Magnetic, everything about you, You really got me now Hypnotic — Zella Day
Тайными путями Эймонд прошёл в замок, не повстречав никого, имеющего право задавать ему вопросы. Он скинул плащ, когда в комнату робко постучали. — Войдите. — Простите, Ваше Вы… — начал слуга, но, взглянув на Эймонда замолчал, а по лицу его пробежала тень ужаса. Явно пересилив себя, он пробормотал: — Я увидел, что вы возвращаетесь и хотел забрать ваши грязные вещи. Джон — так звали этого рыжего худого мужчину — всегда был довольно предусмотрительным. Вот только, что его испугало? — Забирай, — позволил Эймонд, начиная раздеваться. — И приготовь мне ванну. Одежда действительно пропиталась потом и грязью, так что услужливость Джона была к месту. Оставшись в исподнем и присев на кровать, Эймонд по привычке потянулся к повязке, но потом вспомнил, что её нет и убрал руку от лица. Заметивший его жест Джон снова как-то странно выгнул губы, будто еле сдерживал рвотные позывы. — Да что такое?! — не выдержал Эймонд. Ещё слуга перед ним гримасничать будет… — Простите, Ваше Высочество! — Джон поклонился, держа в руках кучу грязной одежды. — Просто непривычно видеть вас так… Но Джон как один из слуг Эймонда время от времени видел его без повязки. Странно. Только если… Осознание накрыло Эймонда внезапно — он выругался. Эти уроды ещё и сапфир похитили! И он теперь демонстрирует Джону пустую глазницу. Но Джон-то переживёт, а вот Лилия… — Подай зеркало, — резко велел Эймонд. — И когда уже будет готова ванна?! Через секунду Эймонд получил зеркало — темноватая поверхность отразила его лицо. И, конечно, взгляд к себе приковывала пустая глазница — Эймонд и сам нечасто её видел, но, когда приходилось, неприязни не испытывал. Это свидетельство его храбрости. Того, что он всегда берёт своё. Однако… он определённо не стал бы сам демонстрировать увечье Лилии. Сегодня Эймонд убедился в том, что небезразличен ей — как нежно она вела пальчиком по его шраму, как гладила волосы, — а значит, Лилия согласится стать его постоянной любовницей. И он хотел бы от неё страсти, вожделения. Обнажение пустой глазницы явно не вписывалось в этот план. Эймонд скривился и отложил зеркало. Если подумать, когда он перестал делать вид, что всё ещё находится без сознания, и с сожалением открыл глаза, взгляд у Лилии был немного странный… Но он тогда списал всё на то, что намеренно смутил её. И наслаждался вызванной реакцией. Пусть обстоятельства, при которых состоялась их встреча, повергали Эймонда в гнев, всё остальное вполне устраивало. Он заприметил Лилию на рынке, позволил себе жадно разглядывать её, пока она смотрела в сторону, и… стал жертвой каких-то идиотов. А она погналась за ними, рискуя быть изнасилованной и убитой! Эймонд покачал головой. Он с ними расплатится — за своё унижение и за ту боль, которую перенёс сам и которую передал Лилии. Такая нежная. Эймонд ещё позаботится о ней. И уже позже, лежа в горячей ванной, он думал о том, сколько заботы сегодня проявила Лилия, какой откровенной была, беспокоясь о нём и упрашивая пойти к мейстеру — Эймонд, конечно, не станет таскаться к нему из-за такой ерунды, как боли в боках, — а ещё она ни разу не скривилась, глядя на него без повязки, без маскирующего увечье камня. Вот почему он ничего не понял. Разговаривая с Лилией, Эймонд чувствовал, как она поддаётся его очарованию. Он не спросил о том, станет ли она его любовницей, лишь потому что ответ, полученный при таких обстоятельствах, мог быть вызван жалостью. В остальном же он наслаждался её обществом, убеждаясь в том, что их влечение взаимно… Сладкое чувство. Осознание того, что она, выходит, желала его и с не скрытым увечьем, пробежало по телу Эймонда горячей волной. Эта девушка действительно создана для него. И ты будешь моей, красавица.***
Когда ювелир принёс Эймонду несколько камней на выбор, тот, немного подумав, выбрал сапфир более светлого оттенка, чем прежний. О том, куда делся прошлый камень, ювелир — седой и приторно-улыбчивый, — конечно, спрашивать не стал. Он не первый год работал с Эймондом. — И мне нужно будет ещё кое-что, — сказал Эймонд. — Ваза… даже две вазы. Лицо ювелира вытянулось: — Ваше Высочество, простите, но вазы всё-таки не по моей части. Эймонд не собирался разбираться в таких тонкостях. — Я что, мало тебе плачу? — Нет, что вы… — ювелир поклонился. — Вы исключительно щедры. Я… конечно, я принесу вам такие вазы, какие скажете. Мой брат всякие диковины достаёт… Заметив выразительный взгляд Эймонда, ювелир смешался. Потом он робко спросил, есть ли конкретные пожелания к вазам и как быстро они нужны. — Как можно скорее, — отрезал Эймонд. — Одна должна быть… — он постарался вспомнить, что там говорила Лилия, у неё выходило очень поэтично. — Голубоватого оттенка, с узором, похожим на морские волны. Что-то утончённое. А другая… Перед Эймондом живо встал образ Лилии. Ему хотелось преподнести ей что-то особенное, способное продемонстрировать, какую щедрость он готов проявить по отношению к ней. — Пусть будет усыпана сапфирами — чем больше камней, тем лучше. Ювелир, кажется, подумывал что-то сказать по поводу подобного выбора, но в итоге лишь заверил в своей покорной службе и, получив разрешение Эймонда удалиться, вышел из кабинета, где проходил разговор. Одно дело улажено. Осталось два — надо, чтобы мейстер поместил ему в глазницу новый сапфир и чтобы уроды, посмевшие забрать прежний, были найдены. Вторая задача, конечно, важнее первой. Эймонд поправил новую глазную повязку и поспешил на встречу с человеком, который многое знал о сумрачной стороне жизни Королевской Гавани.***
Этот мужчина представлялся Никсом и носил чёрную маску, закрывавшую верхнюю половину его лица, и капюшон. Он торговал информацией и чужими головами. С Никсом Эймонда пару лет назад свела услужливая хозяйка борделя — возможно, тот был её любовником, по крайней мере, в прошлом. Как и она, Никс делал вид, что не понимает, кто перед ним. Их нынешний разговор состоялся в задней комнате забегаловки с потрёпанной табличкой, на которой осталась только часть названия — «…и вино». Судя по виду здешних служанок, с таблички пропало слово «шлюхи». Впрочем, ни Никс, ни Эймонд не интересовались потрёпанными прелестями этих женщин. Никс выслушал принца, который рассказал ему правду — этот информатор и без того бы понял, кто именно стал жертвой грабителей. Да и даже если Никс начнёт болтать, участь, которая ждёт этих уродов, перекроет всё. — Гм… — пробормотал Никс, обдумывая услышанное. — Вот сапфир их и выдаст. Именно так и случилось. Уже на следующий день Никс за оговоренную круглую сумму назвал Эймонду имена. — Это два брата — Уилли и Гилл Вастерсы. Уже сбыли ваш сапфир одному предприимчивому человеку... Они эдакие близнецы-великаны, — по тонким губам Никса, пересечённым шрамом, пробежала усмешка. Она больше походила на гримасу. — Они уже года два-три этим промышляют: оглушают зажиточных горожан, быстро грабят их и бросают в проулках. Не убивают — если только случайно. Ещё одна неприятная усмешка. — Жертвы обычно не жалуются, стыдятся. А найти Вастерсов не так уж и просто, как и расправиться с ними. Но вам я, конечно, раздобыл адресочек. Эймонд получил записку с адресом за ещё один кошель. Когда он уже собирался покинуть комнату, Никс сказал: — Не повезло близнецам. Нарвались на вас — и всё, песенка спета. А могли бы ещё грабить и грабить. И ведь не такие плохие люди, по сравнению с прочим сбродом, даже без убийств обходились. В основном. — За ошибки надо платить, — ответил Эймонд с холодной иронией. Никто не может напасть на Эймонда Таргариена, ограбить его и остаться в живых. Разве что ненадолго.***
Попав в дом к Вастерсам, Эймонд застал братьев с тремя шлюхами. Неплохие аппетиты. — Почему не четыре? — поинтересовался Эймонд, притворно спокойно заходя в спальню, которая располагалась на втором этаже. На первом уже лежала заколотая седая женщина, за которой Эймонд и зашёл в дом — она долго стояла у порога с настежь открытой дверью и о чём-то думала. Эймонд не стал бы трогать старуху и предложил бы ей роль зрительницы грядущего кровавого зрелища, однако она попыталась визжать. И, судя по тому, что Эймонд услышал среди причитаний, это её иссохшее лоно когда-то дало жизнь грабителям. За всё надо платить. Именно о старухе братья, полностью голые, и спросили первым делом: — Мама? Где мама? Прям младенцы-переростки в поисках спасительной титьки. Оба огромные, волосатые — с тёмными густыми бородами и всклокоченными шевелюрами, лица рябые, а в затуманенных спиртным и похотью глазах — страх, непонимание, злость. Оттолкнув шлюх, близнецы начали выбираться из кровати. Один из них, видно, заметил, что кинжал в руке Эймонда окровавлен. — Он убил маму… — потрясённо пробормотал великан, указывая на Эймонда пальцем. Второй выдавил пьяно: — Кто ты вообще? Ах, точно. Эймонд же ещё не представился. Он откинул капюшон с лица, где в пустой глазнице снова блестел сапфир. — Не узнаёте? Одна из шлюх завизжала, напомнив о себе. Другая тут же зажала ей рот рукой и зашептала что-то на ухо, а третья только кивала головой, послушно глядя на товарок. Они завозились на постели, определённо пытаясь найти свою одежду, встать и сбежать. Это в план Эймонда не входило. — Не торопитесь, девочки, — ухмыльнулся он. — Побудьте с нами. На последнем слове ему пришлось увернуться от одного из близнецов, который, видимо, наконец понял, что нужно спасать свою жизнь. Ничтожество. Другой громила тоже не остался в стороне. Он попытался ударить Эймонда по ногам и получил кинжалом по руке. Драться с безоружными, голыми людьми — занятие недостойное. Но и нападать на кого-то на рынке, оглушая его сзади — дело грязное. Так что Эймонд просто платил этим уродам той же монетой. Правда, близнецы недолго оставались безоружными. Пока один из них, с поразительной стойкостью не обращая внимания на раненую руку, отвлекал Эймонда на себя, другой обзавёлся ножом — видно, нашёл его среди собственной одежды, валявшейся у кровати. Он кинулся на Эймонда, но тот вовремя присел, и в результате незадачливый громила воткнул нож в бок своего и без того раненого брата. — Гилл! Тупица! Это промедление было Эймонду на руку. Он тут же оказался за спиной близнеца, орудовавшего ножом, и приставил кинжал к его горлу. Сейчас проверим, как у них с родственными чувствами — хотя из-за матери подлецы расстроились. — Отдай мне нож, — для начала велел Эймонд пленнику, слегка надавив остриём кинжала ему на горло. Тот охнул и послушался. Принц взял нож и засунул его за свой пояс. — А ты, — Эймонд кинул холодный взгляд на истекавшего кровью мужчину. — Веди себя смирно, если не хочешь его немедленной смерти. Раненый кивнул. И Эймонд приказал ему связать брата по рукам и ногам с помощью валявшейся на полу одежды. Тяжело кряхтя, мужчина принялся за дело. — Мы не знали, что это вы… — бормотал он. — Мы бы никогда не стали. Пощадите… Эймонд не собирался выслушивать его бред. Он пнул раненого сапогом в живот. И приказав ему лежать смирно, связал его — идиот действительно вёл себя смирно, хотя сейчас самое время было оказать сопротивление. Об этом, очевидно, и кричал — точнее мычал — его брат, рот которому пока заткнули тряпкой. Закончив со своим делом, Эймонд сухо рассмеялся и вытащил изо рта первого пленника импровизированный кляп. Тот тут же разразился потоком брани в адрес брата: — Идиот! Ты что?! Перепил?! Он точно сейчас нас пришьёт. Раненый захныкал: — Мне больно. Ты знаешь, как крепко в меня нож всадил, урод. — Умолкните, — приказал Эймонд, прокрутив кинжал в руке. — Вы действительно идиоты. Противно, что меня смогли оглушить такие, как вы. Но, — он повернулся к притихшим шлюхам, две из которых жадно наблюдали за зрелищем, а третья закрыла глаза руками. — Это послужит уроком. Напоминанием о том, почему нельзя даже мысли допускать о том, что на Одноглазого Эймонда можно напасть. Это прозвище принцу нравилось — в нём было что-то устрашающее, лихое. Губы Эймонда искривила мрачная улыбка. Он склонился над тем близнецом, который пока не получал ранений. — У меня для вас будет особый подарок. Прозвучало наверняка зловеще, как он того и хотел, потому что мужчина побледнел. И правильно. Чувствуя удовлетворение от собственной идеи, Эймонд взялся за дело… Пока он вырезал глаза пленнику, тот захлёбывался криком, попутно пытаясь что-то высказать брату: — Уилли! Это ты… я говорил… убить… Дракон! Дракон не… Он отрубился от боли, так и не сумев связать слова в осмысленную фразу. Впрочем, Эймонд его понял: судя по всему, узнав принца, близнецы поспорили. А аргументом в пользу того, чтобы оставить Эймонда в живых стал страх перед Вхагар. Ну, Вхагар могла бы подарить им более быструю смерть. Но Эймонд и сам умел постоять за себя. Раненый всё это время бился в своих путах, пытаясь освободиться. Он принялся молить Эймонда о пощаде, как только тот обратил на него внимание. Конечно, ни о каком снисхождении не шло и речи. А когда Эймонд начал увечить лицо пленника, лишая его глаз, тот бросил мольбы и просто бесконечно долго орал. Неприятный звук, но принц стерпел его как свидетельство своей победы. Второй близнец обмочился от боли и, очевидно, сорвав голос, теперь лишь слабо постанывал. Эймонд, стараясь не наступить в лужу, отошёл от раненых и обратился к шлюхам. На постели теперь сидели только две из них, третью тошнило в углу. — Как думаете, стоит позволить им издохнуть от боли? Или милосердно перерезать глотки? Одна из них, видимо, посмелее, сказала: — Перерезать. А то вдруг выживут, и придётся обслуживать таких красавцев… Она хохотнула, откинув назад свои рыжие волосы и демонстрируя Эймонду пышную грудь. Интересно, я с ней спал? — Что же… пожалуй, исполню твою просьбу. И с этими словами он подарил близнецам смерть, причём один из них так и не пришёл в сознание. Запах крови, и без того укутавший комнату, стал ещё насыщеннее. Рыжая шлюха с явно преувеличенным энтузиазмом захлопала в ладони: — Бесподобно! — потом она призывно посмотрела на Эймонда. — Вы присоединитесь к нам, милорд? Отыметь шлюх, в которых засовывали свои члены эти уроды? Принц поморщился: — Слишком большая честь для вас. И вышел из комнаты. На первом этаже он едва не споткнулся об остывающее тело старухи. Ему уже доводилось забирать жизни, но до сегодняшнего дня — только у мужчин. Что же… после смерти сыновей она бы наверняка сошла с ума от горя, поэтому он проявил милосердие. Говорят ведь: большое горе — пережить своих детей. Эймонд покинул этот пахнущий кровью дом, чувствуя удовлетворение от свершившейся мести. И к лучшему, что там оказались шлюхи: они разнесут по Королевской Гавани весть о том, как жесток средний из принцев Таргариенов… и о том, каково его милосердие. А то это отребье стало забываться. «Но если бы братья Вастерсы предполагали, что ты их убьёшь, то прикончили бы тебя на месте», — заметил внутренний голос. Резонно, конечно. Вот только Эймонд больше никому не позволит застать себя врасплох. И как только он завладеет Лилией и поселит её в хорошеньком домике вдалеке от чужих глаз, она перестанет появляться перед ним так внезапно и отвлекать. Всё сложится отлично. Эймонд надвинул капюшон на голову и направился в замок — выпить хорошего вина, насладиться тишиной в своей комнате, вот чего ему сейчас хотелось.***
Наметив цель, Эймонд, вопреки желаниям собственного тела, предпочёл не торопиться. Поймать Лилию сейчас было практически невозможно — он видел её лишь изредка, когда она буквально летала по замку, очевидно, исполняя предсвадебные поручения Рейны. Порой Лилия и Эймонд обменивались взглядами — красноречивыми, сладкими, как исходивший от неё медовый запах. В такие моменты следовать намеченному плану становилось особенно сложно. Но совершенно ясно было, что Лилия не согласится уйти от своей госпожи сейчас, а вот позже — после свадьбы… В её взгляде, обращённом к Эймонду, промелькнуло замешательство на следующий день после того, как ей доставили две вазы. Принц отобрал их из принесённых ему десяти — та, что предназначалась для Лилии, действительно была густо усыпана сапфирами. Роскошь граничила с безвкусицей, но для демонстрации щедрости Эймонда вещица подходила отлично. Он в красках представляя её реакцию: определённо, она покорена таким жестом, смущена. Уже наверняка начала гадать о его намерениях и ждать, когда же он выразит их словами. — Сын мой, ты ведь меня совсем не слушаешь, — возмутилась Алисента, пригласившая его на чашку чая. К чаю, конечно, прилагался разговор. Королева предлагала Эймонду подумать о женитьбе. — Слушаю, — возразил Эймонд. — Вы говорите, что мне пора последовать примеру Эйгона и Дейрона, и хотя бы заключить помолвку с достойной леди. Королева явно не ожидала, что, вопреки мыслям на другую тему, он уловил основное направление разговора. Она сделала глоток чая и недовольно поджала губы. — Вижу, ты относишься к этому несерьёзно, — заметила Алисента. — А ведь есть весьма достойные кандидатки — у лорда Борроса Баратеона, например, четыре дочери. У Эймонда не было никакого желания думать сейчас о леди с пресными лицами — когда-нибудь он, конечно, женится на такой, чтобы произвести на свет пять-семь сыновей. Но зачем торопиться? — Ваше Величество, неужели вам недостаточно надвигающейся свадьбы Дейрона? Хотите сыграть поскорее ещё одну? Королева нахмурилась: — Я не говорила о поспешной свадьбе, для начала — о помолвке. Эймонд прекрасно понял, что именно она не озвучила: эта помолвка станет обещанием, которое привлечёт на их сторону ещё одних влиятельных союзников. Разумно. Но любой лорд королевства согласиться отдать ему свою дочь в жёны за считанные секунды — он ведь второй сын нынешнего короля, брат будущего правителя, храбр, умён, а его драконица — легендарная Вхагар. Здесь не нужны долгие переговоры или ухаживания. Поэтому принц позволил себе мягкую, примирительную улыбку: — Я не отвергаю вашу идею вовсе и понимаю её разумность, но пока намерен побыть холостым. И тут Эймонд почувствовал боль в большом пальце — не свою, а Лилии. Скорее всего, она порезалась. Да что же Рейна заставляет её делать?! Как можно ранить такие хорошенькие ручки, не предназначенные для тяжёлой работы? — Эймонд, — обратилась к нему мать неожиданно вкрадчивым голосом. — Может быть, ты хочешь встретить свою истинную, как Дейрон? Он едва не рассмеялся в ответ. Пришлось сделать вид, что поперхнулся чаем. Знали бы вы, матушка, кто моя истинная… Нет, определённо вам лучше оставаться в неведении. Алисента наклонилась вперёд, стараясь заглянуть Эймонду в лицо. Милая, но напрасная попытка. — Ваше Величество, — начал Эймонд, но, увидев, что в глазах её промелькнула тень грусти, исправился. — Мама, я совсем не такой романтик, как Дейрон. И вы об этом прекрасно знаете, надеюсь. Я вовсе не мечтаю встретить свою истинную. Но, кажется, Алисенту его заверения несильно успокоили. О чём она думала сейчас? Эймонд знал, что его родители не были истинными друг для друга, да и их союз явно строился не на любви… Насколько он мог судить, мать выдал замуж за короля предприимчивый Отто Хайтауэр. Умный ход. А вот был ли у Алисенты истинный? Кажется, Хелейна однажды говорила что-то по этому поводу. Да, точно… «Вы с Дейроном — счастливчики. Чувствуете своих истинных с детства и до сих пор… Я не представляю, каково это. Эйгон вот помнит — он лишился истинной в десять лет, ты знал? Почти в том же возрасте, что и мама». — Встреча с истинной может сулить тебе большое счастье, — наконец сказала королева, выныривая из своих мыслей. — Мне не довелось познать этого самой. А из-за отца я долгое время думала, что оно и к лучшему… Но, когда я смотрю на Дейрона и Рейну, то понимаю: вот он дар Семерых, ни с чем несравнимый. Пока мать не углубилась в религиозные рассуждения, Эймонд уточнил: — Из-за вашего отца? Он убедил вас, что связь с истинным — это… — Нет, — она перебила его, что позволяла себе довольно редко. — Твои дедушка и бабушка были истинными. Вот это новость. Почему-то она глубоко потрясла Эймонда, он сжал чашку с уже остывшим чаем так, что та рисковала треснуть. — И когда она умерла… — Алисента посмотрела себе под ноги. — Когда умерла, отец погрузился в пучину такого горя… Это было страшно. И, мне кажется, она забрала его сердце с собой. Последние слова она произнесла совсем тихо, будто и забыв о присутствии Эймонда. — Раньше вы не говорили об этом, — заметил он задумчиво. Действительно… даже при помолвке Дейрона такой факт не упоминался — видимо, королева, как и дед, находила те воспоминания слишком болезненными и печальными. И впервые за долгие годы Отто Хайтауэр показался Эймонду не просто десницей короля и отличным тактиком, а лишь человеком. Как там говорилось в той книге об истинных: если они любили друг друга, то после смерти одного оставшийся физически чувствует холод, а душу его поглощает пустота. Пустота, которую его дед с переменным успехом пытается заполнить властью. — Как её звали? — спросил Эймонд, понимая, что имя бабки, умершей задолго до его рождения, никогда не произносилось в семье. Королева покачала головой: — Мне должно быть стыдно, что ты не знаешь. — Наверное, я просто забыл, — предположил Эймонд. Учителя при воспитании принцев, конечно, не могли совсем обойти стороной этот момент. — Розамунд. Отец звал её Розой. Вот как. — Я лишь сейчас в полной мере осознала, насколько они были счастливы друг с другом. Счастье, за которое Отто Хайтауэр расплатился душой. Интересно, жалел ли он о том, что когда-то встретил свою истинную и полюбил её?***
Дни турниров и пиров привели наконец к главному торжеству — через несколько часов должна была состояться брачная церемония Рейны и Дейрона. Лилия вместе с другими служанками обрядила юную невесту в роскошное серебристое платье. Готов был и её свадебный плащ, исполненный не только в цветах Таргариенов, но и Веларионов — в знак уважения к памяти матери Рейны, а также к прибывшим на празднество лорду Корлису и леди Рейнис. После долгих переговоров верхнюю часть плаща сшили в цвете морской волны, плавно переходящем в чёрный, а красного трёхглавого дракона обрамили серебристой рамкой, напоминающей о гиппокампусе с герба Веларионов. Сейчас Рейна, волосы которой укладывала Лилия, задумчиво поглядывала на плащ, лежавший на кровати: — Неужели я действительно сегодня стану женой Дейрона? Лилия улыбнулась, вставляя в волосы подруги очередную драгоценную шпильку — сегодня в их хитросплетениях предстояло блестеть не только привычным для Рейны рубинам, так подходящим к цвету её пурпурных глаз, но и топазам. На столике лежали серьги, браслеты и колье с теми же камнями. — Ты ведь счастлива, — сказала Лил, наслаждаясь этими редкими в последнее время мгновениями, когда они оставались с Рейной наедине. Лилия специально выпроводила прочих служанок из комнаты, заявив, что сама справится с причёской госпожи. Рейна её активно поддержала. — Очень! Но мне немного страшно — понимаешь, брачная ночь и всё такое… — Но ведь тебе всё объяснили, — напомнила Лилия. — Да, и королева, и бабушка, — Рейна смущённо хихикнула. — Но от всех этих объяснений я волнуюсь ещё сильнее. — Не беспокойся, — Лил нежно провела по шее подруги пальцами в знак поддержки. — Дейрон тебя направит. Мужчины всегда опытнее в таких вопросах. Рейна насупилась: — Не в нашем случае. У Дейрона ещё никого не было. От неожиданности Лилия укололась очередной шпилькой. Неопытный юноша, который женится на чистой девушке… Даже в сказках такого не случалось. — Тогда вы всё освоите вместе, и будете очень счастливы, — улыбнулась Лил. Рейна больше ничего не ответила, углубившись в свои мысли. В эти дни она будто бы взрослела в ускоренном темпе — много размышляла, предпочитала молчание оживлённой беседе. Она улыбалась, наслаждаясь торжествами, но Лил понимала: на самом деле, Рейна мечтает быть с Дейроном наедине, а не среди толпы — пусть и волнуется по поводу приближающейся ночи. А ещё Рейна блистала своей юностью и красотой, затмевая даже собственную близняшку, прибывшую в Красный замок в составе большой семьи, созданной принцем Деймоном и принцессой Рейнирой. Рейне определённо шли все цвета на свете, потому что, любуясь ею, Лилия не могла решить, в каком платье подруга смотрится лучше: в нежно-голубом, ярко красном, тёмно-зелёном или чисто белом. Не зря Эймонд — как понимала Лил, с одобрения Дейрона — на главном предсвадебном турнире нарёк Рейну Королевой любви и красоты и отстоял этот титул, став победителем. Рейне он тогда подарил венок, а Лил — всю ту боль, которую ему смогли причинить соперники. К счастью, серьёзно Эймонд не пострадал. Лилия же полностью одобряла выбор принца — разве могла быть в эти дни другая Королева любви и красоты, кроме очаровательной невесты? Уже закончив украшать причёску Рейны, Лил попросила её закрыть глаза на секунду и достала из угла завёрнутую в тряпицу вазу, которую недавно спрятала туда, чтобы достать в нужный момент. — Можешь открывать, — сказала Лилия. — Это тебе небольшой знак внимания от меня… Я желаю тебе и Дейрону невероятного, ослепительного счастья. Пусть ваши отношения всегда будут такими же гармоничными и безоблачными, как сейчас. Дарите радость друг другу. — О! Лил! Какая чудесная… Спасибо тебе большое! Они обнялись не слишком крепко, чтобы не помять прекрасное платье Рейны. И ещё несколько минут держались за руки — Рейна изливала подруге свои чувства. — Ты мне ближе сестры, — сказала Рейна, наконец отпуская Лил. Та растроганно всхлипнула. Рейна была её единственной семьёй — самой близкой, самой важной. Сейчас же она уходила, чтобы стать кем-то другим — женой Дейрона, матерью его детей. Вряд ли саму Лил когда-нибудь ждёт нечто подобное… Скорее всего, мне предстоит осесть на краю домашнего очага Рейны и Дейрона, заботится о них, об их детях. И это станет моим счастьем.***
Прислуживая на большом свадебном пиру, Лил чувствовала на себе взгляд Эймонда. Он смотрел на неё не постоянно, но время от времени, и это заставляло сердце биться чаще, предвкушать, надеяться… Лилия прикусила губу и тут же получила ещё один взгляд — немного насмешливый. Может, он думал, что она специально привлекает его внимание? Или так и было? Эймонд пил меньше, чем другие гости, и танцевал лишь пару раз — с Хелейной и с какой-то черноволосой леди, имени которой Лил не знала. Как неприятно оказалось наблюдать за его руками, обхватившими чужие ладони, за тем, как он смотрит на другую — свою сестру или ту незнакомку. Лилия сглотнула и поспешно отвела взгляд. Что если бы это была его свадьба? Слишком мучительно. Лил скривилась — она никогда не стала бы прислуживать на таком торжестве. Она… думала об Эймонде слишком много. Она не могла остановиться. И разве принц не сам внушал ей такие мысли? Чего только стоили его подарки — две вазы. Одна — похожая на ту, которую украли у Лилии, но куда более тонкой работы, при взгляде на неё казалось, что волны сейчас омоют твои руки, слышался шум прибоя… Другая же, которая, по словам слуги-посланника, предназначалась для самой Лил, была чрезмерно, подавляюще роскошной. На ней изображался пышный букет, каждый цветок и листик которого мастер инкрустировал небольшим сапфиром. Благо, Лилия развернула тщательно упакованный свёрток, когда находилась в комнате одна, а то ведь соседки решили бы, что она совершила кражу… Запаковав вазу с не меньшим усердием, Лил запрятала её в дальний угол сундука, в котором хранила одежду, намереваясь при случае уговорить принца забрать этот странный дар. Если ваза для Рейны вызвала в Лил благодарность и умиление — он запомнил её слова и помог с дорогим подарком, — то вот вторая вещица… Очевидно, в таком количестве сапфиров крылся намёк на то, что Эймонд осознал: она видела его пустую глазницу, без вставленного в неё драгоценного камня, и ничего ему не сказала. И, наверное, он не злился. Однако… эта ваза ещё и кричала: «По положению я несоизмеримо выше тебя, я богат и могу делать всё, что захочу». Он будто предлагал дорогую цену за вполне определённые услуги, и хотя влечение к нему было очень сильным, столь откровенная попытка подкупа оскорбляла. — Красавица, — обратился к Лил подвыпивший Джекейрис Веларион. — А принесёшь мне той чудной птицы, запечённой с виноградом? — он кивнул на своего младшего брата. — Этот негодник один съел всю, что была на нашей части стола. Лилия сильно сомневалась в том, что Люцериус мог сделать нечто подобное. Она сама ставила на этот угол стола большое блюдо с индейкой. Однако не станет же она спорить со знатным господином, да ещё и столь вежливым. Просьбу Джекейриса Лил выполнила легко и быстро, в ответ он поблагодарил её и улыбнулся. Милые они — сыновья принцессы Рейниры. Отойдя от Джейкериса, Лилия поймала на себе ещё один взгляд Эймонда — на этот раз прожигающий насквозь. И почему он злится? Тем временем пир становился всё разнузданнее. Изрядно выпившие гости отпускали фривольные шутки и наконец решили провожать молодых. Лил же вместе с другими служанками воспользовалась моментом, чтобы привести столы в порядок. Она почти закончила, когда почувствовала странный дискомфорт в левом запястье. Но не могла же я подвернуть руку, убирая объедки… Или это не мои ощущения? Оглянувшись, она заметила у выхода Эймонда — он взглядом велел ей следовать за собой. Что же… слуг сегодня работает много, так что, если она отлучится на пару минут, ничего не случится. И Лил последовала за принцем.***
Эймонд хранил молчание и шёл вперёд, а Лилии оставалось только догадываться, куда и зачем он её ведёт. Наконец, пройдя пару коридоров и лестниц, он остановился у одной из дверей. — Это ваша комната? — поняла Лил. Эймонд по-доброму улыбнулся: — Да, но не хмурься. Нам просто нужно поговорить в уединённом месте. — Меня потеряют, я ещё недоработала… — она сделала шаг назад. — Подожди, — он коснулся её руки, останавливая. Разрушая её и без того слабую оборону. — Ты ведь тоже хочешь поговорить со мной, верно? Лилия кивнула. — Тогда, соглашайся, — Эймонд нежно погладил ладонь Лил. — Лучшей возможности нам не представится. И она сдалась. Ведь им, на самом деле, нужно поговорить. Только поговорить. Уже через секунду Эймонд завёл Лил в комнату, а затем отпустил её руку и запер дверь. «На всякий случай», как он объяснил, пока Лил осматривалась. В этой комнате мало что говорило о личности владельца — большая кровать, кресло у камина… ничего особенного. Вот стол, где стопкой лежали книги, стояла чернильница, а также несколько оплавленных свечей, выдавал принца — Эймонд тренировал не только свой меч, но и ум. Тем временем Эймонд точно из ниоткуда извлёк бутыль с вином и кубок. Заметив её взгляд, он поспешил объяснить: — Второго кубка у меня тут нет, можем пить из одного. — Я, пожалуй, вообще не буду. Не лучшая идея пить вино сейчас… Но Эймонд, уже наполнивший кубок, протянул ей напиток: — Не отказывайся. Ты усердно работала сегодня и заслужила небольшую передышку. Он действовал на неё магически — иначе, как объяснить то, что Лил действительно приняла кубок и сделала глоток. Эймонд присел на кровать и кивком предложил ей сделать то же самое. Она не стала сопротивляться — всё равно убедит. Вино, оказавшееся приятно терпким, укутало Лил теплом. Нет. Если она выпьет ещё, то точно захмелеет и наделает глупостей. Лилия отдала кубок Эймонду: — Так о чём вы хотели поговорить, Ва…? Перевернув кубок так, чтобы пить с того края, которого касались губы Лил и выразительно глядя ей в глаза, принц покачал головой: — Не надо этого. Мы ведь уже обсуждали. Она кивнула, и прошло ещё несколько минут, пока Эймонд не поставил кубок на стол и, снова присев, не заговорил: — Лилия, у меня к тебе есть предложение… Лил тут же вспомнила об изукрашенной сапфирами вазе — значит, она была права. Он хочет купить её. Эймонд не дал ей возразить, решительно продолжив: — Я вижу, ты нахмурилась: не надо. Это очень хорошее предложение, учитывая обстоятельства. Тебя ведь тянет ко мне? — он сократил дистанцию между ними, теперь дыхание Эймонда опаляло её щёку, думать стало труднее. — Ты можешь признаться, потому что я тоже это чувствую. Его пальцы скользили по щеке Лил, а в его взгляде читалось ничем неприкрытое желание, томление. Это кружило голову, забирало последние остатки самоконтроля. Лил сказала: — Да. И будто шагнула в пропасть. Лилии хотелось, чтобы Эймонд поцеловал её. Сейчас же. Но вместо этого он снова заговорил, явно удовлетворённый и её ответом, и реакциями её тела: — Я предлагаю тебе стать моей постоянной любовницей до того времени, когда мы охладеем друг к другу. Но, думаю, это случится нескоро. Я позабочусь о тебе, Лилия, — он говорил, а его указательный палец медленно скользил по губам Лил. — Тебе не придётся больше работать, беспокоиться о будущем. Я сниму или куплю тебе домик в Королевской Гавани — можем вместе выбрать тот, что тебе понравится. У тебя будут украшения, наряды, дорогие вещицы — всё, что ты захочешь. Я же постараюсь навещать тебя так часто, как только смогу. Отрезвляющие слова. Пусть и сказаны таким магическим, завораживающим тоном. Лил отшатнулась и скрестила руки на груди, чтобы защититься от этой правды. Да, речь шла о купле и продаже. Не более того. Перед глазами промелькнули браслет из розового кварца и алая шёлковая лента… Что же, со своих тринадцати лет я явно выросла в цене. — Ответь что-нибудь, — сказал Эймонд, в голосе которого прозвучали нотки недовольства. — Ты странно себя ведёшь. Да, конечно — вы же принц, вы привыкли, что можете купить любую понравившуюся безделушку. — Ваше предложение… — Лилия хотела быть вежливой, назвать его «очень щедрым» или «льстящим», но не смогла. — Я не могу его принять. У меня действительно есть чувства к вам, но я не собираюсь становиться вашей личной шлюхой. Эймонд поморщился и встал: — Ты не так всё поняла. Я не собираюсь приводить с собой приятелей и пускать тебя по кругу. Лил опешила: — Да я и не подозревала вас в чём-то подобном! Если бы я думала, что вы на такое способны, то… — Что? — Вообще не пошла бы за вами сегодня. Это было дерзостью, конечно. Но Лилия не собиралась подбирать слова. Она тоже встала, и теперь они, разделённые небольшим расстоянием, находились примерно на одном уровне. — Значит, я должен поблагодарить тебя за уделённое мне время? — усмехнулся Эймонд, повышая голос. Лилия не стала отвечать — если они продолжат в том же духе, то только рассорятся. А ей нужно высказаться, объяснить ему всё. — Выслушайте меня, пожалуйста, — она сделала шаг к Эймонду, тот нехотя кивнул, соглашаясь проявить терпение. — Когда я употребила слово «шлюха», то имела в виду, что такие женщины спят за деньги с мужчинами — неважно с одним или с большим количеством. Эймонд что-то хотел возразить. Она же, осмелев и приблизившись к нему, поднесла палец к его губам, прося о тишине: — Но я не хочу чувствовать себя купленной кем-либо — даже вами. Вы особенный для меня. Непросто потому что вы мой истинный, а потому что… я думаю о вас постоянно, вспоминаю наши разговоры и тот поцелуй. Если бы я могла отдаться вам, то сделала бы это без всего того, что вы перечислили. Мне не нужен от вас дом или украшения, или та ваза, которую вы послали. Я… хочу только вас. Понимаете? Чем откровеннее она говорила, тем больше желала сказать. Эймонд уже не пытался перебить её, не выглядел недовольным — скорее заворожённым. — Я знаю, что это неправильно — желать вас, разговаривать с вами так… как я уже, признаться, привыкла. Я намного ниже вас по положению, этого не изменить. И если бы я стала вашей, а кто-нибудь прознал бы об этом, то меня бы окрестили распущенной девкой или как-нибудь похуже. Но что самое страшное — мне всё равно. И если бы я могла… — Почему ты всё время повторяешь это «я не могу», «если бы я могла»? — спросил Эймонд, так наклонившись к Лилии, что его слова слетали прямо ей в губы. Но сам вопрос разрушал желание, напоминал о важном. — Потому что, если мы будем проводить вместе ночи, то это может закончиться тем, что я понесу. Вы сейчас скажете про лунный чай, но он не всегда действует — мне рассказывали. И… я не хочу приводить в этот мир ребёнка, обречённого стать несчастным бастардом. Она не сказала: я слишком хорошо знаю, каково это — жить с клеймом незаконнорождённости, ловить на себе косые взгляды. Но, наверное, Эймонд понял — она ведь излагала ему кратко историю своей жизни. — Так, в этом дело? Эймонд казался озадаченным, точно она спросила у него что-то, имеющее самый элементарный ответ, а потом вдруг заявила: вы ошибаетесь, правда в ином. Немного отодвинувшись от Лил, он сказал: — Я понял тебя… насколько смог. Для меня странно то, что ты не хочешь моего покровительства. Это честное и искреннее предложение — я никогда ни для кого не делал подобного. Но раз такова твоя воля… — он задумчиво покачал головой. — Другое дело — твои страхи. Я уверен: в тех случаях, когда лунный чай не срабатывал, его делала какая-нибудь знахарка или мейстер-недоучка. Я же достану тебе самый лучший. Поверь мне. Лилия не ожидала такого ответа. Она вздохнула, Эймонд же притянул Лил в свои объятия, явно намереваясь так разрушить её решимость и устав от слов. И его запах, его тепло действительно придали вес уже сказанному. Он опытный мужчина, он знает, о чём говорит, верно? Эймонд — принц, и точно добудет для неё самый действенный лунный чай… Всё будет в порядке. Всё будет идеально, стоит только согласиться. Эймонд легко поглаживал её шею, прижимаясь всё ближе — Лил ощущала его желание сквозь ткань, и это льстило, распаляло, затуманивало разум… Как долго она жила в страхе перед возможной ошибкой, как долго томилась по Эймонду, повторяя вновь и вновь: «Этого не будет». Но если… если и Лил может получить немного счастья — того удовольствия, о котором так часто и бесстыдно говорили при ней другие женщины… стоит ли отказываться? Что, если она сейчас упустит нечто важное, о чём будет сожалеть всю оставшуюся жизнь? Упустит из страха, который может и не сбыться вовсе… Скорее всего, не сбудется, ведь он пообещал ей. «Поверь мне», — музыкой звучал голос Эймонда в ушах, такой выразительный, приятный, соблазнительный. И, не выдержав, она первой потянулась к нему за поцелуем. Легкое касание губ о губы, которым Лил будто говорила: «Да, я хочу этого». Сдавалась с радостью, потому что устала бороться, потому что тело горело и требовало чего-то нового, запретного... Эймонд тут же углубил поцелуй, передавая Лил свой жар, захватывая её. Время исчезло, обратившись в ничто. Были только их поцелуи, в которых Лилия растворилась, растаяла, не желая знать ничего о той жизни, где она пыталась отказаться от этого удовольствия. Эймонд подхватил Лилию на руки и перенёс на кровать, навис сверху, втягивая её в очередной поцелуй. Одной рукой он опирался на кровать, другой скользил по телу Лил, всё ещё закрытому одеждой. Она хотела снять с него повязку, которая будто разделяла их, но не успела. Оторвавшись от губ Лил, Эймонд начал целовать её шею, коснулся кромки декольте, сжал грудь рукой через платье. Затем, рыкнув, опустился ниже и оголил её до пояса, задрав юбки. Холодок прошедшийся по ногам Лилии, точно коснулся и её разума, и сердца. Пелена желания, охватившая её, стала не такой плотной. Эймонд же, ничего не замечая, прошёлся пальцами по её оголённой коже, а затем сказал разгорячённым шёпотом: — Раздвинь ноги. Ощущая смущение от того, что он разглядывает её так бесстыдно, Лил всё же подчинилась. И вслед затем почувствовала, как Эймонд трогает её там пальцами… Это было странно. Правда, в какой-то момент его палец скользнул чуть выше, задел чувствительный бугорок, и Лил слабо охнула, чувствуя, как желание возвращается к ней, и, надеясь на продолжение. Но Эймонд, коснувшись её ещё пару раз, прервал это занятие. Должна ли она попросить его о такой ласке? Лилия смешалась и посмотрела на принца, который поспешно снимал с себя штаны и бельё. Было странно видеть его наполовину голым, она искоса взглянула на член и тут же прикрыла глаза — странный орган. И… Эймонд сейчас введёт его в меня? Лил выдохнула, ощущая нарастающую панику. Ей бы хотелось, чтобы Эймонд вернулся к поцелуям — так приятно было таять в его руках, обниматься и прижиматься к нему, вдыхая его запах… Но вот это всё… она совсем иначе представляла. И когда он пристроился между её ног, снова велев раздвинуть их, Лил почувствовала, что совершает ошибку. Былые страхи, отступившие под влиянием момента, под вкрадчивым голосом Эймонда, вернулись, и она вдруг увидела себя — одинокую, с болезненным умирающим младенцем. Лилия отвернулась и прикусила язык, чтобы не сказать лишнего, не помешать ему. Она ведь первой поцеловала Эймонда сегодня, практически дала обещание. Она не может сейчас оттолкнуть его — это будет жестоко. Он разозлится, выгонит её прочь… Сама того не замечая, Лил закрыла глаза в ожидании. Я просто вытерплю это. Я смогу. — Лилия, ты… плачешь?***
Разгорячённому, распалённому многонедельным ожиданием Эймонду хотелось скорее взять её. Потом после первого раза он полностью сорвёт с Лилии это простое платье, оценит, как следует, её грудь — наверняка прекрасную — и покроет поцелуями, огладит каждый миллиметр кожи, но сейчас… Обнажившись, Эймонд смочил член слюной, потому что Лилия была довольно сухой — может, волновалась... шлюхи в борделе всегда оказывались приятно мокрыми, — и приготовился наконец войти в неё, получить желанную разрядку, когда услышал тихий всхлип, точно кто-то беззвучно плакал, всеми силами сдерживая рыдания. Раздосадованный, всё ещё надеющийся, что ему показалось, Эймонд перевёл взгляд на лицо Лилии. Ему сразу стало не по себе — сомкнутые в напряжении губы, закрытые веки, из-под которых стекали слёзы. Но… я же ничем её не обидел, не принуждал. Она сама хотела! Задав вопрос — нелепый по существу, ведь он же видел дорожки слёз на её щеках, — Эймонд услышал в ответ ещё более абсурдное: — Нет… Простите. Вы… можете продолжать. Я просто… Лилия всё ещё не смотрела на него. Он шумно выдохнул, борясь с раздражением — неудовлетворённое желание подталкивало к тому, чтобы сказать или сделать нечто грубое, злое. Но… Лилия выглядела такой несчастной, уязвимой. Эймонд открыл рот и, не разразившись просившейся наружу руганью, немного помедлив, прилёг рядом с Лилией на бок. Он попросил, стараясь, чтобы голос прозвучал как можно более спокойно: — Ты можешь посмотреть на меня… Объяснить. Очень робко, явно пересиливая себя, она открыла свои большие фиалковые глаза, полные слёз, но, встретившись с ним взглядом, тут же снова закрыла их, для верности прижала руки к лицу и разрыдалась пуще прежнего. И что мне теперь делать? Это определённо была самая странная и смущающая ситуация в его жизни. Он вспомнил женщин, с которыми делил постель до этого. Не шлюх, а тех нескольких, кого они с Эйгоном — ещё в ту пору, когда старший брат просвещал его — цепляли в тавернах. Такие давние времена, что Эймонд практически забыл о них. Те девушки всегда отзывались на ласки со страстью, стонали и хвалили Эймонда, называя его отличным любовником. Ни одна женщина никогда так не рыдала в его постели… да и не печалилась даже! Возбуждение совсем спало — ожидаемо, конечно. Борясь с неловкостью, Эймонд резко поднялся с кровати и надел скинутую одежду. Лилия, видимо, заметив его движения, что-то забормотала и тоже встала, попутно едва не упав. Эймонд хотел помочь ей, но девушка сама восстановила равновесие, оправив юбки и всё ещё плача, она сказала более-менее разборчиво: — Простите. Я пойду. — Нет, не надо, — он взял её за руку, останавливая. В таком состоянии она потеряется в коридорах и станет добычей кого-нибудь из пьяных гостей, которых сейчас полно в замке. Даже провести нападающего не сможет так, как когда-то обвела Эйгона — в том, что тот приступ она просто изобразила, Эймонд не сомневался. И к тому же Лилия задолжала ему объяснение. — Я не смогу больше, я… — пробормотала она, всхлипывая. За кого она его держит? За насильника? — Я не трону тебя сегодня, даже если сама попросишь, — отрезал Эймонд, а потом постарался смягчить тон и сказал: — Не бойся. Лилия, подчинившись ему, присела на кровать. Она обхватила себя руками и дрожала — что за печальное зрелище. Эймонд взял с постели одеяло и накинул Лилии на плечи, а затем обнял одной рукой, прислоняя к себе — в этом прикосновении не было ни капли страсти, так что своё обещание он исполнил. Лилия не сопротивлялась. Это объятие, кажется, было самым долгим в жизни Эймонда. А ещё он не подозревал, что кто-то может столько плакать и что у него хватит терпения просто сидеть рядом, обнимать и молчать. Лилия говорила почти одно и то же: ей жаль, она виновата, она действительно хотела, но ничего не может с собой поделать… Бессвязный поток. Когда она более-менее успокоилась, Эймонд, восхваляя себя за такую стойкость, но по-прежнему чувствуя некоторую растерянность из-за этой странной ситуации, спросил: — Ты… в порядке теперь? Лилия ответила не сразу, потёрла свои заплаканные глаза: — Не знаю. Я… вы ждёте объяснений. Я виновата. — Ох, хватит! — этого Эймонд не мог выдержать. — Я тебя умоляю, — он выделил голосом непривычное для себя слово. — Перестань извиняться. Вообще. Запрещаю тебе извиняться передо мной. Неожиданно для себя он улыбнулся, и уголки губ Лилии тоже дрогнули в ответ. — Хорошо. В общем, — она отвела взгляд от его лица и теперь смотрела на свои переплетённые пальцы. — Я действительно хотела… но у меня никогда никого не было… — Не было? — переспросил удивлённый Эймонд. Лилия, судя по тому, что она рассказала в прошлую их встречу, была где-то на год младше него, а значит, либо уже перешагнула черту семнадцатилетия, либо подошла к ней очень близко. И, учитывая её положение горничной, — а не леди — он, хоть и не думал об этом особо, не сомневался в том, что Лилия сменила одного-двух любовников. Не больше, конечно, она не выглядела развращённой или очень искушённой, однако… — Да, — её и без того красное от слёз лицо порозовело от румянца. — Я целовалась с одним парнем, когда мне было тринадцать, и он немного касался моей груди через одежду, но… Это всё. Эймонд убрал руку с её плеча, разрывая их объятие. Потом он коснулся её сплетённых пальцев. — Почему ты не сказала мне до…? — Я не думала, что это важно. Эймонд задумчиво гладил её пальцы. Если бы он знал, то постарался бы быть нежнее… правда, девственница под ним никогда не оказывалась — некстати вспомнилась та девчонка из борделя, выбранная для поцелуя, — но он бы что-нибудь придумал. Он ведь отличный любовник, как ему говорили. — Важно, — наконец сказал он. — Ты из-за этого плакала? — Нет, — она вздохнула. — Наверное, нет… Просто, я знаю, что вы считаете это незначимым, но мне снова стало страшно насчёт того, о чём я уже говорила. Я не знаю… как пересилить себя. Значит, дело в этом странном страхе забеременеть, вопреки принятому лунному чаю. Мучили ли такие мысли других женщин? Эймонд понятия не имел. Но теперь понятно, за что Лилия извинялась. — Однако сначала ты ведь желала меня, — заметил Эймонд. Ему не нравилось то, что Лилия всё ещё избегала его взгляда. Будто боялась. Он не хотел от неё страха. — Да, но… — она вдруг замешкалась. — Нет, я не могу сказать. Это слишком… Лилия прикрыла рот ладонью. — Мне действительно лучше пойти к себе. И забыть всё это. И что ему с ней делать? Очевидно, он не мог пока полностью сделать её своей. И от статуса любовницы она отказалась. Но Эймонд знал, какая эта мука — пытаться забыть Лилию, убеждать себя в том, что она вовсе ему не нужна. Проклятье! Сейчас, когда он обнимал её, прижимая к себе, без всякого страстного томления, пока просто гладил её руки, то чувствовал, что это хорошо, правильно — кроме её слёз, — он испытал нечто совершенно новое. Более того, Эймонд сумел не поддаться раздражению и злости ради неё… Нет, он не может позволить Лилии уйти и перечеркнуть всё это. Он не сумел пока получить её доверие, но она уже раскрывается перед ним — пусть и постепенно. Он добьётся большего. — Я не хочу тебя отпускать, — честно сказал Эймонд. — И ты говорила о чувствах ко мне… собираешься так просто выкинуть меня из головы? Забыть, зная, что я не желал расставания с тобой? Лилия наконец встретилась с ним взглядом и тяжело вздохнула: — Мне хорошо сейчас с вами. Но я боюсь сказать что-то неправильное, задеть вас. Эймонд усмехнулся: — Я сегодня само терпение. Думаю, завтра у дверей моей комнаты соберутся верующие, которые начнут молиться Эймонду Терпеливому. Она ответила ему искренней улыбкой. Вот это Эймонду нравилось — её улыбки, а не слёзы. — Ладно. В общем… когда мы целовались, когда вы обнимали меня, то… я действительно чувствовала такой жар, хотела забыть всё и отдаться вам. Но потом… ну, мне сложно так объяснить, но то, что вы делали со мной там, — Лилия отвела взгляд, но, набравшись храбрости, снова посмотрела на Эймонда. — Некоторые вещи были приятными, однако вы не продолжили, и дальше… — Тебе не было хорошо, — понял Эймонд. Теперь смущение ощущал он. Надеюсь, не покраснел. Так, выходит, ему врали? Он не способен ласкать женщину так, чтобы ей понравилось? Это выбивало из колеи. Эймонд бы с удовольствием закончил этот разговор, закрыл уши руками и вовсе вышел из комнаты. Но он ведь сам уговорил её остаться, признаться ему… Видимо, она что-то почувствовала — коснулась пальцами его лица. — Может, дело во мне, — предположила Лилия. Эймонд чувствовал: это не так. Он легко поцеловал её запястье. Быть таким же откровенным он вряд ли сможет — слишком уж скользкая, задевающая его гордость тема. Однако… он ведь мужчина. И наверняка ему под силу сделать так, чтобы Лилия оказалась столь влажной под ним, какой полагается быть женщине, готовой к мужчине. — От собственного дома в городе ты отказываешься? — уточнил он на всякий случай и, получив в ответ утвердительный кивок, покачал головой. — Это странно, очень странно… но, если я предложу тебе приходить ко мне по вечерам после твоей работы и постепенно, скажем так, тренироваться… Ты согласишься? В её глазах промелькнул интерес. — Если без украшений, денег и всего такого, то да. Я буду приходить к вам — правда, порой уже почти ночью. Только я не уверена, когда смогу… забыть о своих страхах. Эймонд ожидал подобного ответа, но у него уже возникла весьма хорошая идея: — Я понимаю. Мы просто проверим, что и кому из нас нравится. Я не стану пытаться взять тебя, пока ты сама очень настойчиво не попросишь об этом, — он ухмыльнулся. — Да и тогда — ещё подумаю. Лилия, вероятно, довольная таким договором, подхватила его игру: — Так мне непросто будет соблазнить вас? — а потом добавила уже менее кокетливым тоном. — А во время наших… занятий я тоже смогу трогать вас? Не только ведь вы — меня? — Сможешь, — ответил довольный Эймонд. Он мог предложить ей несколько способов проявить интерес. Затем заправил прядь волос Лилии за ухо и скрепил их договор поцелуем — он вышел нежным и сладким. Оба они сдерживали себя, не желая сегодня снова заходить далеко. Эймонд и не думал, что может быть так приятно просто целоваться… Оторвавшись от губ Эймонда, Лилия провела по его волосам рукой. — Я смотрю, ты к ним неравнодушна. — У вас прекрасные волосы, — подтвердила она. — Вы же не против… — Нет, давай только устроимся поудобнее, Лилия. И следуя его мягким указаниям, она села поближе к спинке кровати, опираясь на неё и подушку. Эймонд же устроил голову у Лилии на коленях. Перед этим она аккуратно освободила его волосы от той небольшой заколки, которая их удерживала, и теперь гладила пряди и голову Эймонда с нежностью, явно наслаждалась процессом. И Эймонд снова ощутил это — растекающееся по телу, по сердцу счастье, пришедшее к нему, несмотря на то, что сегодня он не получил ничего из ожидаемого. Бывает же так... — Меня, наверное, отчитают завтра, — сказала Лилия. — Я совершенно забыла про работу. Эймонда окутывал сон, он пробормотал: — Я убью всех, кто посмеет. Её рука замерла, но потом вернулась к приятному занятию: — Ну и шутки у вас. На мгновение перед внутренним взором Эймонда встали те двое близнецов — лишённые глаз, с перерезанными горлами, заколотая старуха… Некоторых вещей он никогда ей не расскажет. Иначе снова начнёт его бояться, как в то время, когда думала, будто он способен убить её. — У тебя нежные руки, Лилия. — Спасибо… вы можете называть меня Лил. Эймонд поморщился: — Лилия мне нравится больше. И ты можешь называть меня Эймондом. — Хорошо… Эймонд. Приятно. Когда-нибудь Лилия скажет: «Я согласна, Эймонд. Согласна на все ваши предложения, согласна полностью стать вашей». Он подтолкнёт её к этому. Он дождётся. И с такими мыслями, наслаждаясь необычными ласками, Эймонд уснул.