О чём грезят боги

      В первые же дни, как Артём остался в квартире один, он сменил замки на входной двери. Он не знал, имелся ли у отчима Кирилла запасной набор ключей, но решил подстраховаться. Он предполагал, что из-за того, что они с Кириллом резко перестали появляться в «Весёлой таксе», Виктор Евгеньевич поднимет панику, и не хотел, чтобы у кого бы то ни было была возможность проникнуть в квартиру.        С этим Артём не прогадал. Виктор Евгеньевич неустанно пытался выйти с ним на связь и постоянно названивал, пока Артём не заблокировал его контакт. Мерзкий ублюдок также поставил в известность об их исчезновении родителей Кирилла, поэтому они несколько раз приходили и долбились в дверь. Пару раз отчим Кирилла приходил один. Артём не открывал, потому что опасался, что при виде его не сможет себя контролировать и придушит эту мразь собственными руками прямо на пороге. Артём прикидывался, что в квартире никого не было, и мужчина в итоге уходил ни с чем.        Артём не собирался пересекаться ни с отчимом Кирилла, ни с Виктором Евгеньевичем. Об этих уродов ему даже не хотелось марать руки, не говоря уже о том, что для искупления содеянного они заслуживали чего-то более существенного, чем простых побоев. Подобных людей, как и сорную траву, нужно было выдирать с корнем, чтобы они не имели шансов продолжать жить прежней беззаботной жизнью. Артём намеривался растоптать их, растереть в порошок и пустить по ветру. Он планировал устроить им самый настоящий ад на земле, чтобы они на своей шкуре ощутили, что это такое — наблюдать за тем, как рушится всё, что у тебя есть.         Два человека в обмен на одну сломанную жизнь — это в какой-то степени было даже не совсем справедливым обменом, потому что их жалкие душонки не стоили и одной трети истерзанной, но всё ещё чистой души Кирилла.        Артём должен был придумать способ уничтожить грязного педофила и его ушлого дружка, однако оставил это на потом. Ему было вовсе не до блокнота и тем более не до того, чтобы рассуждать о возможных вариантах мести. Где-то глубоко внутри в нём бушевал необузданный гнев, но для того, чтобы выпустить его на свободу, ему для начала нужно было разобраться с самим собой.        Кирилла удалось спасти. Это было самым важным.        Пока Кирилл лежал в больнице, у Артёма было достаточно времени для того, чтобы обдумать своё отношение к всплывшей правде и определиться с тем, как именно он относился к Кириллу.       Сомнений не было — Артёма нисколько не привлекали парни. Ему не нравилось мужское тело, он не находил в нём ничего привлекательного, а секс с представителями своего пола и вовсе виделся ему чем-то неестественным и тошнотворным. От навязчивых образов того, что Кирилл с самого детства спал с взрослым мужчиной, его вовсе бросало в холодный пот, и он испытывал столь брезгливое презрение, что сжимал кулаки до побелевших костяшек. Тем не менее его презрение было направлено исключительно в адрес отчима Кирилла. Самого Кирилла у него при всём желании не хватило бы духу ненавидеть за то, что он в течение многих лет подвергался насилию и не имел сил пресечь его.        В моменты, когда Артём невольно представлял, что делали с Кириллом, и вспоминал его заплаканное лицо, когда сам однажды начал в шутку приставать к нему, его начинало трясти от негодования. Такие мысли вместо пренебрежения будили в нём вихрь противоречивых чувств из сопереживания, боли, разочарования в самом себе из-за того, что не мог помочь, злости, страха и… любви.        Кирилл был парнем, но почему-то с ним всё было иначе. Артём в целом считал его симпатичным, однако его не могли не смущать слишком узкие бёдра и отсутствие груди. Иногда он смотрел на него и думал о том, что, наверное, мог бы переступить через себя, чтобы так сильно не шарахаться от прикосновений и тактильных взаимодействий, но затем Кирилл что-нибудь говорил, Артём слышал его мужской голос и одёргивал себя. Большей частью слишком близкий контакт с Кириллом ему всё же был неприятен, и примирялся он с ним только по необходимости.         После случившегося Артём не пересмотрел своё отношение к Кириллу. Он не стал его больше любить или больше ценить, а скорее начал отдавать себе отчёт в том, что действительно любит и в самом деле ценит его. Долгое время эти чувства были скрыты под толстым слоем самооправданий и нежелания разбираться с тем, что он испытывает. Артёму было не интересно копаться в причинах того, почему Кирилл был настолько важен для него, и он предпочитал закрывать глаза на все свои нездоровые реакции касательно его, включая зависимость, ревность и собственничество.        Артём не был уверен в природе своих чувств и не знал, можно ли было назвать их банальным проявлением привязанности или же они являли собой нечто большее. Этот вопрос висел в воздухе уже очень давно, но к ответу он постепенно начал приходить только сейчас.       С Кириллом он мог разделить радость и печаль; мог быть собой, понимая, что его принимают таким, какой он есть; мог ничего не стыдиться и не скрывать; мог получать порой очень нужную ему поддержку и мог попросту не ощущать себя одиноким. Артём хотел видеть Кирилла в своей жизни и хотел, чтобы он был рядом. А после того, как Кирилл попытался покончить с собой, Артём хотел, чтобы он просто БЫЛ.       В мировоззрении Артёма все эти вещи довольно сложно поддавались разумному объяснению, потому что он скорее привык развлекаться с девушками без какой-либо эмоциональной привязанности, однако теперь он отчётливо видел, что всё то, что он испытывал к Кириллу, было намного более значимым, чем ориентация или тем более половое влечение.       Размышляя об их с Кириллом взаимоотношениях, Артём не раз нащупывал в своей памяти один показательный эпизод. Артём толком не помнил деталей и контекст, но состоявшийся тогда разговор запомнился ему довольно чётко.        Они выпивали, и Кирилл сказал:       — Знаешь, чего я никогда не понимал? Почему-то люди в основном, когда ищут себе кого-то, говорят всякие банальности по типу «хочу найти человека, который заставлял бы меня улыбаться». Что это значит? Почему «заставлял»? Разве не важнее иметь рядом кого-то, кому бы ты мог улыбаться просто так без причины, а не того, кто будет поднимать тебе настроение? Ведь по большому счёту твоё настроение не играет особой роли — плохо тебе, хорошо, но ты всё равно сможешь улыбаться правильному человеку, старается он тебя при этом взбодрить или нет. Ну, просто потому что он — это он.        Артём ему в ответ фыркнул.       — Смех без причины — признак дурачины, слышал такое? Вот и улыбаться с ни черта могут только идиоты. Что за бред, ни один нормальный человек не будет лыбиться, если у него нет для этого повода. А все эти измышления... Улыбаться, потому что «он — это он»? Ты откуда такого набрался?       — Ниоткуда.        Тогда от недовольного вида Артёма уголки губ Кирилла чуть приподнялись, но быстро разгладились за поднесённой ко рту бутылкой.        В прошлом Артём не воспринял этот диалог всерьёз, но теперь осознал, что Кирилл был прав.        Он был нужен Кириллу для того, чтобы тот мог улыбаться. Кирилл был нужен ему для того, чтобы не отчаиваться. Без Кирилла было пусто. Без Кирилла было больно. Без Кирилла было никак.        Узнав правду о прошлом Кирилла, Артём начал лучше его понимать, а это само по себе влияло на многое. То, что раньше казалось Артёму везением, на поверку явилось проклятием. То, что виделось слабостью, оказалось попытками защититься. То, что представлялось глупым, имело под собой вполне разумные объяснения. Любовь Кирилла к нему была абсурдной, нездоровой, выращенной на насилии, но это не делало её менее бескорыстной или менее искренней, и Артём наконец осмелился это признать.        Артём много думал о том, как себя вести после того, как Кирилла спустя полторы недели выписали. Он не имел ни малейшего представления о том, как к нему подступиться, что делать и что говорить. Никогда прежде у него не возникало подобного волнения, и он не умел бороться с ним, поэтому, когда он забрал Кирилла из больницы, его переполняла тревога.        Кирилл не давал ему ни малейшей подсказки. Он замкнулся в себе, не разговаривал и даже не смотрел на него. Артём мог это понять, и старался не докучать ему. Поначалу он просто следил за тем, чтобы Кирилл ел и пил. За считанные дни Кирилл из-за промываний желудка сильно потерял в весе, и Артём переживал о том, что он даже не выходил на кухню и целыми днями лежал на своём диване, отвернувшись к стене. Артём приносил еду прямо в комнату, и ему казалось, что Кирилл соглашался поесть только для того, чтобы его поскорее оставили в покое. Артёма это пугало, и он не мог отделаться от ощущения, что угроза потерять Кирилла всё ещё существовала.        В конце концов Артём отбросил все лишние мысли и позволил себе то, в чём, как ему думалось, Кирилл, да и он сам, нуждался больше всего. Он стал ложиться рядом и по несколько часов неподвижно лежал, обнимая Кирилла со спины. Кирилл на это никак не реагировал, однако для Артёма был значим сам факт того, что он может прижать его к себе.        Кирилл был таким родным. Несмотря на своё эмоциональное состояние, был таким тёплым. И был живым. Всё ещё был живым и был с ним. О большем Артём пока что не решался задумываться. Им определённо предстояло о многом поговорить и многое решить, но это могло подождать.        Артём считал, что им стоило переехать. Сменить не только квартиру, но и, вероятно, город. Кирилла было необходимо вытаскивать из ловушки прошлого, в которой он продолжал существовать даже после того, как приобрёл относительную самостоятельность. Его стоило увезти подальше от тех гнид, что угробили его детство и втоптали его в грязь. О возвращении в «Веселую таксу» речи идти не могло, Артём сам больше и на порог бы этого гнилого места не ступил и того, чтобы Кирилл продолжал там работать, он бы тоже не допустил. Они должны были начать с чистого листа.        Новое место жительства. Новая работа. Новые они.        Всё это им требовалось обсудить, когда Кирилл будет к этому готов, а пока что Артём лишь ближе придвигался к нему и, уткнувшись в его затылок, крепче обнимал его. Только так Артём мог видеть в будущем какую-то уверенность и только так не терзался страхом того, что Кирилл ускользнёт и навсегда оставит его одного.       Артём лежал с закрытыми глазами, и ему было почти спокойно. Столь близкое нахождение рядом с Кириллом из чего-то вынужденного превратилось в своеобразный ритуал безмолвного единения, и Артём надеялся на то, что в скором времени Кирилл всё-таки хотя бы немного придёт в себя.        Тем не менее, когда Кирилл наконец заговорил с ним в один из моментов их односторонних объятий, у Артёма всё внутри перевернулось. Так и не повернувшись к нему лицом, Кирилл пробормотал в стену:       — Не издевайся надо мной, пожалуйста.       — Что? — Артём распахнул глаза.