О чём грезят боги

      Валентин не ощущал хода времени. Он так и сидел, откинувшись на спинку дивана, и вслушивался в голос молодого человека, читавшего вслух. Незамысловатый сюжет сентиментального романа был хорошо ему знаком, поэтому вместо того, чтобы вникать в смысл читаемого, он прислушивался к тому, как голос Кирилла то и дело подрагивал. Кириллу иной раз не хватало дыхания для того, чтобы целиком произносить слишком длинные фразы. Он запинался в тех местах, где логика построения предложения не подразумевала пауз, и тараторил, когда вместо скорости стоило уделить больше внимания чувственности. Ему также не удавалось управляться с интонацией, отчего он часто переходил на слишком высокий тембр.        Подобная скрипучая декламация резала слух, но Валентина она почему-то успокаивала. Для него не играло роли, насколько выразительно или правильно Кирилл складывал буквы в звуки, поскольку ему хватало того, что он попросту согласился побыть рядом и почитать для него. Валентину с детства нравилось, когда ему читали вслух, и с годами он не только не перестал любить вечера, которые мог провести с кем бы то ни было за книгой, но и всё больше тосковал по тому, что в его жизни таких вечеров практически не было. В основном Валентин сталкивался с людьми, не разделявших его интересов, поэтому чаще всего он даже не утруждался тем, чтобы предлагать своим бывшим партнёрам такого рода странное времяпрепровождение. Не предложил бы он его и незнакомцу, если бы понимал, как подступиться к нему.        Постепенно Валентина начало клонить в сон. Голос Кирилла стал превращаться в приятный убаюкивающий шум, и Валентин почувствовал, что его вновь обволакивает скопившаяся за день усталость. Голова потяжелела, и он неминуемо бы уснул, если бы Кирилл вдруг не прервался.       Повисла тишина, и она оказалась такой непривычно громкой, что Валентин вынудил себя разлепить веки и, щурясь, посмотрел на парня.        Они встретились взглядами, и Валентин мигом пришёл в себя.       — Ты в порядке?       — Я не хочу дочитывать это, — прохрипел Кирилл. — Это всё какой-то бред.        — Почему бред?       — Вертер же убьёт себя в конце?        — Ты не читал аннотацию на обложке? Разве ты выбрал именно эту книгу не потому, что её содержание оказалось близко твоему состоянию?       — Ничего я не читал, эта книга просто была самой тонкой и… С чего ты вообще взял, что она соответствует моему состоянию?       Валентин ничего не ответил. Ему не хотелось озвучивать очевидные вещи, говоря о том, что у Кирилла всё было написано на его многострадальном лице. Он молча забрал у Кирилла из рук книгу и вернул её на стеллаж.       — Ты разочарован? — спросил Кирилл, когда Валентин снова опустился на диван возле него.        — Почему я должен быть разочарован?       — Ты считал, что я осознанно подошёл к выбору, а мне было всё равно, что читать.        — Это не важно. Но мне интересно, почему ты остановился, если тебе, как ты говоришь, всё равно.       — Меня ещё в школе раздражали бульварные романчики про страдающих дворян. Может, поэтому я и не полюбил книги, а читал в основном комиксы. Как вообще можно поверить внутренним переживаниям богатенького парня, живущего на попечении родителей, который только и делает, что рисует, пишет стихи, читает и шатается по окрестностям своего дома, вздыхая о том, какой этот мир и люди в нём неправильные? У меня это никакого сочувствия не вызывает. Просто хочется сказать, чтобы он наконец занялся чем-нибудь дельным. Вряд ли он бы задумывался о высоком, если бы перед ним стоял банальный вопрос того, как прокормиться.        — Пожалуй, отчасти соглашусь. Современному человеку, ведущему совершенно иной образ жизни, сложно сопереживать таким, как ты выразился, богатеньким парням и их личным исключительно умозрительным трагедиям. Как и соглашусь с тем, что от безделья много лишних и пустых мыслей. Однако такова литература того времени. В конце 18 века, когда этот роман был написан, он стал чуть ли не карманной библией для целого поколения тонко чувствующих молодых людей среднего достатка, которые понимали упаднические настроения Вертера.        — А я не понимаю. И не горю желанием понимать, если честно.        — А что скажешь насчёт любовной линии? Как мне кажется, проблема безответной любви понятна человеку любой эпохи.        — Не знаю.       Кирилл растерянно отвёл взгляд, чем выдал себя. Книга в какой-то степени всё-таки задела его за живое, и Валентин, хоть и дал обещание не спрашивать ничего о его жизни напрямую, решил попытаться что-нибудь выяснить через обсуждение романа.        — Социальная тематика тебя не впечатлила, но неужели ты совсем не проникся любовными терзаниями Вертера?       — Проникся и поэтому мне ещё меньше захотелось дочитывать до конца. Я… — Кирилл вздохнул и, будто споря с самим собой, покачал головой. — Но и здесь я Вертеру не верю. У него была возможность находиться рядом с любимой девушкой. Этого недостаточно? Пусть и в качестве друга, но он мог поддерживать с ней близкие отношения. А что самое главное, она хорошо к нему относилась и не причиняла ему никакой боли, помимо той, что была связана с невозможностью вступления с ним в брак. Она не играла с его чувствами. Не вводила его в заблуждения. Не давала ему никаких надежд. Ни в чём его не обманывала. Если Вертер был не в состоянии смириться со своим статусом друга, он мог просто уехать куда-нибудь и научиться жить один. Вместо этого он, видимо, оказался слишком требовательным, раз совершил суицид из-за того, что Шарлотта не согласилась из-за него развестись с мужем.       — А ты сам смог бы быть счастливым рядом с тем, кто никогда полностью не был бы твоим или любил кого-то ещё?        — Никто в принципе не может полностью принадлежать другому. Это иллюзия. Люди могут годами сосуществовать бок о бок друг с другом, но при этом знать друг о друге не больше, чем знает мимо проходящий незнакомец. И не суть друзья вы, любовники или супруги.        Валентин кивнул.        — Что-то мне подсказывает, ты слукавил.        — О чём ты?       — Ты сказал, что с тобой бессмысленно обсуждать книги. При этом по твоим рассуждениям видно, что ты далеко не глуп. Но на мой вопрос ты так и не ответил.       — Спасибо, конечно, но мой ум тут не при чём. Достаточно просто пройти через некоторое количество дерьма, чтобы прийти к определённым выводам. И да, если тебе так интересно, смог бы ли я быть счастливым с тем, кто меня не любит, то тут нет однозначного ответа. Раньше мог. Сейчас, наверное, нет, — Кирилл снова отвёл взгляд, но это не помешало Валентину увидеть то, что его глаза сделались влажными. — Мне не было хорошо, но порой счастливым я себя всё же ощущал. Не знаю, чего там больше было — положительных эмоций или же постоянных сомнений, но так бы и дальше продолжалось, если бы я в один момент не разочаровался.        Кириллу с трудом далось произнести вслух сказанное, но Валентин не смог удержаться от очередного вопроса.        — Ты сейчас ведь говоришь о конкретных отношениях и конкретном человеке?       Он задел нарыв, до которого нельзя было дотрагиваться.        — Да. И именно из-за того, что у Вертера всё было намного проще, я опять же не могу сочувствовать ему. С Шарлоттой всё было очевидно, и Вертера никто не водил за нос неопределённостью. В то время как самое отвратительное — это когда ты не знаешь, как к тебе относятся.        — Что ты имеешь в виду?       Кирилл вообще больше не смотрел на Валентина. Он сцепил руки в замок на коленях и гипнотизировал стеллаж с книгами. Какое-то время он не отзывался, но затем, сглотнув, тихо произнёс:       — Тебя не отталкивают, но и не подпускают близко. Тебе говорят, что твои чувства важны, но при этом из раза в раз продолжают плевать тебе в душу. К тебе относятся по-доброму, показывая, что ты значим и нужен, но ты до конца не веришь в это, потому что между вами было достаточно лжи. В конечном счёте ты даже не можешь сказать, а знал ли ты когда-нибудь этого человека, чтобы доверять ему, — по лицу Кирилла потекли слёзы, отчего для Валентина он стал выглядеть младше, чем был на самом деле. — И ты… Ты постоянно хочешь узнать, в тебе ли дело или это человек такой. Ты ему безразличен или же он в принципе ко всем людям относится так же, как к тебе. Или же к тебе так же, как ко всем людям… Ты…        Ничего другого Кирилл не мог сказать. Он впервые пытался облечь в слова то, что думал про Артёма, и это оказалось намного болезненнее, чем грызть себя изнутри. И ведь его откровению поспособствовала книга. В самом деле, книга? Какая-то книга, которую он согласился почитать мужчине, увиденному во второй раз в жизни?        Кирилл не должен был приходить к Валентину. Его вообще не должно было быть у него дома. Он не должен был оставаться с ним ни на три часа, ни на несколько минут. Всё это было ошибкой.        Сверкающие осколки бутылки в траве — вот, что ошибкой не было.        — Мне нужно уйти.       — Кирилл, — он вздрогнул от звуков собственного имени. После отъезда Артёма никто так к нему не обращался. — Я не очень умею подбирать нужные слова, поэтому можно я прикоснусь к тебе?       Кирилл наконец повернул голову в сторону Валентина и ошарашенно уставился на него опухшими глазами. Мужчина придвинулся ближе.        — Ч-что ты делаешь? — сердце Кирилла опустилось на дно желудка от того, что Валентин потянулся к молнии его толстовки и начал расстёгивать её. — Ты же говорил… Что мы просто посидим… Т-ты обманул меня?       Голос сорвался. Кирилл не просто заплакал, а уже по-настоящему зарыдал.        Валентин одёрнул руку, как от огня. Ему хватило секунды для того, чтобы на всю жизнь запомнить выражение, с которым Кирилл посмотрел на него до того, как истерика окончательно захлестнула его. Это было выражение до смерти напуганного и истерзанного животного, борющегося с невысказанной болью. Такой смеси эмоций, отразившейся на совсем ещё юном лице, Валентин никогда ни у кого ранее не встречал.        «Что же с тобой произошло?» — подумал Валентин и осознал, что впредь не позволит себе спрашивать что-либо вслух.        В сложившейся ситуации он также был вынужден проигнорировать то, что на Кирилле была надета не очень чистая толстовка, которую ему захотелось снять прежде, чем обнять его.       — Я не соврал тебе. Я не буду ничего делать.       Вопреки своим словам Валентин притянул Кирилла к себе и заключил его в объятья. Кирилл сжался в его руках, из-за чего на ощупь показался одеревеневшим манекеном, а не живым человеком. Валентин осторожно потянул его за собой, укладываясь на диван.       — Мы просто полежим, хорошо?        Диван не был разложен, отчего двоим на нём было тесно. Кириллу пришлось положить голову на плечо Валентина, продолжавшего прижимать его к себе. Он не сопротивлялся. Страх сковал его настолько, что он не шевелился, опасаясь, что лишним движением может спровоцировать мужчину. Только слёзы продолжали течь по щекам, а сердце колотилось как бешеное, и он мечтал о том, чтобы оно раз и навсегда прекратило свой бег.        — После того, что ты рассказал, я понимаю, что тебе наверняка сложно доверять людям. Но я бы не хотел, чтобы ты сейчас в таком состоянии уходил. Ты можешь остаться переночевать. Я не трону тебя.       — Зачем тогда держишь? Отпусти, — сипло прошептал Кирилл, еле заставив себя ворочать языком. Он ни на что не надеялся, но после его просьбы хватка мужчины ослабла.       Дрожь в голосе Кирилла и отчаяние, с которым он попросил отпустить его, свидетельствовали о том, что Валентин поступал неправильно. Очень неправильно.       — Извини, я не должен был. Сделал только хуже, напугав тебя.       Валентин расцепил руки и был готов к тому, что Кирилл сразу же метнётся подальше от него и теперь уже точно исчезнет из его жизни, но вместо этого Кирилл продолжил лежать на нём, словно не решаясь сдвинуться с места.       — Кирилл, ты можешь идти. Спасибо, что провёл со мной этот вечер.       Кирилл всё также не двигался, и Валентин не понимал, что ещё ему следовало сказать, чтобы донести свою мысль.       — Мне просто хотелось обнять тебя, но меня смутила твоя уличная толстовка, прости. У меня не было никаких других мыслей.       Кирилл тяжело выдохнул и закрыл глаза.       — Ты действительно очень странный.       Его по-прежнему потряхивало, и он не смог убедить себя подняться.       Будь что будет.