О чём грезят боги

      Кириллу не хотелось открывать глаза.       В последнее время — время, которому он более не вёл счёт и которое он никак не ощущал — утро превратилось в его проклятье. Каждый раз, когда он начинал осознавать, что приходит в себя после сна, и чувствовал, как абстрактные сновидения приобретают форму осязаемых мыслей, он продолжал лежать неподвижно и пытался снова отключиться.        Сон стал его единственным верным другом, а может и его вторым именем.        Сон. Только в его объятьях Кирилл видел спасение от самого себя и от преследовавшей его необходимости совершать волевые действия.        Каково спать по 15–16 часов в сутки и всё равно быть разбитым? Кирилл играл со сном в прятки. Он был маленьким ребёнком, пребывающим в вечных поисках: если сон дразнил, а затем покидал его, он во что бы то ни стало стремился нащупать его присутствие и неустанно искал в себе признаки усталости, насильно заглушал роившиеся в голове беспорядочные образы и уговаривал своё сознание потухнуть.        Пережить утро, когда сон больше не объявлялся, было наиболее мучительным. При этом Кирилл понимал: если ему удастся перетерпеть утро, значит, вероятнее всего, ему удастся перетерпеть и ещё один день.        Прежде Кирилл никогда не задумывался о том, что даже такая простая вещь, как подъём с кровати, может стоить таких усилий над собой. Открыть глаза, откинуть одеяло, сесть, опустить на пол одну ногу, опустить вторую, найти силы для того, чтобы подняться, встать, удержаться в равновесии — на эти незначительные действия, которые большинство людей совершают не задумываясь, у него могла уходить добрая половина дня. А вторая — на то, чтобы не рухнуть обратно в постель.        Чаще всего он всё же оставался в кровати, ограничиваясь тем, что оставлял попытки заснуть. Он лежал и смотрел в стену с блёклым узором. Он знал, что в моменты неподвижности был уязвим для своих демонов, но всё равно не мог пошевелиться. Его руки и ноги как будто были прибиты к дивану гвоздями, мысли расслаивались волокнами, и он не был в состоянии сконцентрироваться ни на одной из них. Стоило ему о чём-то подумать, как оно тут же рассыпалось в пыль.        Когда же ему удавалось встать и дойти до кухни, он стоял, держась за стол, и не мог заставить себя сделать хоть что-нибудь. Включить чайник. Достать еду из холодильника. А была ли еда вообще? Нужно было идти в магазин. Для этого надо было переодеваться. Чистить зубы. Или просто умыться. Выйти из квартиры. Спуститься по лестнице. Пройти несколько кварталов. Выбрать, что именно купить. Вернуться. Вынудить себя поесть, хотя и кусок не лез в горло.        Слишком много задач, для выполнения которых как минимум требовалось видеть какой-нибудь, пусть даже не совсем существенный, смысл в том, чтобы поддерживать в себе жизнь. Такого смысла Кирилл для себя не находил.        Он понимал, что ему стоит убить себя. Артёма больше не было и не было никого другого, кто бы мог вмешаться и помешать ему осуществить желаемое. Однако для того, чтобы наложить на себя руки, тоже было необходимо слишком много энергии, и Кирилл продолжал в бездействии балансировать между жаждой прекратить свои страдания и полным душевным и физическим бессилием. Он мечтал умереть, потому что с его смертью умерло бы и сознание. Тогда бы ему не пришлось принимать решения, просыпаться по утрам и разбираться с ежедневными бытовыми задачами. Это понимание приносило ему облегчение, но сковавший его естество паралич воли в конечном счёте не давал ему возможности сделать выбор ни в пользу смерти, ни в пользу жизни, и всё его существование свелось к промежуточному состоянию спячки.        Неподвижность успокаивала его. Убаюкивала. Она же делала его лёгкой добычей для дурных мыслей о пережитом. Депрессия погрузила его в вакуум. Он варился в собственной голове и, отстранившись от внешнего мира, впал в анабиоз заснувшей на зиму бабочки.       Артём уехал, но его слова, сказанные перед отъездом, изо дня в день звенели в ушах Кирилла, а что было ещё более невыносимым — Артём был прав.        Нормальный человек, обладающий внутреннем стержнем или по крайней мере знающий себе цену, не жил бы, как он. Не оставался бы в квартире, купленной родителями. Не работал бы в месте, которое постоянно напоминало ему о его жалком положении. И, как он теперь думал, не следовал бы за тем, кто не только не мог ответить ему взаимностью, но и представлял из себя того, кого в принципе стоило остерегаться.        Кирилл был ничтожеством, и, должно быть, он бы до конца смирился с убеждённостью в том, что он ничего не стоил, если бы не накрывшее его сомнение абсолютно во всём, в чём он раньше был уверен. Его привычный мир трещал по швам, и среди руин уже попросту не находилось места для таких категорий, как никчёмность или ущербность.        Для того, чтобы давать какую-либо оценку себе и своим поступкам, нужно было вписываться в рамки некоторой системы координат, однако раздробленная личность Кирилла утратила прежние нравственные ориентиры, из-за чего он в принципе перестал размышлять о своём моральном облике. Более того, ресурсов в нём хватало только для того, чтобы собственноручно уничтожать остатки всего, что ранее ассоциировалось у него с жизненной опорой.        Он лишился любимого человека. Лишился работы. Должен был лишиться и невыносимого места жительства, чтобы окончательно сровнять с землёй столбы, на которых столько лет держалось его бесцельное существование.        Быть может, он насильно уговорил себя съехать из родительской квартиры в том числе и из-за того, что надеялся таким способом обмануть своё больное сознание. Поначалу даже казалось, что у него получилось: необходимость в заработке средств для оплаты хостела требовала от него движения и действий. Тем не менее, как впоследствии стало ясно, финансовый вопрос лишь временно поспособствовал возросшей активности Кирилла, но ни на каплю не возродил в нём волю к жизни. Напротив, на фоне проблем с поиском подработок и постоянной нехваткой денег душевная болезнь Кирилла стала усугубляться, и он скатывался всё ниже.        Алкоголь. Безразличное согласие зарабатывать своим телом, которое, впрочем, никому не было нужно и не выливалось ни во что большее, чем унизительные предложения себя с последующим отказом от женщин и ссадинами от мужчин. С каждым утром всё быстрее иссекающий внутренний ресурс для того, чтобы просыпаться. И вот он оказался в неизвестном месте, толком не помня, что с ним произошло и что с ним делали, но испытывая ноющую боль каждой клеткой своего тела.        Никаких сил открыть глаза. Никакого интереса, где он находится. Только ощущение мягкой подушки под головой и незнакомый запах свежести, исходивший от постельного белья.       Кирилл не пошевелился и после того, как где-то сбоку от него донеслось бряцанье поставленной на столешницу посуды и в нос ударил горький запах кофе.        — Если вы проснулись, выпейте, пока не остыл. Станет легче.        Кирилл не любил кофе, тем более ему вовсе не хотелось видеть перед собой мужчину, с которым он переспал, и он никак не отреагировал на сказанное. Так или иначе ему пришлось бы разлепить веки, но для того, чтобы взять себя в руки и морально подготовиться к очередному дню борьбы, ему нужно было время.        Мужчину, однако, его бездействие не смутило, и он бесстрастно добавил:       — Уже час дня, и вам было бы неплохо хотя бы выпить чего-нибудь, если есть не хотите.        Мечтая о том, чтобы с ним больше не говорили, Кирилл выдавил из себя:        — Оставьте деньги рядом с чашкой. Я скоро уйду.        Мужчина ничего не ответил, но спустя несколько минут Кирилл услышал звук расстёгиваемой молнии и шелест купюр. Он понадеялся, что на этом вымученный диалог был исчерпан.        — Видимо, вы мало что помните, — снова раздражающий равнодушный голос, проникший в раскалывающуюся голову Кирилла. — Но приятно слышать, что на трезвую вы не обращаетесь ко мне на «ты» и вам всё-таки присуща какая-то толика вежливости.        «И хорошо, что ничего не помню», — подумал Кирилл.        — Сколько вам нужно для оплаты хостела?        — Я беру косарь в час. За всю ночь можете не платить.        — Я спросил про хостел, меня не интересуют ваши расценки. А ещё я не привык говорить с людьми с закрытыми глазами.        Кирилл распахнул глаза и с презрением прищурился на собеседника, стоявшего возле дивана, на котором он лежал. Судя по тому, что диван не был разложен, Кирилл спал на нём один, но он не обратил внимание на эту деталь.        — Воспользовались мной, а теперь при свете дня притворяетесь, что выше этого и что ничего не было? Это что ли для всех мужиков свойственно — развлечься и принимать это как должное? Я сказал — тысяча в час, ещё будут вопросы?       Мужчина, нисколько не изменившись в выражении, отсчитал несколько купюр и положил их на кофейный столик возле дивана.        — Ваша одежда в прихожей на вешалке. У меня есть дела, и я буду рад, если вы покинете мой дом.       С этими словами мужчина ушёл в зону кухни и наконец-то перестал стоять у Кирилла над душой. Кирилл остался наедине с ожидающей его на столике чашкой кофе и деньгами. Ему ничего не оставалось, кроме как уйти и попытаться как можно скорее забыть этого омерзительного мужчину.        Превозмогая себя, Кирилл выпутался из одеяла и сел. Он рассеянно потёр пульсирующие виски и с удивлением обнаружил, что его волосы были чистыми, хотя душ он не принимал уже давно. Его глаза скользнули вниз, и он увидел, что был одет в домашние футболку и штаны, не подходящие ему по размеру. Невольно рассмотрев диван, он также отметил, что спал на почти не помявшемся после бездвижного забытия свежем белье. А что самое главное, сквозь ломоту во всём теле, он всё-таки не чувствовал тупую боль внизу позвоночника, от которой мучился после секса в нижней позиции. Не веря, что делает это, Кирилл снова укрылся одеялом и, борясь с уже забытым стыдом, быстро ощупал себя.        — Неужели… — пробормотал он.        Кирилл поднялся с дивана и больше на автомате, чем благодаря остаткам мутных воспоминаний о прошедшей ночи, проследовал через всю студию к кухонной зоне, где мужчина сидел за обеденным столом, склонившись над книгой. На его переносице появились очки в чёрной пластиковой оправе, отчего его и без того лаконичный внешний вид стал ещё более строгим.        Кирилл не находился с тем, что сказать, но впервые решился посмотреть на него осознанным взглядом. В целом лицо мужчины излучало уверенность и спокойствие, свойственное многим людям среднего возраста, однако вместе с тем в его внешности также отслеживался след глубокой тоски. Его чёрные волосы были зачёсаны назад, на светлой коже не было ни одной мимической морщины, нос был прямым и острым, скулы высокими, линия подбородка — словно выточенная из мрамора, но, несмотря на все эти аккуратные и волевые черты, внимание Кирилла особенно привлекли задумчивые светло-серые глаза, обрамлённые длинными густыми ресницами. Мужчина с непроницаемым выражением смотрел в книгу, и Кирилл не мог заглянуть в них, но всё равно пришёл к выводу о том, что глаза у него были выразительными.        — Что-то не так? Я мало заплатил? — не отрываясь от книги, спросил мужчина.       Переминаясь с ноги на ногу, Кирилл тихо произнёс:       — Я правда мало что помню. У нас с вами ничего не было?        Мужчина всё же перестал читать и серьёзно посмотрел на Кирилла.        — Надеюсь, вас не заденет моя честность, но вы были в таком виде, что у меня и за бесплатно не возникло бы желание спать с вами.        Кирилл кивнул. Он вполне себе мог это понять.        — Извините, я наговорил лишнего и доставил вам неудобства.       — Деньги в любом случае возьмите, — холодно бросил мужчина, возвращаясь к книге. — Считайте это компенсацией за то, что я вас сбил.        Кирилл не мог отделаться от ощущения, что своей резкостью задел его и уже и так излишне воспользовался его добротой, поэтому неуверенно возразил:       — Да, но я очень много выпил и…       — Послушайте, мне нет нужды разбираться с тем, кто прав, а кто виноват. Вы сказали, что у вас проблемы с оплатой хостела, а ещё, судя по всему, у вас нет работы, так что просто без лишних рассуждений возьмите деньги и уходите.        — Мне действительно нужны сейчас деньги, но я не хочу быть вам чем-то обязанным. Дайте мне свой номер, я переведу вам, как только заработаю.        — Не стоит.