Кирилл облокотился на кухонную тумбу и нервно следил за тем, как Валентин, сидя за столом, с непроницаемым выражением борется с тарелкой переваренных и слипшихся макарон с сыром. По итогам нескольких дней неумелых попыток врачевания Валентин чувствовал себя лучше. Горячий чай и сироп от кашля способствовали тому, что он стал меньше задыхаться, но невысокая температура всё ещё держалась, и аппетита у него по-прежнему не было. От болезни ли или же из-за того, что стряпню Кирилла саму по себе было невозможно есть, ел он мало. А разговаривал — и того меньше.
— Совсем несъедобно, да?
— Нормально, — не поднимая головы от тарелки, безразлично отозвался Валентин.
Его безмолвное равнодушие ко всему ударяло по Кириллу сильнее всего. Он не ушёл, как его просили, и Валентин больше не прогонял его, предпочитая игнорировать. Ему было всё равно, когда Кирилл поил его чаем. Он не сопротивлялся, если Кирилл теплее укутывал его в одеяло и пледы, а потом заставлял переодеваться в сухую одежду. Даже его ужасно приготовленную еду он ел без каких-либо возражений.
Это было нестерпимо.
Кириллу хотелось, чтобы Валентин обратил на него хотя бы какое-то внимание, но знал, что это было невозможно. Невозможно, пока он не вынудит себя заговорить.
— Валя, — неуверенно начал Кирилл, покусывая губу.
— Что?
— Мы можем вернуться к нашему разговору?
Валентин отложил вилку и скользнул по нему непонимающим взглядом.
— Не думаю, что мне есть, что ещё сказать.
— Но мне есть. И… Немало.
Валентин не отозвался, но его серые глаза теперь смотрели на Кирилла более внимательно.
— То, что случилось той ночью… Я тоже много об этом думал. Вернее, думал о том, как объяснить, почему я так себя с тобой повёл. Ты выслушаешь меня, если я постараюсь сейчас сделать это?
— Хорошо.
Мысль о том, что Валентину было глубоко плевать на его разъяснения, вопила в голове Кирилла с невероятной громкостью, однако путь назад был отрезан. В прошедшие дни, оставаясь наедине с собой, он окончательно для себя решил, что никакого иного выхода, кроме как быть честным, у него не было.
И он заговорил. Переступая через себя, затыкая свой визгливый внутренний голос, отбрасывая сомнения. Смотря Валентину в глаза, чтобы не отступать.
Говорить давалось с трудом. Он путался во временных рамках, перескакивал с мысли на мысль, рассказывал то про детство, то про недавние события, терял нить повествования, прерывался и начинал заново.
Артём. Жизнь дома с отчимом. Артём. «Весёлая такса». Жизнь дома с отчимом. Артём. Артём. «Весёлая такса». Артём. Жизнь дома с отчимом. Артём. Снова отчим.
В каждую тягостную паузу, когда он замолкал, не зная, как продолжить, и собирался с духом, чтобы снова пуститься в пересказ своей никчёмной жизни, его сердце замирало в ожидании того, что Валентин оборвёт его и скажет, чтобы он выметался. Ему казалось, что мужчине, ценившему организованность, порядок и чистоту, было невмоготу выслушивать столь жалкую историю в исполнении не менее жалкого человека, совершенно не умеющего складно изъясняться. Но Валентин молчал и не перебил его даже тогда, когда Кирилл, готовый провалиться под землю от стыда, скомкано рассказал о том, из-за чего в конце прошлой весны пытался покончить с собой, и о том, как Артём спас его. Валентин остался бесстрастным и после того, как Кирилл описал причины их с Артёмом разрыва, поставившем точку пяти годам бесплодных любовных мытарств.
Кирилл говорил много. Кирилл говорил долго. Кирилл говорил откровенно. Ни с кем и никогда прежде он не был так искренен и едва ли бы смог когда-либо вновь решиться на подобную исповедь. Его рассказ одновременно был и чистосердечным признанием, и апологией, и обвинением, и извинением, но в основном — он был манифестом разочарования в себе. Выворачивая душу наизнанку, он словно пытался загладить вину за то, что был таким слабым, ведомым, зависимым, беспомощным и неспособным что-либо изменить. Он ненавидел себя за своё прошлое, которое нельзя было переписать. Презирал себя за то, что не мог содрать свою кожу и стать кем-нибудь другим. Раскаивался в том, что своим существованием продолжал затрагивать судьбы других людей и приносил им неудобства, хотя ему давно следовало исчезнуть.
Просил прощения.
Он говорил и, содрогаясь от звуков собственного голоса, всё отчётливее понимал, каким ущербным выглядел со стороны. А когда закончил, в нём не осталось ничего — ни надежды на то, что Валентин примет его, ни прежней убеждённости в том, что ему стоило чем-либо делиться. Не было даже слёз, и его глаза, наоборот, как будто засыпали песком.
— Теперь ты понимаешь, что со мной не так? Понимаешь, почему я оттолкнул тебя? Дело во мне… Только во мне. У меня ничего не вышло с Артёмом, с которым мы были много лет знакомы. Да, мы расстались из-за того, что он оказался абсолютно не тем человеком, каким он мне виделся. Но не найди я его блокнот или будь он в принципе другим, разве это на что-нибудь повлияло бы? На самом деле это ничего бы не изменило. Я по-прежнему оставался бы собой, а он про себя или вслух считал бы меня ничтожеством. Любой бы считал, потому что это правда. Так что вопрос не в том, люблю ли я до сих пор Артёма. И не в том, нравишься ли ты мне. Кажется, это всё вообще не имеет значения. Мои чувства, они… Только мои. Я бы хотел по-прежнему общаться с тобой. Приходить к тебе. Читать вместе. Разговаривать. Может, между нами получится и нечто большее, но я знаю, что рано или поздно мы всё равно зайдём в тупик. В постели или нет. Просто потому, что я такой… Потому что я…
Терпение Валентина закончилось, и он не выдержал. Не став дослушивать последнюю фразу, он сухо спросил:
— По-твоему, я похож на грёбаного идиота?
Несмотря на то, что Кирилл ждал осуждения, ему всё равно будто ударили под дых. Того, что всегда спокойный Валентин может разозлиться настолько, что дойдёт до ругательств, всё-таки оказалось для него неожиданным.
Ему не поверили? Он выглядел смешным? У него не вышло донести то, что он собирался?
Кирилл попытался выдавить из себя что-нибудь внятное, но Валентин не дал ему ответить.
— Я имею в виду… Почему ты так боялся всё это мне рассказать?
— А?
— Как думаешь, к каким выводам о человеке можно прийти, если ваше знакомство с ним начинается с того, что он из ниоткуда вываливается к тебе под колёса в полностью невменяемом состоянии? Если он сначала рыдает в твоём присутствии, а затем и вовсе признаётся в том, что хотел бы умереть? Если он в открытую говорит о своём одиночестве и не скрывает того, что проводит с тобой время только потому, что никого другого у него попросту нет? — видя, что Кирилла потряхивает от его слов, Валентин вздохнул и поднялся со стула. — Неужели ты считал, что я совсем ничего не понимаю и не догадываюсь о том, что в прошлом с тобой произошло нечто, что сильно на тебя повлияло? Или и здесь всему причиной моя чёрствость, за которой ты не заметил того, что я старался быть с тобой тактичным и поэтому не донимал расспросами?
— Нет… Я заметил… И да, наверное, со мной всё было понятно, но… Вряд ли ты догадывался, что… — Кирилл сжался оттого, что Валентин подошёл к нему слишком близко. На долю секунды ему показалось, что мужчина собирается ударить его, и задержал дыхание, но вместо этого Валентин с обычной свойственной ему осторожностью взял его за руку.
— Должно быть, это не так очевидно, но я давно уже тебя принял. С того самого момента, как впервые узнал о тебе и захотел найти. Сейчас мне очень печально наконец слышать о тебе всю правду. Печально не только из-за того, что она такая, какая есть, но и потому, что ты винишь себя в том, что с тобой происходило. Представить, что ты живёшь с такой болью, я действительно не мог, когда мне пришло в голову отыскать тебя. Но я понимаю тебя. Теперь понимаю.
— О чём ты? — растерянно произнёс Кирилл дрожащими губами.
— Мне тоже нужно кое-что тебе рассказать.
Ничего больше не говоря, Валентин выпустил руку Кирилла из своей и пошёл к книжному стеллажу. Кирилл в оцепенении проследовал за ним. Наблюдая за тем, как Валентин достаёт из-под обложки одной из книг спрятанный под ней потрёпанный блокнот, он почувствовал, что его ноги подкашиваются.
— Чёрт, — неверяще пробормотал Кирилл. — Откуда у тебя этот блокнот?
— Артём отдал мне его на вокзале, когда уезжал.
— Ты знаком с Артёмом?!
— Не совсем так. Мы столкнулись, когда я уезжал в командировку. Он отдал мне блокнот случайно, спутав меня с кем-то другим. Просил, чтобы я о тебе позаботился.
Кирилл пропустил сказанное мимо ушей.
— Ты читал его? Хотя о чём я спрашиваю? Конечно, читал. И ты, выходит… Всё это время… Всё это время я был у тебя как на ладони, а ты просто молчал?! Ты... Да какого чёрта... И для чего, позволь спросить, ты искал меня?
— Кирилл, я не знал о тебе ничего конкретного. Ничего, кроме того, что написал Артём. Но мне захотелось узнать больше после того, как я прочитал его записи.
— Вот, значит, в чём дело, — Кирилл ощутил, что всё-таки не выдерживает. На протяжении своего рассказа он контролировал себя, как мог, но теперь был опустошён до остатка. Он прикрыл лицо руками и расхохотался сквозь подступающие слёзы. — А я-то ещё думал все эти месяцы, чем смог вызвать у тебя интерес и почему ты мирился с моим обществом. В итоге всё настолько просто: я для тебя, оказывается, очередной книжный персонаж. И как тебе? Сейчас, когда я раскрылся, что скажешь? Понравилась история? Твоё ожидание стоило того?
— Кирилл, всё не так.
— Даже рецензию оставить не хочешь? Ну же, ответь мне. Теперь, когда тебе всё известно, ты удовлетворил своё любопытство? Для этого был весь этот спектакль с тем, что я нравлюсь тебе? Таким образом заставив меня говорить, ты получил, что хотел?
— Кирилл, нет.
— Герой достаточно хорошо прописан? Или мне добавить что-то ещё? Например, Кирилл был наивным придурком, который из раза в раз попадал в ловушку безответной любви. Однажды он опять влюбился и думал, что в этот раз он уже точно не ошибся в своём выборе, но потом...
— Кирилл.
— Да что, блядь?!
— Что ты только что сказал?
— Что слышал. Всё верно. Верно… — Кирилл попятился. — Мне правда стоит уйти. Ха… Напрасно я обманывал себя тем, что может быть как-то по-другому.
Он уже задыхался в рыданиях и ринулся в прихожую. Ему нужно было сбежать как можно скорее, чтобы не унижаться ещё больше. Падать ниже было просто некуда: перед Валентином он распахнул все пыльные шкафы со своими скелетами, лелея призрачную надежду на то, что сможет этим всё исправить и не потеряет его, но, судя по всему, он с самого начала был для Валентина лишь развлечением.
Он был прав. Прав. Прав во всём. Он никому не был нужен. Убогая игрушка, за которой занятно наблюдать, и не более.
Он схватил висевшую на вешалке куртку и подцепил уличные кроссовки. Не переобуваясь, он собирался было рвануть ручку двери свободной рукой и навсегда покинуть чужую ему квартиру, но Валентин схватил его за плечо.
— Кирилл, мне жаль. Мне очень жаль.
— Отпусти меня! Отпусти…
Куртка с кроссовками упали на пол. Глаза Кирилла широко распахнулись, а руки обессиленно повисли вдоль тела.
Валентин обнял его со спины и мягко, со всей присущей ему нежностью, притянул к себе. Он прошептал:
— Мне так жаль, что тебе довелось столько всего пережить. Как посторонний читатель, каким ты сейчас меня видишь, я бы предпочёл оставаться в неведении, потому что правда о тебе слишком жестокая и страшная, чтобы намеренно искать её и говорить о ней вслух. Но ты мне дорог, и я хочу знать тебя. Знать со всем твоим болезненным прошлым, с твоими страхами, с твоими слабостями, с твоей болью, потому что всё это — ты. Ты. Простой. Искренний. Добрый. Настоящий. Такой, какой есть. И мне не важно, что было с тобой раньше. Возможно, я не смогу излечить твои раны. Не смогу убедить тебя пересмотреть отношения к самому себе и пережитому. Не смогу стать для тебя партнёром, которого тебе бы хотелось видеть рядом с собой. Вероятно, я даже не смогу сделать тебя счастливым. Но я бы хотел попытаться. Попытаться показать тебе, что всё-таки может быть по-другому. Если только ты позволишь мне.
К щеке Кирилла прижалась точно такая же влажная щека.
— Пожалуйста, останься. Я на самом деле не хочу отпускать тебя.
Кирилл ничего не ответил. На несколько долгих секунд он застыл и судорожно ловил ртом воздух, стремясь вернуть себе осознанность.
Вдох. Выдох. Вдох. Снова выдох.
— Кирилл…
Он молча накрыл ладонью руки, обхватывавшие его талию. Грудную клетку разрывало от бушевавших внутри противоречивых эмоций, но снаружи он ощущал только обжигающее его тепло.
До появления Валентина он не смел предполагать, что любить может быть не только больно, но и так прекрасно.
Ты никогда не будешь в порядке,
И мне никогда не будет хорошо.
И я не смогу стать твоим Иисусом,
Потому что я всего лишь смертный человек
В поиске Земли Обетованной.
Falling In Reverse — Staright To Hell
Ты держишься за эту боль внутри тебя,
И, кажется, не можешь оставить её.
Завтрашний день скоро станет настоящим,
Не жди момента, когда будет слишком поздно меняться.
Твои тайны и сожаления
Не дают тебе далеко уйти,
Но ты не можешь позволить им потопить тебя
И удерживать во тьме,
Ведь всё, чего ты ищешь, — это любовь.
Ты живёшь во тьме
И тебе всё мало
Твоих тайн и сожалений.
В который раз тебе нужен второй шанс?
Он даётся не каждому…
Pilar — Secrets and Regrets
Конец второй части
