Свита

— Ингвар… Юноша дергано повернулся к двери, и Митя едва не шарахнулся прочь при виде его изнуренного лица. Глаза как осыпались пеплом, немытые ресницы склеились, как мышиные усы, волосы, погрязневшие за два дня, висели жирными узлами. — Ингвар, пойдем. Митя взял его за руку и потянул к себе, заставляя встать — и, поднимая его с кресла, подавил всхлип: ничего не евший Ингвар исхудал и осунулся, выцвел, как береза по осени. В его глазах плескалось животное недоверие; упрямо сжатые губы были покрыты засохшими корочками крови. — Ингвар, пожалуйста, идем. Позаботьтесь о себе. Я не чувствую в нем смерти. — Митя приобнял его за пояс. — Идем…        Вода набиралась — Митя помогал Ингвару раздеться и содрогался от того, что приятель напрочь игнорировал все, что происходило кругом. Конечно, всему виной было отсутствие нормального сна, выедающая тревога и голод. Три дня назад Свенельду разодрала грудь навь, и если в первый день младший Штольц вел себя достойно, то, едва брат слег с лихорадкой, потерял самого себя. В горячей воде Ингвар как оттаял; стал тереть лицо, смывая с него следы помятости. Какое-то время в ванной раздавался лишь тихий плеск. — Все будет хорошо, — пробормотал Митя. Ингвар взглянул на него, и Мите показалось, что тот впервые глядел на него вот так открыто, не таясь и не стесняясь. Глаза, налитые слезами, окантовывал красный контур. Ингвар шмыгнул красным носом. — Я не помню последние три дня, — хрипло сказал он и обнял себя под локти. Митя так и сидел на стуле у ванной в одной сорочке. — Я… Я боюсь его терять… Голос сорвался. Ингвар, всхлипнув, вжал ладони в лицо и нырнул в воду; вынырнув, глухо застонал. — Но вы и малейшим волнением высказали свой страх; зачем же делали хуже самому себе? — Не знаю… — Вы не потеряете брата: я гарантирую. Но вы не слышали меня. Ингвар ничего не ответил, потому что не мог прекратить свой усталый плач. Митя краснел. Он совершенно не представлял, что нужно делать в этой ситуации. Уйти и дать побыть одному — конечно, но Митя боялся оставлять его одного. — Такое могло произойти с каждым. Вы… Вы слишком переживаете по этому поводу. Во взгляде Ингвара вспыхнули огоньки. Он отнял ладони от лица, сжал свои голые плечи и подался прочь, взглянул на Митю так, точно… Точно сам Митя и причинил ему всю эту боль — а теперь сидит рядом и добивается для своей души прощения. Мите сделалось противно от самого тебя. — Мне не легче от этого, — прошелестел Ингвар. Митя сцепил пальцы в замок и раскраснелся еще сильнее; очень хотелось нырнуть в тень, создаваемую занавесями, и скрыться прочь, оставив Ингвара с его мыслями. — Мне было так страшно, так гадливо, что я помолился. — Ингвар неловко усмехнулся, но скривился от нового приступа слез. — Я же… Я и церковь-то даже не помню; молитвы через раз знаю! Какой был смысл в том, что я так глупо… Так… так… Что вы делаете?.. Ингвар даже плакать прекратил. Митя закрутил вентиль крана и взял с полки склянку с раствором для волос, вылил немного на макушку Ингвара и стал взмыливать сальные волосы. Остро запахло размарином. — Вам расслабиться нужно, — лениво ответил Митя, едва не ляпнув, что попусту боится откровений Ингвара — слишком, слишком они звучали вывернуто и нетипично, непривычно, противоестественно… Одна только мысль об Ингваре, сидящем на коленях перед образами и читающим молитвы, как щипцами схватывала Митино сердце. Молящийся атеист — ожившие мертвые — сошедший с ума мир. Ингвар молчал, пока Митя смывал пену и наносил на потемневшие от влаги волосы миндальное масло. Молчал он и тогда, когда Митины ладони оказались под горячей водой и стали разминать его плечи и шею. В той же тишине Ингвар вытирался простыней и одевался, не стыдясь наготы — понимая, что личнее увиденных рыданий уже ничего между ними не будет. Вымытый, разомлевший стараниями горячей воды и Митиных ладоней, Ингвар, наконец, прекратил напоминать забитого, обозленного котенка. Потом Митя повел его на кухню, где Ингвар — впервые за три дня — поел в совершенном спокойствии пускай и холодные остатки от ужина. Митя ощущал себя священником, готовящего грешника к причастию. Они попрощались в коридоре, потоптались немного, но все-таки сдались и потянулись друг к другу, дабы обняться.        Ингвар отсутствовал за завтраком. Оставшийся у Меркуловых Санечка, которому понравилось более гостить именно тут, а не в гостинице, номера которой предпочли остальные Белозерские, обеспокоенно спросил, в чем дело и что случилось, но сам Ингвар избавил всех от лишних волнений. Он сошел со второго этажа в одной только свежей сорочке (к неудовольствияю тетушки), приставил секиру Свенельда к стене (ко вздоху Ниночки), вежливо раскланился, пожелал приятного аппетита, сказал, что был у Свенельда, и залпом выпил чай, после чего взял в зубы булочку с сахаром и прикончил ее в пару укусов; затем встал из-за стола и с истинно немецким огнем в глазах заявил, что его не будет весь день, «вернусь поздно, крайне поздно». И — ушел, накинув пальто, прямиком в идущий снег. Возвратился действительно поздно — уже отужинали, уже и тетушка с Ниночкой отзанимались на клавикордах, уже и Санечка с Живичем испили чаю в гостиной. От возвратившегося Ингвара пахло так же, как обычно от Свенельда, и вымазан он был практически в тех же местах. Глина присохла к одежде, копоть сожгла пальцы, волосы всклокочились, а глаза — чему Митя был несказанно рад — сияли, как два солнца. Отдавая заснеженное пальто — пальто Свенельда, с тоской подумал Митя, — Ингвар показал свою прелую сорочку, надетую с утра в попыхах. Или не с утра — может, он вовсе чем-то занимался, пока объезжал владения… Кто знает этих Штольцев? Старший занемог, так младший без лишних соплей занял его место. — Что там? — Нужно кое-что доложить Аркадию Валерьяновичу, — отмахнулся Ингвар; Митя иронично выгнул брови, но быстро понял, что ни капли пафоса и высокомерия в Ингваре не было, только усталость и желание поскорее покончить с этим тяжелым, непривычным для него днем. — Он в кабинете. Дождавшись Ингвара, Митя повел его сперва в ванну, не прекращая с шутливой улыбкой журить его внешний вид и сияющие от труда глаза, после, налюбовавшись им в тонкой сорочке, стал вычищать грязь из-под его ногтей; уставший Ингвар был все равно, что приласканный котенок. Сидел, привалившись к стене, и позволял Мите возиться со своими руками. — Что там Свенельд? Митя не сдержался и сжал его пальцы. — Идет на поправку. Живич с Санечкой избавились от порванных тканей. Теперь ему нужно набираться сил. Думаю, тебе пока лучше… избегать свиданий с ним. — Спасибо, Мить. — Ингвар сжал его пальцы в ответ — и тут же отпустил, отвернулся и напустил на себя ауру мужественности: расправил плечи, размял шею, покрутив запрокинутой головой. — С ногтями зря старались, конечно… — Погодите; я хотел, пока волосы у вас влажные, папильоток накрутить. Ингвар тихо рассмеялся, показав на миг ряд своих блестящих зубов. Митя поцеловал его в костяшки. Ингвар взглянул на Митю, на свои поцелованные костяшки не смущенно или с иронией, но задумчиво. — Спасибо большое, Митя. — Поджав на миг губы и тяжело выдохнув, он качнулся вперед и поцеловал Митю в щеку, как преисполненный невысказанной любви и счастья ребенок. Митя утешился. Не от поцелуя — от спокойствия приятеля.