Да здравствует королева Платина!

      В воздухе тяжелым грузом повисло мучительное напряжение. Закованные в латы пони опасливо выдвигались на условленные позиции, топча тяжелыми железными ботами еще совсем молодую луговую травку, промокшую от недавнего дождя: они пойдут по правому флангу, стремительным рассекающим ударом разбивая жидкие ряды наступающей пехоты, прорываясь к многочисленным застрельщикам. Солдат слева, чуть погодя, прикончат отряды барона Кловера с наследницей, добивая разрозненных врагов, не давая им опомниться и настигнуть передовые группы, а чуть погодя в бой вступит и гвардия самого короля, нанеся связанным боем застрельщикам и паникующей пехоте смертельный удар, зажимая поле брани стеной латников. План казался безумным, даже самоубийственным: если хотя бы что-то из этого пойдет не так — все тщетно. Увязший в рядах пехоты авангард с легкостью расстреляют из луков, у барона Кловера хватит сил для борьбы с разбегающимися врагами, но стоит им собраться, удержать строй и встать в оборону — ему конец, а уж натиск королевской гвардии при таком раскладе и вовсе будет подобен удару головой о каменную стену. Увы, другого плана, как и другого выхода из ситуации не было.       У Платины першило в горле, рот пересох, а потому мучительно хотелось пить, но времени на это уже не оставалось. Шею предательски натирал кольчужный койф: по собственной же невнимательности и спешке пони не дала оруженосцу должного времени на подгонку снаряжения, поэтому теперь сплетенный из железных колец капюшон доставлял дискомфорт, умудряясь делать это даже через плотный подшлемник. Платине было страшно. Видя, как черная масса чейнджлингов уже выстраивается в боевые порядки, она, наверное, в первый раз за свою короткую жизнь испугалась смерти, боли от фатального удара и последующего забвения, от которого ее отделяли жалкие несколько сотен ярдов, таких далеких, но в то же время таких близких. Казалось, что кобылка уже отсюда может слышать шелест их мерзких крылышек, побрякивание пластинчатых доспехов и зубовный скрежет в предвкушении грабежа и насилия, а они — пони, виделись ей последней преградой на их пути к полному бесчинству. «Об этом нужно помнить», — уговаривала себя единорожка: «Если не мы, то никто другой. Если мы не остановим их здесь — рабство и бесчестье».       Отряды ждали сигнала — король должен был поднять свои хоругви, после чего остальные поступали так же и вступали в бой. Задача не из легких: три соединения по нескольку сотен бойцов на каждое должны были подступиться к врагу разрозненным строем, спасаясь от стрел и магии латами и защитным полем, и уже в самый последний момент собраться в ударные кулаки. Напротив них же стояла сила не менее двух тысяч голов. Ах, если бы они выступили хотя бы на день раньше, то сейчас имели бы при себе и тяжелую кавалерию канцлера Паддингхэда, и бесчисленное множество пегасов-наемников, если бы не треклятая погода…       Заморосил дождь. Плохой знак, очень плохой. Тот самый дождь, который уже несколько дней подряд превращал поля в грязную, липкую кашу, размывал дороги, заставляя груженые доверху обозы застревать в колеях, солдат болеть и умирать, а стрелы лететь хуже и не так далеко… Хотя, в этом даже есть свой плюс… У Платины подкосились ноги — сигнал. Сначала одно, а затем десятки других знамен в арьергарде взмыли в воздух, обнажая пеструю массу гербов. Поднялась на левом фланге хоругвь Кловера, поведя за собой флаги своих вассалов. Настал черед Платины. «Знамя! «, — голос кобылки дрожал, хоть она и пыталась дать команду максимально уверенно и строго. Замешкались знаменосцы, зашелестела роскошная ткань, и вот уже высоко над строем гордо реял королевский герб с перевязью на левой стороне щита, поднялись вслед за ним полотнища, украшенные мечами, копьями и бесчисленной плеядой дивных существ, символизирующих лучшие качества единорожьего рода.       «Вот и всё», — проскочила в голове Платины страшная мысль. Ещё мгновение, и многие из её верных слуг, соратников и друзей навсегда останутся на этом поле, да и сама она может разделить их участь. Окунувшись в забвение здесь, под градом стрел, она выпадет из истории и памяти пони, оставив за собой лишь череду отступлений и напрасных смертей. Пройдут наскоро устроенные похороны, если ее, конечно, будет, кому хоронить, и всё… Никто не вспомнит больше о незаконной дочери короля, лишь по его милости и нужде ставшей благородной кобылой. Не оставят ни строчке о ней в летописях и кодексах — в летописях и кодексах пишут о победах, о достижениях и радостях, а подобным персонажам и их деяниям писатели уделяют лишь скупые строчки без имен и подробностей: «А потом наступили времена глупцов и трусов, пока не пришёл великий… "       В воздухе тяжелым грузом повисло мучительное напряжение. Закованные в латы пони, казалось, боялись лишний раз вздохнуть, чтобы случайно не высвободить эту сжатую до предела адскую пружину. Промокшие знамена уже не шелестели, дождь ритмично постукивал по железным шлемам и поднятым забралам, мочил бархатные чехлы бригантин, затекал через щели в латах под одежду. Напряженную тишину лишь изредка прерывал шепот молитв и напутствий.       Песня. Старая, как, наверное, сам единорожий род, вывела отряд из ступора. Сначала один, потом другой, третий, и вот уже сотни голосов сплелись в древнем мотиве, что испокон веку пели те, кому не суждено было вернуться. Войско святое, оружие в бой, Страшная служба зовёт за собой.       Отряд двинулся, мешая под латными ногами липкое месиво из травы и грязи. Чувство страха, заставляющее шерсть на спине вставать дыбом, под магией старинной мелодии переходило в смирение со своей судьбой, заставляя хоть и медленно, но идти вперёд, оставив позади предательские мысли о бегстве или переговорах. Нет, с чейнджлингами нельзя было договориться, нельзя было их ни напугать, ни купить, ни разжалобить. Чужеземные твари не понимали языка золота и дипломатии, их можно было только победить, только разбив наголову их черные проклятые полчища, можно было ещё на какое-то время обезопасить себя от набегов, этой дьявольской стихии, уносящей города, села и жизни. В объятия смерти мы строем идем, Священная рать, за своим королём.       Чейнджлинги не жалели ни старика, ни ребёнка. Всё, к чему прикасались их лапы, превращалось в выжженное пепелище, всех, кого они не могли убить на месте обращали в рабов и уводили на север. Те же, кому удавалось вернуться… Братья в жизни, братья в бою, Душу мы жертвуем свою.       Граф Сильверхэд провел в плену три года. Когда он вернулся, то был уже абсолютным слепцом. У него не было языка и ушей, а место гривы и хвоста занимали незаживающие раны. Бедолага боялся любого шума, от прикосновений сжимался в пружину, а по ночам страшно кричал, будто раненый зверь. Его убил собственный слуга. На суде он объяснял, что не мог видеть, как мучается его господин, отчего решил избавить несчастного от страданий. Суд, не нашедший в деяниях слуги корыстного умысла, был настолько тронут поступком, что сделал большое исключение — его обезглавили мечом, как благородного пони, предварительно отпустив ему грех убийства. Прости меня, мать, извини же, отец, К вечеру буду уже я мертвец. Домом мне станет небесный чертог, Простите меня, я иначе не мог.       Смирение сменилось злостью. У каждого было что и кого вспомнить. Медленный шаг ускорялся и вскоре перешёл на бег, закрылись забралами лица, копья, до того вздернутые остриём вверх, единовременно опустились к земле, словно смазанный механизм. Братья в жизни, братья в бою, Душу мы жертвуем свою.       Посыпались первые стрелы. Один за одним вокруг Платины вспыхивали полупрозрачные куполы магических щитов. Пора! Когда отряд собрался в клин, пони уже могла видеть искривленные испугом морды пехотинцев, их тщетные попытки построить хотя бы что-то наподобие фланговой обороны.       Удар! Еще удар! Отряд катком прокатился по рядам врага, ломая кости защитным полем, пробивая копьем насквозь мелкие металлические пластины и природные хитиновые панцири. Посыпались! Правый фланг в ужасе разбегался от железного кулака единорогов. Хватит с них. Теперь нужно срочно нагнать застрельщиков, связать боем хотя бы кого-то из них, пока те не успели уйти на безопасную для выстрела дистанцию. Сверху и с боков сыпался настоящий ураган из стрел: щиты некоторых уже не могли сдерживать натиск, и смертоносные снаряды теперь колотили по броне со всех сторон. Рассыпавшиеся на мелкие отряды чейнджлинги со всех направлений облепляли клин Платины, стараясь найти выгодную позицию для выстрела, а стрелки они были хорошие, даже очень. Рассредотачиваться было нельзя, поменяв на ходу строй, отряд принцессы загонял мелкие группы противника, вынуждая их подстраивать траекторию своего бега прямо под их копья. Удар! Копье единорожки раскололось надвое, оставив наконечник и часть древка в туше отожравшегося чейнджлинга. Ничего. Лихо выскочил из подвеса топор с длинным острым шипом на обухе, тут же под его сокрушительный удар попался еще один зазевавшийся варвар. Нормально. Пока все нормально.       «Справа!», — Платина едва заметила, как с фланга из-за сплошной стены застрельщиков наперерез несется отряд тяжелых солдат. Секунда, и лавина из копий вонзилась в ряды воинов принцессы, увязнув в уже без того поредевшем строе.       Сильный удар сбил пони с ног. Нависшее над ней высокое, худощавое, закованное в стальную чешую существо с длинным кривым рогом небрежно отбросило от себя сломанное копье, обнажив длинную тяжелую саблю. Удар не заставил себя ждать: кое-как закрывшись древком топора, лежащая на земле Платина изо-всех сил лягнула чудище задними копытами прямо в железную личину. Существо отшатнулось. В эту же секунду на него бросился другой латник, сверкнул во влажном воздухе зеленоватый магический щит… пони упал замертво. Казалось, это еще сильнее разозлило зверя: бешенно зарычав, он вскинул правую лапу, со звоном раскрылись плечи небольшого арбалета. Выстрел. Голову принцессы пронзила чудовищная боль, в глазах потемнело, по спине словно молния ударила — стрела попала прямиком в узкий визор забрала. Платина отшатнулась, уронила топор, попыталась удержаться на ногах, но мощный удар саблей в шею повалил ее наземь. Чудовище наносило удар за ударом, то ли тщетно стараясь прорубить железные латы, то ли пытаясь причинить пони побольше страданий перед тем, как совершить фатальный укол. Силы покидали Платину, стекая в землю вместе с каплями дождя и залившей лицо кровью. Отчаянно пони попыталась закрыться от атак копытом — размашистый удар чудовищной саблей промял латные пластины, заставив конечность онеметь. «Бежать! Спасаться, уползать, сделать хоть что-то! «, — обезумевшая от боли и увечий единорожка уже не защищалась, перевернувшись на живот, она судорожно оттаскивала своё слабеющее тело от опасности, стискивая зубы, сглатывая кровавые слезы после каждого удара. Тщетно, неведомая сила оттащила принцессу обратно к неуязвимому чудищу. Зверски рявкнув, монстр магией разорвал кольчугу на шее пони и уже замахнулся на добивающий укол.       Близость смерти дала Платине второе дыхание. Она и сама не поняла, что и как сделала — длинная и острая заговоренная спица со свистом выскочила из поясного чехла и вонзилась в горло высокого существа, минуя и магический щит, и плотную кольчугу, прошивая дыхательные пути и позвоночник. Монстр застыл, его оружие, не удерживаемое более магией, свалилось плашмя в грязь а за ним, хрипя и булькая, обвалилось и само чудовище, придавив своим телом отходящую в забытие принцессу.