Водоворот

Он так и не понимает толком, что это и зачем — паника просто слишком сильно перемешивает мысли, а осознание того, что ему фактически не сбежать, только больше угнетает, и руки опускаются. Он только тихо, как ему кажется, плачет, закрывая лицо одеялом. Но мужчина ведь не зря шиноби. Он слышит его. Мицки вздрагивает, когда понимает: что Узумаки проснулся и пошевелился, сжимается, зависнув на самом краю кровати — ещё немного и свалится. А потом его и вовсе мороз по коже дерёт, когда экран выключается и комната совсем погружается в темноту. — Тебе плохо? — Спрашивает мужчина, но Мицки не может ответить. И даже кивнуть головой. Просто и дальше мелко дрожит, холодеет от шока, когда горячая и слишком сильная рука, властно ложится куда-то на его торс, поверх одеяла, и без усилий тянет его назад. Дальше от края. У Мицки внутри всё переворачивается, то ли вылетает, то ли падает, как когда ты внезапно летишь куда-то вниз, и сковывает холодом изнутри. Но Узумаки убирает руку с торса и лишь гладит плечо и бок. Длинными медленными движениями, не опасными, но уверенными — как боящуюся собаку приручает. А Мицки вздрагивает от каждого касания. Ему и закричать хочется, чтобы весь этот кошмар закончился, и тихо, почти мёртво, лежать, чтобы мужчина ничего с ним не сделал. Не ясно что, просто чтобы всё закончилось, но он может только плакать. А Узумаки продолжает его гладить, а потом встаёт куда-то. Мицки через слёзы и горящую, невероятно болящую голову как-то слышит характерный звук таблеток в баночке. И всхлипывает сильнее. Не сопротивляется — да и, если хотел бы, то не смог — когда мужчина его поднимает и кладёт таблетку в его дрожащий рот. Мицки судорожно глотает, давясь водой, и только надеется, что если это что-то опасное, его тело справится. Только… Горячие руки ему голову гладят, и мужчина всего его к себе прижимает, а у Мицки голова просто горит, и словно треснуть хочет. Он не выдерживает и громко всхлипывает. — Что такое? Тише… — Голова… — Задушенно от рыданий говорит он, слабо тянется холодным руками к ней и бессильно валится на кровать. Мужчина рядом что-то говорит, но Мицки не понимает — так ему уже плохо. Он просто умирает в этой боли, раскалывающейся головы, и сгорая от жара. Но потом всё как-то заканчивается и становится хорошо-хорошо. Сквозь веки Мицки замечает какое-то зеленоватое свечение и тихо засыпает. Так хорошо. *** Голова больше не болит. Ему не горячо, внутри тоже ничего не выкручивает. Он лежит на мягком, чувствует что-то хорошее в воздухе, чувствует солнце. В теле тоже словно бы легко, но до такого состояния, что двигаться невозможно. И даже просыпаться не хочется. Но постепенно в разум настойчивее пробирается тепло летнего дня — крики чаек за окном, шум деревьев и деревни. И в конце Мицки замечает какое-то тихое бормотание. Кто-то говорит. Но Мицки вообще всё равно. Он не хочет просыпаться и только морщится слабо, отворачиваясь от шума, снова проваливаясь во что-то… неощутимо мягкое. Потом он снова как-то выплывает на «поверхность», когда слышится смех — почему-то низковатый, но такой мягкий, уютный, как одуванчик или лучи солнца — он ощущает, как по его венам что-то бродит. Не опасное, правда. И это оно даёт такой покой и нежелание. И ощущение ничего — он вяло вспоминает, что было той ночью, понимает, что ему дали успокоительное, а потом вероятно лечили голову. И скорее всего ещё что-то вкололи. То что и первый раз было в уколе той красноволосой девушки — понимает Мицки, словно бы «распробовав» то вещество, что течёт по венам и капиллярам. Очевидно, эта штука была сильной, хоть организм и посчитал неопасным вещество, однако выплыть из этого мягкого, какого-то вязкого сна у него не получалось долго. Но всё-таки он всё вспоминает, осознает: где он и что было… когда-то ночью. И медленно открывает глаза. Он долго моргает, пытаясь не уснуть дальше, пробует шевелить телом и хоть немного проснуться. Всё слушается плохо, и… Ещё Мицки замечает, что его разум как-то совершенно отрешённо реагирует на всю эту ситуацию. Понимает всё, вспоминает какие-то детали случайные, но… из-за этого укола в венах, страх совсем не доходит к мозгу, и он просто совершенно отупевший и пустой. Даже мыслит он так… медленно и вяло, словно в каком-то паре влажном и душном застрял. Но при этом всё как-то легко и лениво. Краем сознания он отмечает, что если так и дальше будет продолжаться, то он не сможет даже думать про побег. Но на это он тоже совсем не реагирует. Не переживает. Только вяло фокусирует взгляд на девушке с красными волосами и глазами. Та улыбается, а стёклышки очков блестят. — Как ты себя чувствуешь? Голова не болит? — Спрашивает она тихо, осторожно гладя его голову ладонью — от этого приятно прохладно, и Мицки понимает, что она снова его проверяет чакрой. И что она лечила той ночью. А ещё такое касание… слишком неправильное. Мицки не знает: что это такое от людей, и это кажется совершенно чужим — только отец, когда-то давно, так его трогал. Но больше никто, и теперь это пугает его. Только вот на такое реагирует только мозг, и то отрешённо, словно бесстрастный анализ чего-то неважного и что не касается его, но медленно, через отупевшее сознание, приходит к выводу — нужно опасаться такого. Только Мицки так ничего и не чувствует — ни страха, ни лёгкой паники или волнения. Лишь касание, запах каких-то цветочных, нежных духов и вещество в его венах. И слабое, разнеженное до ваты состояние. Он даже не реагирует, когда к кровати подходит Узумаки — только заторможено переводит на него взгляд и вяло моргает, размыто скользнув по лицу. — Ты не слишком много ему дала? Он такой… никакой. — Там было уже нельзя по-другому. У него стресс всё-таки. Он ведь с самого начала так реагировал — ты же его просто забрал к себе, вот и получилось такое. — А что я должен был делать?.. — Не знаю, но и не ясно, что с ним сделали в Конохе, так что непонятно из-за чего такой стресс. Ох, и он в таком плохом состоянии был… Я такое видела только у стариков, что вот-вот умрут. А он такой бедняжка… Такой миленький, маленький ещё. Лапочка такая. С ним надо осторожно. И вообще держать тут тоже — он слишком замечательный, не сделай ничего глупого. — Будто бы я хочу… Мицки совсем не улавливает к чему эти разговоры. Ему в принципе всё равно на это — он хочет только лежать, и дальше навсегда так и остаться в этом абсолютном покое и пустоте. Даже мысль про то, что его тело нельзя никому отдавать, никак не отдаётся в его голове. В нём ничего нет кроме вещества в венах. И он просто снова закрывает глаза, чтобы не видеть эти цвета — ему безразлично. Даже то, что говорят про него, то, что он совсем ничего не может и с ним могут сделать всё, что захотят. И делают. — Ну, нет, маленький, нельзя больше спать, а то потом хуже будет, нужно встать. — Снова начинает женщина, потрепав немного чёлку, но у Мицки нет даже желания глаза открывать. Не то что сил. А тем более, чтобы встать. Да и смысла в этом нету. Но горячие руки поднимают его — легко, будто он ничего не весит — и мужчина садится с боку, прижимая его к своему плечу, придерживает голову и к губам Мицки прижимается стекло. Сухих губ касается вода, пытается влиться в рот, но только капельками стекает мимо. Тогда девушка осторожно касается его челюсти снизу и легонько тянет вниз. Его губы раскрываются, вода всё же попадает в рот, и он послушно глотает. Хотя на это уходит много сил — всё равно что пытаться сдвинуть стену. Горло слушается плохо, и эти маленькие глотки воды ощущаются так, будто он пытается проглотить что-то очень большое. Тяжёлое. Это мелькает каким-то страшным воспоминанием, но быстро растворяется успокоительным в венах. Но понемногу всё расслабляется, и девушка забирает стакан. — Хей, миленький, Мицки. — Зовёт его девушка, гладя по щеке. Он на секунду замирает внутренние, совершенно не понимая как реагировать на все эти касания, и что сразу двое людей так близко к нему. И потерянно открывает глаза, смотрит ей куда-то на блестящие губы, не решаясь смотреть в глаза. — Скажи мне — у тебя ничего не болит? Всё хорошо? — Она терпеливо ждёт, заглядывая ему в лицо, а он не понимает — зачем ему что-то говорить? Всё равно с ним сделают, что посчитают нужным — это не Коноха, из которой он смог сбежать. Однако, что-то в мозгу заставляет его открыть рот. Правда, слова долго собираются в горле, что совсем не хочет двигаться. «Нет» он даже не выдыхает толком — девушка по губам читает. А потом гладит по голове. — Если будет плохо, то скажи Боруто, он меня позовёт. Хорошо? Ты ещё будешь в таком состоянии, успокоительное сильное было, но спать не нужно, а то потом не выберешься. Так что попробуй не уснуть до вечера. Умыться можно и поесть не помешает. И ещё пить. Мицки половину из сказанного даже понимать не успевает, не то что запоминать, но это всё по сути и не ему говорилось — мужчина кивал согласно на слова девушки, и только гладит его, прижимая к себе. Он же слабо понимает, что дальше. Просто чувствует, что перестало быть так жарко и в покое закрывает глаза. — Не спи. Словно сквозь вату касаются пальцы его щеки. Мозг медленно это обрабатывает, восстанавливает какое-то воспоминания, и говорит, что нужно слушаться. Потому он через силу и… безразличие открывает глаза. Узумаки сидит перед ним и гладит его по щеке. — Хочешь в туалет? Душ? Может взбодришься. — Нет. — Он снова это выдыхает практически неслышно. И лишь размыто смотрит всё на тот же кулон. А потом Узумаки уходит. Мицки зачем-то продолжает слушать мозг и пытается не уснуть, правда, всё равно ничего не замечает и слабо вздрагивает, когда холодное, влажное полотенце касается лица. Мужчина осторожно протирает его полотенцем, даже шею задевает, и Мицки словно немного приходит в себя. Эта прохлада слегка оживляет, хотя двигать телом всё ещё слишком трудно, но туман в голове редеет. — Полегчало? — Так же заглядывает ему в лицо мужчина, немного наклоняя к нему голову. Мицки слегка кивает и думает, что уже бессмысленно что-то понимать в их поведении — всё равно он и не догадается и не сможет как-то противиться. Так что он снова вспоминает, что просто решил ждать и быть послушным. — Не переживай — Карин знает, что делает, и тебе потом полегчает. И не бойся, ничего плохого мы тебе не сделаем. Не хочешь есть? — Нет. — Точно? — Узумаки вздыхает, когда Мицки просто молчит на это, и снова прикладывает к лицу прохладное полотенце. Тело как-то само реагирует, и он слегка поворачивает к прохладной ткани голову и глаза прикрывает. От этой прохлады так хорошо становится. И мужчина замечает его реакцию. — Может, всё же душ? Телу этого точно бы хотелось. Только не душ, а прохладный пруд летом. Но он не может просить, так что просто изо всех сил пытается заставить двигаться разленившееся тело и сесть самому, не опираясь на прохладное дерево от спинки кровати. Так сложно ему, наверное, было только когда он пытался выжить на той «тренировке» наставника. Только вот сейчас ему помогают крепкие руки мужчины. Мицки сидит, борясь с тем, что тело хочет просто упасть и раствориться, и думает, что это ведь неправильно. И страшно. Но он всё ещё не реагирует. Даже когда Узумаки крепко его держит и легко встаёт. Ему нужно несколько секунд, чтобы понять, что изменилось, и своими силами встать на слабые ноги, что словно из тумана. Однако, мужчина и дальше его не отпускает, а ведёт в ванную. Мицки снова совершенно безразличен к этому и не реагирует, даже когда мужчина развязывает пояс кимоно и стягивает с плеч гладкую ткань. Он лишь слегка пошатывается, пытаясь стоять. И послушно, хоть и криво, заходит в ванную, чуть не споткнувшись о края, прямо под душ. Вода сначала льётся слишком ледяная, но постепенно нагревается, и Мицки тихо замирает под струями, слабо держась руками за стену и блестящую конструкцию труб. — Ты справишься сам? Не упадёшь? — Осторожно спрашивает Узумаки, придерживая его за плечо — мокрое и голое, как отмечает мозг, но опять же не выдаёт реакции. Лишь бесстрастно отмечает опасность. Нервы же не реагируют. Мицки осторожно кивает. — Хорошо. Я проверю позже, всё ли в порядке… Или позови, если будет плохо. Он слышит как закрывается дверь, ещё, наверно, вечность слушает шум горячей воды, а потом слабыми руками поворачивает кран. Прохладная вода, легко обнимает его, и он закрывает глаза, чувствуя, как из мутной головы уходит жар. Как становится легче. Правда, ноги всё равно не держат, и он опускается на дно ванны, наслаждаясь мгновением. Он бы так и уснул — под журчание воды, например, какой-то реки или ручья, хоть в озере, ещё прохладном по весне или утру, под чистым небом. Только он закрыт в доме, из которого уже не выберется. Во всяком случае, целым и без жертв. Мозг в конечном итоге полностью «просыпается», и Мицки может думать и анализировать. Только реакция нервной системы всё также отсутствует. И тело слишком не хочет двигаться. Но он думает. И, в который уже раз, приходит к выводу, что от Узумаки он не сбежит. Почему-то Мицки думает, что тот и умереть ему не даст, не отпустит вообще. Да, он… не сделал с ним ничего плохого. Пока — жестоко кромсает мысли его мозг, предполагая, что здесь может случиться всё самое страшное. Вопреки этому «тёплому» приёму и словам. Коноха ведь тоже «заботилась» о нём. Он знает, каково это, и что бывает с теми, кто интересен. Он знает, что бывает в плену, и что зло почти всегда и выглядит таким хорошим. А ещё он знает, что несмотря на то, что тело больше не умирает, его сила угасла совсем — всё, что осталось, крохотная искорка. И с ней он ничего не сможет сделать. Хотя конкретно сейчас он и сидит с трудом. Мицки вздрагивает и просыпается от своих мыслей, когда мужчина его зовёт. И он испуганно поднимает на него глаза — Узумаки стоит близко, наклонившись к нему, и Мицки внутренне дрожит, выдавая хоть какую-то реакцию. — Ты в порядке? Я стучал и звал… Не замёрз? — Он проверяет своей рукой струи воды и снова возвращается к потерянному и ничтожно ослабленному Мицки. — Ты закончил? — Мицки может только кивнуть, и мужчина выключает воду. И правда, он слишком долго здесь, и много тратит воды — нельзя так себя вести и злить мужчину. Уже почти трезво мыслит он и, пока немного, но чувствует страх и холодеет, когда Узумаки накидывает ему на плечи полотенце и помогает подняться. У него колени подгибаются и всё тело подрагивает, а мужчина всё равно держит его и вытаскивает из ванны. — Справишься сам? — Спрашивает он, и Мицки может только нервно кивнуть, всей оставшейся душой и разумом надеясь, что его оставят и не будут снова так близко. Недопустимо и страшно. Опасно. Что не будут как-то обижать. — Хорошо. Я подожду. Он уходит, только дверь не закрывает до конца и не отходит. У Мицки внутри что-то тоскливо тянет от этого, что-то подрывает, словно бы трескается плотина, но то вещество в венах ещё держит и слёзы он чувствует только фантомно, душой и разумом. А сам слабым телом вытирается и снова надевает серебряное кимоно. Он осторожно идёт к двери, и мужчина внимательно его оглядывает. Мицки снова сжимает ткань руками, но слабо, и с волнением ждёт… чего-то. Но Узумаки отводит его обратно в кровать, и Мицки с огромным облегчением садится. Он бы и совсем лёг, но мужчина рядом и ему становится не по себе. Хотя сопротивляться телу сложно, и он устало валится к спинке, почти что съехав по ней вниз. Он так теряется в этом облегчении от того, что прилёг, что даже не замечает: как мужчина отходит и возвращается. Просто через силу открывает глаза и чувствует, как куб касается ложка. И послушно пьёт. В очередной раз. Потому что не может противиться. Странная жидкость пахнет съедобно, но вкус имеет непривычный. Он не пил никогда такого, но… это не так и противно. И жирно. Цвет, правда, странный — какой-то грязный, мутный. Мицки бы такое не стал пить, тем более что-то там плавает. — Ну, как, вкусный бульон? — Спрашивает мужчина, между тем, когда убирает от его рта пустую ложку. Мицки не знает, что ответить. Потому молчит и послушно пьёт — он никогда не понимал, почему люди так любят пить. Воду и чай он ещё принимает, первую даже иногда самому приходилось пить, когда организм был истощён, а к чаю его приучил отец, и он любит наслаждаться вкусом и теплом. Но зачем разводить в воде разные овощи и потом это пить, он так и не понял. И считает глупым. И ему в принципе не нужно это, но мужчина хочет, чтобы он это пил, и он послушно пьёт, стараясь уловить реакцию Узумаки на то, что он молчит. Не смотрит ему в лицо, но настороженно вслушивается всеми ощущениями, пытаясь понять, не разозлил ли. Но мужчина только осторожно подносит к его рту ложку за ложкой, и Мицки тихо подчиняется. В конце концов, если мужчина так хочет, злить его он не будет, эта жидкость не отвратительная, и не с рыбой, так что он может и сделать что нужно. — Ты хоть и сонный, но сестрёнка сказала, что тебе нужно поесть и нельзя спать. Если уснёшь, то будет потом голова болеть и совсем встать не сможешь. Потому постарайся не спать, хорошо? — Тихо говорит Узумаки, продолжая поить его — или кормить? — с ложки. — Да. — Наконец-то тихо выдыхает Мицки, свободным ртом, решив, что это будет проще, чем двигаться. На лицо мужчины он по-прежнему не смотрит, но, кажется, тот улыбается. — Хорошо. — Спокойно отвечает он, и Мицки точно слышит мягкость и улыбку в голосе. Это ужасно сбивает с толку, и он совсем не понимает, как на такое реагировать. Подобное пугает — лишь отец к нему относился с любовью, и что-то подобное от чужих… страшно неправильно. И какой-то реакции, кроме непонимания и недоверия, Мицки не может определить. — И не волнуйся, ладно? Никто тебя здесь не обидит. — И дальше продолжает говорить мужчина так по-страшному осторожно и хорошо, собирая ложкой с губ Мицки потёкшую капельку. — Так что просто поправляйся. Будет правда очень грустно, если с таким прекрасным созданием что-то случится. Его очень напрягают такие речи Узумаки, горький, просто ужасный, опыт прошлого, ничего хорошего не шепчет от такого. И он нервно сжимает ещё слабыми пальцами постель. Почему-то именно сейчас его снова бьёт безнадёжность, и он чувствует, как в глазах собираются слёзы, и смотрит в чашку с мутным бульоном, стараясь, чтобы мужчина не заметил. Его снова пронзает той обидой и отчаянием — что он даже умереть спокойно не может. Насколько же это жалко: не иметь возможности хотя бы умереть. Знал бы он, чем заслужил такое, чем заслужил плен в месте, из которого так сложно сбежать, и у человека, который хочет им владеть. Это так больно, что он с последней крохой хоть какого-то достоинства сдерживает слёзы и решает, что всё же попытается. И снова возвращается мыслями к тому, что сейчас он должен быть послушным и тихим. Безобидным и не вызывать подозрений. Только эта жидкость уже не лезет в него — пусть бульон и пахнет вкусно, и довольно неплох на вкус, но тело уже просто не может глотать, и впустить в себя что-то. Так что от очередной ложки Мицки отворачивается, непроизвольно кривится из-за почти неощутимого, но неприятного чувства тошноты и отвращения. Полноты в желудке. Ему слишком не по себе от мысли, про ещё одну ложку, и он не может себя пересилить, чтобы послушать мужчину. Как с рыбой до этого. Но холодом всё же скребёт, он надеется, что Узумаки не обидится. Вроде, до этого, он был терпелив к такому, рыбу простил, может и теперь не разозлится? Мицки бы очень не хотелось заставлять себя и дальше глотать эту жидкость. Может ему хоть немного повезти? — Что такое? Плохо? — Интересуется мужчина, немного пригнувшись к нему — вроде, он не злится? Что… правда, не будет?.. — Не могу больше. — Выдыхает Мицки, замирая и пытаясь приготовиться к удару и крикам. Но мужчина только встаёт и относит чашку с ложкой на стол и спокойно возвращается. Мицки, правда, потряхивает от страха и волнения, и он с опаской смотрит за движениями рук и тела. Узумаки снова садится рядом с коленями, поправляя одеяло. — Хочешь что-то другое может? — Совершенно спокойно, обычно спрашивает мужчина, осторожно поглаживая через одеяло его колено. Внутреннее оцепенение отпускает Мицки, он даже как-то немного расслабляется — его не будут заставлять и не будут злиться — но потом он пугается уже этого и снова заставляет себя не терять внимание. По-прежнему ведь ничего не ясно. Но на вопрос он только тихо выдыхает «нет». С новой опаской. — Хорошо. Как что-то захочешь, то дай мне знать, ладно? И не забывай, что тебе нельзя спать. Слышишь? Мицки послушно кивает. Это наверно не так сложно… Он сбивается с мыслей и цепенеет в страхе, когда мужчина приближается, и гладит щёку, а потом осторожно поднимает его лицо за подбородок. От такого страха, мысли, что он ошибся с выводами и вывел Узумаки из себя, тело сбрасывает действие успокоительного и трясётся. Сводит судорогой холодного страха. Мысли в панике кричат в голове, на какой-то слишком высокой, пищащей ноте, и он не слышит ничего кроме этого звона. И не может заставить себя посмотреть в глаза Узумаки, в шоке распахнув глаза и уставившись куда-то в губы и подбородок. Его мозг очень чётко рисует, как эта горячая рука медленно отдаляется, а потом со всей силы бьёт ему по лицу. Но мужчина только грустно выдыхает. От страха Мицки вздрагивает и смотрит в голубые глаза, цепенея как кролик. Голубые глаза кажутся грустными, когда Узумаки на него смотрит и брови печально нахмурены, уголки губ опущены. А у Мицки губы дрожат. — Я тебя не обижу, не бойся. Я хочу, чтобы ты поправился, слышишь? Спокойно, Мицки. Скажи мне, если что-то нужно, ладно? Я буду здесь. — Так печально говорит Узумаки, а потом убирает руку. Совсем уходит, садится за стол и пьёт что-то. Пристально смотрит в документы, делая вид, что всё в порядке. Мицки от пережитого шока и страха тихо всхлипывает. И отворачивается. Ему страшно не видеть мужчину, но и смотреть, лить перед ним слёзы тоже. И он выбирает первое, решив, что это меньшее зло. И тяжело дышит, пытаясь задавить рыдания, панику и успокоиться. Как это всё пугает, как сбивает с толку, и всё делает совершенно непонятным. Он просто думать нормально не может от этого. Слишком неопределённо, и мысли разбегаются. Только вот время идёт, шум в комнате только от открытого окна и где-то не очень далеко, но неразборчиво, слышны голоса, истерически кричат чайки и шумят ветер и деревья. Иногда пробиваются звуки деревни. В самой комнате же слышно только дыхание Узумаки и его работу с какими-то документами, как он пьёт чай. И нервное дыхание Мицки, его больно сжимающееся сердце. В остальном же тихо и… спокойно. Вроде, только ему-то страшно. Действительно, ведь кто и зачем берёт кого-то в плен, чтобы заботиться и держать в своей комнате? Это вообще всё неправильно. Будь он девушкой ещё было бы понятно, но Узумаки почему-то интересовал именно он. И помимо этого ещё сильно напрягало, что мужчина так восхищённо говорил про то, что он ребёнок Орочимару. Это было страшно, но, почему-то ему казалось, что из-за этого знания Узумаки смотрит на него… не так, как смотрели в Конохе. Хокаге смотрел совсем по-другому. А этот мужчина… Мицки не мог толком разобрать его взгляд и понять всю реакцию, причину по которой его так интересовало наследие Орочимару, но… что-то было по-другому. Так… так смотрят на что-то, что нравится? На собаку, например… увлекаясь своим желанием завести себе такую и тем, что животное красивое, забавное. Мицки так себя и чувствует — что его просто подобрали, даже не обращая внимание на его желания и ситуацию, просто потому что захотели. И теперь будут дрессировать под себя. Это очень напоминает Коноху — его также просто взяли за шкирку и притащили, поселили в нужном месте и ошейник с цепью накинули — повязку шиноби — и к будке привязали, чтобы не сбежал. Только вот тот интерес был другой и вскоре Конохе надоел он, как и обычно надоедают собаки — про них просто забывают и только кормят, чтобы не сдохли. Но на скулёж и на преданные глаза внимания больше не обращают, а иногда и выкинуть или прибить могут. Но, к счастью, Хокаге устраивало и то, что Мицки тихо сидит и делает что нужно, и на него не обращали внимание. А Узумаки же… он смотрит как-то иначе, и Мицки кажется, что мужчина не забудет про него — будет тем хорошим хозяином, что медленно учит дворняжку манерам. Он не забудет про Мицки, и уж точно не отпустит. Тем более он не просто заинтересован в ребёнке Орочимару, а и в самом Мицки. А значит шанса, чтобы сбежать, у него не появится. Это страшно и несправедливо. Хуже даже чем близняшки и «тренировка». Он бы лучше ещё раз всё это пережил, чем ждал непонятно чего здесь, закрытый и без надежды. Но кто ему позволит… Ни небо, ни бог, ни судьба его видимо не любят. В конечном итоге, после всех этих мыслей, Мицки просто опустошает тоска и бессмыслие дёргаться. Он безнадёжно опускает руки, морально, физически они и так безвольно лежат на одеяле, и просто пустыми глазами смотрит куда-то в пространство. Может вместе с этим ещё и успокоительное снова подействовало, потому что он не отвечает на вопросы мужчины. Да и не слышит их даже. Просто тоскливо, будто уже всё кончено, сидит и смотрит в никуда. Лишь как-то рефлекторно вздрагивает, сжимается, когда Узумаки его гладит. Снова вздрагивает от влажных касаний к лицу и медленно моргает, фокусирует взгляд. Мужчина снова вытирает его лицо влажным полотенцем. — Пришёл в себя? Что-то случилось? — Узумаки снова берёт его за подбородок и Мицки не уворачивается — страх сидит где-то очень глубоко и не доходит до сознания, не даёт никакой команды — вместо этого он смотрит пустыми глазами в синие глаза мужчины. Безразлично. Мёртво. Как когда вернулся в деревню «после смерти». И лицо у мужчины делается странным. Таким сочувствующим, жалобным. Он будто по-настоящему переживает. Переживает за свою собственность, забавную и необычную, которую так хотел — холодно выдаёт мозг. И теперь остальное тело как-то реагирует, внутри что-то больно сжимается, и пара слёз срывается с глаз. Лицо у мужчины становится совсем убитым. — Хей, ну чего ты… Не плачь, всё будет хорошо. — Снова тихо говорит Узумаки и придвигается ближе. Садится сбоку и прижимает его к себе, обнимая. Тело вздрагивает и замирает натянутыми нервами под горячими руками, прижатое к такому же горячему торсу. Мужчина гладит его по предплечью и по голове, а Мицки вздрагивает от касаний и задыхается почти. Да, почему он вообще такое делает? Почему так страшно? Зачем так обманывать, если в итоге Мицки всё равно будет считаться лишь послушной игрушкой, которой нельзя ничего, кроме того, что решит Узумаки. Зачем так жестоко? Мицки снова роняет несколько слёз — в Конохе его хотя бы не пытались обмануть, а здесь… Ему просто пытаются доказать, что будут заботиться, что не обидят. Только вот слабо в это верится и, в конечном итоге, результат будет тот же — его используют. При этом говоря, что… всё хорошо. Мицки так от этого тошно. Лучше бы не пытались играть в заботу, а сразу расставили всё по местам, как было в Конохе, но нет — Узумаки почему-то он слишком интересен. А Мицки ничего не может сделать. Даже разобраться с эмоциями — он всё так же словно мёртв, но в то же время внутри мозг отмечает кошмарный страх и злость на такие игры, обман. И он не понимает. Хорошо, наверно, что его держит успокоительное, иначе он бы снова измучился, как ночью. Хорошо, что он хоть что-то может думать, пусть и вяло, пусть и вздрагивая от рук мужчины, но мозг отрешённо работает, против отчаянья и опустошения решая, что нужно подумать над выходом. Правда, не сейчас, потому что нервы слишком перегружены, и сознание тупеет — ещё сильнее от объятий. — Тише, всё хорошо… — Продолжает шептать Узумаки, слегка покачиваясь с ним. И Мицки просто виснет в этом непонимании, и приступ понемногу затихает — он становится тихим и потерянным, совсем как в детстве, просто с большим страхом. А мужчина всё так же рядом, тихо говорит. Только Мицки вздрагивает, когда раздаётся мощный стук в дверь — для его натянутых нервов слишком. И в страхе сжимается, цепляется в одеяло, когда мужчина его оставляет и идёт к двери. Он испуганно и потерянно смотрит в спину Узумаки, что смотрит в приоткрытую дверь, а потом как тот возвращается. Только не к нему, а к другой стороне кровати, берёт с тумбочки что-то и… включает телевизор. Экран мелькает быстро и останавливается на каком-то вырванном куске изображения, где показывают степь. Это… передачи про растения? Животных? — Посмотри пока, хорошо? Я отойду ненадолго. Только не спи. Включи что-то другое, что захочешь. — Узумаки кладёт рядом с ним пульт, и он вздрагивает от близости, сжимается и снова вжимается в спинку кровати. Неудобно согнутая шея и выпирающие позвонки болят от такого, но он не может расслабиться. Лишь немного становится легче — обманчиво — когда мужчина берёт бумаги со стола и выходит из комнаты. Мицки чуть дух не выпускает от облегчения. Хотя, конечно, ничего так и не меняется. Только слишком уже всё изворочено в его мозгу и теле, чтобы что-то подумать или предпринять. И он слабо, тяжело, приподнимается чуть выше, чтобы не ломило шею, подтягивает колени, будто это поможет укрыться, и подтягивает на грудь одеяло. Больше он просто не знает: что делать, потом только сидит. Мысли как-то отрешённо дёргаются, легко разрываются, словно дым от ветра, меняются и перескакивают. И в конце концов, он только бессвязно прокручивает разные воспоминания и мысли в голове. И совсем без интереса, и не понимая, не улавливая происходящее, смотрит в большой экран телевизора. Наверное, много времени проходит, потому что он вздрагивает, когда внезапно открывается дверь и словно приходит в себя. Будто от обморока. Вернувшийся Узумаки разглядывает его и старается мягко улыбнуться. Мицки вцепляется в одеяло и опускает глаза. Пустой мозг почему-то слишком резко выцепляет из увиденного не привычные сандалии шиноби, а очень низенькие, почти как тапочки, и чёрный, свободный браслет на щиколотке. Наверно, потому что это неуместно. Как и кулон. Но так же быстро и внезапно находится одно объяснение этого, которое ещё и объясняет почему Мицки так его интересует — это Узумаки. И дело ведь не в фамилии… Это давно для этого человека стало уже не именем, а нарицанием и объяснением всего. Он независим и руководствуется исключительно своими суждениями и принципами. Это даёт понимание и принятие такого непривычного наряда и поведения. И частично даёт Мицки хоть какой-то покой. По крайней мере, он знает, кто это такой. Глупо, конечно — ведь его мотивы, и, что мужчине от него нужно, так и не ясно. И это знание не помогает Мицки никак — спастись по-прежнему невозможно. Но странный уставший мозг и нервы ловят хотя бы шаткое равновесие покоя. Наверное — на подобии того, когда ты знаешь: как именно тебя ранят — куда и чем. По сути, легче же не становится, менее болезненно и опасно тоже, но в таком случае ты хоть не в неведении. Правда, в этой ситуации, с Узумаки, больше ничего так и не понятно, но нервам нужно хоть это зыбкое знание и покой. И Мицки теперь уже даже почти не вздрагивает, почти не напрягается, когда мужчина подходит к нему, оставив на столе ещё какие-то документы. — Как ты? Пришёл в себя немного? Несколько часов прошло, солнце уже почти село. Мицки только как-то растерянно моргает на это — он вообще не ощущал времени. А теперь осторожно, совсем немного поворачивает голову к окну, и косит на небо глазами. Оно и правда уже вечерних оттенков, ещё полчаса и с красных перейдёт больше в фиолетовый, а по другую сторону дома уже точно видны звёзды на небе. Через час будет и здесь видно. А он просто на весь день куда-то пропал. И даже не помнит ничего. Мужчина тем временем снова осторожно гладит его по голове, и Мицки только коротко вздрагивает. Напрягается внутренне, но сидит тихо. — Лучше себя чувствуешь? Сестрёнка говорила к вечеру успокоительное должно отпустить. — Мицки осторожно, коротко кивает, а сам не понимает, почему в нём не начала орать паника. Да, вроде, он получил каплю покоя, но ведь этого же недостаточно, и он по-прежнему пленник, и по-прежнему не знает: чего ждать. Так почему сейчас тишина? Почему она даже не доходит? Неужели уже настолько вымотались нервы? Успокоительное-то уже давно растворилось в теле без следа. — Ты так и просидел всё время? — Как-то грустно спрашивает мужчина, снова садясь напротив и теперь положив руку на поднятое колено. Мицки снова только слабо вздрагивает и молчит. Неуверенно склоняет голову в согласии. Узумаки вздыхает, и вот здесь страх хоть немного просыпается. Неужели разозлил? — Послушай, я хочу чтобы ты поправился, это не дело, что такое прекрасное существо будет изранено. И тебе нечего здесь бояться, Мицки. Не нужно… так себя вести. Всё хорошо, ты можешь чувствовать себя здесь спокойно. В безопасности. — У него сердце нервно дёргается от облегчения, что мужчина не злится. Но страх всё-таки шепчет внутри, что не нужно просто слепо верить в это. — Хочешь чего-нибудь? — Спрашивает Узумаки после паузы и нервного выдоха Мицки и ждёт ответа. А у Мицки наверное совсем мозг ломается, потому что он почти моментально размыкает губы в желании сказать. Правда, потом кажется на вечность так и застывает с подрагивающими губами. Такая реакция и поведение пугает — он так давно привык молчать, говорить только в крайнем случае и вот теперь он захотел, до боли почти, сказать такую невозможную чушь. От такого слёзы застывают в глазах, не падают, правда. И он всё же тихо выдыхает: — Уйти… Короткое, невозможное, болезненно отчаянное слово. Оно срывается с губ, и он почти чувствует: как оно разбивается словно тонкое стекло. Мужчина молчит какое-то время, а потом слишком сильно бьёт по сердцу. — Разве тебе есть куда? — Больно, очень больно от этого. И обидно, что мужчина так много успел понять. — Я не дам тебе просто пойти и умереть, такое прелестное создание должно жить. Ты ведь действительно удивительный. Уникальный. — На последних словах он снова осторожно гладит щёку Мицки. Тыльной стороной руки, пальцами и косточками. Но… осторожно. Мицки правда плохо от этого всё равно. И от того, что он признал, что не отпустит. Снова. Но что он может. Просто и дальше сидит тихо, закрыв глаза и пытаясь пережить эту боль. — Я тебе не враг и не собираюсь причинять боль, вредить. Ты можешь тут быть в безопасности. Не знаю, что с тобой случилось в Конохе, если всё так обернулось и ты в таком состоянии, но поверь — я желаю тебе хорошего. Ты… просто успокойся и живи здесь, и я позабочусь о тебе. Не нужно бояться. Красиво звучит. С одной стороны. Но с другой… он ведь в любом случае только пленник — желанный, но никто не будет по-настоящему интересоваться его мнением и желаниями. Узумаки пусть и говорит так приятно, но ведь всё равно будет подстраивать его под себя. Чтобы Мицки был для него и дальше интересен. Полезен. Или что он там хочет с ним сделать… В любом случае, это не то, что хочет Мицки, это не свобода и даже не свободная смерть. Он снова попал в очередные руки. Просто… мужчина вероятно не будет с ним жестоким. По крайней мере, если Мицки его не разозлит. Доверия или других хороших чувств у него к Узумаки так и не появляется после его слов. Разве что, хоть немного спокойнее становится — он решил, что раз мужчина так хочет заботиться и заинтересован, терпит и осторожничает, то, вероятно, не будет вредить ему. Хотя это зависит исключительно от понимания «вреда» самого Узумаки. Однако, Мицки думает, что как минимум бить его не будут. И он расслабляется немного, после этого. Но всё же провоцировать как-то мужчину не планирует. И собирается ждать. Ведь всё равно больше ничего сделать не может, и ему нужно ещё справиться с этой болью от случившегося и с ситуацией. Хотя Бы немного. К счастью, от дальнейшего разговора и такой близости, его спасает стук в дверь. Девушка принесла ужин. Узумаки отходит от него, как-то нехотя, напоследок слишком долго ведя рукой по ноге, и Мицки чувствует в воздухе что-то странное. Не запах еды — это что-то нервное, что повисает послевкусием обиды и боли, отчаянья и даже злости, после слов мужчины. Это всё ведь так несправедливо, Мицки не сделал ничего — чтобы заслужить всё это, такую жизнь. — Пойдём ужинать. — Тихо вырывает его из мыслей Узумаки, немного отодвинув от мест, где теперь накрыт ужин, бумаги. Мицки моргает — девушки уже нет, и он снова один на один с тем, кто взял его в плен. Со своим новым кошмаром. И проблемой. Но не красиво ведь заставлять ждать, и совсем не хочется испытывать — разозлится ли он. Потому Мицки неуклюже пытается сесть самостоятельно, не опираясь на спинку и подушки, распрямляет сведённые от одной позы ноги. Да и все тело. Это кажется неожиданно сложно, как когда он неделями безучастно лежал в кровати, не шевелясь. И его пошатывает от слабости, но мужчина осторожно подходит, медленно вытаскивает из судорожно сжатых пальцев одеяло, касается, заставляя рефлекторно вздрогнуть, и помогает не шататься. А потом, совсем не напрягая рук, поднимает Мицки на ноги. От такой разницы в силе, в состоянии тела, внутренности снова сковывает холодом, мозг снова кричит, что его просто легко сломают. Если захотят. Но Узумаки только ведёт его за стол, осторожно усаживает и наливает чай. Теперь уже горячий и без ничего. Но пахнет он хорошо, даже очень — Мицки, со своими средствами и какой-то параноидальной бережливостью, не покупал себе такой хороший чай, и потому сейчас этот запах ужасно манит. Как и такой насыщенный цвет. Руки правда ещё слабые, и ему внезапно становится страшно от того, что нужно держать не только дорогой напиток, но и чашку — пусть она и не фарфоровая, но что-то ему подсказывало, что это стекло тоже многого стоит. А ещё для такого слабого и ленивого тела, всё это было слишком тяжело, как и сидеть, не опираясь на спинку стула. — Чего ты так напряжён? Сядь как удобно. — Говорит ему Узумаки ещё до того, как Мицки успевает поднести чашку к губам. Он виснет ненадолго, правда, чувствуя тяжесть, а потом наклоняется вперёд, обхватив горячую чашку двумя ладонями, и упирается локтями в край стола. Сразу же становится легче. И вкусно, когда он делает глоток чая. Чистый вкус сушёных листьев превосходен. — Сахар не хочешь? — Интересуется Узумаки, внимательно наблюдая за ним. Но Мицки даже внимания на обращает на него — так его увлекает этот напиток. Такого вкусного он давно не пил. Да никогда в принципе. Разве что очень давно в детстве, с отцом, и уже забыл тот вкус. Но этот такой хороший. Мицки даже вообще забыл про мужчину, пока пил чай, прикрыв глаза. Тепло и запах вообще все мысли и, даже, страх вытеснили. Просыпается от этого он лишь когда всё выпивает, а Узумаки неожиданно стукает ложкой по тарелке — ничего особого, просто обычный звук ужина. Но Мицки возвращается в реальность и нервнно сжимается, осторожно старается поставить кружку тихо и аккуратно. Снова он из чего-то хорошего возвращается в не такую уж и приятную реальность. — Вкусно? — Улыбается Узумаки, рассматривая его. Мицки осторожно кивает, а мужчина встаёт и наливает ему в чашку ещё чай. С одной стороны, на это что-то радостно дёргается — он сможет ещё выпить этого вкусного чая; с другой, ему снова как-то страшно — с чего бы Узумаки про него настолько заботился? Пусть он и сказал отчасти красивые слова, но всё же… Мотивы, даже с этим, были не ясны. Как и границы того, на что может надеяться Мицки. — Пей, только смотри, чтобы рагу не остыло, оно тоже вкусное. Да и если напьёшься — места для десерта не хватит. — Продолжает улыбаться мужчина и садится на своё место. Мицки с каким-то сожалением отпускает чашку и переводит взгляд на тарелку. — Никакой рыбы, конечно. Ешь, пока тёплое. — Говорит мужчина, и он неуверенно берёт ложку. Еда в тарелке… довольно странная, но красочная — он не привык к таким кусочкам разных ингредиентов и подливе красноватого цвета — но это оказывается и правда вкусно. Совсем немного остро, даже только привкус перца чувствуется, где-то рядом с теплом самой пищи, и Мицки даже не против послушно это съесть. И, к огромному счастью, в тарелке не так уж и много еды. — Как тебе? — Интересуется мужчина, когда он съедает несколько ложек. — Вот возьми ещё эту булочку — для подливки самое то. — Узумаки и сам берёт булочку, отрывает кусочек и макает в жижу. Мицки послушно повторяет и слабо удивляется тому, что это не плохо. Ну, если ему и сладости тогда понравились, значит и обычная еда тоже вкусная, разве нет? Люди столько всего придумали, не может ведь всё быть ужасным. И этот приятный вкус, текстура, даже немного успокаивают, он тихо, отмечая удовольствие, доедает свою порцию. Узумаки рядом уже пьёт чай. Мицки медленнее ест, но тоже время от времени поднимает кружку, и когда тарелка пуста, мужчина снова спрашивает вкусно ли ему. Мицки кивает — это правда вкусно. Хотя яичницу отца он бы ни на что не променял. Эта мысль больно бьёт по нервам, и ему на секунду кажется, что он просто разрыдается сейчас. Но он сдерживает это, остановив дыхание, и двумя руками снова берёт кружку, пытаясь потеряться в этом вкусе и аромате, чтобы снова вернуть покой, который был во время ужина. — Как насчёт десерта? Подождёшь немного или уже будешь? Специально для тебя старались сделать пирожное. Мицки успевает только отодвинуть от губ чашку, как Узумаки уже забирает его пустую тарелку, откладывая в бок и кладёт перед ним другую — с ягодным пирожным. Он только удивляется тому, какие большие кусочки клубники и как много белого крема в жёлтом тесте и снова отставляет чашку — мужчина просит его есть и он слушается. Тем более это очень вкусно. И чай Узумаки у него не забирает. Как и второе пирожное, хоть Мицки ещё и первое наполовину не съедает — вместо этого он откладывает пустую чашку. — Наслаждайся, а я пока в душ пойду, время спать, сегодня мы как-то долго засиделись. Он, и правда, встаёт из-за стола, напоследок гладит Мицки по плечу и отходит к шкафу. Чем-то шуршит. А Мицки просто застывает воткнув ложечку в пирожное. У него снова всё страхом и болью сжимает от осознания, что он так и будет заперт здесь, под наблюдением Узумаки, что тот будет с ним в одной комнате и даже кровати. Пирожное уже больше не лезет в горло, и он с трудом сглатывает то, что было во рту. Чай тоже больше не нужен, а ложечка и вовсе со звоном выпадает из пальцев на блюдце, а потом на стол. Он судорожно сжимает ткань кимоно на коленях и напряжённо замирает перед столом. В голове снова начинает что-то быстро дёргаться, панически крутить, будто время очень быстро уходит. Внезапно в мозг доходит шум воды из ванной, а Мицки ошалело мечется взглядом по столу, а потом и вовсе несмело поднимает голову, оглядывая комнату. Не поворачивается, правда, даже головой почти не ведёт в стороны, потому что пусть мозг и кричит бежать, двинуться из-за страха он не может, только бессмысленно оглядывает всё, перепрыгивая с вещи на вещь, даже не запоминая ничего. А время стремительно уходит, его понемногу начинает потряхивать, в голове сплошной хаос. — Что случилось? — Вдруг осторожно спрашивает Узумаки, и Мицки всего передёргивает, он даже на стуле подпрыгивает, от страха. А потом сжимается. — Хей, что такое? Ты снова чего-то испугался? — Узумаки, пахнущий свежестью после душа, садится на стул рядом, наклоняясь к Мицки и всматриваясь ему в лицо. А его выкручивает сожаление. Огромное, и слёзы текут всё-таки. Он понимает, что всё равно не смог бы двинуться и сбежать — даже если вдруг никого не было бы рядом с домом, Мицки всё равно слаб и не смог бы убежать. Понимает, но… Как от этого больно. — Ну что ты, что-то случилось? — Мужчина придвигается ближе, осторожно гладит его по сжатой руке, по плечу. Мицки как-то находит силы, чтобы отрицательно повести головой, но слёзы стекают по щекам и падают прямо на руку Узумаки. — Тише, тише… Давай ляжешь в кровать. Он послушно — потому что не может сделать ничего против — подчиняется сильным рукам, что ведут его к кровати, а потом укладывают. Он тихо плачет, вцепившись в одеяло и почти уткнувшись лицом в подушку, а мужчина сидит рядом и осторожно гладит — по голове, по плечу и спине. Мицки только вздрагивает рефлекторно от касаний и от слёз немного. Ему противно от этого всего, от того насколько он жалок, что абсолютно немощный. И даже плакать толком не может, так как слёзы внезапно останавливаются — его нервы будто выключает, и он снова совершенно пуст. Мёртв. Он слышит краем сознания, как приходит девушка забрать посуду, ощущает поглаживания Узумаки, как позже он выключает свет и ложится за спиной у Мицки. Наверно, не совсем рядом, но он этого и не чувствует сейчас — он опустошён. Он просто лежит в темноте, закрывает болящие глаза и проваливается в беспамятство. Узумаки осторожно держит ладонь на его боку.