Водоворот

Просыпается Мицки медленно. На чём-то очень мягком и нежном — кровать и постельное бельё, наверное, самого высокого качества — и на удобных подушках. Тело от такого… уюта, как-то слишком расслабленно, и глаза он открывает долго, а потом долго рассматривает потолок. Несмело осматривается — не двигая головой — но отмечает, что в комнате тепло, светло, хорошо пахнет свежим воздухом цветов и моря, ещё деревней; бельё на кровати тёмное, с какими-то узорами, а сама кровать деревянная и крепкая — видно большую, деревянную спинку. На окнах, вероятно, больших, длинные шторы и всё такое дорогое, новое и красивое. Красота и деньги так и веют от всего, что он замечает краем глаза — даже потолок и тот чистый и словно бы дороже самого Мицки — ещё и такого мягкого, какого-то желтовато-бежевого оттенка. Только вот Мицки не должен быть здесь. И это очень и очень плохо. Он осторожно шевелится и ощущает, что совершенно раздет. Вот почему постельное бельё так хорошо прилегает ко всему телу, так приятно. Только это пугает Мицки. Логично, что его грязной одеждой не хотели запачкать эту красоту, но он не ясно где, не ясно с какими намерениями и раздет. Это страшно. И ещё всплыли в памяти последние моменты сознания — его схватили шиноби. Он в плену. Ничего хорошего в нём не происходит — он знает это хорошо, не раз бывал и это всегда было больно — а отсутствие одежды только больше пугает. Он нервно выдыхает, крепче цепляется в одеяло — мягкое и тёплое — и нерешительно садится, прижимая его к груди. На комнату он даже не обращает внимание — лишь: что она была просторная отметил — ведь всё его внимание притягивает к себе человек. В нескольких метрах от кровати, в одном из удобных, красивых кресел сидит мужчина и с интересом смотрит на него. Мицки прикрывается одеялом двумя руками, нервно дрожа. На незнакомце простые штаны, разве что короче чем обычно, и белая футболка — большего он не замечает, так как в панике застывает, узнав лицо. Волосы ярко-жёлтые, узнаваемо топорщатся, кожа, смуглая от солнца, на щеках по две полосы, а глаза горят небесным синим. Мицки в панике и страхе дрожит, сжимаясь в комочек, а перед глазами всё расплывается от слёз. Ему «повезло» попасть в плен к самому независимому человеку, для которого не важны никакие устои и правила, кроме собственного мнения и решений. К самому своенравному — главе страны и деревни шиноби Водоворота, Узумаки Боруто. Который с интересом смотрит сейчас на него. Мицки нервно, слишком громко выдыхает, дрожит от паники, прижимает к себе одеяло и отползает назад. Больно упирается голой спиной в деревянную, холодную спинку кровати, сжимается как можно сильнее и плачет тихо. Ему страшно и плохо. Он ведь хотел просто умереть, никого не трогал, почему тогда он в этом месте? Наверняка это уже остров Водоворота, земли Узумаки… он не выберется отсюда. Ну, за что ему всё это? — Привет. — Говорит Узумаки и голос кажется мягким, как и его поведение и покой не кажется опасным, но… Только не кажется. На деле же у него огромная сила, и, говорят, какой-то особенный глаз. Неизвестный геном. Мицки не знает: чего ждать, и ужасно боится. Наверное, первый раз так сильно, потому что тело совсем слабо, а чакра плещется на донышке. Только на одного клона и хватит… — Долго же ты спал. Не бойся, я не хочу тебя обижать. Не плачь, всё хорошо. Ты такой интересный… Даже слишком. — Голос, и правда, звучит спокойно, ровно, но Мицки вздрагивает и подтягивает к себе ноги, ещё сильнее вжимается в спинку кровати — правый белок глаза мужчины становится чёрным, а радужка и зрачок прозрачно голубым. Слухи не врали. Вот только Мицки совсем не хорошо от этого знания — наоборот ужасно плохо. Никто ведь понятия не имеет, что это за способность, а ещё этот взгляд теперь будто каждую клеточку его тела видит. Пробирает ещё сильнее шарингана и бьякугана. До души практически. Мицки это буквально ощущает и дрожит, заливается слезами. У него нет ни шанса, чтобы убежать. Теперь он точно обречён. — Твоя чакра такая невероятная, интересная. Удивительная. Но, ты будто увядаешь. — Как-то увлечённо и грустно говорит он, а потом подаётся вперед, опираясь на свои колени и отставляя в сторону книгу. — Так, кто же ты такой? — Спокойно и даже безобидно говорит мужчина, но Мицки просто трясёт от пронизывающего взгляда. Он не может ничего сказать из-за паники, и голубой глаз наконец-то гаснет — после того как Узумаки рассматривает его всего долго и внимательно, словно поглаживая каждую клеточку — но Мицки не становится лучше. Он по-прежнему в ловушке, только теперь в самой жестокой. И он невероятно боится того, что этот мужчина им интересуется. Это не несёт ничего хорошего, и он только скулит после следующих слов. — Да и сам по себе ты такой красивый. Удивительный. Сразу взгляд привлекаешь, ещё в Уко. Так смешно сладости ел, будто впервые. Интересно было смотреть. Только вот ты так странно себя вёл. Все деньги на приют спустил, при тебе ведь ни монеты не нашли, и ждал просто в лесу. Чего-то. Что же ты там делал, а? — Он останавливается на секунду, наблюдая, как Мицки трясёт от слов и осознания — за ним наблюдали всё время, а он и не заметил. — На слежку это не похоже, слишком глупо ты себя вёл до этого, да и нет при себе совсем ничего. Однако, ты ведь точно шиноби. Но, я бы сказал, выглядело всё так, будто ты умирать собирался. Странно, не находишь? — Мицки только молчит и трясётся. Он никак не может поверить, что всё так далеко зашло. И Узумаки ничего не говорит, просто смотрит на него, кажется, целую вечность. — И ты, когда пытался от нас убежать, использовал змей. Насколько мне известно, только одному существу за всю историю удалось такое. Орочимару. — На имя отца Мицки не может не среагировать, и мужчина точно это замечает. Взволнованно выдыхает. — Так, значит, слухи были верные — у Орочимару был ребёнок. — Возбуждённо смотрит на него мужчина и встаёт со своего кресла, идёт прямиком к Мицки, что уже чуть ли не сливается хребтом с деревом от кровати, и садится рядом. Так восхищённо рассматривает. Гладит сквозь одеяло его ногу, и Мицки почти током бьёт от каждого касания. И от кошмара, от того, что Узумаки знает, и так жадно на него смотрит. — Только, вот говорили: что он в Конохе. Значит, это всё-таки была слежка? — Голос у него всё ещё не злой, просто заинтересованный, и говорит он спокойно. Мицки через силу открывает дрожащие губы, смаргивает не останавливающиеся слёзы и пытается заставить слушаться горло. Сквозь панику. — Я не шиноби… я ушёл из Конохи. И ничего не делал и не собирался. Я не мешал вам… Пожалуйста, отпустите меня. — Жалобно скулит он, то и дело захлебываясь рыданиями. Узумаки смотрит с интересом, придвигается ближе и тянется рукой к лицу Мицки. Он зажмуривается, ожидая удара, но тёплые пальцы только осторожно берут его за дрожащий подбородок и слегка поднимают голову вверх. Мицки почему-то открывает глаза и смотрит в лицо Узумаки. — Тише, не плачь, обещаю — я не сделаю тебе ничего плохого. — Голос у него мягкий, руки большие и тёплые, шершавые от куная, и наверняка очень сильные. Мицки невероятно страшно от того, что мужчина может так легко его сломать, и он дёргается от касания к щеке. Это осторожно, нежно даже, но ему очень страшно. Он ждёт удара, и всё внутри словно замирает в этом ожидании или куда-то проваливается. И он просто не привык к таким касаниям. Только отец так осторожно его гладил, и это было очень давно. И такое сейчас для Мицки слишком. Его бьёт дрожь до того, что даже зубы стучат, а внутри всё скованно холодом. — Я тебя не обижу. Но и не отпущу. — Мягко говорит Узумаки, осторожно гладя его щёки и чёлку по бокам лица, а Мицки бьёт настоящая истерика. Теперь он совершенно точно пропал. — Ты ведь такой прекрасный, абсолютно удивительное создание, даже без того, что тебя создал сам Орочимару. Как я могу отпустить такое сокровище? Ты такой потрясающий… А Коноха тебя только испортит. К тому же… Ответь, ты ведь правда собирался умереть там? — Мужчина ждёт его ответа, но он уже даже не понимает слова, так его колотит в истерике. Мицки ужасно страшно оттого, что тот так заинтересованно на него смотрит и что он настолько проницательный, что всё понимает, догадывается. А интерес… для него интерес к его существу не значит ничего хорошего, и он не верит словам Узумаки — что не тронет — так не смотрят на того, кто не важен. Его не выпустят, потому что его хотят. А Узумаки так и не дожидается ответа, только гладит лицо и голову уже двумя руками, говорит быть тише и пронизывает всё естество Мицки своим странным глазом. — Посиди здесь тихо, я скоро вернусь. Не бойся. — Говорит он в конце и осторожно кладёт большую ладонь на его голову, надо лбом, а Мицки будто давит этим в самую землю. Дверь комнаты закрывается за мужчиной, но даже не щёлкает замок — хотя он не слышит ничего, так сильно его бьёт страх — и Мицки панически мечется взглядом по помещению. Ничего толком не замечает, не осознаёт и лишь на окне застывает взглядом. Убежать? — нервная дёргается в мозгу мысль. Окно прямо в пол уходит и до потолка почти, до него долго доходит, что это дверь на балкон, а потом он дёргается туда. Только от слёз всё перед глазами плывёт, и его шатает, а тело, скованное паникой, не слушается. Он даже не чувствует боли от того, как весь сжимается, как позвонки на спине вдавливаются в дерево кровати. Он сосредоточен только на мысли о свободе — это отчаянно орёт внутри, и он пытается смотреть в окно. Где-то там небо и деревья, он размыто видит цвета, а значит свобода. Только внезапно в его ощущения врывается чьё-то присутствие. Прямо там. За ним, конечно, наблюдают. Мицки плачет и вжимается обратно в спинку кровати, тянет к лицу одеяло. Будто это поможет… Ему ужасно больно и страшно. Так страшно, как не было даже когда его забирали в Коноху — тогда он ещё не всего понимал. А сейчас он осознавал, что его ни при каких обстоятельствах не оставят в покое. Он почему-то нужен Узумаки, даже без сил, и тот точно его не отпустит. О нём ходит много слухов: и что он ужасно жестокий и несправедливый — хотя процветающая страна это опровергает; кое-кто наоборот говорил, что он совершенно чудесно делает свою работу. Но все сходились в одном — он всегда, независимо от обстоятельств, держался своих слов и решал, опираясь только на свои личные убеждения. Потому другие даймё и каге его не любят — договориться с ним почти нереально — и попытаться отговорить его или обмануть ещё ни у кого не получалось. И если он сказал, что не отпустит Мицки… Мицки безнадёжно пропал. В нём только отчаяние и истерика воют и корчатся в муках, тряся всё тело. Он начинает чувствовать, как ещё немного и просто потеряет сознание. Но это так не честно. Всю жизнь он был тише и незаметнее тени в темноте, так старался защитить секреты отца, спрятав своё тело, и вырвать свободу хотя бы для смерти… И ничего не удалось. И он не сможет даже сбежать — наверняка уже на острове Водоворота, в столице — у него сил нет даже чтобы просто бежать, не то что драться. А с АНБУ у него нет и шанса. Он даже тело своё не защитит и с ним сделают всё, что посчитают нужным. Он уже почти что потерял сознание, как в болящую, горячую от паники голову, оглушительно бьёт звук открывающейся двери. Мицки вздрагивает и дёргается назад, с силой впечатываясь спиной в спинку кровати. Узумаки, конечно же, вернулся. Только вот из-за слёз он плохо что-то видит, только размытые пятна, и слишком болит голова, будто вот-вот лопнет, как шарик, но он видит размытые пятна. И с мужчиной есть кто-то ещё — красно-фиолетовое пятно. — Боруто! Ты, что с ним сделал?! — Возмущается это пятно каким-то низким, но очевидно женским голосом, отзываясь болью в ушах и в голове. — Ничего. Он с самого пробуждения такой. — Грустно вздыхает Узумаки. — Познакомься с моей сестрёнкой, Карин. — Говорит мужчина, уже обращаясь к нему. Мицки только шатает, как при головокружении, и взгляд всё не становится чётким. — Ох, ему сейчас точно не до знакомства… Но, какая мордашка красивая! Такой милашка! Ох, так бы и расцеловала уже. Только что с тобой такого случилось? Так плохо выглядишь… Но, ничего, это я исправлю. Как говоришь, его зовут? Да и вообще… он так нервничает, не надо было так грубо с ним! — Имя я, пока, не выяснил. Ты и сама знаешь, что я не мог по-другому поступить. Он умирать там собрался. — Ладно, сейчас ему сначала нужно успокоительное. А затем я его осмотрю и полечу. Если он ребёнок господина Орочимару, то точно поправится. Даже если моих сил мало окажется. Ну, не бойся ты мой сладенький, я буду осторожна. Ах, такой милашка просто! Они оба, вроде, и говорят дружелюбно, но Мицки предпочёл бы, чтобы на него, как прежде, не обращали внимание. Да и неприятно от того, что его при нём же обсуждали и решали что-то — это ведь значит, что его даже слушать не будут… куда там спрашивать. Но больше его пугает шприц в руках Карин. Он хоть и видит плохо из-за слёз и подкрадывающегося обморока, но это очертание точно узнаёт. Всегда старался держаться от такого подальше, а тут оно само пришло. И он паникует сильнее, бьётся в истерике, снова вжимается в спинку кровати и дёргает ногами. Когти вылезают сами по себе, очевидно портя такое дорогое одеяло, но он слишком напуган, чтобы думать о чём-то, кроме иглы. Вот только до этого никому, конечно же, нет дела. — Ну, тише, тише, не бойся. Это просто успокоительное. Ничего плохого мы не сделаем. — Уговаривает его мужчина, подходит ближе и снова гладит по голове. Мицки дёргается как от удара, и падает на бок. Только, что он может с таким ослабевшим телом. Узумаки просто берёт его за предплечья, крепко своими большими руками, и совершенно легко поднимает, прижимает спиной к своей груди. Мицки от такого замирает на секунду, страх холодом пронизывает всё тело, и он окончательно теряет разум. Тело подконтрольно только панике и инстинктам. Он бьётся в руках, то ли шипит, то ли кричит, снова кусается и неистово машет руками, стараясь когтями разорвать обидчиков. Ноги тоже сумасшедше двигаются, но Узумаки держит его крепко и по-прежнему легко. В одну его ладонь легко умещаются два запястья Мицки, а второй рукой он крепко держит его за торс, прижимая к своему горячему телу. Мицки издаёт какие-то нечеловеческие звуки, выкручивается, почти рвя сухожилия в запястьях, но его держат. И ноги тоже. А потом игла неумолимо втыкается в вену и Мицки обмякает. Валится в темноту. Перед этим его сознание пробирает самое страшное отчаянье. Безнадёжность. *** Просыпается Мицки медленно, неохотно. Тело разомлевшее и… он ощущает, как что-то изменилось. Он, внезапно, хоть и медленно, ощущает, как стало легко. Всё ужасно лениво, и тело совсем не хочет двигаться и просыпаться, но оно будто всё стало… воздушным. Лёгким. Как, оказывается, подбирающаяся смерть давила его, что он утратил нормальную лёгкость, грацию своих движений, что теперь это казалось чем-то на грани блаженства. Однако… Ничего хорошего это не значит. Он в плену и с ним с лёгкостью сделают всё, что захотят. Тем более это только принесло облегчение телу, а чакра так по-прежнему была засохшим сорняком, что держится из последних сил — сбежать он не сможет. Спрятаться тоже. Он нервно выдохнул, открыл глаза, осознал себя всё на той же кровати, и снова попытался сжаться, отползти к спинке кровати, чтобы спрятаться. Только не получилось. — Проснулся, наконец-то. Долго ты спал. Хотя и не удивительно, с тобой всё так плохо было, что сестрёнка все силы растратила и тоже лежит без сил. — Сразу на его движения реагирует Узумаки. Он нависает сверху, одним только видом заставляя оцепенеть, и так и замереть, с опять прижатым к груди одеялом и поджатыми в страхе ногами. — Как себя чувствуешь? — Интересуется мужчина, сев с краю, где-то в районе похолодевших коленей. Ещё и опёрся одной рукой с другой стороны, пригнулся вперёд, заставляя Мицки дрожать. У него горло спазмом сжимает, и страх выкручивает до дрожи. Снова. — Ну, не бойся. Мы же ничего плохого не сделали… — Снова начинает его увещевать Узумаки, совсем как собаку. Ещё и руку к лицу тянет, так медленно, открыто и щеки касается осторожно. Только Мицки цепенеет, зажмуривается и отворачивается — он ждёт удара, и дрожит в ожидании. Горячая рука обманчиво осторожно гладит его. Но он не верит. И не может — не бывает с ним такого хорошего, не бывает в плену такого хорошего. А тем более, если он в плену и человек в нём заинтересован. Он же так старался сохранить свои секреты, секреты отца, старался просто тихо умереть, чтобы никому не мешать, а, в итоге, ему нельзя даже этого. И сбежать он не может. Не может вырваться на свободу, чтобы хотя бы сгореть в этом отчаянном побеге, чтобы не дать никому своё тело. Даже этого ему нельзя. Мицки снова нервно всхлипнул, а мужчина снова принялся его успокаивать. Вот только пододвинулся ещё ближе. И так же гладил, заставляя болезненно вздрагивать от каждого касания. И Мицки никак не может ему противостоять. Убежать так просто нет ни шанса… Может убить его? Но даже если вдруг Мицки и повезёт, если Узумаки так расслабится и он застанет его врасплох… Самого Мицки тогда тоже убьют. И хорошо, если быстро. Тогда он хоть мучаться не будет, разве что от того, что тело останется людям. Но, они могут и мучать его. Долго и со злостью, и даже не убить в конце, а так и дальше заставить страдать. У него и так слишком паршивая жизнь была — в страхе и холоде одиночества — так ещё и пытки он не выдержит. Да и не получится у него убить мужчину. Он ведь не зря стал главой страны — у него есть сила и умение. Он очень опасный противник, которого даже пятёрка каге боится — потому что договариваться с ними он не хочет. Куда там с ним тягаться Мицки? Измученному и без чакры… Не получится ничего. Он так только разозлит его, и тогда мучений точно не избежать. Остаётся… только стараться выжить. И не злить мужчину. Но эти касания, то, что он интересуется Мицки… это до жути страшно и больно. Но пока он может только тихо терпеть. Пока он действительно ничего плохого не сделал. Может, если Мицки будет послушным, у него удастся избежать боли и… он успокоит внимание и от него отстанут? Или выпадет шанс сбежать — хотя бы утонуть в море, если они и правда в Водовороте, чтобы тело не досталось никому. Сперва надо только выжить тут. — …тише, тише. Ты в порядке? Хочешь чего-нибудь? — Спрашивает Узумаки, когда Мицки немного затихает, взяв себя в руки. Нервную дрожь это, правда, не отменяет. Как и жуткого страха, от касаний. Мужчина тем временем просто молчит, ждёт его ответа и Мицки не по себе, от того, что он чувствует на себе взгляд синих глаз. И он отворачивается, не смотрит. Узумаки тяжело вздыхает. — Вода, душ, туалет?.. Может, хоть имя скажешь? Не могу же я к тебе никак не обращаться… — Он снова вздыхает и берёт Мицки за подбородок, поворачивает к себе. Внутри всё холодеет, и он перепуганным животным смотрит в синие глаза. — Послушай — я обещаю не обижать тебя. И никто здесь не обидит. Ты же такое создание удивительное… — Он снова, словно бы нежно, гладит его щёки, и Мицки дрожит. Сильнее вцепляется в одеяло. У него ведь всё равно нет другого выбора, кроме как выжить тут, и злить мужчину не нужно. Он правда не хочет, чтобы его били. Потому Мицки несмело открывает дрожащие, сухие губы. Узумаки в ожидании подаётся вперёд, почти нависая над ним, и так ждёт, что это пугает, возможно, даже больше пыток. Он не знает: что хочет сказать, потому звук так и замирает в связках неясным дрожанием, а потом он начинает кашлять — слишком давно не говорил, а когда и выдавал звуки, то на речь они не были похожи — только шипение и крик. Но Узумаки вмиг отстраняется и это пугает так же, как и его присутствие, и Мицки смотрит за ним, пытаясь не кашлять. Мужчина наливает в стакан какую-то желтоватую жидкость с фруктами и приходит с этим к нему. У Мицки руки трясутся и страшно брать что-то от него, и он ещё даже не сел толком, но Узумаки сам подносит стакан и прижимает к губам. — Чай с фруктами и жасмином. Сладкий. Пей. Мицки хотел бы отказаться. Хотел бы, чтобы этого всего вообще бы не было. Чтобы он просто тихо умер под тем деревом или на поляне, на которой спал последнюю неделю в лесу, и всё бы закончилось. Он бы больше не существовал в этом сложном мире, что так не любит его. Послужил бы хотя бы удобрением для таких красивых растений — там ежевика как раз росла, его любимая. Но вместо этого он жив. И в плену. И стакан с чаем прижат к губам человеком, что ещё более опаснее чем его Хокаге — потому что заинтересован в Мицки — и ему не остаётся ничего, кроме как подчиняться ему. Пока не появится хоть какой-то шанс. Хоть на что-то. И Мицки судорожно пьёт, давясь от неудобного положения и того, что горло ещё дерёт кашлем. И от самого мужчины — паника спазмом так и держит. Вкуса он не чувствует, хоть часть мозга и знает вкус зелёного чая, но… Ему сейчас не до этого и рецепторы просто не срабатывают. Но Узумаки осторожно придерживает стакан, ждёт, пока Мицки напьётся и откашляется. Горло уже не такое сухое, не такое непослушное, хотя… страх никуда так и не отступает. И не отступит. — Лучше? — Мицки заново вздрагивает от голоса и вопроса, но понимает, что не может игнорировать всё — рано или поздно и у этого мужчины кончится терпение. Он должен хоть немного подыграть, чтобы быть в относительной безопасности. Чтобы не было боли. Потому осторожно, скованно кивает, не смотря на него. Его взгляд, растерянный и напуганный, дёргается где-то в районе ключиц мужчины, где на розовой футболке лежит какой-то кулон. Узумаки же ставит стакан с чаем на тумбочку рядом, нагнувшись совсем близко к нему, и Мицки испуганно дёргается назад, бьётся головой в спинку кровати и отворачивается, сжимается. Страшно до жути. Настолько, что он даже контролировать это не может. Чёрт… да с пытками было бы проще справиться — такое он хотя бы знает. А вот то, что мужчина снова его успокаивает, гладит, и легко снимает боль, пугает ужасно — это незнакомо и страшно. И он мечется между этим незнакомым страхом и страхом от мыслей про боль и издевательства — ничто не выбрать, потому что обе стороны острые и ядовитые. Но он так устал бегать, прятаться… потому сидит тихо в его руках — только дрожит непроизвольно и плачет — но не вырывается и не злится. Только судорожно держится за одеяло. И почему-то глупо проглатывает таблетку «успокоительного», только безнадёжно плача, когда мужчина всовывает её в его дрожащий рот. И засыпает. Точнее скорее валится в обморок, потому что довольно быстро в себя приходит. Узумаки всё так же в этой же комнате, сидит спокойно за столом, что-то читает и явно серьёзно думает. Но это ему точно привычно. И он без какого-либо сожаление отставляет ручку и снова подходит к Мицки, когда он садится на кровати. И Мицки снова сжимается. — Успокоился немного? Карин сказала это сильное… ты минут двадцать был без сознания. — Мицки всё будто заторможенно, как-то словно во сне, размыто немного, и он скованно кивает. — Ничего больше не болит? Позвать её? Всё хорошо? — Ничего не хорошо. Особенно то, что он такой отупевший, будто это не успокоительное, а наркотик. Странно: что паника его всё так же держит, но реагировать он не может на этот холод. Но он только снова осторожно кивает. Пусть его только не обижают. Хотя бы пока он не поправится и сможет удрать. — Ещё пить? Есть? — Дальше спрашивает мужчина, осторожно гладя его по колену, в лицо заглядывает. Мицки по-прежнему смотрит на кулон и никак на это не реагирует — это ему не нужно. — В туалет? Ты и в душе давно не был… Конечно, не грязный, но всё же, стоит умыться. Как ты, сможешь сейчас? Он долго думает над этим, как-то криво наклонив голову и прижимая к по-прежнему голому телу одеяло. И… как он пойдёт? Как будет дальше? Узумаки так и будет держать его в кровати? Эта мысль вообще каким-то запредельным холодом пробирает внутренности, сжимает острой болью — даже через успокоительное Мицки это чувствует и вздрагивает. Почему мужчина вообще с ним сидит, почему такая большая комната, хорошая, чья она? Все эти мысли вязким, холодным болотом начинают крутиться в голове, и его будто подташнивает, и кружится в голове. А Узумаки только вздыхает, не дождавшись ответа, и Мицки снова испуганно смотрит на него. Мужчина встаёт и уходит куда-то вдоль кровати, к спинке и открывает дверь, исчезая там. Мицки от такого просто разрывают желания и умереть, чтобы больше не бояться, и броситься за ним, чтобы попросить прощения. А он ведь даже не знает: за что… Но Узумаки возвращается быстро и протягивает ему большое, пушистое и белое полотенце. — Иди в ванну и туалет. — Кивает он на ту дверь, в которую ходил, и кладёт ему на дрожащие ноги полотенце. Сам же садится обратно за стол, пьёт чай и дальше перебирает бумаги. На Мицки не смотрит, но… что-то ему подсказывает, что прекрасно отмечает всё. Но… он ведь, и правда, в душе давно не был, к тому же мужчина сказал помыться. Так что Мицки пересиливает паникующее тело, заторможено укутывается в полотенце, что достаёт от плечей где-то до середины бёдер, и на слабых, подгибающихся ногах идёт туда. Прямо босиком, по ковру. — Одежда тут потом будет. — Спокойно говорит ему в спину мужчина, и у Мицки колени подгибаются, он чуть ли не падает, делает кривой, неуверенный шаг, чтобы удержать баланс, и валится плечом к косяку двери в ванную. — С тобой точно всё хорошо? Мне не надо тебя мыть? — Голос у него вроде и переживающий, но Мицки просто в шоке цепенеет, его заново холодом скручивает. Страхом. Потому что: что это значит? Он рвано машет головой, молясь, чтобы Узумаки от него отстал, и холодными, слабыми ногами заходит в ванную комнату. Дверь закрывает. Мужчина в комнате ничего не делает. Вернее не идёт к нему. И Мицки хоть немного выдыхает. Правда, нервно и всхлипывает почти, но быстро закрывает рот ладонями, роняя полотенце. Холодные плиты холодят стопы, и он судорожно делает шаг и опускается на коврик на полу. Его трясёт от страха и слёзы текут, хотя и не так сильно, как было до этого, до успокоительного, но всё равно. Как же ему хочется просто умереть на той красивой поляне. Только бы был покой. Он даже не замечает как идёт время, просто плачет, всхлипывает до тех пор, как Узумаки не подходит к двери. Мицки нервно вдыхает, пытаясь успокоиться, и сжимается на коврике, хотя от его текстуры уже неприятно жжёт голую кожу ягодиц. Мужчина тихо стучит. — Ты в порядке? У тебя всё хорошо? — Мицки только нервно кивает, даже не понимая, что за дверью его всё равно не видно, и пытается резко встать, каким-то заледеневшим, скованным телом, словно ломая лёд в суставах и мышцах; неловко и тяжело переступает бортик огромной ванны, дрожащими, скрученными руками дёргает краны — всё равно какие — чтобы пустить воду. Узумаки стоит под дверью какое-то время, а Мицки напряжённо замирает под почти обжигающими холодом струями, спешно зайдя под душ. И дрожит, испуганно смотря на дверь. Но понимает — мужчина отошёл. Хотя бы здесь его не тронут. Пока что. Он снова всхлипывает, уже тише и с облегчением и ещё не совсем одубевшими пальцами пытается выкрутить тёплую воду. В тепле хоть немного стало лучше — а может просто ушёл холод — и он бы хотел долго так пробыть, но не рискнул. Потому пришлось вылезти, вытереться и снова судорожно закрыться полотенцем. Выходить совсем не хотелось, но ещё меньше хотелось злить мужчину. Пока он стоял под водой и мылся, вспомнил, что единственное: что он может сделать, это подчинятся сейчас, выпрашивая себе хоть и не свободу, но целостность. По крайней мере, он надеется, что мужчина не будет над ним издеваться. Ему остаётся только быть послушным и не злить его. Он желал хотя бы спокойствия. И осторожно выходит из ванной. Узумаки всё так же за столом, только теперь на книжном шкафу во всю стену горит телевизор с каким-то фильмом, и мужчина смотрит туда, тихо попивая чай. Мицки же, замерев, стоит и ждёт, пока его заметят. Но слишком неловко стоять перед кем-то в одном полотенце, и он бы даже в кровать лучше залез, чем так… Но Узумаки на него всё-таки смотрит, как-то подозрительно, и Мицки сжимается — что он уже сделал? Страх стучит в голове и сердце. — Ты в порядке? — Снова спрашивает мужчина, и Мицки согласно кивает, а внутри так и орёт — «только не трогай». Узумаки ещё немного смотрит на него непонятным взглядом, а потом встаёт и идёт к другому шкафу, с одеждой как видит Мицки за дверцами, и вытаскивает что-то. Белое и даже на вид нежное. Слегка серебристое и гладкое — оно блестит как свет луны на воде. — Вот, надень. Вечер уже, скоро спать будет нужно, так что сразу ночное можно. — Слегка улыбается мужчина и смотрит на него — ждёт. Он протягивает Мицки это нечто, и у него не остаётся выбора, кроме как в неловкости сжаться и осторожно вытянуть руку из-под полотенца, чтобы взять этот… шёлк. Он такой нежный… как облако, воздух. Он… должен ходить в этом? Мицки страшно от такой новой, невероятно красивой и безусловно очень дорогой вещи. Но он должен слушаться и Узумаки ждёт, что он будет в этом. Потому он несмело прижимает это и растерянно отступает обратно в ванную. Мужчина как-то странно, но вроде не недовольно хмыкает, и возвращается к просмотру телевизора, прижавшись боком к столу. Мицки же в шоке стоит в ванной держа совершенно изысканное, почти что действительно сотканное из лунных лучей кимоно. Тонкое и гладкое, длинное, с тонким, слегка серо-голубым поясом. Оно такое тонкое, что его действительно никуда кроме спальни не наденешь. Только вот… ему непонятно зачем, почему… Что вообще мужчине нужно от него. Но он должен слушаться и не может ведь ходить совсем голый. Потому осторожно его надевает, завязывает пояс и надолго застывает перед зеркалом, пораженный тем, как прекрасно на нём это смотрится — будто специально подобрано и сделано под белую кожу и голубоватые, слегка непослушные волосы. Он сам себе кажется каким-то прекрасным, неуловимым и тонким отражением луны в воде, переплетением её лучей и ветра. От этого даже дух захватывает. Только рушится всё, когда раздаётся стук в дверь. Мицки вздрагивает и нерешительно подходит, открывает и снова в страхе застывает перед Узумаки, взволнованно пялясь на кулон. Он чувствует, как мужчина буквально всего насквозь его пронизывает взглядом, и взволнованно выдыхает. Мицки нервно комкает подол кимоно перед пахом, стараясь прикрыться хоть руками и рукавами — оно такое тонкое, что под ним видно всё. А на Мицки больше ничего и нет. Это слишком. И страшно, и неловко, и в голове горит от смущения. — Вау… Ты в этом ещё более восхитителен. Что за прелестное, просто божественное создание… — С придыханием выдыхает мужчина и снова осторожно гладит щёку. Мицки пытается не сильно дрожать и не порвать нервными пальцами тонкую ткань. Но не может себя заставить посмотреть на Узумаки, когда тот легко поднимает его лицо за подбородок — слишком, слишком ощутимо его лицо горит. И от неловкости, и от страха, и от всех переполняющих чувств и напряжения. — Ты очень красивый. — Мягко улыбается мужчина и, наконец-то, отходит. Мицки нервно сглатывает, кажется, чересчур громко. — Пойдём, ужин уже принесли. Мицки слишком ведёт от всего происходящего, но что-то сделать он не может — только подчиняться — и послушно идёт за ним, садится на стул, который отодвигает Узумаки по левую руку от себя, и в панике, невидяще, смотрит куда-то в тарелку перед собой, всё так же комкая подол ночного кимоно. Он не привык вести себя так, быть в таких местах и компаниях, и это слишком выбивает из равновесия. А успокоительное, кажется, уже больше не помогает, и он дрожащими руками берет стакан с холодным чаем и пьёт, снова не ощущая вкуса. Что-то внутри скребёт ощущением, что это будет совсем не просто. — Расслабься… — Снова говорит ему Узумаки, и он чуть не захлебывается чаем и чуть не разбивает стакан, когда дрожащими руками ставит его на стол. — Голоден должно быть, ты же долго ничего не ел… Смотри, повар специально для тебя старался, какой суп сделал — его фирменный. Впрочем, он в принципе традиционный здесь, там девять видов рыбы и разных других морских тварей. Должно быть сытно тебе и не сделает плохо. — Мужчина довольно улыбается, смотря на него, а у Мицки действительно к горлу подступает тошнота. Ему кажется, что пустой желудок, и правда, сведёт спазмом, выталкивая из себя сок. Даже просто от знания того, что в этой тарелке. И теперь в нос и мозг Мицки ещё и доходит запах — отвратительный запах морских тварей. И Узумаки хочет: чтобы он это съел?.. Его колотит от этого, от вида красной, отвратительной жижи в тарелке, где он теперь чётко видит куски мяса и ракушки. Взять в руки ложку и… съесть это? Тошнота снова и уже реально, идёт волной к самому горлу, и Мицки зажимает рот ладонями, судорожно сглатывая жгучий желудочный сок. — Что-то не так? Тебе плохо? — Волнуется мужчина, кладёт руку ему на локоть, придвигается, и от этого Мицки не выдерживает. Он, как может быстро, выскакивает, шатаясь и спотыкаясь, бежит в ванну и судорожно цепляется в раковину, скрученный рвотными спазмами. Желудочный сок выходит вперемешку с недавним чаем, делая вкус в горле и отвратительно кислым и сладким. Слишком противно, и от этого Мицки снова скручивает. Узумаки уже снова рядом, волнуется. — Плохо? Чёрт, я позову Карин… — Он хочет было уже броситься из комнаты, но Мицки всхлипывает и мотает головой. — Тебе плохо, не упрямься. — Говорит он, вроде, и заботливо, но тут уже чувствуется нажим и колени Мицки подгибаются. Не падает он только потому, что упёрся в раковину и на неё же навалился. — …рыба… — Судорожно, через всхлип выдавливает он непослушным горлом. — Рыба? Ты… не любишь рыбу? — Мицки осторожно кивает — он не хочет обидеть мужчину, но также он просто не в состоянии съесть это, физически, даже если в него запихнут. А Узумаки расслабляется и прижимается к боку, осторожно гладя его плечи. Мицки вздрагивает и сжимается в страхе. Снова. — Простите, простите… — Задушено сипит он, вцепившись в раковину. Он просто не может… неужели так быстро разозлил? Ему снова холодно от страха и трясёт. — Тише, тише, всё хорошо. — Успокаивает его мужчина, гладит по плечам, а потом открывает кран, и желудок Мицки слова сжимает. Но Узумаки только умывает его лицо приятной водой. — Давай, прополоскай рот. — Говорит он, и Мицки набирает в рот воду из его ладони, сплёвывает, хоть немного избавляясь от ужасного привкуса. Потом мужчина осторожно сажает его на бортик той огромной ванны, где Мицки стоял под душем, и вытирает его лицо полотенцем. — Я скажу им: никакой рыбы больше. Что ты ешь? Любишь? Тебе бы бульона… но это долго ждать будет… Рис? Всё другое ты ешь? Водоросли? — Мицки мелко дрожит, но осторожно кивает. Водоросли ещё может. А всё остальное… он не много то и пробовал. Но… всем нутром ненавидит он то, что плавает. Потому хорошо и так — если его хотят накормить, он съест: что дадут. — Хорошо. Посиди пока тут, тарелки заберут. — Мужчина уходит обратно в комнату, закрыв дверь, и Мицки слышит какие-то звуки. Ему слишком неясно, что происходит — вообще, вся ситуация — и он не понимает: как реагировать и выбраться. И страшно от этого, но… пока мужчина спокоен, его даже срывы и такое не разозлило. Но надо хотя бы постараться, чтобы такого не было больше. Не разозлить его случайно — он ведь знает, что терпение рано или поздно кончается — потому старается не сильно дрожать и слушается, когда Узумаки снова ведёт его к пустому столу и наливает уже воды. Мицки даже самому хочется сделать пару глотков. — Лучше? — Он снова осторожно кивает и нервно мнёт подол кимоно. — Позже принесут чай тёплый и рис с овощами. Мицки лишь снова согласно кивает и смотрит в стол. Он по-прежнему не знает, как действовать, и больше этого подыгрывать не может. А Узумаки только вздыхает, и он снова вздрагивает, сжимается. Горячая рука снова гладит его по щеке. — Я ведь не хочу тебе плохого, что ты так боишься?.. Тебя… обидели в Конохе? — Что-то словно бы опасное появляется в его голосе, и Мицки теряется от этого — что тут делать? Он просто молчит. И испуганно смотрит в синие глаза, когда мужчина поворачивает к себе его лицо. Долго смотрит в лицо, выискивает что-то. Странный это взгляд какой-то и увлечённый и грустный. И у Мицки снова слёзы на глазах выступают, правда, пока, на ресницах ещё держатся, и он пытается успокоиться. К счастью, спасает его стук в дверь, и Узумаки отрывается от него, властно говорит: «Входи». Девушка, Мицки автоматически подмечает, что не шиноби, приносит чайник и кружки на подносе. А потом тихо исчезает за дверью. Мужчина же наливает ему чай. Хороший и пахучий, он теплом успокаивает желудок. Только тишина давит на нервы. И взгляд Узумаки, что он почти не отводит от дрожащего Мицки. — Ты всегда только в крайнем случае говоришь? Или я особенный? — Мицки вздрагивает и цепенеет от вопроса, и чуть не переворачивает на себя чашку с чаем. Только одна капелька стекает по белому боку фарфора. — Ясно. — Как-то грустно, сам себе и отвечает мужчина, прочитав Мицки как книгу. — Что же с тобой сделали… — Он может только молчать и так и дрожать в замершем состоянии. Но его снова спасает служанка, и рис пахнет не в пример приятнее, чем отвратительные гады из моря. Мицки успокаивается немного, дрожащей рукой держа палочки, и по маленькому кусочку ест. Мужчина заботливо ему говорит есть медленно и понемногу, чтобы не стало плохо. Мицки только молчит на это и снова кивает. А Узумаки, наконец-то, рассказывает: где он — как Мицки и думал, он в столице Водоворота, в резиденции Узумаки. Новости совсем были не радостными — с острова он не сбежит, разве что, чтобы утонуть вдалеке от берега. И даже с его восстановившымся телом он не доплывёт до континента. Да и… Узумаки в нём заинтересован и каждый, абсолютно каждый, его шиноби будет за Мицки сидеть в оба глаза. Тем более в резиденции Узумаки. Сбежать — фактически невыполнимая задача. Он только тихо сидит за столом и судорожно пытается думать, наклонив голову и сдерживая слёзы, пока мужчина говорит, что сначала за ним будут присматривать, пока он не поправится, а потом начнётся что-то более интересное. Мицки чуть не начинает плакать от такого. — …может, хотя бы имя своё скажешь? — Спокойно, с интересом спрашивает мужчина, отодвинув пустую тарелку и подперев голову рукой. Мицки хотел бы промолчать, но неуверенно открывает дрожащие губы и долго собирается с тем, чтобы выжать из горла понятные звуки. — Мицки. — О, красиво… Тебе подходит, невероятное создание. И кимоно подходящее, надо будет ещё такое заказать. — Довольно улыбается мужчина, а он не выдерживает уже и плачет. Молча. Только капает слезами в почти пустую тарелку. То, что для него специально заказали, и ещё закажут, одежду, и такую дорогую, не значит ничего хорошего — Узумаки точно его не отпустит, у него есть планы на Мицки и ему никак не отвертеться. Как же больно и горько от этого понимания. И даже приятный, кисловато-сладкий вкус соуса стирается под этой горечью. А мужчина снова его успокаивает и снова даёт таблетку, укладывает в кровать. Мицки надеется, что ничего совсем страшного не произойдёт и что, если это опасное «лекарство», то организм с этим справится. Но сейчас он может только сжаться на кровати, дрожать от касания горячей руки и проваливаться в темноту. *** Просыпается он ночью. Внезапно и сразу. В темноте тихо мелькает и бурчит телевизор, а мужчины, как ему сперва кажется, нигде нет. Он максимально осторожно поворачивается вправо, и глаза снова застилают слёзы. Узумаки совершенно спокойно спит на той стороне кровати. А Мицки бьёт осознание, что… он в его комнате. В комнате мужчины. Это страшно, неправильно, и он отворачивается, сжимается на краю кровати и тихо плачет, зажимая рот руками и одеялом. Да, потому что ничего хорошего это не значит. Никто не держит пленников в своей спальне. Никто и никогда. А тем более «просто так» — и ничем хорошим это не закончится.