Водоворот

Мицки просто лежит, время от времени что-то видя, ощущая, как с ним носится Узумаки, иногда он слышит какой-то шум — голоса — но ему безразлично на это. И… это кажется так хорошо. Он в абсолютном, полном покое. Даже, можно сказать, счастлив — ведь ничего плохого с ним больше не происходит. Глубоко в сознании — душе? — он чувствует неимоверное облегчение от того, что больше не нужно сражаться, держаться за что-то. Его не трогает даже то, что тело оставлено, брошено у людей — всё равно: что будет дальше, ведь ни его, ни папы уже больше нету в этом мире. И пусть все остальные творят, что хотят. Он же свободен и счастлив до абсолютного облегчения, какого-то… просветления. Он свободен и расслаблен, как и мечтал всю жизнь. До звенящего покоя и несуществования всё хорошо. Но что-то начинает пролезать в его покой, вырывает из этого — что-то бродит в венах и вырывает его из небытия снова в тело. Он с трудом открывает глаза и видит перед собой лицо мужчины. Синие глаза словно мерцают, радуясь чему-то. Мицки больно, обидно. Он, кажется, плачет и отворачивается. Воспоминания тоже заполняют его пустоту, и он осознаёт всю свою беспомощность, всю безнадёжность положения. И ужасную, разрывающую боль. Ему было так хорошо, и снова его со всей силы бросили на твёрдую землю. Безжалостно раздавили, втоптали в реальность. Это больно до того, что он почти слышит, как ломаются его кости, сердце и душа. Он ведь хотел просто покоя, зачем его снова вытащили? Разве так много, просто прекратить страдать и существовать? Видимо, кто-то считает, что для него это совсем непозволительно, потому что он снова здесь. И кто бы мог подумать, что иглы, лекарства, которые он всю жизнь избегал, и будут продлевать его агонию. Он чувствует: как огромная смесь… слишком ярких веществ — пусть и безопасных — расползается по всем венам и телу, как она и возвращает его в реальность. В отвратительную, ненавистную жизнь. В сознание. Ему так плохо, что он, даже не думая о последствиях, о мужчине, отталкивает его руку и отворачивается, плача в подушку, он дёргается, шипит и царапается ногтями, когда тот что-то от него хочет и даже… целится в горло Узумаки, стремясь его разорвать. Конечно, ничего не выходит, у мужчины только парочка тонких полосок на щеке от его когтей — Мицки слабо это видит сквозь злые слёзы. Он даже радуется этому и пытается и дальше кусать, рвать, хоть Узумаки крепко держит его руки и вжимает в кровать — он продолжает извиваться, драться, чтобы выбесить мужчину и тот наконец-то убил его. Он так ждёт этого, так хочет, что даже кусает со всей силы руку Карин, когда та приходит с очередным уколом. Правда, не помогает, его только медленно отключает. Сознание сначала мутное после истерики, как и всё от слёз, но потом он тяжело приходит в себя, пусть его и затягивает в какую-то темноту. Но он видит, как рана на руке затягивается, и девушка просто вытирает свою кровь, как обеспокоенный мужчина смотрит на неё, а потом с жалостью смотрит на Мицки. Он тяжело хмурится от непонимания, медленно моргает, выгоняя из глаз последние слезинки и просто… не может понять, почему Узумаки так тоскливо на него смотрит, так осторожно гладит. Его неумолимо затаскивает в тяжёлую, прохладную темноту. Он лишь краем уплывающего сознания надеется, что умрёт. Пожалуйста. *** Но он просыпается. Глаза открываются медленно, сознание возвращается тяжёлым туманом, ровно как и когда он приходил в себя после тех недель существования в своей квартире. Только сейчас он лежит в кровати Узумаки, яркое солнце светит в окна, а тюль колышется от ветра. Вокруг тепло, светло и хорошо — ласковое лето всё обнимает — но ему… тошно. Безразлично это. Не снова до полного бессознания, но всё же… Ему нет дела до того, что кровать рядом с ним пуста, что сейчас явно далеко за утро, а мужчина где-то за его спиной что-то делает. Ему тошно от жизни, от реальности, и он не хочет двигаться. Просто лежит и смотрит в окна, на небо. Без надежды. Ещё где-то вяло, умирающе дёргается мысль про побег, про свободу, но руки у него уже точно опустились, а силы кончились. Он сдаётся. Ему даже обидно, что мужчина держит его по-прежнему в своей постели, что не убил, но даже это не сильно отзывается в нём, не ранит окончательно умершую душу. Мицки безразлично смотрит в лицо мужчины, когда тот подходит его проверить и наклоняется над ним взволнованно. Царапин на щеке уже нет. Как и злости или недовольства в глазах. А внутри Мицки нет страха — ему нет дела до того, что с ним сделает Узумаки за эти выходки. Но мужчина только смотрит грустно и осторожно гладит щёку. У Мицки нет сил дрожать, укусить. Он просто отворачивается обратно к окну и смотрит в него. Потом перед глазами появляется Карин, мягко улыбается и делает какой-то укол. Гладит по голове. Мицки слегка мутит от того, скольким он напичкан благодаря девушке, но и это никак не торкает сознание. Всё слишком тяжело, будто его просто приложили со всей силы об землю и он потерял сознание. А теперь медленно приходит в себя. Только он не хочет. Но уколы продолжаются, мужчина продолжает его гладить и говорить свою красивую ложь. Девушка приходит делать уколы, тоже так… нежничает? Или как это называется? Мицки не знает. Просто безвольно поддаётся её рукам и объятиям. Как и рукам мужчины, что каждое утро поднимают его с кровати, усаживают и пытаются кормить. Хотя бы напоить. Он даже как-то относит Мицки в ванну. Опускает в тёплую воду. Сидит рядом, гладит его голое тело, а в воздухе пахнет чем-то сладким. Мицки не нравится запах, и он приходит в себя в этот момент. В полной мере ощущает, что происходит. И не понимает: зачем Узумаки это делает. Совсем немного внутри дрожит страх от такого положения, но он только нервно сглатывает и растерянно смотрит на мужчину. Тот поворачивается к нему, продолжая и дальше гладить… мыть его ноги, и улыбается. Как-то светло и грустно. — Всё хорошо. — Улыбается Узумаки. Внутри Мицки что-то раскалывается. Тихо звенит абсолютное непонимание и потерянность. Как тишина после того, как разбивается стакан об пол. Он не может понять происходящее и просто откидывает голову на бортик, потерянно смотря в потолок, пока мужчина держит его в воде и гладит… везде. Он настолько потерян от этого, что даже не может толком осознать насколько странная эта ситуация. Только послушно сидит на бортике ванны, когда мужчина его поднимает из воды и вытирает полотенцем. Мицки не понимает, почему такое происходит, почему он ещё жив. И непонимание, абсолютная потерянность и дальше давят его сознание. Он не реагирует, когда мужчина его одевает, и снова укладывает в кровать. Не реагирует на ещё одни уколы. Только шокировано слушает лёгкий, теплый голос Карин. Второй раз он приходит в себя на балконе. Солнце тёплое, но ещё не светит в эту часть дома, над крышей зависло, но всё же в воздухе висит лето и свет. Мягко обнимает ветер. Мицки лежит на новом плетёном диванчике, что теперь стоит вместо второго кресла. Вокруг него несколько подушек, а он легко укрыт пледом. Узумаки всё-таки сделал то, что придумал. И вот теперь вынес на это место Мицки. Здесь… как-то хорошо. Может потому, что Мицки снова проснулся и чувствует ветер, свет, может потому, что это покой перед приближающимся дождём — небо ещё чистое, но он ощущает надвигающийся ветер и грозу. Воздух словно слегка покалывает, совсем слегка. И пахнуть начинает по-другому. Но так по-особенному приятно, что он не может не вдыхать это. И сознание окончательно возвращается в тело. Он закрывает ненадолго глаза, ловя этот неописуемый момент в воздухе, и «просыпается». Мицки лениво смотрит на фикус — там так и сидит девушка, за ним, конечно же, наблюдают. Это не отзывается внутри страхом или злостью. Да, есть отчаяние, досада, но он не обмирает от этого, наконец-то смиряется с реальностью. И надзор его совсем не трогает. А вот диванчик очень даже… ему почему-то приятно от такого. Разум пытается возражать, что это Узумаки специально такое с ним делает, но… но всё же ему в моменте хорошо. И он медленно садится, укрывая плечи пледом. Девушка в корне дерева взволнованно выдыхает. Он слабо оглядывается, отмечая на столике чайник с чаем и кружкой — для него, видимо — и стакан с соком для Узумаки. На соседнем кресле и куртка чёрная лежит, рядом с подушкой, снова какие-то бумаги, хоть и без папки уже. Наверное, мужчина так и не отходил от него это время. Мицки… не понимает этого. Он сдаётся и решает больше не думать про мотивы и про то, что происходит — что делает, как себя ведёт мужчина. Просто принимает как данность — в конце концов, не ему судить безумцев. Ему лишь слегка интересно, сколько на этот раз он был без памяти. Насколько он мог предполагать, раньше это всегда случалось на несколько недель — будто он совершенно опустошался и его просто совершенно отключало. Совсем как уличные фонари без электричества. И что, Узукаге на всё это время оставался рядом с ним? Звучит неправдоподобно, глупо, пугающе, но у него нет больше нервов на то, чтобы реагировать на слишком нелогичное поведение, на его выходки. Потому он просто прижимается к спинке и подлокотнику диванчика, совсем укутывается в плед и просто… дышит. Ждёт грозу. Ему пусто и спокойно. И… отчасти словно хорошо. Вскоре на балкон выходит мужчина и так же удивляется тому, что Мицки уже в себе, но он намеренно игнорирует Узумаки, продолжая смотреть в небо — там, понемногу, но заметно, если смотреть, всё меняется. Легко темнеет. Это интереснее, чем и взволнованный и радостный мужчина. В конце концов, если мужчина не убил Мицки после той истерики, может же он, не обратить на него внимание, а просто насладиться моментом? Хоть на секунду почувствовать себя живым. Так что Узумаки он не замечает и слова не слушает. Только берёт полупустую кружку, куда мужчина наливает чай — руки слабые и дрожат мелко, так что и столько ему сойдёт. И с чаем он встречает грозу. Медленно пьёт, плотнее кутается в плед, когда ветер становится сильнее, более порывистый и холодный. Небо красится тёмно-синим и серым, ровно как ночное кимоно, что сейчас на Мицки. Но вместе с чаем это прелестно. И он сидит до последнего, поддаваясь рукам Узумаки, только когда с неба срываются первые крупные капли. В воздухе пахнет волшебно. Мужчина же заносит его в комнату и… застывает, думая о чём-то, а потом усаживает не в кровать, а в мягкое кресло, что стоит рядом с окном. Мицки даже нравится — он сможет смотреть на грозу — и даже ничего не откликается на то, что мужчина слишком много понимает про него. Он просто смотрит и отдыхает. Узумаки закрывает двери — в пару мгновений ветер становится слишком сильным, а дождь уже льёт почти непроглядным потоком — отдёргивает от окна тюль, чтобы лучше было видно, а АНБУ на балконе быстро заправляют кресло и диван в чехол, чтобы они не вымокли. И всё успокаивается — перед Мицки только сумрачное небо и звук дождя, а где-то глубоко в облаках зарождается гром и молнии, вокруг приятно темно. Уютно. — Как ты себя чувствуешь? — Тихо спрашивает мужчина, присев рядом с креслом на корточки. Он обеспокоен и хочет коснуться, но только кладёт руку на подлокотник. Лишь немного плед задевает. Мицки задумчиво и как-то отрешённо переводит на него взгляд — правда, не в глаза смотрит, а снова на кулон — а потом снова спокойно отворачивается. Хорошо ему не будет: пока он не умрёт на свободе. Плохо ему уже было. Сейчас ему никак, но не до такой степени, что… ужасно. Но отвечать нет надобности. Ему так точно. Так что он просто смотрит в окно и наслаждается. Узумаки наверное видит по его лицу и не мешает. Не беспокоит, а тихо приглядывает. Позже даже рискует снова погладить по голове, как раз когда приходит Карин. Мицки слегка хмурится, задумчиво разглядывая её чистые, голые руки, с закатанными рукавами фиолетовой рубашки, морщится от иглы и капельницы, но ничего так и не решает, и не говорит. Но и не дёргается, не противится, когда и девушка его гладит. Она снова как-то… восхищается им, говорит что он «невыразимо милый» и «несчастный». Жалеет, что с ним такое случилось. Вообще-то, это всё из-за них — потерянно отмечает мозг. Но почему-то кажется, что она о чём-то другом говорит. О чём-то более глубоком. Так что он не реагирует. И в очередной раз отметает замешательство и попытки что-то понять, лишь недовольно кривится от капельницы — слишком эти вещи пугают. Он ведь их всегда избегал… — Это питательный раствор. — Тихо объясняет Карин, видя: как он смотрит на трубку с иглой. Она мягко гладит его руку вокруг раны, успокаивает медицинской чакрой, старается улыбаться. — Ты долго ничего не воспринимал, не пил и не ел. Нужно ещё немного потерпеть, и когда поправишься — больше не понадобится. Она мягкая, тихая, тёплая. От этого мозг Мицки совсем сдаётся. Он тихо сидит и мирно смотрит, как мутноватая жидкость течёт в его вены. Ему не нравится, но: что сделать? Тем более тело действительно не чувствует опасности и как-то противиться просто не хочется — проще сдаться и вести себя тихо, чем что-то объяснять. Так что он прикрывает глаза, время от времени поглядывая за грозой, а Карин вскоре уходит. В небе сверкает белая молния и грохочет гром. В воздухе, хоть окно и закрыто, весит этот запах дождя и свежести, а мужчина не включает яркий свет и в комнате уютный полумрак. Хотя всё же где-то позади Мицки горит небольшая лампа, но это очень просто не замечать. В какой-то мере, он даже наслаждается происходящим. — Может хочешь чего-то? — Осторожно разрывает тишину мужчина, подходя к нему с боку. Мицки даже взгляд на него не бросает, только садится поудобнее и накрывает руку с иглой, а то становится прохладно. — Тебе понравилось на диванчике? — Всё же не оставляет его Узумаки и присаживается рядом. Прямо на ковёр. Мицки задумчиво косит на него глазами и всё же кивает — лучше снова вернуться к тому, что решил. Пусть и просто болтается сейчас в существовании совсем бесполезно и бессмысленно. — Я рад. — Ярко улыбается мужчина на его утвердительный ответ. Будто бы это его заслуга — Мицки вынудили и так сложились обстоятельства. Но Узумаки правда улыбается мягко, как-то… нежно. Мицки замечал это между… семьями. И папа на него так смотрел когда-то давно. Странные такие чувства здесь, как и поведение, но без разницы, уже совершенно точно. — И я рад, что ты в себя пришёл. — Продолжает Узумаки после небольшой паузы. В голосе и дальше чудится тепло, хоть и смешанное с грустью. — Это было так неправильно и страшно, что с тобой случилось. Я хочу это исправить. Поверь мне, пожалуйста. Лицо у него такое странное. Мицки всё же смотрит на него сверху, и кажется, что голубые глаза мерцают как-то. Светятся теплом, заботой. Совсем по-настоящему. Совсем искренне. Он не верит, конечно, но что ещё делать, кроме как поддаваться этому. Пусть мужчина делает все эти неуместные, странные вещи, пусть прощает, пусть держит в своей комнате. Мицки тихо подождёт, а потом сделает свой ход. Вырвется отсюда. Так или иначе. Впрочем, отвечать на такие слова нечего. Он просто прикрывает глаза и расслабляется. Мужчина грустно вздыхает. — Было бы хорошо… если бы ты чем-то занялся. Читать может или делать что-то, хоть цветы хочешь куплю? Тогда может это поможет тебе почувствовать жизнь? Не знаю там… собаку тебе заведём, маленькую — будет милое такое существо с тобой. Будете присматривать друг за другом. Просто что-то, чтобы ты не был таким… мёртвым и пустым. — Он делает небольшую паузу, внимательно смотрит на Мицки — даже с закрытыми глазами это ощущается — и продолжает. Делиться чем-то… чего Мицки не просил. — У меня была собака. Мелкая, пушистая. Чисто пучок сена на ножках, — смеётся он, снова говоря тепло-тепло. — Очень хорошенькой была, такая забавная, и с ней не было одиноко. Или… змею. Ты ведь со змеями связан, может жил бы с одной? Ты вообще любишь животных? Его слова исчезают в тишине и полумраке, как мелкие, слабые искорки. Только летняя гроза шумит за окном и бьётся в окно. В их тёмной комнате повисает тоскливый покой. — Не нужно ничего. Всё же срывается в тишину с непослушных бледных губ. Горло плохо слушается — снова слишком много молчания — но ему бы не хотелось, чтобы мужчина ещё и питомцем его связал. Может тот бы и сам потом занимался животным, но Мицки не хочется — слишком сложно. Узумаки же от его слов взволнованно замирает на несколько секунд. Голубые глаза так раскрываются широко и ещё сильнее блестят. — Нельзя же так… Совсем не жить. Ты ещё такой маленький, такой прекрасный, чтобы быть таким поломанным. — Его голос такой тоскливый, что душа даже слегка отзывается на это. Но только лёгким колебанием, слишком неуловимым дуновением ветра. — Я помочь хочу. — Не нужно. — Всё так же спокойно и тихо повторяет Мицки. И правда, ведь мужчина не сможет ничего ему дать — ничего, что заставило бы Мицки поверить его словам и захотеть жить. Захотеть и дальше терпеть реальность. Мужчина грустно вздыхает, отворачивается и опускает голову, Мицки видит это краем глаза, и кажется столько сочувствия, жалости во всех его движениях. Но через какое-то время Узумаки снова поднимает голову, смотрит в окно, а потом снова начинает словно светиться, сбрасывая печаль, что висит в тёмной комнате. — Будешь на ужин что-то? Раз обед пропустили… Чай тебе понравился, ещё принесут, но может выпьешь супа? С лапшой и мясом, он сытный. Помнишь, ты уже ел, он вкусный. — Не хочу. — Надо же что-то поесть, нельзя ведь только с капельницей быть. — Я не люблю суп. — Что? — Он так удивляется, что даже замирает. Не ожидал такого диалога большого? Или, что Мицки будет отказываться? — Слишком много воды. — Само срывается с губ, в ответ на такое растерянное состояние мужчины. Тот задумывается, отворачивается и хмурит брови. Думает о чём-то. Мицки даже немного интересно становится, что будет дальше, какая реакция на его слова. — И правда. Ты ведь почти не пил тогда сам суп. Но, лапшу съел с мясом и яйцо. Небо, о чём вообще думает этот человек? Почему? Не удивительно, что с ним другие страны так плохо работают — слишком странные мысли в этой голове. — Тебе совсем не понравилось? Может просто лапшу и немного супа? Мицки поворачивается к нему и даже смотрит в синие глаза, долго и задумчиво. Они оба так зависают и молчат, ждут, пока внутри Мицки в пустоте и смирении слегка подрагивают непонимание и замешательство. Просто сидят и смотрят друг на друга. Он зависает в этом мгновении дольше, чем следовало бы, когда пустота снова выдавливает из него все лишние мысли. — Хорошо. — Соглашается он и отворачивается к окну. В конце концов, вся еда действительно была вкусной, в конце концов, он слишком истощён, чтобы отказываться. И пусть мужчина думает, что он смирился. Гроза между тем бесится последними порывами. Ветер немилосердно треплет растения, хочет выломать окна, дождь идёт такой, будто это самый настоящий потоп. Но это уже последние, такие бешеные судороги летней грозы. Дальше погода стихает, ветер слабеет, дождь становится реже, уже не пытается вломиться в окна, а капельница пустеет. Оставалось ещё немного. Мужчина какое-то время сидит рядом с ним и дальше на полу, тоже смотрит в окно, хоть и не очень удобно такое должно быть, а потом оставляет его в кресле. Только задерживается, когда отходит, нерешительно заносит руку, но всё-таки медленно и осторожно гладит по голове, зарывшись в волосы пальцами. Мицки закрывает глаза, сдаваясь, и расслабляется в кресле, слушая последние звуки непогоды. Стук в дверь раздаётся как раз тогда, когда горячие пальцы только выпутываются из волос Мицки. Тогда мужчина немного возится и выходит из спальни. Он же даже не думает дёргаться — сил сейчас ещё меньше чем до этого, и даже желания особого нет. Даже подумать над этим не получается. Потому он отдыхает пока может. Правда, через минуту возвращается мужчина. — Мицки, я отойду ненадолго, пожалуйста, не делай ничего… глупого. Я отправлю сестру к тебе, как раз скоро капельницу нужно убрать. Хорошо? Мицки на это даже не реагирует, но Узумаки и не ждёт толком ответа, снова что-то хватает и уходит. Недолго слышно, как отдаляются его шаги, и как кто-то с ним говорит, идя рядом. Мицки же слегка засыпает, просыпаясь, когда гладит его уже девушка. Она осторожно, стараясь не разбудить его, вытаскивает из вены иглу и снова его укутывает в плед. Мицки слегка морщится от ноющей боли от укола и сырости, что пробралась с непогодой даже сквозь закрытые окна. — Как ты, миленький? — Спрашивает девушка, мягко улыбаясь. Она наклоняется к нему и проверяет чакрой, это даже приятно, в какой-то степени — Мицки по-прежнему не может воспринимать контакт с людьми, их касания, ему по-прежнему страшно, но в то же время он не может не отметить, что её чакра приятная — тёплая, согревающая. Совсем как плед, так уютно становится. Правда… глубоко он видит: как этот покой может легко обернуться пожаром, что мигом сожрёт всю деревню. Вот и как интересно ему сбежать от тех, кто настолько силён? Он думал, что в Конохе было сложно, но… Нет, там было много кошмара, кое-чего, про что он даже вспоминать боится, что спазмами боли сжимает желудок, но там к нему не было такого рвения, там он мог убедить всех, что просто бесполезное существо. Здесь же эти два ужасно сильных человека так же сильно хотят его. Просто, потому что… что он Мицки? Им просто захотелось так. От таких мыслей где-то глубоко внутри что-то темнотой, полнейшим отчаяньем тихо, крошечной каплей в темноте мелькает — может просто сдаться им? Мицки секунду ощущает это очень чётко, как будто бы капля эта упала ему просто на нервы, но после звук от неё очень быстро затухает в пустоте и темноте. Да, он сейчас принял неизбежность реальности, но сдался ещё не до такой степени. Пусть и не может биться за своё желание, но всё же он хочет свободы. Так что этот слабый отзвук он игнорирует и загоняет очень глубоко. Куда и самые ужасные воспоминания. А Карин же в реальности мягкая, тёплая и приятно пахнет. Она зовёт его пойти в кровать — неудобно же свернуться в кресле — и воркует с ним, радуясь, что он наконец-то поправляется. — Знаешь что, нужно сейчас пойти в ванну и помыться. Я правда бы набрала тёпленькую ванну и хорошо бы там отдохнула. — Мечтательно зажмуривается она, сладко улыбаясь и потягиваясь. — Но не уверена, что ты справишься в ванне. Или всё же хочешь? — Нет. — Девушка долго восхищённо на него смотрит, когда он ей отвечает, а потом тянется к нему, обнимает, прижимая Мицки к своему плечу. — Какой же ты милый, хорошенький! Просто прелесть! — Она от восторга сейчас, кажется, словно осыпаться искрами будет, как фейерверк — так она рада. Мицки просто в замешательстве от такого, даже страх немного нарушает его пустоту. Как же её много, как ярко, как тепло. Она везде пролезет, даже в его глубину, и от этого не по себе. Мицки немного вздрагивает, но девушка, наконец-то, отстраняется, хоть и не перестаёт касаться его. — Тогда сейчас нужно в душ, а потом заняться твоими волосами, я пару колтунов нашла — это нужно вычесть. И тогда будешь просто неотразимой милашкой. — Ярко улыбается она, щуря свои такие странные красные глаза. Мицки на пару секунд застывает так, смотря на неё, но потом вздрагивает и пугается, отстраняется. — О… что такое, милый? — Сразу беспокоится девушка, пытаясь его погладить, а он только сжимается от касания — на красном всегда были томоэ шарингана, и когда на него смотрели такими глазами, то всегда, всегда, было плохо. Ужасно. Его даже слегка потряхивает от нахлынувших воспоминаний, но Карин… она снова прижимает его к себе, обнимает и покачивается с ним. — Не пугайся, хороший, всё хорошо. — Тихо, ласково говорит она, мягко окутывает своей чакрой, гладит по голове и плечам. Она пролезает в каждую клеточку его тела, в каждый ручеёк отмершей чакры, наполняя пушистым теплом. — Что бы те ублюдки не сделали, обещаю — здесь ты в безопасности. Она нежная, заботливая, но за этими последними словами Мицки отчётливо ощущает ту огромную силу, что готова взметнуться уничтожающим огнём. И не на него. Несколько минут таких поглаживаний, укачивания ему нужно, чтобы успокоиться, убедить разум — это не те глаза. Нужно много сил, чтобы отбросить воспоминания, но почему-то тепло Карин помогает. — Скажешь, что случилось? — Нежно спрашивает она после, держа его за щёки, Мицки только глаза отводит, не вырываясь. — Тогда давай всё же душ, скоро должны ужин принести. Она легко отходит к шкафу и ищет там что-то, рассуждая в голос, а потом возвращается с очередным тончайшим, изящным кимоно. — Ночное тоже не помешает сменить, давай. Улыбка у неё мягкая. Мицки сдаётся и берёт очередную дорогую ткань, только нежного голубого цвета теперь и идёт в ванную комнату. На удивление, даже такая вода, не на природе, приносит облегчение — ему становится лучше. А новое кимоно приятно ложится на чистое тело. Он только застывает в недоумении, где оставить предыдущее. Долго осматривается, стараясь понять и решиться подойти к чему-то, что кажется подходящим — корзина для белья всё же выглядит как корзина. И даже несколько вещей там есть, так что он в облегчении оставляет в ней и кимоно, хоть что-то правильно сделал. В комнате же девушка усаживает его на кровать, сама садится позади и правда принимается расчёсывать его. Только не долго. — А как ты голову мыл? — Подозрительно спрашивает она… принюхиваясь? Мицки становится как-то не по себе, он сжимается. — Почему не пахнет шампунем? — Мицки теряется и растерянно сжимает руками кимоно. А она волосы разбирает, что-то выискивает в них. Он не смотрит на неё, когда она наклоняется сбоку, заглядывая в лицо. — Ты что, просто под водой постоял?.. — Спрашивает она, а Мицки понять не может, а что не так? Всё ведь как обычно… — Да, ладно! Ну, твою ж! — Она хлопает зачем-то себе по лбу. Явно как-то расстроена или растеряна от его действий. А потом тяжело вздыхает. — Не зря же Боруто сказал, что после ванны ты гораздо чище стал… — Уныло тянет девушка, но потом вскидывается и резко тянет его обратно в ванную. — Да… так и знала… — Потерянно, разочарованно вздыхает Карин, взяв с полочки какую-то непонятную голубую штуку. — Тебя мыться не учили? — Как-то возмущённо-грустно спрашивает, а потом что-то осознаёт, и лицо становится очень сочувствующим. — Прости… Но давай раздевайся, сейчас будем мыть тебя как надо. — Моментально скидывает она печаль и подтягивает рукава рубашки ещё выше. Мицки теряется просто… ему не хочется раздеваться, а тем более чтобы кто-то его трогал. Страшно. Некомфортно. — Не бойся, — снова сменяется её голос на успокаивающий, нежный. — Я медик, всё хорошо. Ничего не хорошо, Мицки не становится от этого лучше, но всё же он подчиняется, развязывает дрожащими руками пояс и сбрасывает кимоно с плеч. Девушка сама его забирает и вешает на один крючок. — Заходи в ванну и садись. — Его тело совсем скованно, и переступить через бортик сложно, а дно ванны холодное и мокрое, это неприятно, но он сжимается там, стараясь хоть немного прикрыться. Карин же снимает с конструкции труб лейку душа и отводит в сторону, включая воду. — Хорошо, тепло? — Спрашивает, поднося воду ближе. Мицки несмело подставляет руку под воду и кивает. Правда, очень тепло. Тогда девушка долго его поливает. Снова. Зачем вообще? Но затем она включает душ и сама залазит в ванную, доставая с полочки ту самую штучку и одну бутылочку с фиолетовой жидкостью. — Это мочалка и мыло, надо сделать так… — Она объясняет всё, делает, пенит мочалку и принимается легко водить этим по спине и плечам Мицки. Странные очень чувства, но… в воздухе сразу пахнет лёгкой смесью цветов и фруктов. Сладко. Хотя тревога от такой ситуации всё же неприятно дрожит внутри, однако Карин обходится только руками и спиной, грудью, а потом отдаёт мочалку в его руки, говоря вымыть остальное тело. Мицки послушно принимается натираться, стараясь всё же прикрыться от неё как-то. Но девушка и не смотрит, она берёт с полочки другую бутылочку — шампунь — и взбивает его в волосах Мицки. Снова везде стекает пена, только уже слегка другого запаха, но приятно. — Ну, вот, теперь точно будешь чистый! — Довольно заключает она, останавливаясь. — Закрывай глаза, а то будет больно, если пена попадет. — Мицки послушно зажмуривается и выпускает из рук мочалку, когда она её забирает, а потом с удивлением ощущает как вода смывает всю пену. Карин чему-то хихикает, стоя рядом с ним в мыльной воде, и довольно треплет его волосы, пока полоскает. Так странно это, но… пусть. Не к чему растрачивать оставшиеся нервы и силы на анализ абсурдного повеления этих Узумаки. Когда Карин решает, что достаточно, и говорит выходить из ванны, и Мицки кутается в полотенце, ему кажется, словно на коже ещё остаётся что-то от той пены. Будто что-то пропиталось в кожу и не смылось. Но…. Что ж, это объясняет, почему люди пахнут такими странными смесями запаха. Впрочем, он сейчас пахнет приятно. Похоже немного на… цветочную поляну. Так что пусть так и будет. — Ох, ну вот теперь волосы мягкие, чистые! — Улыбается девушка, снова усевшись на кровати позади него и вычёсывая колтуны. Волосы правда мокрые пока и липнут к голове, но Мицки и сам ощущает, что они и правда изменились как-то. Наверное, и зря он не думал про такое, впрочем… что толку теперь? Да и не нужно это ему в будущем, так что пусть она пока радуется. Пока он ещё здесь. Когда она ещё вычёсывает его, то возвращается мужчина и удивляется, а потом тоже мягко-мягко улыбается, осторожно садится рядом и смотрит. Узумаки тихо переговариваются — в основном, Карин воркует про Мицки — а затем и ужин приносят. — Ну какая лапша и мясо?! Он сколько не ел! Лучше бы просто суп, где он вообще? — Мицки не любит суп. — Прерывает мужчина возмущение сестры. Та растерянно поправляет очки и поворачивается к нему. Мицки отпускает голову. — Сказал слишком много воды. — Поясняет Узумаки, наливая в чашку чай и ставя её перед Мицки. — Ладно, но… было бы лучше бульон, конечно… У тебя крепкий желудок, милый? — Уже у него спрашивает девушка, погладив по мокрым волосам. Мицки как-то растерянно смотрит ей куда-то в живот. — Хотя бы просто медленно ешь, чтобы не стало плохо. — Соглашается с таким ужином Карин и садится напротив него, по другую сторону от мужчины. Мицки пьёт чай, когда она рассказывает брату, как вымыла его и вычесала. Потом они немного говорят о работе — пару фраз всего, на что девушка издаёт недовольный звук и закатывает глаза. Мужчина с ней соглашается. Суп, точнее лапша и несколько ложек супа, снова вкусные, и в этот раз Мицки даже не пачкается. Дальше правда ужинают в приятной тишине, хотя Мицки немного почему-то напрягает, что такие… активные Узумаки молчат. Но что ему до этого, тем более когда перед ним ставят блюдце с чем-то прозрачным. Оно розовое слегка, но прозрачное, он просто замирает над этим… это такая сладость? Но повторяет за Карин и… набирает в ложечку эту загадочную субстанцию. И это оказывается наверное вкуснее всего, что он пробовал. Так удивительно. — М, понравилось желе? — Улыбается довольно мужчина, рассматривая его. Мицки даже не реагирует, продолжая смаковать эту сладость, только слово запоминает и жмурится, совершенно забываясь в нежной структуре. Узумаки улыбаются и смеются. После грозы небо так и не светлеет и в комнате темно, только одна неяркая лампа светит над столом, потому после еды клонит в сон. Ещё и сыро, прохладно. Мицки немного ёжится в тонком кимоно, как только доедает, но продолжает тихо сидеть. Только глаза часто закрываются. — Похоже тебе уже пора спать. — Тихо замечает мужчина и помогает подняться, а потом укладывает в постель. Он снова его накрывает, поправляет одеяло и даёт Мицки свернуться удобным клубочком. Осторожно гладит по голове. — Я пойду тогда. — Говорит девушка и мягко улыбается, маша ему рукой. — Спокойной ночи. Мужчина снова его гладит и тихо выходит вслед за сестрой. Говорят они прямо под дверью — тихо, но слов не разобрать. Если не вслушиваться. Мицки не слушает сначала, но они не отходят никуда, и сознание само сосредотачивается на словах. — …он на меня посмотрел, в глаза прям! — Взбудоражено говорит мужчина. — Раньше боялся, а сейчас нет. — Со мной тоже, всё хорошо было сначала, но… потом он испугался, как раз когда в глаза посмотрел. Словно… вспомнил что-то. — Её низкий голос задумчивый. — Вспомнил?.. — Будто бы… Знаешь, такой взгляд, как будто призрака увидел. — Он был в команде с Учиха… наверное, твои глаза шаринган ему напомнили… Тц, явно ничего хорошего там не было с ним. — Злится мужчина. Только это злость не на Мицки, да и много горечи в словах. Но дальше Мицки не хочется слушать, ему хватило и того, что мужчина сразу же всё понял. И грустного, недовольного голоса девушки тоже хватило. Так что он перестаёт слушать и закрывает глаза. Его сразу же обнимает уютная темнота. Позже он немного слышит, как мужчина возвращается, как убирают тарелки, и Узумаки уходит в ванную. Это всё урывками, и он быстро снова засыпает. Но потом ощущает, как мужчина ложится позади него, осторожно гладит по боку и отодвигает от края, продолжая держать на нём руку.