You're like poison on my tongue.
So bittersweet, but I like it, I love it
Poison — Sick Puppies
Когда к вечеру того странного дня, отмеченного полётами сразу на двух драконах, Лил почувствовала, как горит лоб, то совсем не удивилась. Провести столько времени под дождём, на ветру… Узнав о недуге подруги, Рейна настояла на том, чтобы та легла в постель и ничего не делала. Лилия сначала пыталась возражать, но очень вяло — слабость овладела ею, всё тело горело, к тому же ещё и задница ныла и определённо нуждалась в успокоительной мягкости одеял. Лил уснула почти сразу, как только голова коснулась подушки. И следующие несколько дней вышли такими — полными мутных сновидений, в которых принц Эймонд смотрел на неё с непередаваемым выражением лица, а потом обращался во Вхагар и съедал Лил, приговаривая: «Не смей болтать об этом». Очнувшись, Лилия принимала отвар из целебных трав, раздобытый Рейной, и вскоре снова падала в ту же зловещую пропасть дурмана. Кажется, подруга навещала её, но Лил ничего не могла сказать с точностью. В одно из пробуждений она обнаружила на тумбочке рядом с кроватью не только отвар, но и мазь, судя по записке, — заживляющую. Видимо, её оставил Дейрон. Поблагодарив принца мысленно, Лилия, изловчившись, намазала свои полётные ранения густой зеленоватой субстанцией, которая холодила кожу. Вероятно, её требовалось нанести сразу же после прилёта, но что поделать. На этот раз отвар Лил принимать не стала — по её ощущениям, жар спал (или это так из-за мази кажется?), особой вялости она тоже не чувствовала. Судя по тому клочку неба, который виднелся в узком оконце, в Королевскую Гавань пришла очередная ночь. Прислушавшись, Лилия поняла, что служанки, с которыми она делила комнату, мерно посапывали в своих кроватях. Она вздохнула и несколько раз перевернулась на кровати, пытаясь найти позу поудобнее. Теперь, когда болезненное забытьё спало, мысли Лил заполнили воспоминания… Запретные, тягучие, совершенно неуместные. О том, как странно смотрел на неё принц Эймонд в момент, когда она очнулась у него на руках. Если бы то был кто-то другой, Лил охарактеризовала бы этот взгляд как полный «затаённой нежности и муки». Но речь ведь шла о принце Эймонде и о ней. Мне показалось. Померещилось от шока. Ведь за несколько минут до моего обморока он спокойно наблюдал, как Вхагар, вполне вероятно, готовится меня убить. Он жестокий человек, решивший поиздеваться над служанкой то ли из мелочной мести брату, то ли от скуки. Ничего более. Ничего… но Лилия знала теперь: в принце Эймонде — причина её волнения. Лишь в нём. И необъяснимость этого ощущения пугала и запутывала. А как уютно было в его объятиях и как приятно обнимать его самого во время полёта, снова и снова вдыхая терпковатый запах кожи Эймонда. Головокружительное ощущение свободы и… желание. Лил не привыкла врать самой себе: она узнала ту сладкую истому, которую уже испытывала когда-то. Правда, теперь ощущения были гораздо интенсивнее. Дура! Так растаять из-за того, что мужчина — пусть и принц — обнял тебя на несколько секунд и магически пах. Просто идиотка. Помолиться Семерым? Помогут ли они освободиться от этого неуместного, дурацкого желания? Но Лил не знала, какая молитва подходит к такому случаю. Да и не шли благие слова на ум… Она глубоко вздохнула, пытаясь не распаляться ещё больше. Даже если принц вдруг захочет её, то ради этой сиюминутной связи ей придётся предать свои принципы и, вполне вероятно, заплатить высокую цену. — Я поклялась держаться от всего этого дальше, — пробормотала Лил, вспоминая суровое лицо кухарки Дорис. И я не дура, чтобы заглядываться на принца. Я забуду всё случившееся. Он сам так велел.***
Сказать — проще, чем сделать. Лил снова убедилась в этой истине в последующие дни. Отвлечься от размышлений о принце, ей помогали разве что рутинные дела да болевые ощущения, щедро отсыпаемые истинным. Он точно с цепи сорвался: то ли тренировался без устали, то ли участвовал в реальных сражениях. Лилия кляла его последними словами, невольно задумываясь об иронии судьбы: против её воли мысли занимали двое одноглазых мужчин. И обоих ей лучше забыть, пусть истинного она и не знает вовсе. — Ты уверена, что эту прядь надо прочёсывать так долго? — спросила Рейна, волосы которой Лил приводила в порядок перед утренним выходом из комнаты. — О, прости, — поспешила извиниться Лил, выныривая из своих мыслей. — О чём задумалась? — хитро спросила Рейна, параллельно перекатывая в руках, украшенную рубинами заколку в виде бабочки — один из подарков Дейрона. Хороший вопрос. Лил, помня об угрозе Эймонда, не стала рассказывать Рейне о полёте на Вхагар. Тот день Рейна почти полностью провела с королевой Алисентой и принцессой Хелейной и ничего не знала о делах жениха и подруги. Как выяснилось позже, Дейрон, явно смущённый своим отступлением перед братом, тоже решил не вдаваться в подробности необычной прогулки. Поэтому Лилия сказала Рейне половину правды: — О своём истинном. Он много дерётся в последнее время. Рейна пожала плечами: — Мужчины любят битвы, а нам — из-за них страдать. — Ну своему истинному я немного мщу лунными кровями, — усмехнулась Лил. Они с Рейной не раз, шутя, гадали, как воспринимает периодические женские боли этот незнакомый вояка. — Кстати, о мужчинах и битвах, — Рейна взмахнула заколкой, точно подчёркивая свою мысль. — Дейрон хочет, чтобы я сегодня пришла посмотреть его тренировочный бой с Эймондом. Расчёска в руках Лил дрогнула. — Пошли вместе! — продолжила Рейна. — Септа меня туда всё равно сопровождать не станет, только прочитает лекцию о том, что это зрелище не для леди. А турниры — значит, смотреть можно! У Лилии не было ни одной логичной причины отказать Рейне. — Хорошо, как скажешь. Лил принялась собирать приятные на ощупь и блестящие на солнце волосы Рейны в тяжёлую косу, которую предстояло потом обернуть вокруг головы леди несколько раз и аккуратно заколоть той самой рубиновой бабочкой. На всякий случай у Лилии под рукой также была большая коллекция шпилек — как незамысловатых, так и представляющих собой настоящие произведения искусства. Впрочем, Рейна не хотела, чтобы бабочку в её волосах затмевали другие украшения. Тем временем леди от души поблагодарила Лил за готовность составить ей компанию и продолжила: — Я очень рада, что ты выздоровела. Я ужасно переживала и не отстала от септона Геворга, пока он не приготовил целебный отвар посвежее. Лилия искренне улыбнулась в ответ на такую заботу, а потом разговор незаметно свернул к тому самому дню, о котором Лил не стоило вспоминать. Чтобы придать этой теме иную окраску, она заметила: — Если бы принц Эймонд не опередил тебя с Вхагар, мы могли бы часто так летать вдвоём. И хотя раньше Рейна всегда с удовольствием разносила Эймонда словесно в пух и прах, стоило заговорить о его наглом поступке, сейчас она произнесла неуверенно: — Не думаю, что я когда-нибудь смогла бы стать всадницей Вхагар. От такой неожиданной смены мнения, устоявшегося за долгие годы, Лил выпустила из рук прядь, с которой сейчас работала. Рейна явно почувствовала удивление подруги. Она почесала нос и, снова взяв в руки ту самую заколку с рубинами, объяснила: — Я столько лет злилась на Эймонда, считая, что он украл у меня дракона… За этой обидой я совсем забыла, насколько Вхагар огромная и опасная. Мне довелось видеть её пару раз за время жизни здесь, и знаешь, она пугает. Я… во мне нет и не было никогда столько гнева и смелости, чтобы стать всадницей, достойной Вхагар. Потом она задумчиво улыбнулась: — Не думала, правда, что в маме было что-то яростное. Совсем не помню её такой, но, — Рейна перешла к более беззаботному тону, — если учесть, что в неё влюбился мой отец… — Наверняка, леди Лейна умела быть разной, — заметила Лил. Она знала, что разговоры о леди Лейне давно уже не печалят Рейну. Во многом мать ей заменила бабушка. Образ Лейны, как однажды сказала Рейна, с каждым днём становился для неё всё более далёким и будто бы сказочным. На этом можно было прекратить разговор, но Лил не удержалась: — А принц Эймонд, по-твоему, полон гнева и смелости? Раз его признала Вхагар? И зачем я… такой нелепый вопрос. Но Рейна не заметила в её любопытстве ничего особенного — поболтать с Лил она любила. Лилия же, слушая Рейну, аккуратно забрала у неё из рук заколку, чтобы украсить почти готовую причёску. — Да, он такой. Смелый, яростный, но, знаешь, судя по рассказам Дейрона, не настолько жестокий и безрассудный, как я привыкла считать. Дейрон говорит о нём время от времени, Эймонд — его любимый брат. И Дейрон восхищается его умением добиваться цели, жить по выбранным для себя принципам… — Рейна осеклась и продолжила уже более тихо. — Про Дейрона — конечно, секрет. Он расстраивается, что Эймонд продолжает относиться к нему как к младшему брату, а не как к равному. Лилия подтвердила, что сохранит узнанное в тайне: да и кому ей рассказывать? Из замковой прислуги она неплохо общалась только с доброй кухаркой Лейлой, снабжавшей Рейну медовыми булочками, но сплетничать с ней о принцах… Лил, конечно, сомневалась в своём здравомыслии в последние дни, однако настолько глупой точно не была. Потом Лил предложила Рейне оценить причёску, умиляясь её благодарности и вместе с тем вспоминая тот конфликт между братьями Таргариенами, свидетелем которого стала. Теперь она осознала, что, споря с Эймондом, Дейрон одновременно пытался скопировать его манеру поведения, утвердиться в глазах брата. Понимал ли это Эймонд? Оценил ли позже, когда волна ярости схлынула? И почему я продолжаю думать о нём… Надо прекратить. Немедленно.***
В пылу боя принц Эймонд завораживал и пугал одновременно. Он наступал на Дейрона, нанося всё новые удары, — казалось, что Эймонд действует исключительно интуитивно, что он мог бы закрыть свой единственный глаз и всё так же уверенно вести атаку. Рейна охнула, когда Эймонд резанул брата по щеке, и проворчала, поглаживая на своём лице место, по которому пришёлся удар: — По лицу-то зачем… — Ваш жених хорошо справляется, — подбодрила её Лил, на всякий случай обращаясь формально, хотя за их спинами стоял только сир Веерс, прибывший с Рейной из Высокого Прилива и прекрасно знавший о дружеских отношениях госпожи с её горничной. — Да этот Эймонд — просто зверь, — шёпотом возмутилась Рейна. Очевидно, сейчас Эймонд не дождался бы от неё ни одного хорошего слова. По ощущениям Лил, бой длился вечность. Противники довольно громко, явно работая на публику в виде леди Рейны, оговорили условия: сражаться настоящими мечами до трёх ранений. И хотя Дейрон был хорош в защите, но уже пропустил два удара, оставшихся на его теле небольшими порезами. Эймонд оставался невредим — создавалось ощущение, что он вполне мог закончить это сражение гораздо раньше, но щадил гордость брата. Рейна без конца жевала губы, не в силах справиться с волнением. Пару раз она отворачивалась. А Лил смотрела, не отрываясь — правда, всё это время лишь на затылок или бок принца Эймонда. Потом Дейрон вдруг сделал смелый перекат, видимо, пытаясь сбить брата с толку… и ничего не получилось, но Эймонд, сдвинувшись на несколько шагов, оказался лицом к лицу с Лил — пусть их и разделяло нешуточное расстояние. Эймонд смотрел на неё, и это будто усиливало привычное при нём волнение. Лил не отводила взгляда, пытаясь разгадать загадку, найти ответ. И тут её правое плечо пронзила резкая боль, Лилия охнула, схватившись за то место, которое… — Зазевался, брат, — раздался голос Дейрона, запыхавшегося, но довольного. Его меч прошёлся по плечу Эймонда. Правому плечу. Осознание навалилось на Лилию, и она едва не упала под его тяжестью. Надо держаться. Не привлекать внимания. Рейна, взбудораженная этой небольшой победой жениха, улыбалась и громко что-то говорила. Лилия кивала, не понимая ни слова, и была благодарна, когда подруга снова переключила внимание на поле боя. Такой простой ответ. Лил задыхалась, придавленная собственной глупостью и жестокостью судьбы. Как там было? Ей девять лет, и она просыпается от острой боли — будто кто-то вспорол ей левую часть лица. А потом… потом Лил знакомится с Рейной, и та рассказывает о наглом принце, посмевшем забрать драконицу её матери. Он поплатился — хоть, по мнению маленькой Рейны, и недостаточно — своим левым глазом. Ему было… десять, кажется. Её истинный, который так часто лез в драку в детстве, а потом явно стал куда лучшим воином. И принц Эймонд, демонстрирующий и силу, и ловкость, и немалые знания на боевой площадке. Яростный, жестокий. Принц, присутствие которого неизменно прошивает Лил волнением. С первой встречи — тогда на причале. Лихорадочные размышления Лил прервал негодующий крик Рейны — Дейрон проиграл. Прежде чем подруга поспешила к своему истинному, Лил, наплевав на осторожность, схватила её за руку: — Я вспомнила, у меня есть дело. Мне надо бежать. И с этими словами Лилия помчалась прочь от боевой площадки, чтобы оказаться как можно дальше от своего истинного.***
Позже, хотя бы относительно справившись с охватившим её смятением, Лил поняла: он уже знал. Ведь, если они связаны, то принц не мог не почувствовать тех болевых ощущений, которыми для неё обернулся полёт на Вхагар. И, может, именно этим и вызвана была столь быстрая перемена его настроения, когда он, приземлившись, сначала поинтересовался, полёт на каком драконе ей понравился больше, а потом вдруг стал очень суров и велел всё забыть? И волнение… оно было их общим. Наверняка. Хотя сама мысль о том, что у неё есть нечто общее с принцем казалась абсурдной. Лил утопала в себе день за днём, пытаясь привыкнуть к открывшейся правде: её истинный — принц Эймонд. Мужчина, о котором она ещё на Дрифтмарке слышала мрачные и пошлые истории. Наглец, посмевший оседлать Вхагар. Искусный боец. Тот, чей запах вызвал в ней столько желаний, о которых лучше забыть. Тот, кто едва не скормил её дракону. И тот, кто держал её на руках, когда она упала в обморок. Лилия никогда особо не мечтала о встрече со своим истинным — лишь изредка и не всерьёз. Она не верила, что он действительно доживёт до дня их знакомства, что их судьбы вообще пересекутся, ведь он мог быть, где угодно… И, о Семеро, он оказался в Красном замке — и не слугой или конюхом. Он принц! И весьма гордый. Наверняка, он пришёл в ярость, осознав, что Семеро связали его со служанкой. Как он назвал её, когда увидел рядом с Дейроном в тот день? Точно — отребьем. Вот кто я в его глазах. «Но потом он велел тебе оставить формальности, хотел узнать твоё истинное мнение о его поступках», — шептал внутренний голос. Лил отмахнулась от этого голоса. Эймонд развлекался с ней — вот и всё. А потом, осознав, что она его истинная, очевидно, в боях пытался выплеснуть переполнявшую его ярость и обиду. Хорошо хоть не на мне… Лил тяжело вздохнула, забыв, что сидит у очага на кухне, смиренно ожидая, когда кухарка Лейла приготовит медовые булочки для Рейны. И, видимо, вздыхала она так уже не первый раз, потому что кухарка нахмурилась: — Да кто же тебя так опечалил, деточка? Лейла была довольно худой высокой женщиной лет пятидесяти. Несмотря на полностью седые волосы и залёгшие у глаз и губ морщинки, в ней виделась какая-то особая красота. Добродушная улыбка часто освещала её лицо, сбавляя годы. Сейчас же Лейла всем своим видом демонстрировала, что её не проведёшь: мол, она о девичьих терзаниях знает побольше некоторых. Но Лил не собиралась сразу сдаваться: — Спасибо за заботу, но всё в порядке. — Не выдумывай, я всё вижу, — сказала Лейла, вытерев руки о передник. — Тоска в тебе сидит, надо её выговорить за чашкой чая. Это напомнило Лил о давнем откровенном разговоре с кухаркой Дорис на кухне Высокого Прилива. Разговоре, который серьёзно повлиял на её жизнь… Да будь воля Лилии, она бы с удовольствием сейчас рассказала всё — или почти всё — Дорис. Выслушала бы ворчание и советы кухарки. Но в письме такое не изложишь, да и не умеет Дорис читать. Лил взглянула на Лейлу, которая начала разливать по кружкам травяной чай из котелка. Может, это судьба у меня такая — поверять свои секреты кухаркам? В конце концов, высказаться действительно хотелось. Но не Рейне — та точно стала бы убеждать Лил в том, что истинные созданы друг для друга, а значит, стоит поверить в возможность счастья с принцем Эймондом… Да уж, это и при проговаривании про себя звучит нелепо. Но Рейна романтична, юна и сильно влюблена — она начнёт грезить о невозможном и втянет в свои мечты Лилию. Так что разговор с Лейлой, возможно, и не самая плохая идея. Главное — без деталей и излишней откровенности. Пересев со своего кособокого стула к столу, Лил обхватила руками предложенную ей кружку с чаем. Лейла, поставив на стол булочки («Не волнуйся, хватит твоей госпоже»), уселась напротив. После глотка чая, оказавшегося приятно-горьковатым, Лилия сказала: — Я встретила своего истинного… В карих глазах Лейлы блеснул интерес. — Но, — продолжила Лил, придумав, как удачно подменить факты. — Он женат. И свою жену очень любит, у них и дети есть. Мы никак не можем с ним быть вместе. Лейла покачала головой, её взгляд наполнился сочувствием: — Ох, как печально это… Чего же он тебя не дождался? Олух! Услышав такое прозвание для принца, пусть и с изменённой биографией, Лил спрятала нервную усмешку в кружке с чаем. Лейла добавила: — Правда, я слышала пару подобных историй за жизнь. В одной мужчина потом стал спать и с женой, и с истинной — всё не мог определиться. В другой это женщина была связана брачными узами, она от тоски повесилась. Лил вздрогнула и крепче сжала кружку: — Я боюсь… боюсь, что мой истинный устанет терпеть нашу связь и убьёт меня… Или он может убить меня, потому что наша связь его как бы компрометирует. Ну, — Лилия посмотрела на Лейлу, которая взяла в руку булочку, но до рта её пока не донесла. — Его жена очень ревнивая. В воображении Лил у этой придуманной жены были такие же ярко-зелёные глаза, как у Вхагар. Девушка вздохнула, осознавая, что в разговоре впервые и самой себе раскрыла главный, гнетущий страх: Эймонд перестанет вымещать ярость на рыцарях замка, осознав бесполезность такой тактики, и просто решит уничтожить корень проблемы. Убьёт её, чтобы не быть связанным со служанкой. Не чувствовать ни волнения при виде Лил, ни её боли. — Деточка, ты побледнела! — запричитала Лейла. — Не думай о таком. Помолись хорошенько! Обратись к Старице, чтобы осветила тебе путь. А если тебе люб твой истинный, то говори с Девой — пусть поможет вам. Такого совета Лил не ожидала. С тех пор как она рассталась с септой Альеной, никто особо не следил за её религиозными настроениями. Нет, она верила, конечно, и молилась порой, но... Дорис точно посоветовала бы что-нибудь более конкретное. Однако Лил всё равно поблагодарила Лейлу. Та махнула рукой: — Да я вижу по тебе — не такого ты совета ждала. Но что я могу сказать? Не слыхала никогда таких страстей: чтобы истинный мог убить свою истинную! Где это видано! Разве такое вообще возможно? Он же от боли и сам умрёт вместе с тобой? Но ведь не умирали от боли те люди, чьи истинные гибли в детстве или позже… Лил раньше никогда об этом не задумывалась. Она откинула назад волосы, которые пытались залезть в кружку, и произнесла больше для себя, чем для Лейлы: — Не знаю… Вот если бы можно было узнать что-то об этой связи, что-то полезное, а не просто сказки. Внезапно Лейла живо отозвалась на это: — Подожди-ка! — она прожевала и проглотила половину булочки, а затем сказала. — В библиотеке замка точно должно быть что-то на этот счёт, ведь, говорят, король Эйнис и его королева Алисса были истинными. Да и просто… библиотека же! Мысль была разумной, но как попасть в библиотеку да ещё и сразу же самой найти нужную книгу? Но прежде чем Лил выразила свои сомнения, Лейла продолжила: — Знаешь, я вообще молчу об этом, но тебе скажу, деточка. Наш библиотекарь Алистер любит захаживать ко мне время от времени… Я попрошу его почитать про истинных да пересказать мне, а я тебе расскажу. Это было настоящей удачей! Лилия улыбнулась и даже наконец взяла булочку с подноса. Спросила робко: — А можно ли договориться с ним так, чтобы я сама почитала эти книги? Хотя бы немного? — Ты умеешь читать? — поразилась кухарка, но затем хмыкнула. — Но учитывая цвет твоих глазок, наверное, не нужно так удивляться. Вот оно. Снова. Сейчас прозвучит вопрос, чей Лил бастард. Однако Лейла её удивила, она сказала: — Не бойся, я тебя допрашивать не буду — породил кто-то, ну и хорошо. Жизнь-то — штука неплохая. А с Алистером я договорюсь. Может, оно и лучше, что ты читать умеешь: сама найдёшь и поймёшь всё нужное.***
Так и получилось, что через несколько дней Лил оказалась в библиотеке ночью. Алистер — полный мужчина с выдающимися усами — кивнул на пару горящих свечей в высоких подсвечниках и рукописи на столе, приказал ей быть осторожной и ушёл «на час или два». Очевидно, срок свидания зависел от вещей, о которых Лил думать не хотела. Она накинулась на рукописи, в которых её, прежде всего, волновало: можно ли запугать принца, если он вдруг решит её убить? Расписать, что его ждут ужасные муки, посланные Семерыми? Но нужны примеры, конечно... Ответ нашёлся не сразу и оказался двояким. «Если двое истинных не знают друг друга вовсе, то в случае смерти одного из них боль второго сильна, но переживаема. Она забывается. Из-за этого люди, потерявшие своего истинного в детстве, могут и вовсе не помнить, что он у них был. В случае, когда двое истинных знают друг друга и тем более связаны чувствами, всё трагичнее. Чем сильнее их любовь, тем невыносимее боль в момент смерти одного из пары. Поговаривают, что в особенных случаях сердце истинного и вовсе может остановиться, перестать биться, как только умирает его родственная душа. Но всё-таки большинство продолжает жить — правда, физически такие истинные, оставшиеся в одиночестве в мире, чувствуют холод, от которого не скрыться. Душу этих несчастных захватывает пустота, которую они пытаются заполнить снова и снова: случайными любовными эпизодами, деньгами, славой, знаниями… Но всё тщетно». Рукопись, как прочитала Лил, составил некий Тайлер Орсинский. У Лилии не было времени изучать предисловие полностью, тем более при столь плохом освещении, но из выхваченных фраз она поняла, что Тайлер этот прожил со своей истинной пятнадцать лет, прежде чем потерял её. Тогда-то он и стал собирать истории тех, кто обрёл родственную душу, и делать свои выводы. Кажется, так Тайлер заполнял пустоту в своей душе. Но что насчёт тех, кто нашёл своего истинного, но никакой любви к нему не испытывал? О таком варианте Тайлер молчал, хотя Лил и обнаружила среди записей раздел о долгих, даже пожизненных разлуках с истинными, а также о тех, кто сам от своего истинного ушёл. «Связь с истинным — священный дар Семерых. Но порой душа при жизни претерпевает такие муки, что извращается, запутывается. При встрече со своим истинным такая душа не дарит ему желанного чувства единения, любви. Тогда союзы распадаются. А, значит, связь не гарантирует того, что люди будут вместе или что разлучить их могут только смерть или непреодолимые обстоятельства. Всё сложнее». Дальше шло несколько историй людей, которые добровольно расстались со своими истинными. Причины оказались донельзя банальными — измены, чрезмерное пристрастие к спиртному, обнаружившаяся при совместной жизни непомерная жестокость, а кто-то не вынес различия в религиозных взглядах. Лил повела плечами. Вот, значит, как. Что же, в отличие от Рейны, она никогда не верила в непременное долго и счастливо для всех истинных, нашедших друг друга. И да, порой людей разлучала вовсе не смерть… В этом отношении тут всё было как у обычных пар. Перелистав рукопись в начало, Лил прочитала ещё один важный абзац: «Истинные узнают друг друга не только по разделяемой боли. Семеро дали и другую подсказку — особое волнение, которое охватывает родственные души, оказавшиеся рядом. Чтобы покончить с этим волнением, требуется коснуться своего истинного. Судя по рассказам людей, а также по моему собственному опыту, дальше чувства разнятся от пары к паре и более не совпадают у родственных душ. Один может преисполниться радости, другой же наоборот — испугаться такой встречи». Вот как — коснуться! На мгновение она представила, как их пальцы переплетаются. Даже опасаясь его гнева, она не могла полностью избавиться от поселившейся в ней тяги. Но, определённо, для неё и принца невозможны нежные прикосновения. Никакие вообще. Лил начала снова листать рукопись и тут остановилась, рвано вздохнув. Волнение накрыло её. А значит… Лил подняла голову от текста и увидела, что к ней приближается Эймонд.***
Зайдя вечером к сестре, Эймонд не думал, что застрянет у неё так надолго. Их беседу с Хелейной, как всегда, трудно было назвать оживлённой. Хелейна больше слушала и лишь изредка вставляла небольшие замечания. Однако стоило Эймонду в очередной раз сделать попытку удалиться, как Хелейна либо спрашивала о чём-то, либо грустно вздыхала: «А вот Эйгон ко мне уже давно не заходил». Преисполненный жалости к сестре, которую игнорировал муж-брат, Эймонд продолжал сидеть в кресле у камина, изредка потягивая вино из кубка. На замок тем временем опустилась ночь, а Хелейна наконец зевнула и произнесла: «Засиделись мы. Я, пожалуй, пойду посмотрю, как дети спят. И тебе доброй ночи, Эймонд». Улыбнувшись напоследок сестре, Эймонд первым покинул её комнату для приёма гостей и направился к себе. Как же хорошо, что я не родился женщиной. Жизнь Хелейны — просто тюрьма… Вспомнилась внезапно та давняя сцена из детства, когда их мать сцепилась с Рейнирой. В чём она обвиняла падчерицу? Рейнира всегда жила в своё удовольствие, а Алисента — нет? Или это тогда померещилось Эймонду из-за перенесённой боли и ещё не полностью осознанной, но важной правды — у него наконец-то появился дракон, за что он расплатился глазом? Эймонд коснулся повязки, под которой покоился сапфир. Он бы всегда демонстрировал этот камень миру, но мать настоятельно просила его соблюдать приличия и не шокировать всех в замке подобным образом. Возможно, на самом деле, всё сводилось лишь к её чувствам: она не хотела видеть в глазнице сына неспособную выразить эмоции стекляшку, пусть и дорогую. Размышляя о делах прошлого и королеве, Эймонд не сразу почувствовал лёгкий отголосок хорошо известного ему волнения. Лилия бродит по замку ночью… Но зачем? Что-то понадобилось Рейне? Или у горничной намечено свидание? Последняя мысль отдалась раздражением во всём теле — изнурённом чрезмерным количеством тренировок и боев с турнирными рыцарями и собственным братом. Эймонд выбивал из себя мысли о Лилии снова и снова, зная, что она чувствует его боль. И пусть. В ней была причина его утраченного покоя. Его поруганной гордости. И — проклятье! — как посмела она быть такой красивой, такой влекущей, оставаясь при этом лишь горничной? Медовый запах, розовые губы — наверняка, нежные… фиалковые выразительные глаза, подобных которым Эймонд раньше не видел, длинные тёмные волосы, созданные для того, чтобы быть намотанными на его кулак. И тело её, не слишком худое и не слишком крупное, манило не меньше — Эймонд, казалось, до сих пор ощущал в руках его приятную тяжесть, хотя с момента, когда она побывала в объятиях принца, прошло немало дней. Но Эймонд чувствовал: её главное прегрешение перед ним даже не во внешней привлекательности — в конце концов, она не вписывалась в приятный ему типаж, — а в чём-то ином, внутреннем. Это не извлечёшь, не подделаешь, не выразишь. Удивительно ли, что при таких мыслях, ноги несли его к ней — с каждым шагом волнение слегка усиливалось. Эймонд остановился, но лишь на секунду. Пожалуй, нам действительно стоит поговорить. Правда, принц не ожидал, что в итоге окажется у библиотеки. Вряд ли Рейна среди ночи отправила служанку за книгой, но… тогда у Лилии встреча с библиотекарем — неужели этот усатый толстяк в её вкусе? Эймонд поморщился и к своему удивлению легко открыл дверь. Не заперлись — наверное, хороший знак. Увиденное в библиотеке оказалось неожиданным, однако удивило его не слишком сильно. Лилия читала при двух свечах. Эймонд заметил пролёгшую между её бровями морщинку — очевидно, освещение было слишком скудным. Конечно, она заметила его приближение. Оторвалась от чтения и замерла на секунду, но вскоре вскочила, желая поприветствовать его, как полагается. Эта поспешная вежливость обернулась тем, что один из подсвечников дрогнул и, вероятно, упал бы, если бы Эймонд не проявил сноровку и не подхватил его. — Осторожнее надо быть, — заметил он. — А то спалишь библиотеку и что будешь делать? Лилия искоса посмотрела на него: — Я бы, скорее всего, сгорела вместе с библиотекой, чтобы эта история приобрела большую трагичность. Нет. Смерть в огне для тебя слишком ужасна. Я бы не дал такому случиться. Повисла неловкая пауза, которую прервала Лилия: — Простите, Ваше Высочество, я так и не поприветствовала вас должным образом да и разговор начала не в том тоне. — Это я начал разговор, — подчеркнул Эймонд. Он должен напомнить ей, где её место. Сказать, чтобы не строила иллюзий из-за их связи, которую Лилия наверняка осознала в тот день на боевой площадке, когда его ранил Дейрон. Эймонд отвлёкся на неё… А потом она убежала — видимо, смутившись. Впрочем, он бы и не стал обсуждать с ней связь при всех. Вот сейчас — без свидетелей — это удачная идея… правда? — И сейчас я разрешаю тебе оставить формальный тон, — продолжил Эймонд. — Снова, — заметила Лилия и, видимо, не удержавшись, добавила. — Большая честь для простой горничной. Вспомнила, как он распрощался с ней в прошлый раз? Хочет показать, что и у неё есть гордость? — Простая горничная, которая по ночам читает книги в библиотеке королевского замка, — поддел её Эймонд. — Которая в принципе умеет читать. Лилия отошла от стола и встала, скрестив руки на груди. Приготовилась обороняться? Но Эймонд не собирался выпытывать её секреты. Он так и не уточнил у Дейрона, действительно ли она дочь их дяди. Но её умение читать говорило в пользу такой теории. Принц окинул Лилию взглядом — в насыщенном полумраке библиотеки девушка казалась особенно загадочной. И был вопрос, ответ на который он всё-таки хотел услышать: — И что же ты читала? Она ответила не сразу, скользнула взглядом по его лицу, точно пыталась определить что-то, но наконец произнесла: — Я читала об истинных. — Вот как. Труд Тайлера Орсинского? — уточнил Эймонд. Лилия кивнула, и он продолжил: — Я тоже читал его не так давно, — Эймонд сделал шаг к Лилии и ещё один, по губам пробежала усмешка. — Приятно было узнать, что Семеро связали тебя с принцем? Сомнение отразилось на её лице, но она всё-таки сказала: — Это было страшно. Такого ответа Эймонд не ожидал, переспросил удивлённо: — Страшно? Ей ведь полагалось быть польщённой, радоваться своей удаче… А он как раз пришёл объяснить ей, что никакой удачи вовсе нет, что их связь ничего для него не значит. Он мог бы потребовать, и её бы услали прочь, но так уж и быть не станет этого делать. На том его милость закончится. И тут — страх. Она настолько боится меня? — Да, — Лилия перевела взгляд куда-то ему за спину, точно надеялась высмотреть в полумраке нечто интересное. — Я очень удивилась и испугалась, узнав, что вы мой истинный. Хотя… лучше вы, чем… Она осеклась, но он догадался. Наверняка, она вспомнила о домогательствах Эйгона и подумала, как скверно было бы оказаться его истинной. Эймонд чувствовал себя так, точно Лилия дала ему пощёчину. Чуть лучше Эйгона — отменная оценка, ничего не скажешь! Волнение, связывающее их, подобно невидимой нити, усилилось, окрепло. Эймонд вздохнул, пытаясь справиться с накатывающей злостью. Всё шло не так. Она должна была вести себя иначе. Он ей ещё выскажет, но не сейчас — слишком высок шанс, что с губ сорвётся какая-нибудь глупость. Пока же Эймонд последует совету Орсинского и покончит с волнением, которое испытывать при виде горничной абсолютно неуместно. Я вообще не должен её замечать. И он подошёл совсем близко к Лилии. — Стой смирно, — велел Эймонд. В её тёмных глазах промелькнуло странное выражение — Эймонд не смог его разгадать. Но это мгновение убавило решимость принца. Как я вообще собирался до неё дотронуться? Коснуться руки? Взять за шею? Эймонд привык прикасаться к шлюхам, готовым к любому обращению и благодарным за то, что он не проявлял жестокости: он не находил удовольствия в избиении женщин. Ему нравилась нежность их кожи, податливость. Он не думал о том, сколько мужчин касались этих тел до него — непорочности он никогда не искал. Но стоявшая перед ним Лилия казалась сейчас пугающе хрупкой. — Пожалуйста, не убивайте меня, — вдруг произнесла она. Голос, прозвучавший неожиданно тонко, ворвался в мысли Эймонда, отвлекая его. — Вам ведь тоже будет больно. Конечно, никакие долгосрочные последствия вам не грозят. Но… я хочу жить. Может, вам кажется, что моя жизнь убогая, но меня она вполне устраивает. И я постараюсь не причинять вам хлопот — не раниться лишний раз. Конечно, с болями при лунных кровях я ничего поделать не смогу. Обычно средства от болей мне не слишком помогают, но… — Подожди, — велел Эймонд, оглушённый этим потоком слов, а уж упоминание о болях при лунных кровях… зачем вообще говорить о таком вслух? Потом он сложил несколько её фраз воедино и спросил: — Так вот, почему ты испугалась связи со мной? Думала, я захочу убить тебя, чтобы облегчить себе жизнь? Она несмело кивнула, но произнесла уже довольно твёрдо, видимо, постепенно собираясь с духом: — Вас оскорбляет то, что я ваша истинная. Горничная да и незаконнорожденная к тому же. Вам бы подошла какая-нибудь леди из очень знатного рода. Не я. Она понимала его куда лучше, чем он думал. — Ты права. Но я ещё никогда не встречал ни леди, ни шлюху, которая так бы меня манила. Всё дело лишь в связи? Хотелось бы в это верить. — Но я не собираюсь убивать тебя. Я даже не думал о таком. Я… Он поднял ладонь к её щеке, но не погладил. Недостаточно. Не то. И взгляд такой выразительный, ожидающий. Проклятье! Эймонд притянул Лилию к себе и поцеловал, потому что говорить дальше не было никакого смысла. Потому что он наконец понял, как именно хочет её коснуться. Вот так — прижимая к себе, чувствуя, как она не сразу, но отвечает на поцелуй. Медовый аромат окружил Эймонда, сердце понеслось вскачь… Он и не помнил, когда целовался в последний раз — не шлюхам же дарить поцелуи. Наверное, поэтому всё чувствовалось так интенсивно. А когда Лилия обвила руками его шею, по телу пронеслось приятнейшее ощущение. Возбуждение стало невыносимым и требовало удовлетворения — здесь и сейчас. Он слегка подтолкнул её к столу, готовясь потушить свечи и отодвинуть их куда-нибудь. Но внезапно Лилия не поддалась, вместо этого она разжала руки, перестав приятно поглаживать его шею и разорвала их поцелуй. Эта внезапная перемена не устроила Эймонда — он крепче сжал девушку в своих объятьях и попытался возобновить сладкий, обжигающий поцелуй. Лилия увернулась от его губ: — Я не могу. Простите. — Почему? Несколько секунд назад она с жаром целовала его, а теперь вдруг отвергла. Разжав объятия, Эймонд схватил Лилию за запястья, легко поднимая её руки на уровень лица, и прорычал прямо в эти нежные, желанные губы: — Мне ничего не стоит взять тебя силой. — Ну раз так — берите. Холодный, отстранённый ответ развеял его желание. Эймонд, чьи запястья побаливали, показывая ощущения Лилии, отпустил её. — Не разыгрывай из себя жертву, — велел он, едва сдерживая злость. — Ты отвечала на мои поцелуи с большой охотой. — Это была моя ошибка, — ответила она, избегая его взгляда. — И я не считаю себя жертвой. В библиотеке точно резко похолодало. Надо было уходить отсюда. — Больше такого не будет, — сказал Эймонд, чувствуя себя просто отвратительно. — Я не собираюсь бегать за тобой по замку и поджидать в коридорах. Я забуду, что ты моя истинная. Никакого волнения больше нет, и ты не побеспокоишь меня… Я не стану спрашивать, как ты попала в библиотеку ночью, и это будет моё последнее одолжение тебе. — Благодарю вас, Ваше Высочество. В ответ обещаю вам молчать обо всём случившемся и также забыть то, что знаем только мы двое. Лилия так и не посмотрела на него. И правильно. Пусть не смеет смотреть на него, дышать с ним рядом, пахнуть этим дурацким мёдом… Бросив сухое «хорошо» в ответ на её обещание, Эймонд вышел из библиотеки, намеренно не хлопнув дверью, хоть злость и переполняла его. Гадина. Поманила его блаженством, прижималась к нему с готовностью, точно шлюха, а потом оттолкнула. Ещё и издевалась. «Ну раз так — берите». Может, это она специально — хочет поймать его на крючок неутолённого желания и вертеть им, как угодно? Притворяется искренней, скромной и боязливой, а сама… Но даже сквозь пелену злобы Эймонд чувствовал — все эти обвинения ложны. Лилия действительно была искренней с ним. Только разгадывать её мотивы он не собирается. Он забудет о ней. Вот и всё.