Как тебя позвать, чтобы ты услышал? Как тебя догнать, ведь шаги все тише? «Просто постарайся быть счастливым» — Елена Минина
Дурной сон. Безумный кошмар… «Тело моё будет всегда страдать от холода, а душу поглотит пустота!» Голос Эймонда звучал в голове Лил вновь и вновь, напоминая о том, что всё произошедшее не было мрачным плодом её воображения. Она забилась под одеяло на своей кровати и не прекращала рыдать, потеряв счёт времени, не обращая внимания на перешёптывания других девушек. Я идиотка. Как я могла не понять сразу?.. Когда в коридоре Лил поймал неприятный стражник с вытянутым лицом, то она подумала, что придётся держать ответ перед его начальником — седым мужчиной, которого она видела лишь несколько раз издалека. Она и представить не могла… Эймонд смотрел на неё так сурово, и Лилия решила: он её возненавидел. Влюблённость, захватившая их обоих в последние месяцы, растаяла, стоило ему понять, как она поступила. Кого выбрала. Уверенность в том, что Эймонд хочет поиздеваться над ней, окрепла, когда Лилия поняла, в чью кровь её кинули. Бедная Амалия! Несчастная женщина, которую я подставила… убила. Да, убила. Лил чувствовала её кровь на руках — засохшую, возможно, даже въевшуюся в кожу. Как наглядно. Я погубила добрую, ни в чём неповинную женщину, втянула её в это против воли. Лил всхлипнула, снова вспоминая тот момент, когда Эймонд стал требовать от неё назвать имя Рейны, выдать свою госпожу. Но не мог же он считать Лилию настолько жалким существом. Пусть вина Рейны и была очевидна, Лил поклялась: от неё дознаватели ничего не услышат. Только она не знала тогда, что спрашивать будет Эймонд… И как больно ей стало, когда он упомянул их связь, данную от рождения. Всё прошедшее встало перед глазами, сердце разрывалось от этой муки — он совсем чужой мне теперь, он думает, что я прикрываюсь нашей связью и надеюсь избежать наказания. Как он может настолько не знать меня! Обида и боль сорвали с её губ жестокие слова. «Наверняка вы перетерпите те небольшие болезненные… ощущения, которые вас ждут в случае моей смерти». Лишь мгновение спустя, когда во взгляде Эймонда отразилась её собственная боль, Лил поняла, как ошиблась. И он подтвердил это, произнеся своё горькое признание. Было поздно просить прощения, пытаться объясниться, но она попробовала… а он не захотел слушать. Он имел на то право. Лилия потёрла шею — вероятно, останутся синяки. Но они не сравнятся с теми ранами, что приняло на себя моё сердце. Дрожащими руками Лил обняла себя, пытаясь успокоиться. Он отпустил меня — что это вообще значит? И… пришедшая в голову мысль ошеломила — как же Рейна? О, Семеро! Вдруг её уже забрали, увезли куда-то… Я точно идиотка. Ненавижу! Сорвавшись с кровати, Лилия кинулась в опочивальню Рейны и Дейрона, надеясь всё-таки найти там подругу. К счастью, Рейна действительно оказалась в этой комнате — сидела в кресле, с неначатой вышивкой на коленях. Когда она увидела Лилию, то на лице её сначала отразилось облегчение, а затем — ужас. — Лил! Всё получилось? Что с тобой? — встав с кресла и подойдя к Лил, Рейна ахнула. — Это кровь?! Лилия взглянула на свою юбку — действительно кровь… Её передёрнуло, и она постаралась подавить всхлип. Потом спросила тихо: — Рейна, к тебе приходили? Эймонд был здесь? Рейна одарила её удивлённым взглядом, а потом ответила: — Нет, никого не было. Но ты передала записку, скажи? Её доставят? Вопросы Рейны растворялись в воздухе. Мысли Лилии занимало совсем другое: неужели Эймонд решил промолчать? Из любви ко мне? Рейна же, явно соскучившаяся в одиночестве, продолжила: — Только Дейрон заглядывал ненадолго — сказал, что они нашли Эйгона. Правда, я не поняла, куда он пропадал… А Эймонд — нет, не видела его. С чего бы ему… Вдруг Рейна побледнела. Лилия поспешила подвести подругу к кровати, не зная, кому из них сейчас труднее устоять на ногах. Рейна же спросила взволнованно, пытаясь узнать обо всём сразу: — Лил, ты ранена? Это твоя кровь? И… что у тебя с шеей? Это Эймонд тебя пытал? Он… всё знает? Лилия издала истерический смешок. Слишком много вопросов. Пытал… судя по всему, мы пытали друг друга. Но моя вина глубже. Я всё испортила. Затем Лил встала и подошла к бадье с водой. Жаль, в ней нельзя утопиться. Но вот немного освежить лицо и руки можно — Рейна меня простит. И Лилия стала умываться, пока Рейна сверлила её взглядом. Наконец госпожа не выдержала: — Не томи же меня, Лил! Почему ты молчишь?! Ты ни на один вопрос не ответила! Лилия тяжело вздохнула и, повернувшись к Рейне, отчеканила: — Потому что ничего не получилось. Записку не доставят. И вообще… я всех подвела. Наша цветочница, эта милая Амалия, теперь мертва из-за меня. Эймонд знает о твоей причастности, хотя я и не назвала ему твоё имя, но сама понимаешь, ответ был очевиден. А ещё… — голос сорвался. — Я предала Эймонда, потеряла... И сейчас ему больно, пусть я этого и не чувствую. Лил потёрла виски — хотелось лечь на пол, закрыть глаза и больше никогда не двигаться. Или напиться до беспамятства. Рейна что-то говорила — ахала, сокрушалась о том, что так и не удалось предупредить отца, спрашивала, пыталась сочувствовать. Слушать её не хотелось. Рейна была в безопасности — по крайней мере, сейчас. А жизнь цветочницы вовсе прервалась. Лилия же чувствовала себя опустошённой, выпотрошенной. Она всегда знала, что их счастье с Эймондом скоротечно, но такой концовки предугадать не могла. Я так люблю его. Почему я, попав в ту жуткую комнату, сразу не поняла, что нужно говорить? Может, тогда бы он ещё смог меня простить. — Лил, ты так странно сказала про Эймонда, про боль… и ты зовёшь его по имени, — робко заметила Рейна, лицо её озарилось догадкой. — Он твой истинный? Твой любовник? Лилия не ответила. Зачем? Подошла к Рейне, положила руку ей на плечо и сказала: — Прости, что не удалось предупредить твоих родных. И береги себя. Не слушая больше Рейну, Лил вышла из комнаты. Сейчас она хотела видеть рядом с собой только Эймонда, но это было невозможно.***
Раздражающие длинные дни. Эймондом овладевали то злоба, то безразличие ко всему. Он устал, он потерял её, а ещё он подвёл свою семью. Помощник мейстера, подкупленный принцем Деймоном в один из его визитов в замок, ухитрился отправить целых двух воронов на Драконий Камень. Мерзавец! После пыток Эймонд лично порезал урода на кусочки и скормил оставшимся воронам, но главное уже было сделано. По крайней мере, одна птица точно доставила послание этой сучке Рейнире. Они потеряли своё преимущество. И ночью перед коронацией Эйгона ему снились вороны с перемазанными кровью клювами, а ещё смеющийся над ним Деймон. Когда в это мрачное видение ворвалась Лилия, тоже испачканная в крови и тянущаяся за поцелуем к Деймону, Эймонд проснулся тяжело дыша и проклиная всё на свете. Последовавший за коронацией пир был просто идиотизмом. Требовалось скорее предпринимать что-нибудь дельное, устанавливать связи с союзниками, а не пить вино, делая вид, что Эйгон станет отличным королём. Впрочем, по взгляду Отто Эймонд понял: работа уже кипит, и план заготовлен. Все мы сейчас будем плясать под дудку старика. Но, может, это и неплохо, в отличие от меня, он ещё не совершил позорную ошибку. Впрочем, семья отнеслась к просчёту Эймонда слишком спокойно. «Нечестивец дождался, когда один из стражников, поставленных тобой для охраны воронов, отойдёт, и сумел убить второго. Ты не мог предугадать такое», — сказала мать и сделала попытку погладить Эймонда по руке. Он, что — несмышлёный мальчишка? Он не нуждался в жалости. Отвлёкся на дуру-цветочницу и стражников, которых задним числом обвинил в измене. Отвлёкся на… Нет. Не буду я о ней думать. Всё кончено. С этим тягостным пиром, — на котором она не прислуживала, как совершенно случайно заметил Эймонд, — тоже пора было завязывать. Но для начала… Взгляд его остановился на Рейне, танцевавшей с Дейроном. Немного бледнее обычного — от чувства вины, от страха или от растущего брюха? Эймонд встал со своего места и направился к юной паре. — Дейрон, позволишь украсть твою жену ненадолго? — поинтересовался он у брата. Тот немного удивился, но кивнул. Эймонд уже несколько раз собирался рассказать Дейрону правду, но останавливался снова и снова. Сообщить обо всём Дейрону было бы правильно, разумно и именно так он намеревался поступить изначально… но как же больно станет его наивному младшему брату. Достаточно одного полумертвого принца в их семье. Дейрон что-то ласково шепнул Рейне, потом улыбнулся Эймонду: — Будь с ней осторожен. — Непременно, — пообещал Эймонд, пытаясь звучать не слишком мрачно. Он видел панику, отразившуюся в пурпурных глазах Рейны, когда её муж покинул их, направившись к общему столу. И при выполнении очередного танцевального «па» в движениях Рейны ощущалась скованность. Правильно. Пусть боится — ей полезно. Эймонд придвинулся чуть ближе к Рейне и сказал: — Мы оба знаем, что ты пыталась сделать. И поверь, я скрыл это не ради тебя. Если ты ещё хоть раз задумаешься о предательстве… я устрою так, что ты исчезнешь. И Дейрону придётся смириться с этим… хотя, возможно, он горячо меня поддержит. Знаешь, драконы не терпят рядом с собой лжецов и предателей. — Я тоже дракон, — упрямо бросила Рейна. — Разве что новорождённый, — холодно усмехнулся Эймонд, отступая от Рейны на шаг и делая предписанный танцем поворот. Затем он снова оказался рядом с партнёршей, которая проделала тот же манёвр. — Я всё поняла, — тихо сказала Рейна после поворота. — Но Лил… она очень страдает. Когда я просила её, то не знала… А теперь, значит, знаешь. Она рассказала? — Не желаю ничего слышать о ней, тем более — от тебя, — процедил сквозь зубы Эймонд. — И запомни, я с удовольствием прирежу твоего папашу и сучку-сестру при первом же удобно случае. Рейна вздрогнула и, видимо, непроизвольно начала жевать нижнюю губу. Эймонд оставил её, жалея, что того помощника мейстера нельзя разрезать на куски дважды. Его переполняла желчь. «Она очень страдает». Перед глазами ясно встал момент, когда он схватил её за горло, угрожал пытками… признался в чувствах. На её нежной шее, которую Эймонд так любил целовать, точно расцвели синяки. Когда она смотрит на них, то ненавидит меня за жестокость? Или её слова о чувствах по-прежнему правдивы? Слабак. Не собирался думать о ней и всё равно… Эймонд выскользнул из зала и направился в таверну — ему нужно напиться там, где ничто не напомнит о ней, где никто не будет задавать вопросов. «Она очень страдает». А я — нет. Я в полном порядке.***
На следующий день они собрались на семейный совет — похожий на чёрного ворона Отто, несколько нервничающая королева-мать, слегка пьяный Эйгон, слишком серьёзный Дейрон и даже Хелейна, хотя взгляд у неё был такой отсутствующий, точно она полностью ушла в какой-то свой мир. Неплохой вариант, наверное. Последним в зал вошёл Кристон Коль — вот уж не думал, что он тоже стал членом семьи. Интересно, как советы проходят в лагере Рейниры? Все Стронговские бастарды участвуют? Размышляя об этом, Эймонд прокрутил в руке кинжал, который всегда был при нём. Отто же, сложив руки за спиной, озвучил очевидное: им нужны союзники. Многие письма отправлены, но есть особые лорды, которых нужно навестить лично. Затем он повернулся к Дейрону, который выглядел очень сосредоточенным. — Дейрон, ты полетишь на Дрифтмарк. Напомнишь лорду Велариону, что его внучка вошла в нашу семью, что она носит твоего ребёнка. Они должны пообещать свою помощь. Леди Рейнис в свой приезд к нам непрозрачно на это намекала. Дейрон нахмурился: — Но Бейла — тоже их внучка. Нелепое возражение. Отто, очевидно, думал так же — он поморщился и сказал наставительно: — Они должны сделать окончательный выбор. Направь их на верный путь в своей приятной манере. — Хорошо, — вздохнул Дейрон и облокотился на овальный стол, за которым они все, кроме Коля и Отто, сидели. Беспокоится о чувствах Рейны? Может, стоило всё-таки рассказать Дейрону о её намерениях? — Эймонд, — сказал Отто, отвлекая того от раздумий. — Ты полетишь в Штормовой Предел — нам пригодится войско Борроса Баратеона. Чтобы заключить союз, пообещаешь жениться на одной из его дочерей — какая понравится. Эймонд тут же почувствовал на себе взгляды всех присутствующих. Даже Хелейна вернулась на грешную землю, чтобы полюбопытствовать, как именно Эймонд отреагирует на такое поручение. Они ожидают моих возражений? Криков о желании жениться по любви? Он мрачно усмехнулся про себя. Любовь — это такое дерьмо, которое выворачивает тебя наизнанку, и никак от него не избавишься. — Помнится, среди них есть одна фигуристая — с огромными титьками. Бери её — не прогадаешь, — ухмыльнулся Эйгон. Мать смерила его негодующим взглядом и явно еле сдержалась от замечания. Пожалуй, и правда, когда твой сын становится королём, стоит привыкать к уважительному обращению с ним, почти семейный совет — неплохая возможность потренироваться. Внезапно Эйгону ответил Отто: — Смотреть надо на бёдра — по ним сразу ясно, сможет ли женщина выносить крепких сыновей. Эймонд не сдержал усмешки. Подмывало сделать гадость и спросить, какие бёдра были у их бабки Розамунд, но он всё же оставил это замечание при себе. Сказал, не скрывая иронии: — Благодарю всех за бесценные советы, — и добавил серьёзно. — Поддержкой Баратеонов я заручусь.***
Сразу после совета Эймонд направился к себе — в последнее время он почти не заходил в комнату, где всё кричало о ней, об ушедшем счастье. Но нужно же было где-то переодеться. Первое, что привлекло его внимание, — проклятая сапфировая ваза, в которой стояли тёмно-фиолетовые розы. Следуя его приказу, цветы продолжали обновлять. Эймонд выдернул одну розу и сжал в руке нежный бутон. Как легко уничтожить красоту. И что делать, когда красота уничтожает тебя? Он кинул розу на пол и в приступе бессильного бешенства начал топтать тёмно-фиолетовый бутон. Вот так. Так! Эймонд мстил несчастному цветку не только за её предательство, за то, что она не пыталась больше просить прощения, не приходила... Нет. Он мстил за нелепое начало войны, которую так долго ждал, порой даже призывал. И вот что вышло. Речь не шла о сражениях, о возможности покрыть себя славой. Пока всё, что от него требовалось — убивать всякую дрянь вроде цветочницы или помощника мейстера, а ещё взять в жёны незнакомую девку, при одной мысли от которой его воротило. Испачкаться в чужих кишках и сковать себя брачной цепью. Прелестно. Никто не запретит ему ходить к шлюхам, конечно — попробовали бы. Но… Эймонда прервал стук и, вопреки его безумному желанию услышать тот самый голос, раздалось: — Эймонд! Это Хелейна. Можно мне зайти? — Заходи, — откликнулся Эймонд, ругая себя за мгновение слабости. Хотя… мгновение ли это было? Дверь открылась, и Хелейна вошла в комнату. Окинув Эймонда взглядом и задержавшись на его ногах, она заметила: — Топчешь ещё один цветок? Ничего не выйдет — ты же знаешь. Эймонд невольно вспомнил ту её давнюю фразу: «Цветок появится». Кажется, как-то так. Ещё Хелейна упоминала пчёл и что-то про волю… Сестра тем временем подошла ближе и грустно улыбнулась, руки она держала за спиной, точно что-то прятала. — Ты не должен туда лететь, Эймонд. В её серо-голубых глазах сейчас было столько понимания… но Эймонд не знал, к чему или к кому это понимание относилось. Хелейна вела речь о своём — далеком. Впрочем, присутствие сестры всегда смягчало его. Эймонд успокоительно провёл ладонью по волосам Хелейны и ответил: — Очень даже должен. Ты ведь слышала Отто. Хелейна отстранилась и покачала головой, точно говоря: «Вечно меня никто не слушает». Как жена Эйгона Хелейна совсем недавно возвысилась до королевы, но в ней не было ни капли величественности — никогда ей не стать похожей на их мать. Пожалуй, титул королевы для сестры — чересчур приземлённый. Да и для меня она всегда оставалась слишком надмирной, но когда-то я не хотел этого замечать. Тем временем Хелейна выставила вперёд правую руку и протянула Эймонду серебряный овальный медальон. — Возьми, — сказала она, заметив, что Эймонд не спешит принять странный дар. Он послушался, одновременно приподняв брови в знак вопроса. Хелейна пожала плечами: — Бабушка всё настаивала, что он должен быть у тебя. А я сначала и не понимала, о чём она говорит… — Бабушка? — переспросил Эймонд, разглядывая медальон. На крышке медальона была выгравирована рыба — похоже, знак Талли. Хотя так сразу Эймонд не признал бы в рыбёшке форель. Хелейна хотела объяснить, но он уже и без того всё понял. Медальон никак не мог принадлежать матери отца — Алиссе Таргариен. Значит, речь шла о той самой Розамунд — истинной Отто… В девичестве явно Розамунд Талли. Эймонд раскрыл медальон, который ожидаемо оказался пустым. — Хочешь, чтобы я подарил его своей будущей невесте? — поинтересовался принц, глядя на сестру. На вопрос она, конечно, не ответила. — Я никогда не носила этот медальон, — сказала Хелейна, не поддержав его лёгкий тон. — Мама отдала мне его давным-давно, и я забыла о нём… Но бабушка… в одну из ночей велела передать его тебе. Сказала, что ты всё поймёшь. Да чего уж тут непонятного: Хелейну во снах навещает их давно умершая бабка. Не то, чтобы Эймонд был сильно удивлён. Он сжал медальон в руке и поблагодарил сестру. На губах Хелейны, когда она уходила, играла загадочная и немного печальная улыбка. — Не лети туда, пожалуйста, — повторила она свою нелепую просьбу и закрыла за собой дверь, не дождавшись ответа. И хорошо — его не тянуло повторять одно и то же. Эймонд ещё раз посмотрел на медальон, который продолжал держать в руке, а затем запрятал его поглубже в ящик стола. Принц мог поклясться: ни одна из дочерей Борроса Баратеона эту вещицу не получит.***
— Знаешь, Эймонд улетел из замка сегодня утром, — сказала Рейна тихо. Лил никак не отреагировала — она не собиралась обсуждать Эймонда, проявлять свой интерес к нему. Если Рейна что-то поняла в тот день, когда Лилия не смогла сдержаться… пусть оставит это при себе. Забудет. Так для всех будет лучше. В последнее время их разговоры с Рейной выходили преимущественно холодными. И хотя поначалу её подруга-госпожа предпринимала попытки изменить это, Лилия отзывалась на них крайне вяло — не хотела обижать Рейну, просто… Не могла. Она радовалась тому, что Рейна была в безопасности благодаря молчанию Эймонда, что Дейрон, видимо, тоже ничего не узнал и отношения Рейны с ним оставались безоблачными… Но всё же Лил не могла теперь видеть в Рейне только нежную и добрую девочку, свою давнюю подругу и госпожу, о которой нужно заботиться. Соучастницы тяжкого преступления — вот кем они стали. Лилия возлагала основную вину за смерть Амалии на себя, однако и на Рейну падала эта мрачная тень. А та даже ни разу не сказала, что ей жаль бедную цветочницу. И Гасс куда-то пропал. Хотелось бы верить в то, что это связано с его службой и с ним всё в порядке, но Лил терзали мрачные мысли. И насчёт его угрюмого напарника — тоже. А по замку между тем ходили жуткие слухи о расправе, которую Эймонд учинил над помощником мейстера. Поговаривали о том, что принц то ли скормил беднягу своей драконице, то ли — воронам. В самой жуткой версии — съел сам. И если в последний вариант Лилия, естественно, не верила, один из двух других с большой вероятностью был правдой. — Лил, ты меня услышала? — всё так же тихо переспросила Рейна. — Прости, если лезу не в своё дело, но, думаю, ты должна знать. Он… он скучает по тебе. — Что?! — не выдержала Лилия, отвлекаясь от сбора грязной одежды Рейны в большую корзину. — Он говорил со мной на пиру в честь коронации, — сказала Рейна, перейдя на обычный тон. — Ну как… говорил, скорее угрожал. И я… только не сердись, я сказала, что тебе плохо без него, а он, услышав это, совсем взбесился. Но у него было такое выражение лица — точно ему больно. И он, кстати, прямо сказал, что сохранил тот... случай в тайне не ради меня. Знаешь, мне показалось, он и сам не понял, в чём признался — так был раздражён. — Я… прошу тебя, Рейна, никогда больше не говори с ним обо мне, — ответила Лил, сердце которой сжалось от тоски. — Пожалуйста. Вместо того, чтобы пообещать это, Рейна тяжело вздохнула: — Есть ещё кое-что… думаю, ты должна знать: он улетел в Штормовой Предел, чтобы заключить договор с лордом Баратеоном. Эймонд женится на одной из его дочерей. Декоративная шёлковая накидка, которую Лилия только что взяла в руки, просочилась сквозь пальцы и упала на пол. Женится… Я всегда знала, что это случится. И он даже не говорит со мной сейчас... Почему же так больно? — Я поняла, Рейна. И с этими словами Лил вышла из комнаты. Остаток дня растворился — его будто и вовсе не было. А стоило голове Лилии коснуться подушки, как разум заполнили мысли об Эймонде. Он женится. Дочери лорда Баратеона — настоящие леди. Даже если не сразу, но рано или поздно Эймонд влюбится в одну из них. Он будет делать ей комплименты, дарить цветы, ласкать… Лил всхлипнула, хотя ещё утром полагала, что выплакала все слёзы. Он забудет меня. Но пока… пока я в его сердце. И это подсказывали не слова Рейны — нет, Лилия помнила, сколько безумия и горечи было во взгляде Эймонда в тот день в допросной, когда он выплюнул ей в лицо своё признание в любви. Такое не проходит за несколько дней, пусть даже полных смерти и мрака. Эймонд. Эймонд. Эймонд. Как я могла потерять тебя? Не понять? Не довериться? Вина придавливала Лил к земле — она, кажется, никогда в жизни не чувствовала себя такой несчастной и никчёмной. В прошедшие вечера она не решалась пойти к нему. Он ведь велел мне убираться — я причинила ему боль, разочаровала, и он меня прогнал. Значит, и не ждёт больше. Так Лилия рассуждала, когда ноги по старой привычке подводили её к коридору, ведущему к комнате Эймонда. Но сейчас, в эту самую минуту, её пронзило острое желание последний раз поговорить с ним. Попробовать объясниться. Попросить прощения. И ведь может быть так, что ему сейчас нужна её поддержка — хотя бы немного. Судя по всему, с каждым днём на его руках остаётся всё больше крови — по силам ли ему в одиночку вынести такое? Лилия вспомнила, каким был Эймонд во время той давней тренировки с Дейроном и ещё на турнире… Жестокий. Расчётливый. Похожий на опасного зверя. Бой мог увлечь его, и тогда в чертах Эймонда проступало что-то жуткое, кровожадное. И Лил горевала о его жертвах — особенно тех, кого сама подвела под его клинок, — но, глядя в темноту, не уличённая никем, она могла признаться, что любила его и в этом одеянии из крови, мрака и боли. Потому что человек един — нельзя отказаться от какой-то его части, пусть и пугающей, и сделать вид, будто её не существует. Существует. Эймонд вцепился ей в шею, угрожая задушить… Но он же до того заботился о ней, открывался ей, старался доставить ей удовольствие. Насколько же он мой. Лил провела по щекам — мокрым от слёз. Он мой. Пока ещё — мой. Перед тем, как другая войдёт в его жизнь, чтобы впоследствии завоевать его сердце, я скажу ему всё. Вот. Прямо сейчас. И утерев слёзы, моргнув несколько раз, Лилия выбралась из-под одеяла и вышла из комнаты. Она ещё не закрыла дверь, как соседки уже начали шептаться. И наплевать на них. Только бы он меня выслушал.***
Кто мог знать, что минувший день окажется настолько судьбоносным? Или об этом говорила Хелейна, когда просила никуда не лететь? Можно ли в следующий раз дать хоть какие-то объяснения? Эймонд хмыкнул и отпил из кубка сразу половину — вино казалось безвкусным. В отблесках огня он точно видел тучного Бороса Баратеона, выставившего перед ним своих дочерей, словно породистых лошадей — разве что их зубы не предложил осмотреть, — и спрашивавшего с масляной улыбкой: «Ну, какая вам приглянулась, Ваше Высочество?». Эймонд тогда моргнул пару раз, потому что ему упорно казалось: они все на одно лицо, и какое-то смазанное к тому же. Он сказал пошлость — мол, все так прекрасны, настоящие музы, он должен немного подумать, чтобы связать судьбу с одной из них. Аж самому противно стало. Баратеону его нарочитое замешательство, кажется, польстило, но он, как и полагается, предупредил, что думать нужно быстрее. Эймонд еле сдержался от небольшого наблюдения: толпа женихов у входа не стояла. Правда, потом явился один… но не жених, как оказалось, а посланник. Стронговский выродок, лишивший Эймонда глаза, — Люцерис Веларион. Люк. Сейчас Эймонд и его отчётливо видел в языках пламени. Его, живого и здорового, а потом — те ошмётки, что остались от Люка и Арракса. Эймонда передёрнуло, он снова поднёс к губам кубок, но тот оказался пустым. Проклятье! Пришлось наливать. Надеюсь, в моей комнате найдётся ещё пара бутылей вина — идти до таверны сил не было... Мне придётся выпить всё вино в замке, чтобы погрузиться в спасительное алкогольное забытьё, где нет снов, где нельзя увидеть глаза Люка — большие и тёмные, как у ни в чём не повинного щенка. Будто не он родился бастардом и носил не принадлежавшую ему фамилию. Будто не он лишил меня глаза. Будто не он прилетел в Штормовой Предел, чтобы выполнить дипломатическую миссию для своей мамаши-самозванки. Эймонд приложился к кубку. Он решил поиздеваться над мальцом — выпустить всю злобу, тоску, разочарование. И сначала всё шло весьма забавно… Когда Барратеон испугался, что Эймонд порежет Люка у него в замке, и дело переросло в погоню — о, как это горячило кровь принца. Ему хотелось испугать зарвавшегося бастарда так, чтобы тот обоссался и прилетел к своей шлюхе-маменьке в намокших штанишках. Вот была бы потеха. Но… Эймонд ошибся. Опять. Непозволительно много ошибок за считанные дни! Он всегда знал, конечно, что Вхагар не его рабыня, верно выполняющая приказы. Он не был идиотом — их отношения строились на взаимоуважении. Она признала Эймонда, когда тот почти ничего из себя не представлял — безумный юнец, поставивший на карту всё, чтобы стать её всадником. Вхагар уважала храбрость. Правда, как выяснилось, не понимала игр. И Эймонду осталось только твердить бессмысленное: «Нет, нет, нет». Нет. Вхагар, что ты наделала? Что я наделал? Нет. Я не хотел его смерти сейчас — может, когда-нибудь потом на поле боя, но не так. Не теперь. Нет. Я развязал настоящую войну, а обещал выполнить дипломатическую миссию. Эймонд мрачно расхохотался, прикладываясь к бутыли с вином. Будь проклят этот кубок — он недостаточно большой. Его касались её губы. Эймонду нужен целый океан вина, чтобы напиться. Эймонду нужна она, чтобы хоть на секунду обрести покой. В последние дни он убивал всякую чернь, а теперь стал причиной гибели юнца. Своего племянника. Я думал, что могу направить Вхагар, что она ко мне прислушивается… Глупец. Заигравшийся глупец. Не более. Вино-вино-вино. Среди тумана, который поглощал Эймонда, слышался потрясённый вздох матери, раздавшийся в тот миг, когда она услышала мрачную новость. «Эймонд!» — воскликнула она. Отто сверлил его осуждающим взглядом и пробовал прочитать нотацию — мол, не за тем Эймонда отправляли в Штормовой Предел… Будто бы мне это неизвестно! Точно я просто перепутал задания и случайно сделал не то. Эймонд не сдержал усмешку — что во время объяснения с родственниками, что сейчас. В обоих случаях — истерическую. Он не сказал им ни слова о том, как всё было на самом деле. Они никогда не узнают правду. «Это Вхагар их убила! Я не хотел!». Как бы позорно звучало такое признание. Пусть лучше считают его убийцей племянника — безумцем, которому наплевать на правила, который может перейти к активным военным действиям, никого не ставя в известность. Эймонд посмотрел в огонь… Может, я на самом деле такой? Безумный, злобный, жестокий… Поэтому она и предпочла не просить прощения, не искать защиты? Видела меня насквозь. Знала, на что я способен? Может, я не убил её тогда не из-за чувств к ней, не благодаря взявшему верх рассудку, а просто потому что из прихоти решил оставить её в живых? Эймонд снова хохотнул, и смешок этот отдался в груди болью. Он устал. Каким наивным идиотом он был, ожидая и призывая войну. Слишком самоуверенный… а вскоре я женюсь на одной из этих безликих дочек Баратеона — наверняка вечно сухой, точно пустыня. Снова начну ходить к шлюхам… надо хорошо оборонять город, чтобы шлюх никто не тронул. Они неплохи, пока не почувствуешь чего-то поприятнее — поцелуя женщины, которой ты не платишь за удовольствие. И почему я раньше не понимал, когда она объясняла? И почему… Эйгон так обрадовался смерти Люка? Он что, не помнит, какие у этого идиота были щенячьи глаза? Вот, кто оставался наивным вплоть до последних минут жизни. Последние минуты — нет, секунды, мгновенья. Как это вообще — сейчас ты был, а теперь нет? Семеро, подскажите! Или мне больше к вам не обращаться — я же убил родственника, славного племянника, вырезавшего мне глаз. Она не испугалась тогда, увидев провал вместо глаза. Почему же не смогла довериться?.. Почему не приходит… Почему?..***
Эймонд так и не пустил её к себе — Лил стучала несколько раз, даже звала его, называя своё имя, но затем оставила эту затею. Хотела попробовать открыть дверь без приглашения, но не посмела. Присела прямо на холодный пол — наверное, не такая уж это была и хорошая идея: прийти к нему… Однако я подожду, возможно, Эймонд смягчится и выйдет ко мне. Лил прислонилась к стене — холодно, неудобно, а ещё здесь можно нарваться на кого-нибудь не в меру любопытного. Но что мне остаётся? Она запретила себе снова уходить в размышления, боясь, что расплачется. Разговор должен пройти настолько спокойно, насколько это возможно, ведь он станет последним. Лил горестно вздохнула, подтянув колени к себе. Она и не думала, что может уснуть вот так — сидя на полу, ощущая холод камня… но в итоге именно это с ней и случилось.***
Открыв здоровый глаз, Эймонд поморщился — свет, уберите свет. Во рту было отвратительно сухо, а голова раскалывалась. Он огляделся — кажется, уснул прямо в кресле, не раздеваясь. На полу валялись кубок и три большие бутыли с вином — под одной натекла бордовая лужа. Значит, не только пил вино, но и проливал его. Эймонд тяжело вздохнул. Он давно не напивался так, чтобы уснуть на месте. Ощущалось это неловко. Я не лучше Эйгона. Прекрасный дуэт: король — похотливый пьяница и его младший брат — убийца, заливающий свои беды вином. Какая мерзость. А вчера казалось такой хорошей идеей. Пересилив себя, принц встал на ноги — совершенно ватные, будто и не ему принадлежащие, из упрямства сделал пару шагов. Голова сразу заболела ещё сильнее, а вот к свету он немного привык. Кажется, тот был не таким уж ярким. Похоже, утро совсем недавно вступило в свои права. Смочить бы чем-нибудь горло. Стараясь не кряхтеть, точно старик, Эймонд вышел в коридор, огляделся и… увидел её. Лилия. Всё это время он старался не произносить её имя, точно это могло помочь стереть Лилию из памяти. Глупо. Она полулежала-полусидела на полу, скукожившись, и… спала. Что ей снится? Возможно, наш последний… разговор? Если его, конечно, можно так назвать. Или нечто хорошее из наших безоблачных и таких далёких дней? А вдруг — вовсе не я? Эймонд осторожно опустился на одно колено, оказавшись совсем близко к Лилии. Пришла ко мне. Стучала. Возможно, звала… а я не слышал, потому что оглушил себя вином. Эймонд слегка покачал головой, подавив вздох. Всё к лучшему. Неизвестно, чем бы закончился их разговор, если бы он открыл дверь. Не хотелось проверять. Эймонд любовался Лилией, жадно впитывал этот момент тишины — как разметались по плечам её длинные тёмные волосы, как соблазнительно смотрелись розовые губы — он знал, насколько они нежные. Но Эймонд прикрыл глаза рукой, заметив пятна на её шее, которые она, кажется, пыталась прикрыть съехавшим сейчас шарфом. Сейчас, когда она была рядом — такая беззащитная, стремившаяся к нему, — Эймонд не чувствовал злобы, её предательство меркло. Он снова взглянул на Лилию, протянул к ней руку, желая коснуться щеки привычным жестом, прижать девушку к себе… и не смея. Ты предала меня, выбрав Рейну. Я же предал тебя, решив соблюсти интересы семьи. Я пообещал жениться. Мы знали, что в моём случае так будет. Ты знала. И всё же… здесь не только брак, здесь вся та кровь, которую я пролил и пролью. Жестокость, проявленная даже по отношению к тебе. Для нас обоих лучше будет держаться друг от друга подальше. Без объяснений. Без последнего «прощай». Потому что если мы поговорим ещё раз, то я не смогу быть таким благоразумным и в итоге погублю тебя — как оказалось, я несу смерть не только, когда хочу этого. Вдруг рядом кто-то деликатно откашлялся — Эймонд обернулся и увидел своего слугу Джона. Тот не выглядел слишком удивлённым, скорее смущённым представшей перед ним сценой. Взглянув на Лилию последний раз, Эймонд встал. Боль в голове тут же дала о себе знать — бедная Лилия, она может вскоре проснуться от этой дряни. Затем принц подошёл к Джону и велел тихо: — Принеси мне что-нибудь от похмелья… кажется, был какой-то отвар. Но сначала аккуратно разбуди её, — Эймонд кивнул на Лилию, которая определённо слишком долго сидела на холодном полу и могла простудиться. — Только не говори, что это я велел, что я её видел. Джон послушно кивнул и уточнил: — Ваше Высочество, а если она вдруг завтра придёт так же? Прогнать её? Его слуга точно многое знал, но вот с пониманием у него были проблемы. — Нет. Если захочет, пусть будет здесь… Только следи, чтобы её никто не тронул. Если это будет… король, то сразу доложи мне. — Слушаюсь.***
И когда слуга разбудил Лил, она хоть и не увидела рядом Эймонда, но почувствовала — он приходил к ней. Поблагодарив незнакомого мужчину и приложив руки к своей разболевшейся из-за принца голове — похоже, этой ночью он напился, — Лилия пошла к себе. Мне определённо не чудится… Он точно-точно был рядом. Лил прикусила губу, принимая важное решение. Он ещё любит меня, наверняка любит, а значит, должен выслушать. И я дождусь его. Дождусь момента, когда он захочет со мной поговорить, даже если для этого мне придётся вечность просидеть под его дверью.