Водоворот

Просыпается Мицки медленно, неохотно. Он немного слышит какой-то шум, но кровать мягкая и ему так спокойно во сне, что он совсем не хочет вставать. Ему тепло и хорошо, и ласково, и сон такой же мягкий, будто он спит в облаках, или под открытым небом — сквозь сон чувствует лучи солнца — и просыпаться не хочется. Но что-то горячее гладит его голову, ерошит волосы. Он медленно выплывает из сна, а потом в расслабленный мозг потоком ударяют воспоминания. Понимание. Он открывает глаза, будто бы не спал, и смотрит в голубые глаза Узумаки. Мужчина стоит рядом с кроватью, нагнувшись к нему, и гладит волосы, прядь с боку лица и щёку. — Доброе утро. — Спокойно и мягко улыбается он. — Пора вставать, завтрак уже даже принесли, а ты ещё не умылся. Мицки чувствует, что от мужчины пахнет каким-то моющим средством, свежестью, видит ещё мокрые волосы после умывания, видимо, и само лицо тоже свежее. Ему снова нервно от того, что мужчина так близко, трогает его, но он слушается и садится на кровати, не забывая закрываться одеялом. — Хочешь пить? Или пойдём сразу покажу твою щётку? Ты только в душе и был нормально, а надо бы и зубы почистить. Эм… может бритву ещё… — Под конец Узумаки как-то сливается на неуверенность, с довольного тона, а Мицки совершенно не понимает: что тот от него хочет. Чистить зубы?.. Что вообще происходит? Зачем? — Я не… Я не чищу зубы. — Потерянно и тихо выдыхает он, в шоке смотря куда-то в розовую футболку мужчины. — И как тогда все на месте? Не придумывай — все чистят зубы, так что пошли. Я не стану стоять рядом или поверять. Если ты упрямиться не будешь как ребёнок… — В конце тихо и скомкано добавляет Узумаки. От такого хочется броситься выполнять его приказ, но… Мицки слишком не понимает зачем. И даже в шоке поднимает на него глаза. — Я никогда… Не надо. Мужчина долго молчит, странным взглядом смотрит на него. Мицки успевает испугаться, сжаться и ждёт удара или криков. Страх снова холодит — может же и сделать это, если мужчина хочет, зачем вообще начал что-то говорить? Ведь нужно же слушаться. — Серьёзно? — Наконец-то, удивлённо спрашивает Узумаки и наклоняется к нему, уперевшись руками в колени. — У тебя же все зубы целые — Карин всего тебя проверила. — Мицки только сдавленно кивает. — М… а мыться? — Он не понимает: почему мужчина так шокировано на него смотрит. Хотя… ему ведь самому не понятно, зачем ему чистить зубы или умываться каждый день. В этом есть смысл: только когда он снаружи запачкается. Ему же не надо… как людям. — Когда запачкаюсь. — Тихо выдавливает он из себя, решив хотя бы на вопросы отвечать, раз не послушался. Мужчина в шоке молчит, а потом и вовсе приседает на корточки, и Мицки успевает заметить его удивлённое лицо, перед тем как отводит взгляд. — А спать? Есть тебе вообще надо, нет? Ещё окажется, что я тебе заставлял это всё есть… — Как-то потерянно выдыхает мужчина, а потом хмурится. Мицки же хочется закричать. Ему больно сильно становится — мужчина ведь и так его заставляет быть здесь. И слушаться. — Но сладости ты тогда ел, и чай тебе понравился. — Вспоминает он и вопросительно смотрит на Мицки. — Есть — да. — Тихо соглашается он, стараясь не думать пока о плохом. — А спать? — Да. Ему не хочется рассказывать всё это мужчине, но увидеть его злость ещё меньше желания, и потому Мицки отвечает. Но он вздрагивает, снова до каждой клетки, вскрытый ощущением, что за ним смотрят. Видят всё. Он в испуге смотрит на Узумаки и снова видит тот глаз, голубой на чёрном. Под которым вся душа открыта. Он мелко дрожит и прижимает одеяло к груди крепче, и пальцы на руках холодеют. Как и ноги, что стоят на мягком ковре перед кроватью. — Ты правда такой… невероятный. Удивительное существо. И верно будто не как человек. Впрочем, меньшего от Орочимару и не стоило ожидать. — Улыбается мужчина. Он продолжает разглядывать Мицки и его всего передёргивает — нервы слишком обостряются под этим взглядом странного глаза, и он словно совершенно обнажён и вся душа вывернута наизнанку. И Узумаки совершенно им владеет, доставая каждую клеточку. Он дрожит от этого пронизывающего взгляда, сжимается, а что-то внутри даёт сбой. Ему чудится, будто мужчина действительно не злой, будто он просто смотрит, переживает, и его мягкость и доброта настоящие. Но все знания Мицки кричат, что это не так, и обнажённые нервы под этим взглядом тоже. — Не бойся так… — Мягко говорит мужчина и поднимается, подходит к нему, наклоняется и легко гладит по щеке. Голубой глаз на чёрном горит как ярчайшая звезда в кромешной тьме. — Я вижу… чакру этим глазом. Ничего страшного. И я ведь говорил, что не обижу. — Глаз наконец-то гаснет и вместо него обычный белок и голубая радужка. Мицки с таким облегчением выдыхает, что ему даже кажется, что голова кружится. Узумаки поглаживает его по плечу и щеке, и Мицки даже закрывает глаза, чтобы переждать это и успокоиться. — Всё хорошо? Почему ты так реагируешь? — Спрашивает мужчина, присаживаясь рядом, когда Мицки достаточно успокаивается и открывает глаза. Но в лицо снова не смотрит, пусть Узумаки и сидит так рядом, гладит — он цепляется взглядом за тот же кулон. А что ответить не знает. — Я… — Губы дрожат от пережитого потрясения, и отвечать так же не хочется, и слов просто нету. — Я чувствую как-то… — Когда я смотрю? Я ведь пообещал, что ты здесь в безопасности, не волнуйся поэтому. Мицки не отвечает, ему снова тоскливо и больно, снова безнадёга держит горло. Да и что тут сказать? Узумаки ведь прямо сказал, что не отпустит, и жить теперь Мицки будет здесь. К чему противиться и выводить мужчину из себя? Тем более его наконец-то отпускает паника и он начинает соображать, и предполагает разные планы, чтобы сбежать. Хотя пока нужно только показать, что он послушный. — Ты хоть и спокойнее сегодня, но всё же нужно выпить успокоительное. — Говорит Узумаки, так и не дождавшись реакции, и встаёт за таблетками — стандартный бутылёк просто стоит на тумбочке и ждёт. Мицки не успевает заметить: какая там надпись, но когда мужчина кладёт ему таблетку на руку, он чувствует сильный, тяжёлый и специфический запах. И сразу узнает, что там в составе: так пахнет смесь валерианы и пустырника. А когда глотает, то ощущает и горький вкус, и удивляется, как не чувствовал раньше — сколько ему вообще этого скормили? — но организм спокоен и Мицки не паникует, считая, что там ничего вредного. Хотя странно, что такие ингредиенты на него подействовали. Это ведь какой должен быть их концентрат? Или дело в том, что он слишком измучился? Мицки не находит ответа, а Узумаки ещё и предлагает чай. И он соглашается — слишком манит вкус. — Может будешь что-то? Или сразу пирожное? Ты ведь любишь сладкое? — Мицки кивает только на два вопроса, наверное, потому что несмело берёт с тарелки… что-то. Повторяет за мужчиной и кусает… жареный хлеб. Внутри что-то нежное, красное — соус какой-то — сыр наверное, потому что тянется, и тонкое мясо. А хлеб так… интересно и вкусно хрустит. Он в удивлении жуёт, как-то совсем потерявшись в том, что это так интересно и… вкусно. И с чаем было очень приятно, он даже забыл: что и где сейчас происходит. Очнулся лишь, когда Узумаки весело хмыкнул. — Вкусно? — Улыбается мужчина, когда Мицки вздрагивает и смотрит на него. Он может только согласно кивнуть и спрятаться за чашкой. Узумаки продолжает улыбаться и завтракать. А потом, всё так же сохраняя дружелюбный настрой, выбивает Мицки из его покоя одним вопросом. — Ты раньше ничего не ел, верно? Или мало? Почему он настолько проницательный? Почему понимает так много? Даже когда Мицки не говорит… Да и когда просто наблюдал в той деревне и в лесу. От него ведь тогда точно не получится сбежать. Страшно от этого. И чай даже в горло не лезет. А мужчина и это понимает, и отводит взгляд — Мицки это чувствует — продолжая завтрак. Несколько минут он пытается успокоиться. В тишине и покое. Но, тревога, и осознание никуда не деваются. — Пирожные новые для тебя специально сделали — не отказывайся потом. — Снова начинает мужчина, когда Мицки хоть как-то берёт себя в руки. И пока они продолжают есть такие… странные бутерброды. Только Мицки гипнотизирует взглядом аккуратный кусочек пирожного, где крема, кажется, больше чем теста. Как и тёмного джема. Это наверное ежевика? Как здорово было бы. Однако из размышлений его снова вырывает голос Узумаки. — Чем ты занимался в Конохе? Наверное, чуунином был? Могу поспорить раньше у тебя сила была превосходной. — Мицки холодеет и замирает. А мужчина настораживается. Ну, как можно так всё время бить в цель? До того, что слёзы на глаза наворачиваются. — Я генин. — Выдавливает он из себя и отпивает чай, чтобы проглотить этот противный ком воспоминай и боли в горле. Почему-то именно боль того, что было, ранит его больше, чем то, что мужчина интересуется его прошлым. — Неужели? Я видел чакру… она была прекрасной и достойной даже ранга джоунина. — Осторожно продолжает Узумаки. А Мицки как-то смеяться хочется. От… боли. Несправедливости. От воспоминаний его реальности. — Нет… Я не был на экзамене. — Выдыхает он, стараясь не обмолвиться про силу — пусть и для него Мицки будет просто слабым. Тем более сейчас мужчина видит, что от его чакры ничего не осталось. — Ты ведь не поэтому так среагировал… — Напряжённо выдает мужчина, и Мицки снова замирает — в глазах блестят слёзы, а губы почему-то кривятся в улыбке. — То, что ты хотел сделать… Неужели твои товарищи не будут переживать? Искать? — Нет. — Выдавливает он из сдавленного горла и пытается снова расслабиться чаем. К счастью, Узумаки позволяет ему спокойно сделать несколько глотков, но затем продолжает переворачивать душу словами. — Не сошёлся с командой? — Как-то грустно спрашивает он, слегка опустив брови. — Бывает такое иногда, грустно. Хотя, большинство всё же через столько лет и миссий становятся хотя бы хорошими товарищами. Впрочем… Не мне об этом говорить. — Хмыкает он, откусывая ещё жаренного бутерброда. — У самого от команды ничего не осталось. Ладно… А кто был в команде? Сомневаюсь, что этот Хокаге — скривился мужчина на слове. — Оставил бы такое интересное создание без присмотра. Кто-то из Хьюга? Наверное и наставник тоже. Ах, если бы… У них хотя бы воспитание не позволило бы себя вести так. Мицки не хочется отвечать, потому что это будит все ужасные воспоминания, но… Нельзя же резко замолчать перед Узумаки. Тем более пусть лучше это спрашивает, чем про отца или снова интересуется силой. Хотя, конечно, он и так не прекратит думать об этом. Так что Мицки сглатывает тяжёлый ком, что всегда был от воспоминаний и вида… «товарищей» и отвечает. — Учихи. — Это слово дерёт, забивает горло тяжёлым комом, и Мицки судорожно пытается проглотить крошечный глоток чая. Мужчина же удивляется и замирает. А потом кривится презрительно. — Они не отличаются от своего папаши чёртового, да? — Говорит он таким тоном, будто про что-то отвратительное, и внимательно следит за Мицки — он чувствует его взгляд — а потом лицо становится таким сочувствующим, когда Узумаки видит ответ. — Оно и не удивительно… Не повезло тебе. Жалко. — Грустно и горько бросает он Мицки эти слова, и ком в горле почему-то проходит. Правда, и пара слёз течёт из глаз, но он быстро их вытирает ладонью. Почему вообще так реагирует? То, что его пожалели, впервые в этой отвратительной жизни, ничего не меняет — он по-прежнему пленник и принадлежит не себе. Незачем реагировать на подобное. — А сколько тебе лет? — Внезапно, будто вспомнив, спрашивает мужчина. — Двадцать. — А мне тридцать один. Ты… всё это время был с ними в команде? — Снова как-то резко изменил он тон на сочувствующий и осторожный. — Два с половиной года. Потом они стали чуунинами и я остался один. У меня нет товарищей. — Решил сразу закрыть всё Мицки, чтобы не возвращаться к этому. Хотя, где-то внутри и кричало, что выдавать врагу секреты, пусть даже и своей жизни, не стоит. Но… не в его положении спорить или отмалчиваться. — Совсем один? Ты… генином остался и дальше? — Мицки только осторожно кивает, пытаясь не подавиться остывшим бутербродом. — Неужели Хокаге оставил тебя без присмотра? Он бы не упустил такого. Да и как, когда ты сбежал… странно, что тебя не нашли, не находишь? Странно, что ты не боялся погони. Седьмой не из тех, кто упускает. Мицки сжал руками чашку. Резко стало холодно и больно. Его затрясло. — Я бесполезен. И никому не нужен. Никто не будет меня искать… — Лишь когда эти слова сорвались с его языка, он понял, как это было плохо. Почему он признался? Можно ведь было сказать, что не знает, что возможно за ним придут, и поэтому мужчине следует его отпустить. Может тогда, был бы шанс, что он сможет вырваться и спокойно умереть. Но… Узумаки ведь тоже не отпустит его — так и сказал же. И вряд ли мнимая угроза от Конохи, которую он и так не боится, произвела бы на него впечатление. Скорее он бы только больше его запер, и тогда у Мицки не будет и эфемерного шанса на побег. Так что… Пусть лучше и он считает его жалким, и недостойным внимания. Хотя бы тоже не будет за ним наблюдать так сильно. — Бесполезен… Он из тех людей, что даже тело используют. Ты сбежал? Или подстроил всё так, чтобы иметь в запасе время? Видимо, повязку и сумку спрятал где-то… На это Мицки не мог ответить, ему было плохо и грустно, и уже ничего не хотелось. Даже чай. Он снова тонул в уныние и пустоте. Как когда лежал в кровати безучастно и не шевелясь. Уже не хочется ничего и даже сидеть трудно, глаза держать открытыми. И они так долго пребывают в тишине — Мицки не отвечает, а Узумаки не спрашивает ничего другого. Лишь через несколько минут хмыкает. — Видимо, план у тебя тогда был, не похоже, что ты переживал тогда, что за тобой пойдут. Сбежал как-то… Незаметно. Интересно, что же ты сделал? — Снова заинтересованно и легко улыбается мужчина, но не продолжает тему, не ждёт от Мицки ответа. Не давит. Только наливает в его пустую кружку, что Мицки все так же сжимает, ещё чай. И дальше они завтракают в тишине. Мужчина продолжает завтракать, а перед Мицки уже стоит тарелка с пирожным. И хоть ненадолго этот сладкий, необычный вкус успокаивает, помогает забыться. Лишь когда приходит служанка, забрать посуду он возвращается в реальность. И замечает, что она ходит по комнате только в таби, а её дзори стоит у ковра рядом с дверью, как и тележка для посуды. И там же стоит пара тех сандалий, в которых ходил Узумаки. Не то, чтобы ему могла как-то навредить грязь, но всё же не хотелось ложиться в постель с грязными ногами, и это открытие, что в комнате ходят босиком, как-то… успокоило что-ли. Хотя… в любом случае, не ему жаловаться или что-то просить. В любом случае — девушка убрала посуду и тихо ушла, поклонившись. Мицки следил за ней только краем глаза, но заметил, что и со служанкой мужчина говорил спокойно и дружелюбно. Может… и правда, такой характер? Было бы хорошо, вот только не сильно поменяет реальность Мицки. И, в итоге, они снова остаются одни в комнате. Закрытые. — А фрукты ты любишь? Вот Рин немного оставила специально, чтобы можно было перекусить. Не бойся, бери как захочешь. Или скажи, если что-то другое захочется.- Указывает мужчина на широкое блюдо с виноградом и клубникой. Выглядит оно красиво, но в живот больше не лезет, так что он просто рассматривает красивые и яркие фрукты. Узумаки тоже их не трогает, а только опускает на стол сложенные руки и ложится на них. — Чем ты тогда занимался в одиночку? — Снова спрашивает мужчина о прошлом. Мицки старается отрешиться от своих эмоций и просто спокойно отвечать. Тем более погода ясная, тёплая, в комнате пахнет летом и сладостью фруктов, немного ещё от жирных бутербродов. В конце концов, дальше его жизнь была уже не такая невыносимая, как с… «товарищами». — Простые миссии, самые разные. — Пожимает плечами он. Нечего там рассказывать же — что может сделать генин в одиночку? — Иногда помогал другим командам. — А ещё? — Заинтересованно спрашивает мужчина. Мицки понятия не имеет, что ещё он хочет услышать. Какие именно миссии? Это же… слишком скучно. Да и разве Узумаки сам не был шиноби? Знает же какой это D-ранг, зачем спрашивать. Потому он только молчит и складывает руки на коленях, смотрит куда-то в стол. — Ты разговаривать так сильно не любишь? Мне же интересно, чем ещё ты занимался. Даже генины ведь вечно себе приключения находят. — Мицки по-прежнему молчит — из приключений у него было только то, как его пытались убить Учихи, и про это он, пожалуй, не будет рассказывать. — Не мог же ты ничем кроме миссий не заниматься. — Как-то… обиженно, или просто грустно, тянет мужчина. А Мицки понимает. Узумаки хочет знать, про его личную жизнь. Хотя бы ясно, что ему надо сейчас, но… Он ведь действительно ничего не делал. Только пытался выжить, но об этом он тем более не расскажет — пусть сейчас силы больше нет, нельзя, чтобы Узумаки узнал, что она вообще действительно была. Тем более такая особенная и… большая. Но что сказать: он не знает, потому что в остальном… В остальном его «жизнь» была совершенно пуста и бесполезна. И он только растерянно разглядывает стол и фрукты перед собой. Ему совершенно нечего сказать. Краем глаза он замечает, как мужчина начинает хмуриться. Это пугает и он лихорадочно пытается что-то вспомнить. — У… У меня был алоэ. — Нервно выдыхает он. И сразу же становится обидно, от того, что прекрасное растение пришлось бросить. Хоть и попытался создать ему условия, но все же… — Алоэ? — Мужчина поднимается со стола, и Мицки караем глаза замечает, что тот хмурится. Что-то тяжёлое повисает в воздухе. — Один?.. Ты что, ничем кроме миссий действительно не занимался? — Шокировано и так… грустно спрашивает Узумаки — ему тяжело в это поверить. — Они тебя всё время на миссии отправляли? Да… нельзя же так! — Злится он в конце. Мицки вздрагивает. — Нет… — Выдавливает он тихо. Сам не зная зачем. Может просто чтобы мужчина не злился. — Я отдыхал от миссий. В воздухе снова повисает тяжёлая тишина. Мицки слушает свой пульс в голове и тяжелое дыхание мужчины. — А кроме миссий? У тебя был только алоэ? — Мицки только коротко кивает. Что ему ещё сказать? — Нельзя же… не жить вообще. — Резко меняется его настрой на… жалость. Мужчине словно горько от того, что у Мицки не было жизни. Совсем. — Я бесполезен. И моя жизнь бессмысленная. Пусть Узумаки так думает и отстанет от него — кому нужно что-то настолько ненужное? Кто собирает мусор? — Не говори так. — Горько возражает мужчина. Он встаёт и становится за спиной у Мицки. От такого страх ползёт по спине, и он сжимает пальцами подол кимоно. А Узумаки кладёт руки ему на плечи и гладит, наклоняется к нему. — Ты сам по себе интересен, чудесен. И жизнь ведь просто для того, чтобы жить — заполнить её чем-то. И прожить интересно и хорошо. В воздухе словно горький дым висит и дерёт горло. И страх от касаний мужчины холодит тело. А он ещё и обнимает его, прижимаясь щекой к макушке. У Мицки сердце заходится от страха и боли. Непонимания. — Это не правильно, что ты так… — В его голосе столько жалости, что даже слёзы в глазах застывают, откликаясь на это. — Такой чудесный ты должен иметь что-то такое же прекрасное. Мужчина на пару секунд сжимает его крепче, и Мицки совсем цепенеет и холодеет внутри — ещё немного и Узумаки просто убьет его. Но… может оно и не плохо — бьёт мысль по сознанию, но всё равно инстинктивно он зажмуривается в страхе. А мужчина его только обнимает. Это так неправильно. Не правильно к Мицки, не правильно от кого-то чужого. И это пугает. Но он только молчит, поддаваясь рукам. И не смотрит, когда мужчина пододвигает стул ближе и садится совсем рядом. Он держит Мицки за руку и заглядывает в лицо. — Это неправильно, что с тобой было. И мне жаль очень. Я хочу о тебе позаботиться — чтобы у тебя всё теперь было хорошо. Ты стоишь гораздо большего, чем Коноха. Мицки просто растерянно смотрит в стол и ловит холод страха от горячей руки мужчины. Он вообще не понимает: зачем Узумаки такое говорить, делать, почему тот переживает. Зачем вообще брать пленника, а потом поселить в своей комнате и делать жизнь хорошей? Это всё бессмысленно и не укладывается в голове. Как и грустное лицо мужчины. В чём вообще суть? Что он за человек такой нелогичный? Но потом до Мицки доходит и горечь снова сцепляет горло. Всё Узумаки делает логично и правильно. Он ведь хочет сделать Мицки своей собственностью. Просто потому, что он понравился. И мужчина так захотел. Это пожалуй ещё более гадко, чем было всё до этого — в Конохе ему хотя бы не обещали, что всё будет хорошо. Он тяжело сглатывает и закрывает глаза, чтобы не заплакать от бессилия. Мужчина ещё просит что-то рассказать, убеждает его, что хочет так помочь, но Мицки уже больше не может отвечать. Он смотрит вниз, и даже так безрассудно зажмуривается, когда мужчина снова осторожно трогает его подбородок и щёки, пытаясь заглянуть в глаза. Слишком дерзкое, отчаянное поведение для… игрушки. Но Мицки слишком горько и он не в силах справиться с открывшемся пониманием ситуации. Потому… наверное рискует, и даже хочет нарваться на смерть. На какое-то мгновение даже мелькает мысль, что он бы и тело оставил людям, Узумаки, лишь бы просто умереть — слишком он устал от этого всего. Слишком истрепался морально, психически, чтобы выносить такие преграды в своём существовании. Только… это всё же наследие отца его секреты. И Мицки хотел бы похоронить это правильно. Потому не вырывается, когда мужчина не добивается от него слов и снова обнимает. — Ты так боишься… Того что было? Или того что я делаю? Неужели с тобой не говорили, не заботились?.. — Мицки только несдержанно всхлипывает — напряжение снова сдаёт нервы. — Что же там за ужас был… Его голос горький, как чувства Мицки, а тело обжигающе горячее и не правильно близко, не правильно ласковое с ним. И ещё он почему-то слишком много понимает — словно и вправду душу Мицки видит. И от этого хуже. Но, к счастью, мужчина перестаёт добиваться от него ответа и взгляда. Отводит обратно в постель и тихо сидит рядом, гладит плечо, пока Мицки тяжело дышит, пытаясь сдержать истерику и злость, обиду. В конце концов, он успокаивается и снова открывает глаза. Ему очень хочется отстраниться от такого горячего мужчины, но он не рискует такое делать. Страшно всё же разозлить. Даже у того, кто хочет «заботиться» кончится терпение — и чем больше Мицки будет противиться, тем раньше это случится. Узумаки сам его отпускает, и Мицки пользуется этой возможностью — тело плохо слушается, какое-то деревянное от паники, страха и усталости, но он подтягивает ноги к груди, отползает немного назад, снова уперевшись спиной в спинку кровати, и замирает там испуганным клубочком. Тоскливым. Несчастным и практически абсолютно уничтоженным морально. А мужчина ещё и гладит его по ноге, нервируя. Однако… он пытается не плакать — и так слишком много было слёз за эти дни, глаза уже болят и тело истощено, нервы — но и не поддаётся Узумаки. Это ведь по-прежнему неправильно и больно. Обидно и нечестно. Но мужчина продолжает смотреть так… сочувствующе. — Знаешь… было бы хорошо, если бы ты сказал, что с тобой было — тогда я бы знал, что делать. Но… ты боишься. Так что я просто попробую позаботиться, тебе бы привыкнуть к этому, и к месту — и тогда станет лучше. Я ведь правда хочу, чтобы ты стал совсем прекрасным, а не боялся так. Не хотел умереть. Я хочу исправить то, что с тобой было. Показать: как тут прекрасно может быть. Если ты не говоришь, дай хотя бы позаботиться, и перестань переживать от этого. Голос у него грустный, словно он взаправду переживает, и гладит ногу как-то… осторожно, мягко. Но Мицки только сжимается сильнее — не важно, что он там говорит, как и насколько красиво. Всё равно, в итоге, он просто хочет сделать его своей собственностью — это не свобода и не счастье, просто очередная ловушка. Из которой выбраться очень сложно. Если вообще возможно. Мужчина слегка отворачивается, и краем глаза Мицки замечает открытую шею. Где артерия. Он слаб, но… на когти сил хватит, и если достаточно быстро ударить, то Узумаки просто истечёт кровью. Эта мысль такой кровавой вспышкой бьёт в мозг, что, к счастью, Мицки зависает от красочности и от фантомных ощущений, мыслей. Он не сможет так просто его убить. На улице наверняка и дальше стоят его АНБУ, насколько быстр и силён мужчина Мицки не знает, но слышал, что весьма — опасный противник даже для других каге. К тому же они у него в доме — наверняка тут будет медик, а не только охрана, хотя бы его сестра. К тому же… он Узумаки. Мицки ли не знать насколько они живучи? Он проиграет, если попытается убить. Во всяком случае, сейчас точно — недостаточно доверия, недостаточно сил, и слишком измотаны нервы. От этой безуспешной попытки он лишь совершенно точно заслужит далеко не такое хорошее отношение. Тогда наверняка всё будет очень плохо и больно. Ему нужно постараться, чтобы убить мужчину, так, чтобы тот умер, а Мицки смог сбежать. Впрочем, сбежать с острова и из резиденции Узумаки? Невозможно. Не ему так точно. Будь у него сила давно бы унёсся отсюда зелёной вспышкой, сжигая тело и упав где-то в море. Тоже хорошая смерть — море удивительно и так никто не получит тело Мицки, только рыба. Пусть он и не любит её. Но сил у него нет. И всё что он может… ждать. Подчиняться и быть послушным, пытаясь найти способ сбежать. А убить Узумаки не вариант. Впрочем, как видно по последнему часу, даже подчиняться всему Мицки не может. Но терпение мужчины поражает. Совсем как хозяин, что подобрал с улицы злую дворнягу, что не доверяет людям — медленно и осторожно действует, не реагирует на истерики и непослушание. Ждёт. Жаль, точно воспитывать будет под себя, совсем не интересуясь волей Мицки. Во всяком случае, не настолько: чтобы отпустить. Но и Мицки не глупый щенок. Он будет послушным, до какой-то границы, тихим и покладистым. Но идею вырваться отсюда не бросит — ни красивые слова, ни красивое обхождение с ним этого не изменят. Не сломают его сознание. Осталось лишь принять это наконец-то и обуздать нервы, что так невыносимо выкручивают. Впрочем… они оба тихо ждут, и время у него есть. Он справится. По крайней мере, надеется на это и жаждет, чтобы эта мечта исполнилась. Нужно только выждать. Как в учебниках — поддаваться, но ждать подходящего момента. Ещё бы это было просто… На миссиях избегать опасных ударов было легче, сбегать из плена тоже. Даже израненному. А здесь… — Может хочешь посмотреть телевизор? — Склоняет голову вбок Узумаки, так же поглаживая его ногу. — Найдём что-то интересное, чтобы ты расслабился. Успокоился. Мицки на это молчит. Что ему до это? У него никогда не было телевизора, он не понимает как это, смотреть в экран. Тем более сейчас совершенно не до подобного. Но… мужчина хочет научить его жить? Такое ведь люди делают. Ответа, правда, так и не дожидается, просто идёт к другой стороне кровати, берёт с тумбочки пульт и включает экран. Техника сначала издаёт странный звук, а потом ведущий новостей принимается рассказывать погоду. Невольно Мицки поднимает взгляд на экран — эта странная вещь выбивает из равновесия, притягивает взгляд. Однако просто как раздражитель, особенно от того, что мужчина переключает каналы, задерживаясь на новостях ненадолго. И на… фильмах? Узумаки останавливается на каждом, сам понимает, что там показывают, а потом смотрит на Мицки, у которого на лице только замешательство. Но, в конечном итоге, останавливается на чём-то ненавязчивом — какая-то передача про рыбаков. Вроде природа, как и алоэ — должно понравиться Мицки. Потом он правда вспоминает, что рыбу тот не переносит, и переключает дальше. В конечном итоге, останавливается на… традиционной постановке. Спектакль теней, традиционная спокойная музыка, подходит, для фона, нет? Мицки, правда, в любом случае потерян и… так же нервничает и не понимает ничего. Смущён происходящим. Он знает, что такое телевизор — видел в витринах магазинов, в магазинах с продуктами, и даже в окнах жителей, пока бегал по крышам или сидел в патруле, засаде. Но… не понимает этого. Оно странно. Только, что ещё ему делать, если мужчина кладёт пульт рядом с ним, гладит по плечу и сам тоже садится на свою сторону кровати, смотря спектакль? Только сидеть тихо и смотреть. Пытаться привыкнуть. Но, вероятно, надо не слишком резко переключаться на подчинение — тогда мужчина что-то заподозрит, потому Мицки решает всё же дать волю нервам. Так, чтобы всё выглядело естественно, чтобы его не заподозрили, чтобы Узумаки не разгадал его плана. И он потерянно смотрит в экран, почти расфокусированным взглядом — или сознанием? — и даже толком не понимает про что это. Только иногда моргает и просто смотрит, не понимая и даже не слушая толком музыку — его сознание и нервы всё так же разобраны, и он потерян. И ему не интересно, он в отупевшем, опустошенном состоянии. Так что не отвечает на вопрос мужчины. Даже не понимает его толком, просто вздрагивает, от голоса, переводит куда-то в район того же кулона взгляд и так же растерянно смотрит в никуда. Узумаки грустно вздыхает. — Тебе хотя бы нравится? — Тихо спрашивает он, а Мицки и дальше молчит, переводя на мелькающие экран невидящий взгляд — он улавливает только как цвета сменяются и фоновый шум музыки. Мужчина снова тяжело вздыхает и гладит его по голове. Мицки сжимается. — Переключи, если хочешь. — Говорит он и оставляет его в покое. Не уходит из комнаты, а снова берётся за какие-то бумаги — Мицки безразлично за этим наблюдает немного. И дальше сидит… не в себе. Узумаки занимается бумагами, иногда подходит посмотреть телевизор или найти какие-то документы в шкафу рядом с ним, говорит с кем-то за дверью, когда стучат. А потом и вовсе ругаясь, берёт бумаги и влезает в сандалии, выходя в из комнаты прямо в пижаме. Наверно не так уж и много времени проходит, как он возвращается, чтобы ещё что-то взять. Но между всем этим он не забывает подходить к Мицки, гладить его, и спрашивать: как тот себя чувствует. Мицки только глаза опускает. Но… к последнему разу даже не вздрагивает от касания, хотя внутренне всё же сжимает напряжение. — Пойдём обедать? Там вкусный суп, и пирожное новое. Вкусного супа Мицки совсем не хочется, но мужчина ведёт его снова за стол, и выглядит оно… красиво. И очередное невероятно нежное, яркое и пышное пирожное притягивает взгляд. И даже во рту слюна появляется — оно даже выглядит вкусно. Правда, когда мужчина снова сажает его на прежнее место за столом, Мицки понимает, что сейчас повёл себя чисто как глупая собака, которой бросили вкусное. Ещё по разуму бьёт осознание, что он снова не заметил, как приходила служанка. Это совершенно сбивает радостный настрой, который был вызван вот этим красивым видом угощения. Отвратительно становится, прямо до горького вкуса во рту — сам же только утром решил, что будет делать вид, но ни за что не купится на эту обманчивую заботу, и вот… Какой же он на самом деле жалкий, что его разуму хватило и этого немногого, чтобы забыться и обмануться. Тошно от себя самого. Нужно быстрее со всем этим покончить. Но мужчина осторожно гладит его руку, снова заглядывает в лицо, и Мицки берёт палочки подрагивающей рукой. Как бы там ни было, а ему нужно слушаться, и раз сейчас стоит суп и его нужно съесть… хоть немного, но Мицки это сделает. Лапша оказывается удивительно интересной, вкусной. Как и мясо, и что-то ещё непонятное, но похожее на него, слегка плотное, и в восторг его хоть немного приводит разрезанное вареное яйцо. Вкус супа немного портит это, но Мицки целиком кладёт в рот половинку и старается ни о чём не думать, кроме этого знакомого ощущения и вкуса. Ему нужно всё же немного покоя набраться. Как ни странно, но горячая, сытная еда этому помогает. Может и зря он не ел толком никогда. И он даже выпивает несколько ложек самого супа, но не может проглотить больше — слишком странно оно ощущается в желудке. Потому он продолжает медленно и робко вылавливать лапшу из миски. Узумаки почти доедает, но Мицки не торопится, чтобы не пришлось съесть всё. Позволят же ему это? Но потом в один момент ему всё это кажется глупостью и он пугается. Как бы осторожно и медленно он не ел, но лапша в один момент выскальзывает из палочек и плюхается обратно в миску. И всё бы ничего, но жирные, яркие пятна брызжут на рукава и грудь светлого кимоно. Мицки в кошмаре и холоде цепенеет, прямо с палочками в воздухе. Он только что испортил ужасно дорогую вещь. Просто кошмарную. Мигом голова становится горячей, а руки и ноги ледяными. Сердце разгоняется, словно он пытается сбежать от погони, и его трясет, хотя всё тело не двигается с места. Он просто в панике смотрит в пустоту, ожидая, что с ним сделают такого кошмарного. Мигом становится плохо и больно, голова просто отказывается работать, она невероятно болит, как той ночью. Губы, которые он открывает, дрожат и тоже слишком холодные. — Ой, запачкался. — Как-то растерянно выдаёт мужчина, отставляя свои палочки, и тянется к нему. Мицки в страхе зажмуривается, выпускает свои палочки, и они неясно куда падают, звеня по миске и по столу — запоздало бьёт мысль, что он так только больше испачкается, но уже поздно — он в панике сжимается, закрывает голову руками и вжимается в спинку стула. Его бьёт ужас. — Простите, простите… — Сквозь слёзы и сжатое горло старается выдавить он, желая, чтобы было не слишком больно. Он чуть не кричит, останавливает только сведённое судорогой горло, когда мужчина его крепко обнимает и прижимает к себе. Его продолжает бить истерика, а голова готова лопнуть от боли и жара. Он дрожит и наверное беззвучно, непонятно пытается шептать «простите». — Всё хорошо, это просто одежда, ничего страшного. Тихо, всё хорошо. — Укачивает его мужчина, усадив себе на колени. Он гладит его и продолжает говорить, что всё хорошо. «Просто пятна. Ничего страшного». Мицки не может в это поверить и просто дальше продолжает заливаться слезами, закрывая голову руками. Ужасно страшно, больно, плохо. Но мужчина только держит, гладит и успокаивает, осторожно покачивая. В конце концов, тело просто перестаёт плакать и сведённые руки расслабляются. Узумаки тогда осторожно выпутывает пальцы Мицки из его же волос, кладёт куда-то на живот и снова обнимает двумя руками, прижимая к груди. Ему так плохо, что он уже даже не может, испугался того, что сидит на коленях у мужчины, что тот так долго его обнимает. Истерика снова всё опустошает. — Успокоился? — Тихо спрашивает Узумаки, когда Мицки совсем затихает — сердце успокаивается и дыхание выравнивается. Только голова горит, хоть и не так сильно. — Ничего страшного не случилось, тебе не за что извиняться. А кимоно Рин заберёт почистит и всё с ним будет хорошо. Не нужно плакать, хорошо? Мицки даже находит в себе силы слабо кивнуть. А мужчина только крепче его сжимает. — Что с тобой случилось, что ты так реагируешь? Как мне жаль. — Тихо говорит он горьким голосом, но потом хватка ослабевает и Узумаки слегка отстраняет его от себя. Гладит мокрую щёку. — Думаю, будет хорошо умыться. И сменить кимоно заодно. Хорошо? Мицки снова кивает и пробует встать на ослабевших, подрагивающих ногах. За что ему столько стресса, страха? Всё же даже спокойно было… Прохладная вода немного приводит в чувства, но голова все ещё болит. Только Мицки не говорит, а просто ждёт мужчину, что помогал ему стоять у раковины, а потом усадил на бортик ванны и сказал подождать. Возвращается он быстро, с новым кимоно. Оно такое же нежное, шёлковое и безумно дорогое, но уже не белое, а как грозовое небо — тёмный синий переходит в тяжёлый серый грозовых туч. Узумаки сам развязывает пояс, видя как дрожат руки у Мицки, стягивает кимоно, и осторожно надевает новое. Мицки только тихо стоит, не в силах как-то среагировать — истерика и страх действительно сильно опустошили, и он снова отупел. Но всё, кажется… хорошо? Мужчина усаживает его на кровать и снова спрашивает: всё ли в порядке. Мицки как-то горько, стыдно отводит глаза. — Хей, ну чего ты, Мицки? Что-то не так? Не переживай о кимоно, это просто тряпка. Глупость. Это неважно. — Он гладит горячую щёку, своей горячей рукой, и Мицки нерешительно открывает рот. Долго собирается с силами, но потом голову снова сжимает, и он отвечает. — Голова болит. — Тихо признаётся он. Мужчина на секунду удивлённо вскидывает брови. — После такой истерики не странно. — Мягко, сочувственно говорит, и быстро исчезает. Обходит кровать и зарывается в свою тумбочку, потом несётся куда-то в сторону стола и возвращается уже со стаканом воды и с… двумя таблетками на ладони. — Белая от головы, а успокоительное думаю, не помешает. Мицки даже думать что-то против не хочет, просто старается взять таблетки дрожащими, всё ещё холодными, пальцами. В конце концов, мужчина прерывает эти жалкие попытки и подносит таблетку к его губам. Мицки послушно открывает рот, лишь немного нахмурив брови от горького вкуса лекарства на языке. И с облегчением запивает всё, когда мужчина прижимает к губам стакан. Кажется, сразу становится легче. Хотя голова и дальше болит, а разум опустошён. — Может, хочешь пирожное? Сладкое должно помочь поднять настроение. — Мягко улыбается Узумаки, когда отставляет на тумбочку стакан. Правда, ответа не дожидается — только пару секунд смотрит на Мицки, а потом уходит. Возвращается уже с тарелочкой: где лежит пышное пирожное. Оно пахнет сладко и ласково заполняет разум Мицки. Он сжимает одеяло на своих ногах. — Будешь? — Снова осторожно спрашивает мужчина, держа тарелочку и маленькую ложку. Мицки сдаётся. Даже не понятно чему, просто тянет дрожащую руку к прибору, но мужчина сам отламывает ложкой кусочек и подносит угощение к губам. — Всё в порядке, — Мягко улыбается он. — Ты так дрожишь, что не наешься толком, так будет проще и приятнее. — Успокаивает мужчина, и Мицки почему-то расслабляется. Наверно, окончательно отключаются нервы от переживаний и он может реагировать только на сладкий, такой приятный и нежный вкус сладости во рту. И только тихо сидит и ест, пока мужчина его кормит. В какой-то момент, правда, слегка вздрагивает, когда стучат в дверь. Узумаки же продолжает его кормить. Лишь отвлекается на служанку — милая темноволосая Рин складывает руки на груди, переживая: что «такая красота запачкалась», когда мужчина говорит почистить кимоно, а потом уверяет, что сделает всё хорошо, чтобы оно и дальше было таким красивым и радовало. Потом она резво убирает тарелки и тихо уходит. Мицки всё это время может только растерянно куда-то смотреть размытым взглядом и есть пирожное. Потерянное и бесполезное существо. Но Узумаки терпеливо его кормит, кусочек за кусочком, улыбается мягко и осторожно собирает с губ крем ложечкой. А потом и салфетку приносит. Мицки даже среагировать не успевает, как мужчина губы ему вытирает. — Давай теперь приляг, расслабиться надо. — Он легко его отодвигает дальше от спинки кровати и укладывает на подушку, поправляет одеяло на груди, укутывает его и гладит по голове. Мицки растерянно смотрит в его лицо. — Отдыхай, всё хорошо, Мицки. — Мягко улыбается мужчина, нависая над ним. Глаза сами закрываются, и он не может этому противиться, медленно проваливаясь в сон и чувствуя, как Узумаки его гладит. Осторожно перебирает волосы. Он спит спокойно, то и дело немного просыпаясь от поглаживаний, но только сворачивается клубочком на боку и спит дальше. Организм и психика вымотаны, и он не боится этих касаний, а даже успокаивается. И спит дальше. Хотя не так уж и долго. Когда просыпается, то мужчины нет в комнате, а солнце ещё оранжевое, но вот-вот, станет касаться горизонта. Он лениво садится, растерянно прижимает к себе одеяло и оглядывается мутными глазами. Вздрагивает, когда внезапно слышит звук воды в ванной. Окончательно просыпается. А через пару мгновений, Узумаки выходит из ванной комнаты. — Как ты? — Снова мягко спрашивает, присаживаясь рядом, Мицки осторожно кивает. — Ничего не болит? Лучше уже? — Ещё один кивок. — Хочешь пить? В туалет? — Реакции он не дожидается, потому продолжает. — Ещё только семь часов, рано пока спать, надо чем-то заняться. Сейчас ещё ужин будет, будешь что-то? Мицки бы и дальше спал, если честно. Эта реальность его совсем не устраивала, и он бы не прочь сбежать в сон от неё, но раз уже проснулся… И тем более сон не решит его проблему, не спасёт. Впрочем, и он сам себя сейчас не спасёт — измотан и слаб. И жалок. Так что… будет просто тихо сидеть и ждать. Пока восстановится, и шанса всё прекратить. — Не хочешь на балкон выйти? Там сейчас хорошо и закат красивый. Ему бы на свободу, где действительно красивый закат и небо. Но… ему хочется под лучи, хочется ветра — сколько он уже закрыт в этой комнате? — потому осторожно смотрит в сторону двери. Там красивые цвета неба и даже отсюда Мицки чувствует тепло света. — Пойдём. — Мягко тянет его мужчина с кровати. Мицки поддаётся и спокойно встаёт на ковёр, идёт за ним к балкону. Только там Узумаки его оставляет и уходит. Он растерянно оборачивается, а мужчина просто приносит обувь. Свои сандалии привычные и… светлые, мягкие сандалии для Мицки. Они пусть и выглядят похожими на обувь шиноби, но слишком мягкие, лёгкие и тонкие. Красиво, но в таких далеко не убежишь. Впрочем, сейчас не до этого. Мицки надевает их и осторожно ступает на плитку балкона. В лицо и в лёгкие сразу бьёт настоящий ветер. Природа. Свобода. Он так и застывает у входа, закрыв глаза, и просто дышит. Целый миг как в невесомости, в свободном ветре в вечности. В себя его приводят руки мужчины на плечах. — Плохо? — Осторожно гладит Узумаки его плечи. Мицки становится снова грустно — тёплый ветер и свет уже не кажутся такими прекрасными. Он ведь все ещё в руках Узумаки, в плену и слишком слаб для побега или даже сопротивления. Потому плохо. Очень, до болящей обиды, но Мицки не отвечает — всё равно этот ответ Узумаки не примет. Потому поддаётся рукам мужчины, что толкают его дальше на просторный, даже большой балкон, с нежной, розоватой плиткой, высокими, широкими и крепкими перилами. На них можно даже спокойно сидеть и не бояться упасть. Правда, для этого тут есть плетёные кресла с мягкими подушками. И столик между ними. В одно из кресел Узумаки и сажает Мицки, а сам присаживается на корточки рядом, не отпуская его, гладит по ноге — руками Мицки всё так же сжимает кимоно, пытаясь успокоиться и прикрыть пах. Но мужчина ничего не говорит, даже не сильно пялится, и Мицки тоскливо смотрит в небо. Солнце не совсем перед ним, немного сбоку, но красивое, ещё теплое, тем вечерним светом. И ветер нежный, ласковый, но время от времени уже пахнет ночью. Мицки хоть немного пытается этим насладиться, игнорируя всё остальное окружение, забывая реальность. Он игнорирует грубую, горячую руку Узумаки, которой он осторожно касается его щеки, и роняет несколько слёз, так тоскливо вглядываясь в свободное небо. Мягкое и тёплое от заката. Глаза закрывает, отворачивается от мужчины, когда тот пытается снова заглянуть в них. Молчит на его беспокойство. Внутри болезненно выкручивает, но быстро приходит что-то снова опустошённое. Может очередное смирение со своим жалким, ужасным и несправедливым существованием. По крайней мере, ему кажется, что он сейчас такой же, как и во время своего «удивительного воскрешения», когда Учиха его похоронила. И по тому как снова волнуется мужчина, Мицки решает, что действительно так и выглядит — мёртво, пусто. — Мицки, что случилось? Что такое? — Волнуется Узумаки, закрывая собой небо и солнце. Он ничего не чувствует, кроме горечи, и даже не боится — смотрит пустыми глазами в его голубые. — Я хочу уйти. — Срывается с его губ бесконтрольно. Он даже не понимает: зачем, почему, и отрешённо предполагает разные варианты реакции. Без какой-либо надежды и страха. Он мёртв и тих, так же как и в тот раз. А Узумаки только тяжело закрывает глаза. Отстраняется, руки с лица убирает, но не отходит и так же собой связывает, закрывает вид. Конечно же, он его не отпустит. Мицки только переводит пустой взгляд в сторону, ловя хоть какие-то лучи солнца. Мужчина так ничего не отвечает. Позже, в тишине, когда небо больше темнеет вверху и позади, когда оранжевый закат сменяется малиновыми цветами, Мицки с мужчиной подходят к перилам. Он видит внизу, со второго, высокого, этажа, часть просторного двора. Эта комната, видимо, выходит окнами в бок дома, и двор тянется вдоль стены не очень широкой полосой. Забор высокий, каменный, мощный, под ним растут кусты, с цветущими маленькими розовыми цветами, и обычный, пышный буксус. Земля покрыта травой и кое-где растут деревья — Мицки не особо обращает внимание на их вид. Просто тоскливо смотрит на растения. Узумаки пытается что-то сказать, но сам же и замолкает — отпустить не хочет, и оправдаться не может за это. Мицки игнорирует. Просто послушно потом идёт обратно в комнату, снимает мягкие сандалии и безразлично смотрит: как мужчина относит их на место — рядом с дверьми под маленькую лавочку. От ужина отказывается, даже от пирожного — просто отворачивается и даже не подходит к столу. Осторожно садится на кровать, и поняв, что мужчина не против, ложится и закрывает глаза. Он не хочет ничего этого видеть и лучше сбежит в сон. Хотя и частично. Пару раз он просыпается — когда мужчина с кем-то говорит в открытую дверь, когда приходит Рин за посудой, когда позже мужчина возвращается из ванны посвежевший и пахнущий и ложится на свою сторону кровати. Мицки не реагирует и даже не вздрагивает, когда Узумаки легко кладёт ладонь на бок, осторожно поглаживая. Лишь думает, зачем вообще испытывает его терпение, если на самом деле боится до ужаса? Боится, что сделают больно и закроют ещё больше, совсем лишив надежды на свободу. Зачем он вообще это сказал и теперь просто игнорирует его? Послушные собачки так себя не ведут. Однако душа… просто судорожно, умирающе дёргается, и разум от этого затихает. Эмоции и расколотая душа взяли верх над здравым смыслом. И страха он сейчас всё равно не чувствует. Так что… он просто засыпает, чувствуя, как давит на бок горячая, сильная ладонь. Лишает его всего.