О чём грезят боги

      Сколько Кирилл себя помнил, он не умел вовремя говорить нет.        Для него всегда представлялось сложным отказывать кому бы то ни было, и по возможности он старался вести себя таким образом, чтобы его поведение никого не задевало. Впустить в дом отчима было неразумным, но он помнил, что именно этот человек купил квартиру, в которой он жил, и не нашёл в себе сил выставить его за порог, несмотря на связывающее их прошлое и несмотря на контекст того, почему ему пришлось съехать.        Кирилл молча провёл отчима на кухню. Мужчина уселся за стол. Кирилл налил ему уже остывшего чая и, облокотившись на кухонную тумбу, безэмоционально смотрел на него, ожидая, когда он объяснит причину своего внезапного визита.        За последние три года Кирилл видел его от силы пару раз, но за прошедшее время мужчина почти не изменился. Ему должно было быть под пятьдесят, однако в его чёрных волосах по-прежнему не было и намёка на седину. На лице добавилось несколько морщин, тем не менее нисколько не лишавших его выражение свойственной ему живости. Как и раньше, его глаза были дружелюбно прищурены, а на губах играла лёгкая улыбка.        Отец пришёл навестить сына. «Умилительная картина», — так бы сказал всякий, кто бы увидел их со стороны.        — Ты давно не писал и не звонил, — наконец произнёс мужчина, отставив чашку. — Мы с мамой начали переживать, всё ли у тебя в порядке.        — Всё в порядке. Вам не о чем беспокоиться.        — Витя мне тут недавно сказал, что ты научился делать отличные коктейли.        Кирилл напрягся.        — Что-то мне подсказывает, что, если бы ты хотел что-нибудь попробовать, ты бы пришёл в бар, а не сюда.        Мужчина улыбнулся шире.        — Верно. Он также сказал, что ты сейчас живёшь не один. Нам с мамой стало интересно, что это за человек, и почему ты ничего нам о нём не рассказал.        — А должен был? Вас с мамой моя жизнь уже давно не волнует, а тут вдруг вы заинтересовались тем, почему я не докладываю о том, что у меня происходит?        — Кирилл, ты это зря. Меня твоя жизнь никогда не перестанет волновать.        Мужчина поднялся из-за стола и подошёл к нему.        Кирилл больше не был маленьким мальчиком, который прятался по вечерам в шкафу, и даже не был подростком, который регулярно заливал свою душевную боль спиртным и поэтому прогуливал школу. Отчим был не на много выше его и не отличался крепким телосложением, но Кириллу всё равно инстинктивно захотелось сжаться и забиться от него куда-нибудь подальше в угол.        — С кем ты живёшь?        — Какая разница?       — Хорошо, я спрошу по-другому. Кто этот человек, за которого ты даже согласен отдать деньги, которые мы с матерью тебе выделили? Ты же понимаешь, что мы их дали тебе на учёбу, а ты не только не стал никуда поступать, но и теперь решил одолжить их непонятно кому?       — Не знаю, что тебе наговорил Виктор Евгеньевич, но всё не так. И Артём не непонятно кто.        — Вот оно что. Это Артём, значит, — мужчина задумчиво закусил губу. — Тот самый друг со школы?       — Не всё ли равно? И вообще мне нужно на работу, я уже опаз…       Кирилл замолк, потому что отчим опустил свою ладонь на его щёку и стал поглаживать её. От этого к горлу Кирилла тут же подступила тошнота. Он попытался отпихнуть мужчину, но тот перехватил его запястье свободной рукой.        — Знаешь, когда ты начал с ним общаться, мне сразу это не понравилось. Ты стал таким грубым со мной и мамой. Захотел поступить в колледж, чтобы уехать из дома и жить в непонятной общаге. Затем ещё и напридумывал про меня всяких глупостей, хотя я тебя очень любил и люблю до сих пор. Признайся честно, оклеветать меня тебя тоже Артём надоумил?       Кирилл лишился дара речи.        Он думал, что прошло уже достаточное количество времени для того, чтобы о нём забыли и оставили в покое. Почему с ним вновь разговаривали, как с ребёнком, и почему он снова ощущал шершавые подушечки чужих пальцев на своей коже? В очередной раз, даже спустя несколько лет, это были те самые прикосновения, которые он ненавидел, но из-за которых был приучен испытывать постоянный тактильный голод.       Как такое всё ещё могло происходить с ним?        — Ну, чего ты? Я не хотел ругать тебя, — его целуют куда-то в висок. — Не плачь, — сухие губы дотрагиваются до уголка его глаза. — Ты у меня таким красивым вырос. Непривычно видеть тебя повзрослевшим и со всем этим пирсингом и тату, но ты всегда будешь для меня моим маленьким мальчиком.       Выходит, татуировки и пирсинг были напрасными. Когда Кирилл съехал и сделал их, он надеялся на то, что с их с помощью сможет обезобразить свои детские черты и отчим больше никогда не притронется к нему.        Значит, его внешний вид, как и все его попытки начать новую жизнь, не имели значения?       — Ты весь дрожишь, — Кирилл чувствует, как чужие руки блуждают по его телу. — Я догадывался, что ты на самом деле тоже скучал по мне, хоть из-за гордости и не признаешься в этом.        Кирилла душили слёзы.        Ничего нового. С ним происходило то, с чем он был хорошо знаком. То, к чему он с детства привык. То, чего он, должно быть, заслуживал по причине своей беспомощности и никчёмности.        — Не волнуйся, твой друг не узнает, — сквозь ткань штанов в его бедро упирается эрегированный член мужчины. — Я буду осторожен и не оставлю никаких следов, ты же знаешь.        Испачкавшись однажды, уже невозможно отмыться, как бы ты себя ни убеждал в обратном.        — Я не могу… Пожалуйста, не надо… Не надо, — выдавил из себя Кирилл, понимая, что это не поможет.        — Чшш, не бойся. У меня есть с собой виски. Мне хочется, чтобы тебе было приятно, поэтому давай для начала немного выпьем. Как ты на это смотришь?       Кириллу казалось, что он вот-вот потеряет сознание, и он ничего не ответил.        — Молодец, Чемпион. Спасибо, что не отталкиваешь меня.       Мужчина притянул его к себе и, сжимая его ягодицы, зашептал на ухо:        — И знай, я нисколько не сержусь на тебя. Если ты отдашь деньги Артёму, ничего страшного. Просто никогда не забывай о том, кто так старался для того, чтобы у тебя всё было. Никогда этого не забывай, ведь папа тебя очень любит. Я пришёл, чтобы напомнить тебе об этом.        «Нет».       

***

      Выбежав из «Весёлой таксы», Артём понёсся домой. Его мысли путались, и ему не удавалось удержаться ни за одну из них. Ему хотелось наорать на Кирилла за его тупость и скрытность. Ему хотелось крепко обнять его. Ему хотелось извиниться за то, что он усомнился в нём. Ему хотелось сказать ему, что он всё знает про отчима, но это нисколько не влияет на его отношение к нему. Ему хотелось признаться в том, что он подло взял у него деньги, и даже хотелось рассказать ему про грёбаный блокнот.        Лишь бы успеть. Лишь бы успеть до того, как случится нечто необратимое.        Артём влетел в квартиру и, обнаружив, что на кухне и в комнате никого не было, рванул ручку ванной.        — Кирилл! Открой! Мне нужно поговорить с тобой!        Нет ответа.        — С каких пор ты запираешься?! — рявкнул Артём, продолжая дёргать ручку. — Открывай давай!        Тишина.        — Я выломаю дверь, если ты мне не откроешь, слышишь?!       Ни звука. Не слышно даже шума бегущей воды.        — Думаешь, я прикалываюсь?!        Артём что есть силы яростно ударил ногой по дверной ручке.       — Кирилл, я серьёзно! Открой мне! Это очень важно!       Ещё один удар, и дверь жалобно скрипнула.        Третий удар, и крепления хлипкой задвижки, на которую дверь была заперта изнутри, со звоном полетели на плитку.        Артём ворвался внутрь и, ничего не разбирая перед собой, закричал:       — Сука! Почему ты никогда ничего не говоришь, а?! Какого хуя ты постоянно молчишь и даже когда речь идёт о чём-то значимом засовываешь язык в задницу? Я же, блядь, не способен читать твои мысли, чтобы быть в курсе, что с тобой! Я же…        Артём замер. Его взгляд зацепился за фигуру Кирилла. На нём были одни трусы, и он сидел на полу в неестественной позе. Он упирался спиной в бортик ванной, но его туловище сильно накренилось вперёд, а голова болталась, как будто шея была свёрнута.        — Нет…        Почему Кирилл был в таком виде? Не могло же такого произойти, чтобы кто-то побывал у них дома в отсутствие Артёма? Его же не было всего лишь пару часов. Только пару часов.        — Кирилл? Что случилось?        Сердце Артёма пропустило удар. Возле Кирилла валялась наполовину полная бутылка какого-то крепкого алкоголя.        — Кирилл?!       Артём опустился рядом и приподнял опущенную голову Кирилла за подбородок.        — Эй, ты меня слышишь? — из уголка припухших губ Кирилла стекала блестящая дорожка слюны, и у Артёма всё внутри сжалось. Ему было известно, как выглядел Кирилл, когда перебирал с выпивкой, и то, что он видел сейчас, не было похоже даже на очень сильное опьянение. — Ты… Что с тобой? Кто-то приходил сюда? Ты что-то пил помимо алкоголя?       Кирилл смотрел на него пустыми глазами и медленно, еле ворочая языком, пробормотал:       — Прости… Мне просто… Иногда мне просто очень больно…        — Кирилл, ответь мне.        — Иногда мне становится так больно и плохо… Что я не уверен, хочу ли вообще жить… Сегодня я, наверное, не справился с этим…       — Блядь, скажи, что произошло?!        — На стиральной машинке…       Артём резко поднялся и схватил со стиральной машинки опустошённую пачку обезболивающего. Это было обычное болеутоляющее, которое продавалось в аптеке без рецепта и хранилось у них дома на случай головной боли.        — Пиздец… Ты шутишь сейчас? Ты выпил 30 таблеток? Ещё и запил алкоголем… Это из-за того, что кто-то… Что тебя… Блядь! Блядь! Блядь!       Артём не стал дожидаться ответа и в оцепенении достал из кармана телефон. Он набрал номер скорой и на автомате произнёс нужный адрес.        Ему казалось, что происходящее не имело никакого отношения к реальности. Иначе почему ему было не по себе? Почему пальцы, печатающие номер, не хотели его слушаться? Почему он настолько явственно чувствовал вибрацию пульса в висках? Почему у него пересохло в горле? Почему дыхание то и дело перехватывало?       Артём снова присел на пол и, ища успокоения, подтянул Кирилла к себе.        — Глупый, зачем ты закрылся? А если бы я не смог выбить дверь, а? Если бы не нашёл тебя?        — Прости…        — Ки…       — Прости…       Кирилл бредил и продолжил тихо бормотать:        — Прости за то, что думал, что когда-нибудь понравлюсь тебе... Я понимаю... Я бы тоже не смог себя полюбить... Я такой никчёмный и жалкий... Прости меня за то, что я всегда был таким и тебе приходилось это терпеть... Прости… Мне самому от себя тошно… Прости…       — Дурак, что ты, блядь, несёшь и за что извиняешься?! — Артём обнял его. — Ты мой друг. Мой самый близкий человек. Как я могу не любить тебя? И ты не жалкий, ты нисколько не жалкий. И не никчёмный. Не говори так.        Артём прижал Кирилла к себе так крепко, будто надеялся на то, что своей хваткой сможет удержать на местах окровавленные куски его распадающейся души. Он обнимал его с такой силой, будто стремился слиться с ним и вдавить его в свои плоть и кости. Но Кирилл походил на безжизненную тряпичную куклу и, несмотря на кольцо державших его рук, не мог сидеть прямо. Он навалился на Артёма и, не реагируя, уткнулся в изгиб его шеи.        — Пожалуйста, обними меня. Ну же, Кирилл… Мне это очень нужно. Прошу, обними меня, — взмолился Артём. Сомнамбулическое состояние Кирилла вызывало у него панику, и он хотел нащупать нить чего-нибудь знакомого и привычного, чтобы не поддастся ей.        Руки Кирилла дрогнули, но поднять он их не смог, и они остались висеть плетьми вдоль тела.       — Прости… Я кажется… Не могу…        Артёму захотелось завыть.        Что это значит? Когда приедет ёбаная скорая? Как долго ему ждать? Как помочь, пока не приедут врачи?        О том, что могло случиться во время его отсутствия, ему даже на секунду было страшно задумываться. Артём отлично знал, как именно действовал блокнот и на какие изощрённые и жестокие издевательства он был способен, когда ему приспичивало сделать кому-нибудь плохо. Как же он дошёл до того, что, зная это, всё равно не испугался написать в нём про Кирилла? Решился бы он на этот шаг, если бы был в курсе того, чем это могло грозить?       Самым ужасным было то, что Кирилл сам принял решение убить себя. Блокнот его только к этому подтолкнул, сведя с прошлым, которое он старался забыть.        Понимая, что Кирилла стоило перестать сжимать, Артём нехотя оторвался от него и осторожно положил его на бок, чтобы в случае, если его начнёт тошнить, он не захлебнулся рвотой.        — Чёрт… Чёрт! Как мне теперь исправить то, что я наворотил…        Артём не представлял, что делать, и не умел оказывать первую медицинскую помощь. Чувство полной растерянности было для него незнакомым. Сковавший всё его тело липкий страх забил горло острыми осколками стекла и вынуждал его сердце заходиться в лихорадочном галопе, и Артём впервые ощутил, что ему по-настоящему сложно собраться и взять себя в руки.        Шальная мысль о том, что можно попробовать воспользоваться блокнотом, чтобы спасти Кирилла, испарилась так же быстро, как возникла. Что бы ни случилось дальше, никогда впредь Артём не позволил бы себе снова написать в блокноте его имя, как и не позволил бы себе не доверять ему и потешаться над его чувствами.        Артём должен был сделать хоть что-нибудь, не прибегая к этой проклятой записной книжке.        Он потянулся к пустой пачке таблеток и трясущимися руками выудил из неё инструкцию. Его глаза судорожно забегали по списку признаков передозировки, словно перечень симптомов мог дать ему какую-то подсказку, что ему было необходимо предпринять. Сжимаемый в пальцах лист подрагивал, и буквы расплывались из-за пелены проступивших слёз горечи.        Бледность кожных покровов.        Он не хотел, чтобы всё так вышло.        Тошнота, рвота.       Ему и в голову не приходило, что может дойти до подобного.        Спутанность сознания.       Он не был готов терять Кирилла.        Аритмия.       Он никогда не допускал мысли о том, что будет, если он потеряет его.        Повышение температуры тела.        Всё должно было быть иначе.        Мышечные подёргивания.        Он собирался проучить его за предательство, но не рассчитывал на то, что всё зайдёт настолько далеко.        Эпилептические припадки.        И ведь выяснилось, что Кирилл не предавал его, а пытался защитить.        Острая печёночная недостаточность с прогрессирующей энцефалопатией.        Кирилл, который никогда ничего не говорил о своём болезненном прошлом и безмолвно любил его в течение нескольких лет, в одно мгновение был уничтожен его собственными руками.       Кома.       Он виноват.        Летальный исход        Как же он перед ним виноват.        Артём судорожно скомкал лист, и вновь посмотрел на Кирилла. Он лежал с закрытыми глазами и размеренно дышал, будто описываемое воздействие таблеток не имело к нему никакого отношения. Он был слишком бледным, но в остальном выглядел, как обычно. Может, в чём-то даже лучше, чем обычно. На его расслабленном лице отражались совершенно не соответствующие ситуации умиротворение и покой, которых Артём прежде в его чертах не замечал.        Артём не мог на это смотреть. Он не мог это принять. Он стиснул зубы, пытаясь подавить рвущиеся наружу отчаяние и негодование.        Сколько же боли испытывал Кирилл, если дожидался собственного конца с таким самозабвенным удовлетворением? Неужели его желание смерти было настолько глубоким, настолько въевшимся в душу, что теперь наконец освободилось и отпечаталось на его лице непоколебимым спокойствием?        Быть может, если бы Кирилл не был столь тихим и безмятежным, Артём счёл бы, что он таким образом мстит ему и пытается устроить очередной дешёвый спектакль. Тогда бы он с силой тряханул его. Заставил бы его проблеваться, а затем вытряс бы из него всё дерьмо, чтобы подобный идиотский мелодраматический фарс с попыткой покончить с собой не имел шансов повториться.        Но в действительности Артём боялся даже просто притронуться к нему, будто его прикосновение было ядовитым и могло стать последней каплей, способной окончательно заглушить в Кирилле биение жизни. Как он вообще мог коснуться человека, который из-за него был вынужден пережить насилие? И он-то ещё просил от него объятий?       — Кирилл... — просипел Артём.        Он не помнил, когда плакал в последний раз, и тем более не мог вспомнить момент, когда в последний раз находился на грани истерики.        Вероятно, это было ещё в начальной школе. В условиях, в которых он рос, было два пути: наматывать сопли на кулак и в конечном счёте сдаться или же стать к происходящему безучастным, чтобы не свихнуться. Артём предпочёл сохранить здравый рассудок, поэтому вышло так, что чем старше он становился, тем всё более обрастал прочной бронёй, впоследствии ставшей непроницаемой. Он стойко сносил избиения дома. Окружающие и их проблемы его не волновали. Он презирал слабохарактерных людей, тонущих в извечных жалобах на жизнь и не пытающихся бороться за то, чтобы что-то изменить. Зачастую даже Кирилл казался ему безвольным и аморфным из-за того, что фаталистично принимал то немногое, что у него было, и не стремился к большему.        Но не теперь. Теперь, имея представление о том, с чем сталкивался Кирилл на протяжении многих лет, у Артёма язык не повернулся бы назвать его слабым. Он ошибался на его счёт.       Никогда и ни с чем он так сильно не ошибался.         — Кирилл... Мне жаль. Мне очень жаль. И я...       Его голос дрогнул. Мог ли он предполагать, что когда-нибудь произнесёт вслух то, что собирался сказать?         — Я не знаю, что я испытываю к тебе. Если я считаю, что ты один из самых лучших людей, которые когда-либо встречались мне в жизни, можно ли сказать, что ты мне нравишься? Или если я могу сказать, что ты всегда казался мне привлекательным? Если я готов разорвать любого, кто попытается тебя у меня отнять или же решит навредить тебе, значит ли это, что я люблю тебя? Я не знаю. Не знаю. Но я точно знаю, что ты мне дорог. Я не должен был сомневаться в тебе... В будущем я никогда не допущу подобного. Только будь в порядке. Ты должен быть в порядке. Пожалуйста. Я обещаю, что всё будет по-другому. У нас всё будет иначе. Никто больше тебя не тронет. Я не позволю. Не позволю, слышишь? Только не оставляй меня. Не смей этого делать, понял?  Придурок, если ты уйдёшь, я тебя на том свете достану, так что не смей. Блядь, не смей...       Артём не был уверен, слышал его Кирилл или нет, но вплоть до приезда скорой продолжал шептать ему что-то невнятное, толком не осознавая, что именно хотел донести до него.        Ему тоже было больно. В первый раз он ощутил, что ему было больно за другого человека. Наравне с яростным стремлением расквитаться со всеми, кто когда-либо ранил Кирилла, переполнявшая его боль была единственным, в чём он отдавал себе отчёт.