Прекрасно в нас влюбленное вино И добрый хлеб, что в печь для нас садится, И женщина, которою дано, Сперва измучившись, нам насладиться. «Шестое чувство» — Н. Гумилёв
— Мне нужна девственница, — с порога заявил Эймонд. Хозяйка борделя поспешила поклониться: — Будет исполнено. — В моём вкусе, — уточнил Эймонд. — Изволите немного подождать? — осведомилась эта предприимчивая и угодливая женщина, параллельно безмолвно давая указания своим служанкам. Одна тут же умчалась наверх — явно, чтобы вывести подходящую девчонку, другая принесла вина и, налив напиток цвета спелого граната в небольшой кубок, поставила его на один из низких столиков в глубине зала. Кивнув хозяйке борделя, Эймонд подошёл к диванчику, скрывавшемуся за столом. Уголок ожидания был полон зелени и цветов, они обрамляли большую картину на стене — знойная темнокожая брюнетка, выставив на показ свои прелести, готовилась принять в себя монстра с телом мужчины и головой леопарда. Эймонд отвёл взгляд от безвкусного полотна. Как ни странно, но он пришёл в бордель за поцелуем. Тем, который докажет: поцелуй с Лилией подействовал на Эймонда так сильно, потому что он давно не касался девичьих губ. Вот и всё. Именно из-за этого ему пока не удалось забыть её. Наоборот — он думал о ней непозволительно часто. Но Эймонд справится с наваждением. Обязательно. — Милорд, — к нему подошла хозяйка заведения. А ведь она чем-то похожа на девицу с картины — только та значительно моложе… — Специально для вас у нас есть Амадея — поступила к нам на днях, — женщина сделала шаг в сторону, и Эймонд увидел бледную девочку в полупрозрачном голубом платье. Волосы у Амадеи были золотистые, а глаза — серовато-голубые. Для того, чтобы быть во вкусе Эймонда, ей не хватало пышной, да хоть какой-нибудь, груди. Плоская девчонка — он ни разу не пускал в свою постель столь невозбуждающую шлюху. Но, очевидно, раз он хочет нетронутую — а целовать всё же лучше такую, раз она девственница, то и рот её должен быть относительно чист, — придётся поступиться некоторыми пунктами. — Пойдёт, — холодно сказал Эймонд, прогоняя непрошенное воспоминание о том, как его руки обхватывали стан Лилии и как она сама прижималась к нему. Определённо, её грудь тоже нельзя было назвать большой, но изгибы её скрытого платьем тела манили — нежная и женственная. Отвергнувшая его. Эймонд сжал руку в кулак — отказ Лилии, внезапный и необъяснимый, всё ещё приводил его в бешенство. Видимо, выглядел он устрашающе, потому что Амадея начала покусывать свои тонкие бескровные губы. Когда они зашли в комнату и заперлись, Эймонд велел девчонке остановиться, а затем, желая поскорее проверить свою теорию, поцеловал её. Она, кажется, удивилась, но ответила. Это было… мокро, но не в возбуждающем смысле, а скорее в неприятном, почти мерзком. И всё же Эймонд упрямо продолжил её целовать, настойчиво прижимая к себе. Вот сейчас, ещё немного… Если схватить её за волосы или, может, скользнуть по спине ладонью… Нет! Не то. Всё не то. Даже тень желания не коснулась его. Эймонд оттолкнул девчонку и брезгливо оттёр губы ладонью. Дурацкая затея. Амадея, присев на кровать, смотрела на него выжидающе, явно не понимая, что делать. Наконец она, вероятно, вспомнив, какие-нибудь советы по работе с клиентами, спросила тихо: — Милорд, чего вы хотите? Что мне сделать? Она определённо пыталась заигрывать с ним, но нелепый тонкий голосок лишь усилил раздражение Эймонда. — Ничего. Он кинул на кровать несколько крупных монет. — Думаю, этого хватит. Тем более ты теперь сможешь продать свою девственность повторно. Глаза Амадеи расширились от испуга: — Милорд, я сделала что-то не то? — Определённо. С первым клиентом тебе повезло, но вообще быть шлюхой, наверняка, не слишком приятно. И Эймонд ушёл, отчётливо понимая, насколько провальной была его затея. Но ему требовалось попробовать, правда? Сейчас он спешил к единственной «женщине», с которой коротал будни в последнее время — к Вхагар. Наслаждение полётом, свободой, свежим ветром, бьющим в лицо и доказывающим, что он, Эймонд Таргариен, ещё жив и не сломается из-за какой-то девушки, пусть и настолько желанной, — вот это ему требовалось. И хотя даже в такие минуты он не мог вовсе выбросить Лилию из головы, — ведь неизменно вспоминался их совместный полёт, — однако мысли о ней будто затихали, становились не такими яркими. Для полёта нужна сосредоточенность. Вхагар никогда и никому не прощала ошибок.***
Будь воля Эймонда, он бы и спал в небе, и ел. Он бы вообще стал драконом и обрёл наконец всё, чего всегда желал, — сила, свобода, слава, — забыв Лилию. Но не все мечты могут стать реальностью. Такова, увы, участь смертных — даже Таргариенов. Помывшись и переодевшись, Эймонд в очередной раз за последние дни направлялся к ожидающей его Вхагар. В этот момент он услышал за спиной торопливые шаги и, обернувшись, увидел догоняющего его Дейрона. Сколько времени мы уже не разговаривали? Не могу вспомнить. — Эймонд! — Дейрон широко улыбнулся. — Подожди! Впрочем, Эймонд уже стоял на месте. От перспективы разговора с кем-либо, даже с Дейроном, Эймонда тошнило, но игнорировать брата было неправильно. — Ты сейчас снова в небо? Давай вместе. — Хорошо, — согласился Эймонд. Дейрон казался излишне взволнованным. В улыбке, не сходящей с его губ, сквозило что-то лихорадочное. Но Эймонд решил, что расспросит брата позже. Он не слишком стремился залезть Дейрону в душу, однако тот явно хотел поделиться чем-то важным… да и в целом, пока Эймонд не обратился в дракона и не улетел прочь, следует выполнять свои обязанности. Например, быть относительно неплохим старшим братом. К счастью, путь до Драконьего логова они проделали молча. Пока к Дейрону выводили Тессарион, Эймонд поднялся на верхнюю, открытую ветру площадку, где любила спать Вхагар*. При приближении своего всадника драконица приоткрыла только один глаз, точно пыталась поддразнить Эймонда. — Да, знаю… Мир — дерьмо, даже когда смотришь на него одним глазом, — заметил Эймонд и, перейдя на валирийский, предложил. — Полетаем? Вхагар любила небо, и усиленное рвение Эймонда к полётам её вполне устраивало. Они взмыли ввысь первыми.***
Дейрон на Тессарион не заставил себя долго ждать. Он приземлился на их привычном месте остановки и, спрыгнув с драконицы, направился к лежавшему на собственном плаще Эймонду. Облачённый в сине-голубые одежды Дейрон, казалось, пытался слиться с лазурным небом над их головами. Он присел рядом с братом и сразу же спросил: — Эймонд, что с тобой случилось? Это ведь я собирался тебя расспрашивать… — Как видишь, ничего. Я жив, здоров и всё ещё способен летать на Вхагар. А что насчёт тебя? Но Дейрон, проигнорировав вопрос брата, поморщился и сказал: — Так, значит, не хочешь обсуждать, — он тяжело вздохнул. — Я волнуюсь за тебя, Эймонд. Ты уже несколько недель ведёшь себя странно: сначала тренировался так, точно собрался завтра же идти на кого-нибудь войной, теперь поселился в небе. А что… Эймонд бы не отказался прямо сейчас от войны. Это точно бы его отвлекло. Вот только пока душа короля цепляется за слабое тело, не будет настоящих сражений. — Не беспокойся. Думай о своей невесте, а я сам разберусь в своих делах. — Значит, дела всё же есть? — сощурился Дейрон. — Ох, темнишь ты, брат. Тут даже возникла теория, что ты влюбился… Влюбился! Скажет тоже. И формулировка странная. Эймонд смерил брата недовольным взглядом: — Что это значит? Ты с кем-то меня обсуждал? — С Рейной, — признался Дейрон. — я же говорю, что волнуюсь за тебя… Что ты ещё удумаешь. — Узурпирую власть и стану Эймондом Первым или улечу за Узкое море, где буду катать на Вхагар детишек — абсолютно бесплатно, — раздражённо ответил Эймонд. — Перестань волноваться за меня и тем более обсуждать с Рейной. Дейрон ничего не ответил, отвернулся от брата и стал смотреть вдаль так, точно хотел отыскать там что-то определённое. — У меня ещё к тебе будет просьба, — сказал он после продолжительного молчания. Так вот, в чём крылась причина его волнения, но задавать вопросы больше не хотелось. Эймонд, который про себя рассуждал о том, насколько вероятно то, что Рейна передала теорию о его якобы влюблённости Лилии, и всё больше раздражался, напрягся ещё больше и съязвил: — Если ты попросишь принять участие в вашем с Рейной чаепитии, где вы будете потягивать терпкий напиток из фарфоровых чашек и испытывать меня нелепыми вопросами, то вынужден сразу отказаться. Эта сцена представилась Эймонду так ярко, точно он уже переживал нечто подобное. Дейрон ответил не менее раздражённо: — Не издевайся. Я просто беспокоился о тебе. Вот и всё. Прости, что я говорил об этом с Рейной, но я привык делиться с ней переживаниями, пусть тебя это, наверное, и забавляет. Для меня важно то, что с тобой происходит… Или хочешь сказать, что в твоей жизни много людей, стремящихся узнать о твоих тревогах? Ну если так, то ступай к одному из них. И, как часто это бывало с Дейроном, когда он высказывался решительно, добавил тоном куда менее уверенным, почти детским из-за звучащей в нём обиды: — И вообще я тебе доверяю, а ты мне нет. Это очень неприятно. Эймонд вздохнул. Он не хотел ссориться с Дейроном, но и открыться ему не мог. С каждым днём Эймонд всё отчётливее понимал: страшно не то, что Лилия — его истинная, пусть она и служанка дурного происхождения. Нет. Хуже другое: его желание обладать ею не проходит, более того — его влечение не только телесное. Вопреки обещаниям самому себе, ему хотелось разгадать её тайны, услышать её смех… Знать, что она доверяет ему, а не боится. Возможно, именно это и скрывалось под нелепым словом «влюбиться». Но о таком и думать было неловко, странно и раздражающе, а уж сказать нечто подобное Дейрону… Эймонд приподнялся, а потом и вовсе сел на свой плащ. Взглянул на брата, который хранил нарочито холодное молчание и покусывал сорванный сухой стебелек. — Я доверяю тебе, Дейрон. Но есть вещи… ситуации, в которых мужчина должен разбираться сам. Если мне понадобится твоя помощь, то я попрошу о ней. Можешь не сомневаться. Тёмно-синие глаза Дейрона, обращённые к Эймонду, наполнились теплотой. — Хорошо, я всё понял. Не буду тебя больше донимать. Потом он откашлялся и произнёс: — Так, к моему вопросу… — Дейрон определённо волновался, и Эймонд кивнул, подбадривая брата. — Завтра в замок прилетают принц Деймон с Бейлой, — продолжил Дейрон. — Что? Только они двое, без Рейниры и её выводка бастардов? Дейрон нахмурился: — Вот об этом я и хотел попросить: не задевай наших гостей, не нарывайся на драку или что-то такое, — он кинул на Эймонда взгляд, который явно планировался как предостерегающий. — И нет, приезд Рейниры и наших племянников не планируется. Но они будут на свадьбе, так что… Эймонд хмыкнул: — И на свадьбе вести себя тихо? Ну и запросы у тебя, братец. Неужели тебя не бесит, что после Рейниры трон перейдёт бастарду Стронга? Дейрон пожал плечами и желая отшутиться, ответил: — Если помнишь, у меня с Джекейрисом была общая кормилица, так что я надеюсь на некоторые привилегии, когда он станет королём. Эймонду шутка не понравилась: — Ты должен не надеяться на подачки Стронговского бастарда, а быть готовым защитить свою семью от него и его шлюхи-матери, когда придёт время. Не сразу, но Дейрон всё же ответил: — Я готов. Раз уж они заговорили об этом, то стоило напомнить Дейрону и кое-что ещё. — От твоей жены понадобится такая же верность. Дейрон ответил слишком поспешно: — Я не сомневаюсь в Рейне. Неудивительно… Главное — чтобы и Рейна ни в чём не сомневалась и чтобы лорд Корлис и леди Рейнис в решающий момент поддержали именно её. — Мы надеемся, что принц Деймон даст нам разрешение пожениться раньше оговоренного срока. Через две недели мне исполнится четырнадцать. Мама говорит, что через месяца полтора мы уже сможем сыграть свадьбу. Всё будет готово. Логично, ведь к столь значимому событию явно начали готовиться ещё с момента заключения договорённости. Впрочем, Эймонд понял намёк. Он кивнул брату и дал обещание соблюдать полное спокойствие при предстоящем визите Деймона и Бейлы, даже если они сойдут с драконов, скандируя: «Мы любим Стронговских бастардов». По правде говоря, дядя в определённом смысле восхищал Эймонда — он был сильным и храбрым, прославившим себя воином. Но в то же время, насколько знал Эймонд, Деймон никогда не затевал восстания против своего слабого брата — значит, хранил верность семье, имел принципы. Эймонд понимал это и уважал. Чего он уважать не мог, так это решения Деймона жениться на опозорившей себя Рейнире. Вполне вероятно, дядя пошёл на подобный шаг, лишь чтобы быть ближе к трону. Возможно, и вовсе планировал убить жену вскоре после того, как наденет на неё корону… Однако Эймонд всё равно видел в этом браке только грязь, в которую Деймон сам себя втоптал. Находиться рядом с её самодовольными ублюдками, позволить Бейле расти рядом с ними. Да, что было хуже всего в Стронговских бастардах — они не знали своего места, носили не принадлежащую им фамилию, а один из них считал нормальным то, что в нём видели будущего короля. Эймонд скривился от неприязни. В памяти пронеслись все нанесённые племянниками обиды… Потом он решительно встал, отряхнулся, потряс плащ, чтобы вернуть ему более-менее приличный вид — определённо, требовался новый — и практически приказал Дейрону: — Полетим обратно. Тот явно хотел сказать что-то, но в итоге не стал возражать и направился к Тессарион.***
Двухнедельный визит принца Деймона с Бейлой оказался весьма непримечательным. Конечно, эта короткостриженая близняшка кидала на Эймонда ненавидящие взгляды, но по сути лишь веселила его, так как Рейна, у которой он, по бытовавшему мнению, «украл дракона», давно вела себя с ним спокойно и весьма доброжелательно. Деймон явно хотел выглядеть отстранённым, но Эймонд видел, как пристально тот наблюдает за Дейроном. Интересно — оценивал, удастся ли при необходимости перетянуть зятя на свою сторону? Смирись, дядя, здесь у тебя никаких шансов. Сам Эймонд пересекался с гостями лишь несколько раз, в том числе на праздновании четырнадцатилетия Дейрона — его отметили семейным кругом. Впрочем, тогда Эймонда намного больше волновало присутствие Лилии неподалёку. Она, как и на пиру в честь Рейны, в основном разливала вино по кубкам. И сейчас волнение ей совсем не мешает. Или моё присутствие всё же будоражит её? Эймонд хотел бы положительного ответа. Он слегка приподнял опустошённый кубок, привлекая внимание Лилии. Она сделала несколько плавных шагов и аккуратно, не уронив ни капли мимо, наполнила кубок вином. Лилия не смотрела на него, и это раздражало. Почему ты так безразлична? Ведь я чувствовал, как ты разделяла мой жар, как прижималась ко мне, моля о большем… Эймонд крепче сжал кубок — не место здесь для этих воспоминаний. Он видел Лилию в замке нечасто, даже когда перестал с таким рвением посвящать дни полётам. Порой замечал, как она спешит куда-то или как идёт позади Рейны, потупив взгляд. Иногда Эймонд по ощущениям догадывался, что Лилия ушиблась обо что-то или укололась иглой. Но мысли о ней вызывала не только боль. Они всегда были с ним. Лилия приходила к нему во снах — покорная, податливая, сама зовущая и умоляющая его. В этих грёзах она отдавалась Эймонду с жаром — на его постели, в библиотеке и даже в пиршественном зале. В её фиалковых глазах читались страсть и восхищение, радость от того, что она принадлежала ему. Иногда его сны были не такими страстными, а нежными, пленительными: в них Лилия массировала ему голову, пока он пил вино у камина или, будто испугавшись чего-то, залезала к нему на колени в поисках защиты. Прекрасные сны… Эймонд уже не сопротивлялся им, не пытался прогнать. Он всегда умел оценивать обстановку, и сейчас инстинкты кричали: она нужна тебе. Эймонд и так слишком долго игнорировал эти настойчивые вопли. Совсем другой вопрос — что ему оставалось делать? Он посоветовал Дейрону однажды: «Если хочешь её — возьми». Но истинная Дейрона разделяла его чувства (особенно это было видно по той широкой улыбке, которой озарилось лицо Рейны, когда принц Деймон, явно нехотя, объявил, что в целом, если таково желание его дочери, то молодая пара может пожениться и раньше), а Лилия Эймонда оттолкнула. Правда, он всё чаще думал о том, что поступил неверно тогда, в библиотеке. Поддался желанию, набросился на Лилию. Надо было действовать иначе: объяснить девушке, что он готов сделать её своей постоянной любовницей, по крайней мере, на какое-то время. И Эймонд вполне мог на период их связи не ходить в бордель, если она того пожелает. Он бы освободил её от службы у Рейны, поселил в хорошеньком домике в Королевской Гавани и периодически навещал — судя по распирающему его сейчас желанию, как минимум утром и вечером, — он подарил бы ей платья, украшения, дал бы денег на личные нужды. И, конечно, ни один другой мужчина не дотронулся бы до неё. Эймонд не собирался превращать её в шлюху, а быть любовницей принца — разве не почётно? Он размышлял об этом вновь и вновь, находя всё больше аргументов в поддержку такого варианта, любуясь издалека её стройным станом, тем, как она откидывала назад свои тёмные волосы, как слегка улыбалась собственным мыслям. Она не только красива, но и умна. Я всё объясню ей, и она согласится на такие условия. Непременно.***
Думает ли он обо мне так же часто, как я о нём? Вспоминает ли вообще? Лилия уже не раз задавалась этими вопросами — они настигли её вновь в богороще, где она, на время болезни септы, исполняла роль компаньонки Рейны и следила за тем, чтобы та не позволяла себе ничего лишнего с женихом. Пустая формальность, конечно, зато можно было отдохнуть от работы. Лил прижалась спиной к чардреву, кидая взгляд на расположившуюся рядом юную пару, они читали вдвоём книгу, и всё у них было так просто, приятно и гармонично. А в моей жизни — сплошные кривые. Прикрыв глаза, Лил снова окунулась в те минуты в библиотеке. Когда Эймонд велел ей замереть, и она решила, что сбываются её худшие ожидания. Какое потрясение промелькнуло на его лице в момент осознания. Нет, он не желал ей смерти — как догадалась Лил, он даже не подозревал, что ей в голову приходили подобные мысли. А потом… Эймонд поцеловал её. Как же это было страстно, как горячо. Его тепло, его запах окутали Лилию, и она хотела только раствориться в нём. Но осознание происходящего пришло слишком скоро, будто чудесный, томный сон прервался, и Лил снова оказалась в жестокой реальности. Она не могла предать себя, свои принципы. Просто выкинуть за борт всё, о чём столько думала. Лил подавила вздох — плохая из неё компаньонка, не зря она лишь горничная. Куда ей следить за чужой нравственностью, если она со своей в столь сложных отношениях. «Думать надо, девка, прежде чем раздвинуть ноги. Понимать, куда это может привести», — прозвучал в её голове голос кухарки Дорис. Я думаю, честно — думаю. Но как же это мучительно. В тот раз такого не было…***
«В свои тринадцать с небольшим Лил ещё ни разу не влюблялась. — Что и не целовалась? Ну, ты даёшь, цветочек. Точнее не даёшь, — посмеивалась над ней рыжеволосая Инея. Она была постарше и уже не раз развлекалась с моряками в Спайстауне. Стоило им отправиться на рынок вдвоём или с другими служанками, как Инея начинала подыскивать для Лил «кандидатов». Вот и в тот раз взялась за своё, несмотря на возражении Лилии. — Смотри, какой огромный, — сказала Инея, указывая на одного из высоченных мускулистых мужчин. — Уверена, что у него и член гигантский! Лил поморщилась. Инея, конечно, расписывала, какое удовольствие можно получить, «если позволить моряку хорошенько себя отыметь», однако всё это так смущало и, откровенно говоря, казалось мерзким — по крайней мере, в пересказах. Лилия ощутила облегчение, когда Инея заявила, что раз Лил на моряка-гиганта не претендует, то она сама им займётся. Проводив приятельницу взглядом, Лилия направилась к пристани, чтобы полюбоваться на корабли. Сколько они привозили в Спайстаун диковинок, сколько видели чудесного на своём веку. Дорис твердила, что моряки всегда привирают, но она вообще довольно угрюмая… Да и даже, если моряки врут, корабли бы точно лгать не стали — жаль, они не разговаривают. Лил охнула, почувствовав резкую боль в левом боку — опять её истинный с кем-то дерётся, неугомонный мальчишка! — и оступилась на каменистой дорожке. Вдруг её подхватили чьи-то руки. — Не падай, красавица! А то вдруг меня в следующий раз не будет рядом, — широко улыбнулся юноша, который помог ей. Черноволосый, кудрявый, с тёплыми карими глазами… Он представился Августом, и уже к слогу «гус» Лил поняла, что влюбилась. …эта влюблённость была тайной — Лилия посчитала неуместным делиться таким с юной, ещё не расцветшей Рейной, а Инея бы всё опошлила своими грязными намёками и непрошенными советами. Лил верила тогда, что их любовь с Августом — он признался ей в чувствах через пару дней — чистая, нерушимая. В знак своих чувств он подарил ей браслет из розового кварца и алую шёлковую ленту. Август всё время повторял, как Лилия прекрасна, касался её рук, шеи, талии. Их первый поцелуй был долгим и нежным, а второй — волнующим и пробудившим в Лил доселе незнакомые желания. Август говорил и говорил ей о своей любви, и она вторила ему — окрылённая нежданным счастьем. Он обещал ей, что они уедут в неведомые земли, что всегда будут вместе. Он живо описывал Лил всё виденное в поездках. Он всегда улыбался, лучился добротой, но на седьмой день их безоблачной любви, оторвавшись от её губ — они целовались в снятой им неуютной комнатушке, лежа полностью одетыми на небольшой кровати, — произнёс с печалью в голосе: — Вскоре мне придётся снова уехать, любовь моя. — Я буду ждать тебя, — ответила Лилия с готовностью, заранее рисуя себе романтичные и в меру трагичные картины того, как она будет смотреть на море, предвкушая день возвращения Августа. — Возможно, меня не будет несколько месяцев. Возможно, и дольше. — Я дождусь, — перебила Августа Лил, зарываясь пальцами в его чёрные локоны. Он вымученно улыбнулся: — Спасибо, красавица. Но, знаешь, ты могла бы подарить мне кое-что, — он провёл указательным пальцем по её ключицам, по закрытыми платью груди и животу. — Сладкие воспоминания, которые будут согревать меня по ночам. Лил зарделась. Она не думала, что всё случится так быстро… Заметив её смущение и смятение, Август потрепал Лилию по щеке: — Мы можем подождать до завтрашнего вечера, чтобы ты правильно настроилась. Это ведь будет твой первый раз, милая? Она кивнула, благодарная за такую чуткость. …на следующее утро после хозяйского завтрака Лил зашла на кухню, чтобы перехватить что-нибудь. — Садись, — сказала Дорис, которая и сама ела кашу из большой миски, удобно устроившись на лавке у массивного стола. Лил положила себе остатки каши из котелка и присоединилась к кухарке. Правда, вкуса каши Лилия так и не почувствовала. Просто черпала желтоватую массу ложкой, подносила ко рту, глотала… Надо же было поесть. Наверное. Она думала о том, что предстояло вечером. Это было волнительно и пугающе. Август хотел сладких воспоминаний, но вдруг она окажется недостаточно хороша? Вдруг её тело, довольно худое, непримечательное, вызовет у него не желание, а насмешку? И что делать с этим его членом… К своему стыду, Лил никогда не видела настоящий мужской член — так уж вышло. Точнее Лилия помнила рассказы Инеи, но неужели и она будет творить… такое? Надо всё же спросить совета у приятельницы. — Что-то неприличное ты задумала, девка, — вдруг сказала Дорис. И, очевидно, Лил покраснела, подтверждая догадку кухарки. — Рассказывай, — властно велела Дорис. — А то чувствую — попадёшь в беду. Лилия ничего не собиралась говорить Дорис, но почему-то уже через мгновение рассказала абсолютно всё, даже те мелочи, которые поклялась хранить в своём сердце. Выслушав её, Дорис хмыкнула: — Значит, браслетик подарил с ленточкой, да неделю пел о любви, а теперь хочет, чтобы ты его ублажила, как следует. Ишь, что придумал — похотливый засранец. Лил возмутилась, даже ударила ложкой по столу. Так говорить об Августе! Он ведь самый честный, самый добрый! — Да постой ты, чего горячишься, — притворно примирительно сказала Дорис. — Раз он такой хороший, то расскажи что-нибудь о нём. Сколько ему лет? Из каких он земель родом? Лилия нахмурилась. Её смутило то, что она не знала точных ответов на эти простые вопросы: — Вроде ему восемнадцать или чуть больше… А откуда — наверное, местный. — Местный? И скоро уезжает? — Дорис явно переспрашивала без желания получить ответ. — Так, значит, он представит тебя родителям как будущую невесту? О своих родителях Август вообще никогда не говорил. Лил молчала и ложкой размазывала остатки каши по миске. Ей не нравился этот разговор — холодок пробегал по её пальцам, по позвоночнику от вопросов и интонации Дорис. Стоило бы закрыть уши руками, не позволяя кухарке порочить их с Августом любовь, но Лилия почему-то не могла этого сделать. Ноги словно перестали принадлежать ей и приросли к лавке. Её сковало осознание того, что всю неделю их счастья они разговаривали либо о дальних странах, виденных Августом, либо о том, как велика их любовь. Ещё часто это перемежалось теми комплиментами, которые Август делал Лилии. Порой он задавал ей личные вопросы, но о себе толком ничего не говорил — только про то, что что уже несколько лет служил на корабле. Как скудно. — Вижу, что ничего такого он не обещал. Но расписывал же картины вашего будущего счастья? — поинтересовалась Дорис. — Говорил, что увезёт тебя в неведомые земли… — Откуда… — пролепетала оглушённая Лил. Сейчас Дорис казалась ей ведьмой — очень злой к тому же. Девочка бросила ложку и закрыла лицо руками: — Замолчи-замолчи, Август меня любит. Дорис тяжело вздохнула, а затем подошла к Лил и стала гладить её по голове: — Он хочет тебя. Не бывает любви без страсти, девка, но только одна страсть — это не любовь вовсе. Но не думай, что ты первая так обманулась. Лилия судорожно вздохнула и попыталась оттолкнуть Дорис: — Это не обман! Он и правда любит! Сдвинуть гороподобную Дорис с места было невозможно. Та продолжила гладить Лил по голове с поражающей невозмутимостью и сказала совершенно серьёзно: — Если любит, то пусть женится на тебе, прежде чем приняться за сладкое. Да и пусть поклянётся, что не станет тебе изменять с другими в этих своих поездках. А то знаешь, какие срамные болезни от моряков можно подцепить — останешься потом без носа или ещё чего-нибудь. Лил всхлипнула. К своему ужасу, она не могла гордо, с уверенностью заявить, что Август точно женится на ней. Хотела. Но что-то сдерживало её, будто вслед за ногами и язык отнялся. — Он любит меня, — наконец пробормотала Лил, вспоминая, как часто и красноречиво Август говорил о своих чувствах. — Точно любит… Ведь должен быть кто-то на этом свете, кто полюбит меня и станет только моим. Говорят, такое чувство можно обрести с истинным, но мой истинный, возможно, вскоре умрёт в очередной драке… Да и он наверняка очень грубый, не то, что мой Август. Дорис только вздохнула, слегка отстраняясь от Лил. — А что будет с тобой, упрямица, если ты после этих ваших утех, понесёшь? Лёгкий вопрос. Инея и другие служанки давно всё ей рассказали. — Приму лунный чай. Дорис определённо ожидала такого ответа, она хмыкнула: — Ну да. Средство, которое всегда помогает, верно? Уловив, что Лилия кивнула, Дорис продолжила: — Ох, поверь мне, не всегда, — теперь она мерила кухню шагами. — Была у меня подруга… Я вообще никому не рассказываю эту историю. Такой потаскушке, как Инея, никогда не расскажу. Но ты-то умная девчонка, даже грамотная. Да и с твоими глазками… должна лучше некоторых понимать. И Дорис, то и дело умолкая, точно проваливаясь в прошлое, рассказала Лил историю. Хотя тогда на кухне Лилия об этом не задумалась, позже она поняла — говорила Дорис о себе. В свои четырнадцать она, как и Лил, влюбилась в хорошенького моряка и отдалась ему. Когда он ушёл в море, Дорис по совету подруг приняла лунный чай, который сделала ей одна женщина, известная такими услугами. Вот только не подействовало средство. — Видно, крепкое у него было семя. Или тот чай оказался недостаточно хорошим… Не знаю. Лунные крови не пришли, а потом и следующие. Дорис снова выпила чаю — даже больше, чем требовалось, но хотя у неё случилось кровотечение, от бремени она не избавилась. Когда отец, с которым она жила одна после смерти матери, узнал обо всём, то выгнал «шлюху-дочь» из дома. Раньше срока Дорис родила слабого, болезненного мальчика. Она пыталась выкормить его и одновременно работала в таверне. Примерно тогда в Спайстаун приехал тот самый моряк, но хотя Дорис поджидала его с младенцем на руках снова и снова, бывший возлюбленный делал вид, что не знает её. Мальчик умер, не дожив до года. — Она много плакала по нему… Да и до сих пор плачет, — сказала Дорис. — Правда, думает иногда: а если бы он выжил, то знал бы, что отец отказался от него и его матери, что он рождён вне брака, а значит, мать его — обычная шлюха. Поэтому, может, и правильно рассудили Семеро. Или только Неведомый. Не знаю. А, может, и ни причём здесь боги — это всё его непутёвая мать. Сгубила сначала себя, а потом и своё дитя. Лил притихла. Она не знала, что ответить на такое. Потом, тяжело встав с лавки, подошла к Дорис и молча обняла её. …Август удивился, когда она спросила его про брак. Потом стал что-то обещать: мол, позже, когда он вернётся. Убеждал — это всё не нужно. Он пытался отвлечь Лил страстными поцелуями, хотел снять с неё платье, но она, испугавшись, ударила его по рукам. И Август внезапно разозлился. Лилия и не думала, что он может так кричать… Он говорил: она поманила его, завлекла, взяла подарки, а теперь ломается, точно благородная леди. И Лил плакала, срывая с себя кварцевый браслет и алую ленту. Она убежала из снятой Августом комнаты, хлопнув дверью, и он поспешил за ней — извинялся, говорил, что просто обезумел от любви к ней. Лил знала: это она виновата. Она и правда обещала ему… но что-то сломалось — после рассказа Дорис, после нерешительности и увёрток в ответ на вопрос о браке, после криков Августа. Она больше никогда не видела Августа и долго оплакивала свою любовь, свою наивность. Чем взрослее становилась Лил, тем банальнее казалась эта история, тем больше она корила себя за глупость. А ещё она была очень благодарна Дорис».***
Подготовка к надвигающейся свадьбе Рейны с Дейроном отвлекала Лил недостаточно. И неважно, что она видела Эймонда не так уж часто, что и болью он напоминал о себе лишь изредка. Его образ был с ней постоянно. И желание, изводившее её, ни в какое сравнение не шло с тем, что Лилия испытывала когда-то к Августу. Но она знала уже, как сложится эта история, если позволить себе оступиться. Лил отдастся принцу, проведёт с ним столько ночей, сколько он захочет, пока она ему не надоест. А потом… если судьба будет жестока к ней, то Лилия вполне может повторить историю Дорис: дать жизнь незаконнорождённому ребёнку. И либо увидит, как этот слабый от принятого ею лунного чая младенец умрёт, либо станет наблюдать за взрослением ребёнка, который будет ненамного счастливее неё самой… Лилия не знала точно имён отца и матери, а это дитя вырастет с осознанием того, что стало результатом их с принцем прихоти — похоти, которая вскоре исчерпала себя. Лил не могла так поступить с кем-либо. И неважно, что, кроме Дорис, она никогда и ни от кого не слышала, чтобы лунный чай не срабатывал. Да и нужна ли она ещё Эймонду? Скорее всего, пока я думаю о нём вновь и вновь, вспоминаю его запах, сводящий с ума, его сильные руки на моей талии, наши поцелуи и разговоры, он давно уже всё забыл. Что ему какая-то служанка — пусть даже его истинная, которую он захотел однажды под влиянием момента. А я ему отказала… как можно отказать принцу и ждать, что у этой истории будет продолжение? К тому же мне нельзя надеяться на продолжение. Ну разве что, я хочу повторить судьбу своей матери, которая, вероятно, была шлюхой. Рейна порой говорила: мол, ты о чём-то грустишь всё время, о чём-то сложном думаешь… Задавала вопросы, но Лил всегда сводила беседу к свадьбе леди. Вот их с Дейроном ждёт признанное богами и людьми счастье. И это главное.***
На рынок Королевской Гавани Лил выбралась за подарком для Рейны. До свадьбы оставалась пара недель, а Лилия ещё ничего для неё не подыскала. Правда, уже придумала, что именно подарит. Недавно Рейна разбила любимую вазу, привезённую из Высокого Прилива. Конечно, её тут же заменили другой — в Красном замке проблем с вазами не было, — но Лилия знала: прежнюю вещицу Рейна ценила за связанные с ней воспоминания. Новая ваза напоминала бы леди об их с Лил дружбе. Лилия склонилась над прилавком, рассматривая представленные вещицы — очень высокие вазы или же пузатые. Изделия тонкой работы и более грубые образцы. Прозрачные, розоватые, золотистые, коричневые… и многих других оттенков. Торговка, заметившая интерес Лил, тут же попыталась втянуть её в разговор, но она не поддалась. Выходы в Спайстаун научили Лилию тому, что стоит заговорить с ушлым торгашом, как ты незаметно для себя накупишь столько всего… или выберешь не приглянувшееся тебе, а нечто подороже. Поэтому Лил отделалась вежливой улыбкой и в итоге взяла довольно высокую светло-голубую хрустальную вазу, которая была покрыта завитушками, напоминающими морские волны. Рейне понравится. Расплатившись, Лилия отошла от прилавка и, прежде чем развернуться и направиться к замку, огляделась. Рынок, над которым раскинулось испещрённое облаками голубое небо, кипел жизнью: горожане громко торговались и ругались с продавцами, дети путались под ногами и галдели — наверняка, многие из них попутно срезали кошельки у тех, кто зазевался, попрошайки протягивали руки к прохожим, желая получить милостыню… Лил увидела и несколько почти голых женщин, явно подыскивающих тут клиентов, и пьяницу с обезображенным лицом, который приставал к торговке рыбой — как же несло от её прилавка. Всё-таки рынок Спайстауна был приятнее — более яркий, полный диковинок со всех концов света. Здесь же Лил видела больше грязи, чем красоты. Впрочем, может, всё дело — в ней самой. Она снова скользнула взглядом по рядам лавок и вдруг вздрогнула. Волнение уже не помогало ей понять, что Эймонд рядом, но разве не на его спину она смотрела прямо сейчас? Принц находился довольно далеко от неё: схватил какого-то оборванца за ухо и явно отчитывал его. Лил замерла — может, это ошибка? Может, она столько думала об Эймонде в последние недели, что он начал ей мерещиться? Может, в куцый зеленоватый плащ завёрнут вовсе не он? В конце концов, разве рынок Королевской Гавани — подходящее место для принца… И всё же, вопреки голосу разума, Лил чувствовала: он, он, именно он. Но ведь это ничего не меняет, верно? Просто ещё одна встреча издалека, пусть и необычная в плане места, но более ничем не примечательная. Лилия вздохнула и отвернулась — не хотелось, чтобы он почувствовал её взгляд, заметил интерес. Они дали друг другу обещания всё забыть. «Больше такого не будет». Так он сказал. И, возможно, на рынок принц зашёл по дороге в бордель. А все её мечты и терзания пусты и нелепы. Нет смысла искать компромисс с собственной совестью, когда и вопроса-то никто не задаёт. — Ох! — Лил скривилась от боли — такой, точно её ударили по затылку. Вот только не её, а… Эймонд?! Лил посмотрела на то место, где только что видела принца. Там его уже не было. Сколько она вообще простояла тут, мечтая… — Да что же, — прижимая к себе завёрнутую в холстину вазу, Лил согнулась от ударов, которые пришлись по рёбрам, по животу. Но сейчас не время жалеть себя. Эймонду явно требовалась помощь — скорее всего, преступники, которых полна Королевская Гавань, оглушили его, а теперь варварски избивали ногами. Не думала она, что такое может случиться со столь грозным человеком. Лилия бежала вперёд, пытаясь понять, куда именно отволокли Эймонда. Далеко они уйти не могли. Стало легче дышать, когда пинки прекратились, хотя тело всё ещё ныло от боли. Если болит — значит, он жив. Это главное. Лил забежала сначала в один проулок, примыкающий к рынку, не увидела принца, и кинулась в другой. К её счастью, он лежал там, прислонённый к стене. Лицо Эймонда было накрыто его же плащом, злодеев, которых вообразила Лил, рядом не наблюдалось — наверное, эти изверги заглянули под капюшон, поняли, на кого напали и, испугавшись, сбежали. Об увечье среднего из принцев Таргариенов знали все — Эймонд Одноглазый, суровый и… такой беспомощный прямо сейчас. Стараясь заслонить принца собой, Лил присела на колени, поставила рядом вазу и аккуратно сняла плащ с лица Эймонда — кровоподтёков на нём не было. А вот повязка, видимо, слетела с него при ударе по затылку или позже, и длинный шрам, пересекавший и часть лба, и щёку принца особенно бросался в глаза, как и изуродованное веко. Лилия осторожно наклонила голову Эймонда к себе и ощупала его затылок — кажется, обошлось без крови. Чем же его ударили? Когда он очнётся? Конечно, произошедшее взбесит Эймонда, прежде всего, потому что он оказался уязвимым, не смог дать отпор. И если Лил сейчас обратится за помощью к кому-нибудь из стражников — хотя весьма сомнительно, что удастся найти поблизости хотя бы одного, — то принц никогда не простит ей такой огласки. Что же делать? Лилия нежно провела по линии его шрама, потом снова переместила руку на его затылок, надеясь лёгкими поглаживаниями облегчить боль и осознавая тщетность и нелепость таких попыток. Лил вздохнула, а потом… встретилась с Эймондом взглядом. Как давно он очнулся? Лилия хотела сказать что-то, но остановилась — его пустая глазница притягивала к себе внимание и пугала одновременно. — Любишь драгоценные камушки? — поинтересовался Эймонд нарочито беззаботно. Лил смущённо отвела взгляд, не очень понимая его вопрос, но уже через секунду вспомнила то, о чём сплетничали служанки Красного замка: у принца Эймонда вместо потерянного глаза — сапфир. Вот только, получается, драгоценный камень выпал при ударе? Или преступники его вырвали? Должна ли я сказать об этом принцу? Между тем в его здоровом серо-голубом глазу плясали искорки пламени. Эймонд будто вовсе не лежал в проулке избитый незнакомцами… он заигрывал с ней? Лилия прикусила губу и ответила тихо: — Простите. Только тут она поняла, что всё это время продолжает поглаживать светлые волосы Эймонда — такие приятные на ощупь. Под лукавым взглядом принца Лилия отдёрнула руку, ещё больше смущаясь. Странно, но его увечье не отвращало её. Пожалуй, оно делало принца даже более человечным и понятным... — Я увидела вас на рынке, — поспешила объяснить она, чтобы перевести разговор в безопасное русло. — А потом почувствовала боль в затылке и чуть позже — по всему телу. Я побежала к вам… Эймонд нахмурился, всю его весёлость и игривость точно рукой сняло. — Побежала, значит? — он встал, накинул плащ на плечи, провёл рукой по поясу и карманам одежды, а затем выругался сквозь зубы, определённо обнаружив, что его обчистили. Только меч, как заметила Лил, не тронули — какие идиоты вообще напали на человека с мечом? Хотя, скорее всего, храбрости им придало вино или нечто покрепче: наверное, рассчитывали быстро обокрасть незнакомца и убить его, пока он будет без сознания. Вот только жертва, даже попавшая в капкан, оказалась слишком пугающей. Принц тем временем продолжил, надев капюшон на голову и обращаясь к Лилии всё тем же мрачным тоном: — И что ты собиралась делать с этими негодяями? Разогнать их силой своей красоты? — Они ушли раньше. Думаю, поняли, кто вы… Ноги затекли — при попытке встать их пронзила тысяча иголок. Но объясняться с Эймондом, стоя на коленях, было слишком унизительно. Тот смерил Лил строгим взглядом и протянул ей руку, которую сегодня не облегала перчатка — или их тоже стащили? — А если бы не ушли? — продолжил Эймонд, помогая ей подняться. — Какой у тебя был план, когда ты вознамерилась меня спасти? Вот как он платил за её заботу — решил прочитать ей лекцию. И хотя разум определённо был на стороне Эймонда, Лил, вспомнив, каким беспомощным нашла его, ощутила обиду. — Не было у меня плана. Может, удалось бы ударить хотя бы одного из них вазой... Укусить другого, — она вздохнула, признаваясь. — Я просто испугалась за вас. Он всё ещё не отпустил её руку, и Лил бы стоило указать на это… Но она не хотела. — Вам нужно показаться мейстеру, — заметила она. — У вас всё болит. И... Нет, говорить ему о потерянном сапфире было слишком сложно. Эймонд же поморщился так, точно она его в чём-то упрекнула, а потом вдруг… — Извини, — сказал он. — Я не хотел, чтобы тебе было больно. Эти уроды… — он махнул свободной рукой, явно злясь на себя и не желая оправдываться. Обида испарилась. Обнять бы его сейчас, выразить, как тронула её такая забота, промелькнувшее в недовольном голосе принца смущение. Но она не имела права. Поведение Эймонда подсказывало, что он всё же не забыл её — и если так, то Лил не могла снова отдаться чувствам, а потом оттолкнуть его из-за своих принципов. Вряд ли бы, конечно, Эймонд, чьё тело болело от ударов, решил бы взять её прямо в переулке, однако… — Всё в порядке, — сказала Лилия в ответ на его извинения. Она не стала добавлять напрашивающиеся слова о том, что такое могло случиться с любым. Эймонд Таргариен не любой. Он особенный и обладает отменным чутьём. Видимо, отвлёкся на что-то, раз кто-то смог застать его врасплох. Затем Лил, проклиная свою рассудочность, аккуратно высвободила ладонь из его руки. Чтобы развеять то гипнотическое ощущение, которое охватывало её, стоило посмотреть в лицо Эймонду, Лилия оглядела проулок. И тут поняла — ваза. Где она? Лил отошла от Эймонда, наклонилась, но всё было тщетно — вазу явно унёс кто-то ушлый, пока Лилия, забывшись, гладила принца по лицу и волосам. Эймонд заметил её волнение и спросил: — Что случилось? — У меня украли вазу. Я поставила её рядом с собой, когда… ну, нашла вас. Эймонд невесело усмехнулся: — Значит, нас обоих обчистили, — затем он поинтересовался. — И зачем тебе ваза? Поклонники задаривают цветами? — Конечно, — поддержала его тон Лил. Не спеша, они направились в сторону рынка. — Но эту вазу я купила в подарок Рейне… то есть леди Рейне на свадьбу. Только сейчас Лилия поняла, что разговаривает с Эймондом довольно свободно, хотя в этот раз он не давал ей такого разрешения. Он, видимо, разгадал ход её мыслей: — Всё нормально, — придвинувшись ближе, добавил тихо. — Я скажу, если захочу услышать, как ты зовёшь меня «Ваше Высочество». Ох, эта реплика не должна была опутать её тело желанием. К счастью, Эймонд не стал дразнить Лил дальше. Вместо этого спросил: — А что там была за ваза? Лилия с облегчением приступила к описанию вазы — какое счастье, абсолютно безопасная, лишённая всякой двоякости тема. Эймонд выслушал её и ничего больше не сказал. Но Лил это вполне устроило — несмотря на обстоятельства их встречи, Лилия чувствовала себя вполне довольной разговором. Он не походил на то, как они общались раньше — был свободнее, что ли… — Вряд ли я найду вторую такую же удачную вазу, — заметила Лил, рассуждая вслух и нарушая установившуюся между ними тишину. — Да и денег у меня столько нет. Но кое-что в запасах осталось, поэтому как-нибудь выкручусь. Рейна очень любит цветы, которые каждый день доставляет в замок найденная мной цветочница... А что насчёт вас? Не ожидала встретить вас на рынке. — Я прогуливаюсь по городу время от времени, наблюдаю за людьми. — Вы схватили за ухо какого-то мальчишку, — вспомнила Лил увиденное. Эймонд определённо усмотрел в её словах что-то оскорбительное: — Думаешь, я хожу сюда, чтобы вымещать злость на беспризорных детях? Может, ещё стариков бью? И по голове получил заслуженно — от защитников сирых и убогих? Не очень понимая, чем вызвала такую вспышку, Лилия ответила: — Ничего подобного я не думаю. И те люди, которые на вас напали, — точно мерзавцы и воры. Да ещё трусы. Но это к лучшему. Страшно представить, чтобы они сделали, если бы не узнали вас, не испугались... Лил вздрогнула. Чтобы их ни остановило: страх именно перед Эймондом или, может, перед пролитием королевской крови, она была благодарна Семерым за то, что принц выжил. — Я убью их, — тихо сказал Эймонд. Лилия не представляла, как он их отыщет. — Я рада, что вы живы. А про мальчишку сказала, просто потому что это показалось мне интересным. Вы пытались его проучить? — Да, малец решил, что может меня обворовать. Лилия кивнула. Они пересекли рынок и всё ближе подходили к замку — пора было расходиться. Лил посмотрела на Эймонда — здесь, в городе, разница в их статусах меньше давила на неё. Будь он простым наёмником, как она долгие годы думала о своём истинном, они могли бы медленно узнавать друг друга, могли бы когда-нибудь пожениться и разделить постель, не обрекая своих возможных детей на позор. Пустые мечты. — Ты нахмурилась, — заметил Эймонд. — Тебя что-то печалит? И снова этот заботливый тон… Лил сглотнула. Он разрывал ей сердце, и она уже не знала, чего хочет больше, чтобы Эймонд страстно целовал её или чтобы обращался к ней вот так — точно её чувства имеют для него значение. — Просто беспокоюсь за вас, — сказала она ту правду, которую можно было озвучить. Его губ коснулась лёгкая улыбка: — Да ладно, ты ведь лучше других знаешь, как часто меня били. Откровенно — для такого сильного и гордого мужчины, даже слишком. Точно вместе с его увечьем, она смогла увидеть и его сердце. Что произошло с Эймондом за эти недели? Почему он решил настолько открыться ей? И главное — как теперь не сойти с ума от сонма желаний. — С годами — всё реже, — честно ответила Лил. — Но в детстве — да, я часто на вас жаловалась септе, пока она у меня была, а потом Рейне… Лилия подошла чуть ближе, охватывая взглядом его шрам, которого недавно касалась пальцами, и ту пустоту, где когда-то был такой же красивый серо-голубой глаз. — Я помню день, точнее ночь, когда вы получили шрам, — продолжила Лил. — Мне было девять. Я проснулась от боли, такой мучительной, какую раньше мой истинный мне не посылал. Я всё гадала, что же он, точнее вы, такое натворили. Септа велела мне помолиться за вас. Эймонд внимательно смотрел на Лилию, будто заворожённый её словами. Он был выше Лил, но ненамного — если бы она встала на цыпочки, то их губы соприкоснулись бы. Нет, нет. Нельзя. И чтобы не наделать глупостей Лилия спросила, отдавая долг той девятилетней себе: — А вы когда-нибудь молились за свою истинную? Мне всегда хотелось узнать. Эймонд отвёл взгляд от её лица — напряжение между ними стало не таким ощутимым. Лилия снова могла дышать более-менее спокойно. Наверное. — Нет, мне никогда такое не приходило в голову. И никто не говорил мне этого делать. Я… ненавидел эту связь. Ты понимаешь почему? Вполне. — Меня она тоже раздражала, и я ругала вас так же часто, как молилась за вас, — призналась Лил. — Порой ругала мысленно в те моменты, когда должна была молиться… Он усмехнулся, и Лил ощутила приступ головной боли. Эймонд держался так спокойно, смеялся с ней — не будь она его истинной, могла бы и забыть, что с ним случилось совсем недавно. — Так у тебя была септа? — вдруг спросил он. — И… по крайней мере, до девяти лет. Кажется, они остановились здесь, на перекрестье дорог, чтобы попрощаться и пойти в разные стороны — точнее Лил хотела это предложить. А вместо того продолжали разговор, так будто Эймонду не требовалось немедленно показаться мейстеру. Да и ей уже нужно было спешить в замок — выполнять свои вечерние обязанности. Небо медленно темнело, напоминая, что скоро день подойдёт к концу. — Не хочешь отвечать? — Эймонд не так понял её молчание. Лилия поспешила сказать: — Нет, я отвечу. Просто мне да и вам нужно в замок, но, конечно, разными дорогами. Ему не понравилось это напоминание о той пропасти, которая лежала между ними. А, может, выражение недовольства на его лице означало нечто совсем другое. — Вот тогда ответь и пойдёшь, — отрезал Эймонд. Странно, но повелительный тон её рассмешил. Было бы из-за чего его применять. — Да, я воспитывалась как леди до десяти лет. Была воспитанницей Веймонда Велариона, — заметив, как блеснул его глаз, Лил поспешила добавить. — Он никогда не признавал меня своим бастардом. И вообще не так уж часто со мной виделся. Поэтому, может, он был моим отцом, как думают многие, а может, и не был… Он никому ничего не рассказал, не оставил никаких бумаг. Когда он умер, я по решению лорда Корлиса и леди Рейнис стала горничной Рейны. В десять лет меня это, конечно, расстроило, но сейчас я понимаю, что они оказали мне милость. — Милость? Тебе нравится быть горничной? — Ну, это намного лучше, чем работать служанкой в какой-нибудь таверне или ещё хуже — оказаться шлюхой в борделе. А если бы я осталась совсем одна на свете в десять лет… Вряд ли принц Таргариен мог по-настоящему понять её. Пусть Эймонд сегодня и проявлял чудеса заботливости и спокойствия, но он вырос, не сомневаясь в том, что достоин лишь самого лучшего. Он знал своих отца и мать, у него были родные братья и сёстры. Не существовало такого варианта развития его жизни, при котором он мог бы оказаться на улице и был бы вынужден продавать себя. Эймонд ответил ей не сразу, точно у него было несколько фраз на выбор, но он остановился в итоге на такой: — Уверен, ты не всегда будешь горничной и точно никогда не станешь шлюхой. Стоило ли поблагодарить за это? Лил не совсем поняла, что именно он имел в виду. — Так или иначе, теперь я знаю, в чём твой секрет, — принц внезапно подмигнул ей и, учитывая пустоту вместо второго глаза, выглядело это немного жутко. — А теперь… не буду тебя более задерживать, Лилия. Она улыбнулась, когда он назвал её по имени — прозвучало нежно, почти интимно. — Прощайте. — Я бы сказал: до свидания, — всё в том же игривом тоне ответил Эймонд. — До свидания... — шепнула Лилия почти беззвучно и поспешила в замок. Как же бешено колотилось сердце. *автор решил, что Вхагар заслуживает такую площадку)