утра. Головная боль вернулась сразу же, стоило сесть в машину скорой помощи. Правда там всё равно думала о Гоцмане. Теперь то он в надёжных руках, пришло время и о себе подумать. — Аспирину? — Карлайл спрашивает для приличия, сам уже таблетку кинул в стакан с водой и протягивает его Гордеевой. — Спасибо, — кивает Любовь Андреевна, глотая ещё шипящую пузырьками воду. Смотреть на Каллена ей неловко. Но надо. Надо и сказать то, что в голове вертится. Но сначала — дело. Работу откладывать не имеет права. — Дзе передал, что нашли пустые упаковки из под Атаракса. Штук восемьдесят выпил, не меньше. — Любовь Андреевна ставит стакан на стол и массирует пальцами виски. Болят неимоверно. — Он же с такой дозы спать должен был дня два, не меньше. — Должен, — соглашается Карлайл, которому мычание Гордеевой совсем не нравится. Подходит к ней ближе и протягивает руку к её лицу, словно бы спрашивая разрешения. Любовь Андреевна кратко кивает. — Анализы взять дополнительно? Вместо ответа из рта Гордеевой вырывается мычание иного рода. Такое, от которого у неё яркой картиной предстаёт вчерашний поцелуй. Почти насильственный с её стороны. — Возьмите, — чувствуя явное облегчение из-за внепланового массажа, соглашается Любовь Андреевна, но желанный контакт разрывает. Не время сейчас такое желать. — Карлайл, вчера… Она смотрит в понимающие — а какие ещё бывают у господина Американца? — глаза и делает глубокий вдох. Неудобно ей такое говорить, стыдно. — Приставала? — Приставали, Любовь Андреевна, — едва кивая, отвечает Карлайл. Снова глаз от неё не отводит. А Гордеевой спрятаться хочется от этого взгляда. Вновь вспоминает, как почти раздел её хирург. Но остановился. Даже собаку выгулял. Не приставал. Ситуацией не воспользовался. Такой поступок его, несомненно, красит, однако… — Вы меня простите, это было лишнее, — кашляет пару раз, чтобы голос звучал чуть увереннее. — За подарок спасибо, мне приятно. Правда, Карлайл. Только вот… Только вот договорить Любовь Андреевна не успевает. Прерывается её по-хозяйски открытая дверь, через которую с восторженными глазами влетает главврач. — Коля, я так и знал, что найду тебя здесь, там журналисты… — обрывается мужчина на полуслове. Перевод взгляд на Гордееву, которая ой как не рада появлению Сан Саныча. — Любонька! И вы здесь? А вы…? — Сделаем в лучшем виде, Любовь Андреевна, не беспокойтесь, — Карлайл ставит точку в недосказанности. Видит Гордеева, что точка вынужденная. Для неё поставленная. Для неё же Карлайл делает вид, что слова Полковника его нисколько не задели. Только вот Любовь Андреевна замечает. От того уходит стремительно. Поймёт ещё Карлайл, что деловые отношения они куда надежнее романтических.