Водоворот

Узумаки плачет — оплакивает его уничтоженное сердце, душу — крепко прижимая к себе, желая удержать, заставить жить. А Мицки полностью растворяется в этом полном, уже совершенно точно беспросветном отчаянье. Тихо плачет — без звуков и мыслей, даже тело не реагирует, только слёзы текут и глаза невидяще открыты. Ему нельзя сбежать, ему нельзя умереть, он собственность Узумаки. И будет здесь с ним до самой смерти. У него нет никакого права, кроме как радовать мужчину. Быть его. Разум окончательно раскалывается от этого — ведь эта чакра мужчины надёжно вплетена в него, и он не сможет никак избавиться от этого, освободиться — сердце сжимается болью, словно даёт сбой, и он тонет. Тонет в полном мраке отчаяния. Безнадёжности. Но хотя бы сознание благородно отправляет его во тьму небытия. Единственное, что ему ещё можно. Вот бы так и не приходить в сознание. Но этого ему тоже нельзя. Он долго тонет в этой темноте, но болью, чем-то таким… ненавистно-ужасным его снова стараются вытащить из этого. Лишить забытья. Оно переворачивает что-то внутри, тошнит, больно бьёт в глаза и по краю сознания. Тело, в конце концов, сдаётся и он однажды открывает глаза. Всё та же тюрьма, только мужчина обеспокоен, Карин бледная и истощённая, а в руке снова игла. Это отвратительно. Ужасно. Но долго он не держится в сознании и снова исчезает. Но мутить начинает больше, выкручивает. Он задыхается и снова приходит в себя. Всё тело болит, внутри сжимает спазмами, даже непонятно, где именно, а вены кажется плавятся. Узумаки со своей заботой совсем не помогают, и от тепла рук становится только хуже. Не ясно, как у него находятся силы, чтобы оттолкнуть их и сжаться на боку, после чего Мицки наконец-то рвёт какой-то отвратительной жижей, а он слабой рукой вырывает из другой руки иглу и отползает дальше в кровать, дрожа и прося больше такого не делать. Слишком плохо. И трясёт всего. Но снова приходит благословенное забытьё. А за ним и прохладная, спокойная темнота. Он наконец-то расслабляется, и ему становится хорошо. И снова что-то выдёргивает его. Пробирается к сознанию, заполнив вены и тело, расслабив его. Но… ему хотя бы прохладно достаточно, спокойно, хорошо даже. Разум только в агонии. А в руке снова игла. Мицки кривится от этого, но… это какой-то другой препарат, от него не мутит, и по венам он течёт плавно — совсем не то, что было до него. Только вот совсем не хочется этого, не хочется быть в сознании. Лучше бы пусть с его пустым телом мужчина сделал, что ему хочется, а сам Мицки и дальше был бы в темноте. Потому что эта реальность хуже всего. Вообще всего, что с ним было — он не может не то что скрыться от мужчины, но даже умереть по собственной воле. Даже убить себя, наплевав на драгоценное тело, сделанное отцом, оставив людям его секреты. Даже этого ему нельзя. Он ведь так не хотел допустить подобного, а решился, когда узнал, кто за ним наблюдает. И не смог этого сделать. Нельзя. И вся его жизнь теперь это быть безвольной игрушкой в руках Узумаки. Больше ничего. Почему судьба с ним так несправедлива? Чем он заслужил такое? Впрочем… уже ничего не имеет значения, не имеет смысла — он просто лежит с открытыми глазами и ничего не видит. Мужчина смотрит на него, но его Мицки не видит, пусть тот и близко. Узумаки говорит что-то, но Мицки не слышит. Он пуст. Есть только потерявшее всякую надежду тело, что безвольно сдалось, и уничтоженный этим разум. Одни осколки. И даже на просьбы, касания, слова он не реагирует. Только вещество течёт по венам, заполняя организм. Заполняя и перемешивая эту пустоту, словно тонкий ручеёк воды иссохшую пустыню. Только это не приносит облегчения, ведь оно стремится выдернуть разум Мицки в реальность. Он сопротивляется, загоняет себя обратно, не желая возвращаться в сознание, но вещество неотвратимо заполняет его, а в конце голубой вспышкой, как молнией в темноте, что-то появляется, цепляет его душу. Мицки сжимается, трясётся — ему снова кажется, будто его вскрыли и смотрят на каждый нерв. Будто… Узумаки своим глазом. И свет такой похожий… Голубое на чёрном. В конечном итоге, тело и разум сдаются. Мицки вырывают из того состояния, и он начинает видеть. Усталые, не желающие этого глаза работают медленно, слабо, но он начинает видеть, как низко к нему склонено лицо мужчины и что его глаз действительно горит и смотрит в него. Внутри что-то слабо холодит страхом, но он слишком устал — и телом и душой — чтобы реагировать на это. Потому просто зависает на мгновение, так и закрывает глаза. Мицки не боится больше ничего, и ему больше ничего не нужно. Пусть Узумаки просто сделает, что хочет, и оставит его где-то… лежать и ждать смерти. Только мужчина пытается привести его в чувство. Неустанно говорит, гладит — Мицки осознаёт это словно сквозь толщу воды, словно он на дне озера и мужчина к нему тянется — постоянно поднимает его и пытается поить чаем. Мицки безразлично, даже запах его не трогает, тепло — он даже не открывает губы, когда мужчина подносит к ним ложечку. Запах выпечки тоже не проникает глубоко в сознание, вообще не манит, как бы Узумаки не старался соблазнить его этим. Ему всё равно, что кремом, джемом, мужчина пачкает его губы, пытаясь заставить съесть. Но всё без толку. Кончается в итоге тем, что Мицки просто сидит, словно манекен, как его устраивает мужчина, смотрит в пустоту невидящим глазами, а в вене снова игла с каким-то раствором. И Карин постоянно проверяет, чтобы его тело было в норме, и… тоже старается вытянуть его из этого. Мицки не нужно, он игнорирует. Даже не замечает времени, только слабо отмечает, что мужчина меняет его позу, и… часто выносит под солнце. Но нет сил, тем более желания, открывать глаза и смотреть в небо — без толку, оно теперь навсегда недоступно. Ведь с чакрой Узумаки внутри него мужчина везде его найдёт. Зачем тогда что-то мыслить? Мицки просто превращается в растение, что лишь слабо реагирует на раздражение от Узумаки. Не больше. Только мужчина упёртый. Он всё время его гладит, говорит, поднимает и заставляет сидеть, выносит на балкон под свет и тепло. Потом в очередной раз купает безвольное тело. Это нервирует, а вместе с веществами в венах лишь больше вытягивает из темноты. В осознание происходящего. И в какой-то момент организм сдаётся — его полностью выбрасывает в реальность. Мицки горько, тяжело и… он также обречён. Потому только молча, без слёз оплакивает своё жалкое существование. А Узумаки заглядывает в глаза. Он держит осторожно за щёки, смотрит так близко своими странными глазами — обычным голубым, и тем загадочным — гладит лицо большими пальцами и смотрит так грустно, будто это его сердце раскалывается. Мицки и больно и безразлично. — Почему, почему ты пытался? Почему не позволяешь себе жить? Столько горечи, столько сострадания. Но не больше боли, чем в уничтоженном существовании Мицки. — Почему ты не хочешь?.. — Тихо выдыхает мужчина, прижимаясь к нему. Мицки закрывает глаза, прижатый к плечу — Я устал. Не хочу. — Вырывается из его хриплого горла. У него больше, правда, нету сил. Даже мечтать о чем-то. Даже тихо мечтать о том, чтобы умереть, и где-то в мире мёртвых, или где угодно, наконец-то, соединиться с отцом. Или просто бесследно раствориться. Мужчина замирает, его тело каменеет, будто он услышал что-то действительно ужасное. Ранящее. Смешно. Только нет желания смеяться. Мицки не открывает глаза, когда мужчина отстраняется, снова гладит щёки и смотрит в лицо. — Ты удивительный, уникальный, прекрасный. Просто невообразимое чудо. И я знаю, что можешь быть ещё более прекрасным. Знаю. Вижу. Прошу, пожалуйста, не отказывайся от жизни, попробуй, дай мне помочь. — Его голос дрожит, прерывается, наполненный горечью. — Не губи себя… Здесь тебе нечего бояться, никто не обидит, пожалуйста, поверь и живи. Дай мне помочь. Мицки совсем безразлично на его слова, дрожь и просьбы. Они ничего не задевают в его уничтоженном сознании. *** Узумаки всё дальше не оставляет его. Гладит, рассказывает что-то, выносит на балкон и снова пытается поить чаем, повторяя, что это ему нравилось. Повторяя, что и это пирожное, булочка, желе, торт — тоже понравились Мицки. Раздражает. Мицки держит покой, старается отгородиться от реальности, но мужчина и вещества держат его в сознании, и ему приходится понимать и осознавать всё. Это больно и он очень устаёт — хочется просто покоя. Но нельзя. И мужчина тянет его. В какой-то момент он сдаётся. Просто послушно и пусто подчиняется — открывает рот, проглатывая то, что предлагает Узумаки, смотрит на него, и сам, слабо передвигая ногами, идёт на балкон, куда мужчина ведёт его за руку. Тот чему-то улыбается. Снова так ярко. Мицки тошно, но он не хочет и не может ничего, только быть пустой игрушкой. Потому смотрит. И сидит рядом с ним, не отворачивается от касаний и объятий. Ему и небо уже не кажется красивым, ветер хоть и ласкает тело и волосы, но не ощущается как должен, и ему ничего не красиво — всё перед глазами просто размытые, бесформенные, бессмысленные пятна. И еда не дарит каких-то ощущений, кроме тяжести в желудке, чай не согревает, пусть и горячий, не очищает разум. И новое кимоно просто ослепительно белое, неясное пятно. Он даже не реагирует на то, что мужчина одевает на него нижние штаны. Обувь и берёт за руку своей большой, горячей ладонью. Мицки послушно, бездумно идёт за ним, куда его и ведёт Узумаки. Но это долго, тяжело, ноги совсем плохо слушаются, колени не поддаются, пока они идут по лестнице, а в конце, после тени дома — яркий солнечный свет улицы ослепляет. Мицки слабо щурится и шатается от бессилия. В глазах от ослепительного света ничего не видно, и он почти слепнет, из последних сил шаркая ногами за мужчиной. Но потом Узумаки легко берёт его на руки, и голова кружится не только от жара вокруг, от уставшего организма, но и от тела мужчины. Мицки почти варится. И даже начинает надеяться, что станет прохладно. Немного. Ему бы тени, что и солнце уберёт и жару, а так он просто задыхается и перед глазами совсем плывёт. Лишь немного успокаивается, когда мужчина усаживает его на что-то твёрдое, но укрытое пледом. Вроде, Мицки не видит, он закрывает глаза и обмякает, навалившись боком на мужчину. С одной стороны, стало темнее — он точно в тени, дерева, наверное, ведь сильно шумят листья. Но с другой — нет сил сидеть и его и дальше уничтожает жар Узумаки. Хочется отстраниться. В этом застывшем времени, в своей измученной роли послушной игрушки Мицки впервые хочется отстраниться, чтобы перестать задыхаться. Только мужчина его лишь больше обнимает, и он не в силах противиться. Под закрытыми веками ещё и горячо, тяжело становится от слёз, но Мицки сдаётся и этому. И это желание просто умирает. Задыхается так же, как и он. Может, если он просто всё примет, отпустит и приготовится умереть, смерть наконец-то придёт к нему и всё закончиться? Это ведь было раньше, он же умирал… Этого хочется, но… слабо, без надежды и хоть сколько сильного желания. Просто нечто мимолётное, что потом даже и не вспомнится. Но что ещё одной раной, болью оседает внутри. Впрочем, это не имеет больше значения и смысла. Мицки отпускает эти мысли и продолжает задыхаться и слепнуть, даже сквозь закрытые веки. А Узумаки что-то говорит, Мицки не может разобрать слов из-за горящей головы, из-за того, что тот дышит в ухо, из-за слабости, что валила с ног ещё… вечность назад. Да и не хочет слышать, даже не предпринимает малейшей попытки, чтобы понять, вслушаться. Лишь один раз слабо открывает дрожащие веки, когда мужчина снова держит его за лицо, и размыто видит жёлтое и голубое. А дальше в его мозгу ничего не откладывается, он понятия не имеет, что происходит. Только в какой-то момент снова осознаёт себя в кровати, а Узумаки укрывает его одеялом и осторожно гладит лицо. Затем всё повторяется. Еда почти камнями ложится в желудок, перед глазами по-прежнему размытые пятна, и снова мужчина его… пытает, ведя куда-то за собой. Каждый раз это слишком тяжело для Мицки и каждый раз слишком горячо. Но сколько, когда, и что вообще происходит он всё так же не понимает. В голове один лишь туман и ослепляющей, уничтожающий всё свет. И жар. Тяжесть от того, что тело слишком слабое, чтобы столько идти, двигаться. Он бы лучше и дальше тихо сидел в комнате, радуя мужчину как цветок в вазе, чем мучился от этой пытки блуждания куда-то и жары. Каждый такой… день казался невероятно долгим, ужасно тяжёлым, а перерыв между этим — видимо, ночь — слишком коротким. Мицки не успевал отойти от света и жара, как мужчина уже снова его поднимал и вёл куда-то. Снова кормил, хотя телу даже не хотелось. Это выматывало, но, к счастью, становилось меньше такого. Наверное, мужчине он надоел. Мимолётная мысль принесла какое-то облегчение в ожидании забвения в тенях. Однако… в один момент Мицки просто осознал, что тело привыкло. Подстроилось и всё было тем же, но выносить стало легче. Стало жаль — предательский организм снова сдался Узумаки. А потом, в один миг он осознаёт себя, когда мужчина ведёт его по коридору. Сандалии тихо ступают по каменному полу, а впереди распахнута двойная дверь, в которую проникает свет от солнца и неба. Это мгновение так внезапно врывается в мозг, сознание, что Мицки просто застывает, против Узумаки, что ведёт его туда. Он замирает, не сразу понимая, что происходит. Происходило. Он шокирован и… взволнован. Мужчина тихо останавливается рядом, легонько сжимает его руку, даёт несколько мгновений, чтобы Мицки осознал, а потом осторожно тянет дальше. Наружу. Узумаки медленно ведёт его на улицу, поменяв руки и теперь одной придерживая сзади за поясницу, а второй и дальше сжимая ладонь. Мицки сквозь внезапно более понятные образы, что, впрочем, ещё размытые от яркого света, непослушными из-за шока ногами тихо сходит по лестнице, ловя в коленях знакомое ощущение. С волнением ступает на землю с каменных ступеней. Он в растерянности не успевает оглядываться — тело шокировано и он не может поворачиваться, да и потерян, только глазами неясно моргает и множество образов, что разом наваливаются в сознание, просто не умещаются в голове. Он долго был… растением, и теперь всё это осознание чересчур. Но Узумаки ведёт его по тропинке и усаживает на лавочку. Мицки заторможенно кладёт руку на плед, которым она укрыта, и ловит знакомое ощущение — он уже был здесь. Видимо, всё это время мужчина водил его именно сюда. И дерево позади них тоже роскошно раскинуло листья. Мелкие. Но пока Мицки слишком не в себе, чтобы понять какие… да и мало что понимает вообще, хоть уже и видит — сознание перегружается от этого, потому он только шокировано смотрит на всё широко распахнутыми глазами и послушно сидит, когда мужчина его обнимает и прижимает к себе. Жарко — на улице тепло, даже в тени воздух держит теплом, а тело Узумаки ещё горячее. Но… Мицки не вырывается, и он привык как-то — жарко, но не так сильно, как раньше. Мужчина всё-таки его сломил и подстроил к себе, добившись, чтобы Мицки не выпутывался из рук. Больно такое, но… Какая уже разница? Всё равно он навечно останется в его руках — и буквально и фигурально. К чему тогда переживать о чём-то. Мицки закрывает уставшие глаза, что жгут от такого обилия чётких образов. Они сидят в тишине, пока Мицки приходит в себя, мужчина его гладит осторожно, целует куда-то в волосы. Он тихо сидит в его объятиях, принимая осознание момента, а позже слабо оглядывается, хотя так и не запоминает, что видит. Затем Узумаки ведёт его немного гулять по… саду, наверное. Или парку… Мицки только помнит, что под ногами дорожка, а рядом много зелени, но и солнца тоже. Только Мицки так устаёт, что уже еле может ходить — его белые сандалии слишком сильно шаркают по земле — и он наваливается на руку мужчины, решая, что его жар куда лучше, чем эта усталость. И просто невозможно уже держать себя на ногах. Узумаки же ничего против не говорит — а если бы и так, Мицки всё равно — просто обнимает его по-другому и легко поднимает на руки. Привычно, будто делал это уже не раз. Мицки бессильно расплывается в руках и краем сознания ловит ещё одни знакомые ощущения — Узумаки, правда, уже не раз это делал. Впрочем, он слишком вымотан, чтобы как-то реагировать, даже еле стоит, пока мужчина снимает с него одежду, а потом надевает ночное кимоно, зато шёлк прохладой обнимает тело, и он облегчённо выдыхает. Мужчина укладывает его снова в постель, поправляет одеяло и нависает сверху. Гладит лицо. Мицки с трудом фокусируется взглядом на нём. Узумаки слегка улыбается — нежно. — Отдохни, сегодня день получился насыщенным. Мицки закрывает глаза. И правда — с тем, что он осознал реальность, сознание слишком перегрузилось, и он весь вымотался. Хотя что-то подсказывало, что должно быть столько же времени они проводили на улице до этого дня. И Мицки даже начал привыкать. А здесь… очередной перепад, и он снова размазан по кровати. Но не важно. Темнота быстро выключает уставшие мозг и тело. Мышцы расслабляются, и он выдыхает спокойно. А рука мужчины на щеке держит, кажется, даже во сне. Но, на самом деле, когда Мицки немного приходит в себя, мужчина пусть и в комнате, но не сидит рядом с ним — пьёт свой отвратительный сладкий чай с фруктами через трубочку и играет с той странной игрушкой. Правда, звука сейчас нет, лишь клацанье клавиш. Он устало щурится на это, но понимает, что ещё слишком вымотан, потому только переворачивается на бок, сворачиваясь клубочком, и засыпает дальше. На движение отзывается мужчина и всё-таки подходит к нему, гладя по голове. Даже внутренне Мицки никак не реагирует — внутри слабо всё также сидит понимание неправильного, но тело, нервы, уже давно устали реагировать на подобное. Так что он даже не морщится, а засыпает снова под горячую руку. Только потом сам Узумаки его будит, осторожно, медленно, гладя и слегка его расшатывая. Мицки долго хмурится, не в силах открыть глаза. — Просыпайся. Скоро принесут чай и обед. Надо поесть. — Тихо улыбается мужчина, даже сквозь полусон слышно. Мицки только что-то невнятно, коротко мычит и переворачивается. Узумаки смеётся. Понемногу Мицки всё-таки приходит в себя, хоть и лениво — слышит сначала служанку, потом очередную трёпку от мужчины и переворачивается лицом к столу, но ещё не до конца просыпается. Где-то на задворках сознания мелькает очередная мысль, что такое уже было. Где — Мицки не помнит, только тяжело пытается открыть мутные, слипающиеся глаза. Однако и этого его состояния ему достаточно, чтобы заметить, как мужчина усердно что-то давит ложками, а потом высыпает порошок в тарелку, перемешивая с едой. Странно, но… страх совсем не ворочается, хотя Мицки и догадывается, что это для него. И оказывается прав. Когда он всё-таки находит силы, чтобы сесть, мужчина сперва приносит ему чай, а потом, даже не пытаясь дать тарелку ему в руки, сам набирает ложкой какое-то рагу и подносит ко рту. Мицки послушно ест и сразу же морщится от горького вкуса. Как-то всё равно, что там ему подмешал Узумаки, но вкус… Только мужчина не даёт думать. Он улыбается, стараясь, чтобы Мицки не успел подумать. — Это вкусно, ты просто не распробовал. — Говорит мужчина, зачерпывая еду с другого места тарелки и просовывая эту порцию между сжатых губ Мицки. Он морщится и дальше, но эта порция немного разбавляет гадкий вкус. Несколько раз, стараясь сделать всё быстро, Узумаки мешает… «приправленную» еду с обычной, и горечь почти пропадает, в конце концов. А мужчина расслабляется по-настоящему и спокойно улыбается. Мицки уворачивается от очередной ложки уже без порошка и наконец-то запивает остатками чая. Узумаки откладывает тарелку на постель, наливает ему ещё чая и продолжает кормить. Мицки послушно открывает рот, глотая еду, что уже не горькая, даже не прислушиваясь к ощущениям организма, не думая про то, что мужчина туда подсыпал. Какая разница? Умереть он не даст, а что другое подсыпать вместо яда, не имеет смысла. Однако на половине и так маленькой порции Мицки сдаётся — слишком много — и не слушается, когда мужчина подносит ко рту очередную ложку. — Наелся? — Спокойно спрашивает и мягко улыбается, когда Мицки кивает. — Будешь сладкое? Желе снова сделали. Он вообще даже не даёт времени подумать, просто приносит ему тарелочку с мутным, почти прозрачным десертом, в котором застыли кусочки клубники. И что-то белое, словно молоко вылили. Мицки застывает над этим в раздумьях, и гипнотизирует кусочек десерта, что отламывает ложкой мужчина и снова подносит ко рту. Раньше оно было вкусным… почему нет? Мицки сдаётся и этому, послушно съедая. Узумаки терпеливо его кормит, уже не стремясь впихнуть всё разом — здесь же ничего не подмешано, потому он спокоен и позволяет не торопиться, а даёт время распробовать и запивать чаем. После убирает всё и снова возвращается к слегка потерянному от всего этого Мицки, снова гладит по щеке. — Тебе, кажется, лучше? Как себя чувствуешь? Устал так после прогулки. Мицки заторможено поднимает на него глаза, смотря в лицо, и слегка кивает. Мужчина, на пару мгновений теряется, удивляется — не может поверить, что Мицки смотрит — а потом улыбается и придвигается ближе. Обнимает и прижимает к своему плечу. — Хочешь чем-то заняться? Этот вопрос Мицки оставляет без ответа, а потом и вовсе тяжело отодвигается и прислоняется спиной к спинки кровати, прикрывая глаза. Мужчина тихо улыбается — Хорошо, отдыхай. Я рядом. Он конечно же снова его гладит, и Мицки вообще без страха или волнения смотрит в его глаза — только с безысходностью и полностью отдавшись — а потом уходит к столу и сам принимается обедать, время от времени поглядывая на Мицки, отрываясь от тарелки. Наверное, он немного засыпает, потому что снова приходит в себя, когда мужчина обкладывает его подушками и одеялом, а сам устраивается сбоку, в итоге, прижимая Мицки к своему боку. С одной стороны подушка, с другой — грудь мужчины и громкое, крепкое сердце. А ещё руки, которыми он снова обнимает его. — Скажи, тебе не плохо? Может болит что-то или хочется? — Спрашивает мужчина, прижимаясь губами к волосам на макушке. Мицки не хочется говорить, но он всё-таки выдыхает короткое «нет» непослушным от долгого молчания горлом. — Хорошо. Тогда… — Он тянется немного за бутылкой, что лежит на кровати и за пузырьком с таблетками. Так открыто? Или… думал, что Мицки не съест предыдущие и потому подсыпал в еду? — Нужно бы выпить витамины. — Жёлтые таблетки сыплются ему в руку, видимо, много, потому что он высыпает их обратно в бутылёк, оставляя только две. — Выпьешь? — Он подносит ладонь с ними к лицу Мицки. Разве у него есть выбор? Мицки на секунду прикрывает глаза, а потом наклоняется и берёт таблетки губами с его руки. Оболочка не вкусная особо, но и не такая противная, чтобы кривится, и он ждёт, пока замешкавшийся мужчина откроет бутылку и даст ему запить таблетки. Вода правда оказывается какой-то… неправильной. Мицки глотает, но хмурится. Что-то странное. Не правильная вода, не такой вкус должен быть. Но он послушно пьёт. Травить мужчина его не станет, только… — Как тебе? Это вода с апельсинами, вкусно? — Узумаки даёт ему немного покашлять — Мицки немного поперхнулся — и вытереть рот, а потом показывает этикетку на бутылке. Там и правда нарисован яркий апельсин. — Распробовал, будешь такое пить? — Интересуется мужчина. Мицки зависает немного, ещё раз вытирает губы, а потом всё же решается снова потянуться к бутылке. Узумаки конечно позволяет, и в этот раз Мицки вдумчиво пробует такой… напиток. Странно, но… не гадко. Вкусно даже. — И как тебе? — Уже во всю улыбается мужчина, заглядывая в задумчивое лицо Мицки. Он же только слегка ведёт плечом и расслабляется. Если мужчина будет ему это давать, он возьмёт, если нет — ему всё равно. Как всё равно и то, что он прижат к его боку и зажат крепкими руками. Да, Узумаки осторожно… ласково его держит, но ощущение того, что он в руках… хозяина никуда же не девается. Только это уже не имеет для него смысла. Мужчина закрывает бутылку, сам тоже немного выпив напитка, и включает телевизор. Мицки морщится от звука, но он всё-таки тихий, так что не так уж и важно. Узумаки сменяет каналы, долго выбирая, что к чему, а потом наконец-то затихает. Показывают фильм какой-то, и видимо мужчине нравится, хотя не очень, раз он снова начинает разговор. — После того… случая, — нервно начинает Узумаки. — Ты был в таком состоянии плохом, а когда очнулся всё-таки, то совсем… потерян был. — Долго подбирает он слова, стараясь крепче держать Мицки. Успокоить. Хотя ему в общем-то всё равно. Лишь короткой болью и обидой бьёт воспоминание о том, что не удалось покончить со всем этим. И так же быстро это чувство затухает. — Сегодня тебе много потрясений было, похоже. Скажи… как ты себя чувствуешь? — Гладит мужчина его плечо, внимательно ловит каждую реакцию. Мицки застывает, думая, что ответить. Всю правду? А толку? Он собственность Узумаки, что ему совсем не нравится, и это не изменится. Что он чувствует? Пустоту. Такую, что ему всё ещё более безразлично, чем когда он готовился к смерти. Если сказать это, то ничего не изменится, мужчина не отпустит его, не даст смерти, лишь больше будет пытаться сделать его… «счастливым». Он и так будет пытаться, но в преддверие ещё очередного разговора… Не хочется такого. Пусть он хоть в тишине будет. Потому он долго думает, прежде чем выдохнуть, что устал. Просто устал. Пусть мужчина сам думает о чём речь. В конце концов, осознание реальности и правда силы вытянуло огромные. И мужчина такой ответ принимает. Улыбается и целует в макушку. А Мицки взаправду ощущает себя собачкой. Такой маленькой и пушистой, которую носят на руках и укладывают с собой в кровать. Балуют как ребёнка, носят везде с собой. Внезапно он вспоминает ошейник, что нашёл в шкафу — тот был как раз на такую собаку. …Интересно, будет ли у него?.. Он даже горько улыбается от такой глупой мысли — чего только не подумаешь, когда сходишь с ума. Только потом улыбка сползает с губ — на нём и так самый надёжный ошейник из чакры Узумаки. И АНБУ следят для защиты. Куда тут какой-то простой ошейник? Дорогая он собака. Во всяком случае, для этого человека. Мицки тяжело выдыхает и закрывает глаза. Шум телевизора постепенно для него исчезает, а сердце Узумаки, что мощно бьётся совсем рядом, заполняет весь разум. Пустоту. Мужчина словно везде в него пролезает этим. Что-то слабо противится на такое, но разум и тело просто сдаются, и он бездумно сидит в его руках. Почти до самого вечера. Потом мужчина выходит пройтись на балкон, а Мицки отказывается, ему легче полежать ещё. За ужином Узумаки снова кормит его в постели. Не предлагает взять тарелку в руки, сам поднося ко рту кусочки мяса и овощей. Мицки и сам бы мог, даже сесть за стол, если надо, но… Узумаки хочет так. Потому он слушается. Только в этот раз мужчина несмело берёт из баночек несколько разных таблеток и показывает их Мицки. Вместе с чашкой чая. — Сестрёнка сказала их принимать. Это успокоительное и некоторые витамины. Другие. Ещё что-то. Нужно выпить. Он… взволнован этим и обеспокоенно смотрит на Мицки. Будто он по-настоящему станет отказываться. В конце концов, если они посчитают, что это необходимо, то и так впихнут в него всё нужное. Хоть в еду, хоть в капельницу. Однако… проще же когда добровольно. Хотя ему, в любом случае, без разницы. Разве что не хочется горькую еду есть, так что он послушно пьёт таблетки. После ужина Узумаки спрашивает: не хочет ли он в душ. Мицки пожимает плечами, и мужчина всё-таки ведёт его в ванную. Ждёт, пока Мицки скинет кимоно и зайдёт под душ. Слегка прохладная вода успокаивает, и Мицки застывает так, закрыв глаза. Мужчина недолго стоит рядом. — Только не делай ничего… глупого. — Скомкано говорит он и выходит из ванны. Дверь правда не закрывает до конца. Впрочем, ни отсюда, ни из комнаты не видно, что в ванной происходит. Зато слышно. В любом случае, Мицки безразлично это теперь, он просто закрывает глаза и подставляет лицо под струи воды, нежась в этом. Ему даже всё равно, что там подумает мужчина, что может не стоит злоупотреблять. Он просто позволяет себе насладиться. Долго стоит под водой, пока наконец-то не тянется за бутылочкой с мылом, чтобы медленно растереть по себе эту пахучую жидкость. Потом он задумался стоит ли мыть волосы, вроде они и так чистые… но, в прошлый раз Карин это не понравилось, и кто знает сколько Мицки пробыл не в себе? Он точно этого не знает. Хотя мужчина вроде его купал. Мицки кажется помнит такое. Но не уверен, потому всё же берёт шампунь — и это хороший способ дольше понежиться под водой. И пена пахнет приятно, а волосы становятся нежные. Правда, после он всё так же под водой стоит. Узумаки долго ждёт, хоть и хочется заглянуть, проверить — воспоминания пугают — но он просто ест и пьёт чай, стараясь не думать, и вслушивается в звуки воды. Но всё-таки решается проверить, когда шумит слишком долго. Он стучит коротко по косяку, но Мицки слишком лень перекрикивать душ, и он молчит, смывая голову, так что Узумаки сам заглядывает в ванную и расслабляется, увидев, что парень просто нежится под водой. Ну и хорошо — он хотя бы не беспокоится, не боится больше. Жаль лишь, что потерял всякое желание… Но Боруто старается не зацикливаться на этом, он больше думает, как показать этому чуду, какой удивительный мир, как сделать его самого ещё прекрасным, помочь поверить и понять это. Только вот в этот раз он вообще про всё забывает, как-то долго рассматривая Мицки. Красивое тело очень. Стройное, с лёгким наброском мышц — грация как у хищных животных, кожа белая абсолютно, гладкая и нежная. Он просто залипает на это прекрасное создание, совершенно лишившись других мыслей. Слишком долго смотрит, пока не приходит в себя. Мицки игнорирует его взгляд, даже зная, что мужчина совершенно рассмотрел его тело, как проигнорировал и стук. Он не прикрывается и не обращает на Узумаки внимание, а продолжает стоять под водой. Только лечь хочется. Но ещё бы немного… — Может лучше ванну примешь? — Как-то хрипло спрашивает мужчина, всё же отрывая от него взгляд и приходя в себя. Мицки на секунду замирает, а потом вопросительно смотрит на Узумаки. Тот сперва застывает, поглощённый его глазами, но всё же подходит к ванне, опуская на слив крышечку, и Мицки спокойно садится в ванную, только сгибая в коленях ноги, чтобы хоть как-то прикрыться. Конечно, разум говорит, что мужчина уже давно его разглядел. И не раз должно быть. Но тогда он был без сознания, а сейчас нет. И пусть ему на всё практически плевать, но показывать совсем все не хотелось — это глубже, где-то в инстинктах, потому Мицки и скрылся от его взгляда ногами и руками. Но после этого мужчина уходит из ванной, даже не посмотрев больше на него, и Мицки тихо сидит, наблюдая, как приятной, прохладной воды становится всё больше. Странно, но даже такое оказывается приятно. Совершенно не как озеро или река, тем более не море, но неплохо. И он расслабляется, откидываясь на бортик и вытягивая ноги, когда воды уже достаточно. И тихо сидит так, наслаждаясь лёгкостью, что даёт такое положение. А от лёгких движений вода тихо плещется, и ему это нравится. Он даже тихо сползает по бортику под воду на дно ванны, чтобы там полежать и расслабиться абсолютно. Последний раз только это делает, когда мужчина снова его… проверяет и лежит не так долго, совершенно не хочется, чтобы Узумаки приставал к нему с расспросами, потому он быстро выныривает и осторожно встаёт на ноги, отворачиваясь от мужчины. Тот быстро отворачивается и уходит. Мицки легко поддевает крышку, что держала воду в ванной, ставит её на бортик и медленно вылезает из ванной, запутываясь в полотенце — его справа. Как и сторона кровати. Пока вода тихо утекает по трубам, он вытирается, снова надевает кимоно и выходит в спальню. Мужчина сидит на его краю кровати и смотрит в телевизор, но уступает место и сам уходит в ванную. Мицки же ложится на свою сторону, привычно отворачиваясь от части кровати Узумаки, и игнорирует телевизор. Хотя мелодия там красивая, но быстро прерывается словами, так что он предпочитает не слушать и уснуть. Только не получается так скоро, и он слышит, как Узумаки выходит из ванной, устраивается рядом в постели, снова отодвигая его от края кровати, и держит за бок, пока ещё смотрит телевизор. И вот под эту горячую руку Мицки и засыпает. Ужасная… привычка. *** Мицки привыкает к своей новой реальности. Положению дорогой, интересной… собственности. Принимает. Не потому, что смирился, а потому, что выбора у него и нет — даже умереть он не может. Потому сдаётся, оставляя совершенно всё, что было у него когда-то. И послушно следует за мужчиной, ест, пьёт таблетки, чтобы их не приходилось подмешивать в еду, ведёт себя хорошо. Слушается Узумаки. И Карин, что приходит его проверить, взять кровь на анализ. В очередной раз, наверное. Даже не брыкается, когда из рук мужчины попадает в руки девушки, и она его снова расчёсывает. Пусть делают, что хотят, всё равно у него нет выбора. Только они по-прежнему лишь… заботятся. Заботятся о нем. Почти всё время держат, обнимают, водят гулять или хотя бы на балкон, и дальше кормят разной вкусной едой и пирожными. Хоть не из рук больше, и это радует, Мицки вполне сам может держать палочки и ложку. Ещё практически всё время у них в комнате есть чай. Мицки даже пить столько не успевает, как опустевший чайничек через не такое и долгое время заменяют новым. В один из дней он долго гипнотизирует посуду взглядом, игнорируя беспокойство мужчины, а потом всё-таки вздыхает и говорит. — Много. Но так жалко… не выливать же такой вкусный чай? Если остынет, то будет уже совсем не то. — Много?.. Не хочешь столько чая? — Нет. Он говорит это, но сам всё же наливает в чашку и грустно пьёт. Желудок полный уже, но правда ведь не вылить такой вкусный напиток, грустно это. — Зачем ты тогда пьёшь? Если не хочешь, ничего страшного, можно вылить, раз ты холодный не любишь. — Потому что он вкусный. Мужчина долго молчит, пока Мицки медленно глотает горячий напиток. А потом садится рядом, убирая от его рта чашку, убирая её из рук. — Это просто чай. — Тихо, как-то… грустно говорит он, заставляя смотреть в глаза, держа руку на щеке. — Хороший, но всего лишь вода и листья. Ничего не случится, если его просто вылить. Узумаки старается убедить его в этом, будто Мицки делает что-то глупое. Желудок от части согласен, но… отец не проводил с ним чайные церемонии, однако просто взять и вылить чай… глупо и совсем неуважительно к напитку. Несправедливо. — Это несправедливо к чаю. — Всё же тихо отвечает он. Мужчина удивляется и кажется надолго застывает после этих слов. А потом тихо смеётся и мягко улыбается, совсем слабо. — Может. — Соглашается Узумаки. — Только это ведь не чайная церемония, и главное, тебе уже не хочется. — Он отрывается от Мицки, чтобы поставить чашку на тумбочку, и возвращается обратно, придвигаясь ближе и беря его лицо двумя ладонями. — В таком случае, это просто чай. Вода и листья, не более, и их легко можно заменить. Когда ты захочешь. В конце концов, этим нужно же наслаждаться, впитывать его красоту и вкус, разве нет? А если ты уже не хочешь, разве это не надругательство над чаем, продолжать его пить? Не стоит такого делать — уж лучше вылить. — Коротко улыбается мужчина и прижимает его к своему плечу, зарывается пальцами в волосы. У Мицки в желудке согласно, тяжело булькает, и он сдаётся. Ну, в этом тоже есть смысл. Даже если жалко сам чай. В любом случае, после этого разговора, чай ему приносят уже не так часто, и это Мицки вполне устраивает. Ещё мужчина от него почти не отходит — лишь в пределах комнаты и ванной — а пару раз, когда ему всё же нужно уйти, он ждёт, пока придёт Карин, и лишь тогда уходит, передав его в руки сестры и погладив на прощание. Девушка же его практически не выпускает из рук — видимо, отыгрываясь за всё время, что не может этого делать — и безостановочно тискает, таская Мицки за собой как собачку. К счастью, тогда только по комнате, максимум балкону, и то на кровать или диванчик, чтобы полежать с ним в обнимку, положив его голову или себе на колени или на грудь. Мицки только тихо тяжело вздыхает, понимая, что от неё не спастись никак и просто принимает как есть, только удобнее ложась. Да и… тепло, характер, улыбка и поглаживания почему-то успокаивают. Не удивительно с одной стороны, что его тело и разум сдаются этому — столько его мучают так, что любой бы сдался. Вот и он не брыкается. Лишь её желание активности пугает, к такому он не может привыкнуть, против пустоты в душе это будит тёмное, страшное прошлое и нагоняет в горло горечи, тяжесть в желудок. Но, к счастью, его никуда не тянут — они слишком хорошо понимают, что он не готов к подобному — и вся активность в эти моменты умещается только в комнате и во дворе. Даже по дому они никуда не ходят. Да и по правде не сильно Карин его мучает, просто более яркая, чем Узумаки. Вернее мужчина, её брат — она ведь тоже Узумаки, слишком это хорошо понятно по красным волосам. Впрочем, опять же это уже и не важно. По утрам мужчина водит его гулять, и, в конечном итоге, Мицки приходит в себя достаточно, чтобы рассмотреть двор. Красивый и просторный. От дверей дома спускается лестница, и широкая дорожка ведёт прямиком к воротам. Слева от ворот и дома часть того куска двора, что видно из балкона, поросший травой, там вперемешку растут вишни, разные фикусы с разноцветными листьями — белыми и розовыми, зелёными — а под самим забором довольно высокие кусты буксуса и неизвестного Мицки растения. С розовыми цветочками. Дорожек там нет. Справа же идёт большая территория двора, которой хватило бы и на просторный сквер. Под забором так же буксус, на просторном месте вишни и чубушник, и всё те же фикусы. Ещё с левой стороны дома дорожка и несколько лавочек — пара в тени фикусов и вишен, а остальные под солнцем. Но большую часть земли покрывает трава и деревья. Лишь сбоку от ворот, вдоль дороги были клумбы, где густо заселялись космеи — нежно розовые и насыщенно жёлтые. Просто всё, может отчасти даже пусто для такого огромного двора, но красиво. Спокойно. А в дальнем углу немного неуместно, но загадочно раскинулась небольшая роща высоких, с дерево, буксов. Их тёмные насыщенные заросли взгляд притягивали. В целом, Мицки понравился этот… то ли сад, то ли парк — задним двором это не получалось назвать. И он пусть и разглядел уже всё, но ему нравится выходить сюда и гулять, пусть и с мужчиной, что держит за руку. И пусть делать здесь нечего, пусть пусто, но… спокойно. И это природа — он и этому рад. Один только раз, когда опускается на корточки перед космеями, чтобы потрогать нежные лепестки, его взгляд цепляется за открытые ворота. Там дорога идёт прямо, окружённая деревьями. На секунду Мицки вспоминает, что хотел выяснить, как можно сбежать, что нужно запомнить всё, внимательно наблюдая, но… он ведь не сможет. Даже если уйдёт — Узумаки найдёт его где угодно из-за чакры, а умереть… ему не удастся. Так что это бессмысленно. Он прикрывает глаза и снова поворачивается к клумбе, как хорошая собака, которой нельзя никуда отходить от хозяина. Узумаки делает вид, что не замечает этого взгляда, и дальше они спокойно прогуливаются под солнцем. Только день, видимо, собирается быть ужасно жарким, потому что даже сейчас, вскоре после завтрака солнце уже ослепительно яркое, а в воздухе висит вязкая духота, только в тени деревьев, в мягкой траве ещё хорошо. Прохладно. И пахнет таким живым летом. Мицки долго мнётся, борется с желанием и… послушанием, но всё-таки отпускает руку Узумаки и отходит под крону дерева. Опускается на колени — прямо в траву в белом кимоно — а потом и вовсе безжалостно уничтожает одежду, ложась на землю. Мужчина ничего не говорит, и Мицки прижимается щекой к траве зарывается в неё пальцами и жмурится. Как хорошо. Узумаки ухмыляется, тихо подходит и приседает рядом, легко гладит пальцами по щеке, но дальше оставляет в покое. А Мицки растворяется в покое и наслаждении с природой и, кажется, вот вот замурлычет, так ему хорошо. Он только скручивается клубочком, наверняка уничтожая кимоно, и засыпает. Вокруг тихо, спокойно, шумят листья, поют птицы, шумят в траве какие-то жуки. Он безумно рад этому, наслаждаясь сном в таком чудесном месте. Жара лета всё равно побирается, в итоге, и к тени, а сквозь листья то и дело пробиваются лучи солнца, но Мицки только слабо улыбается, ворочаясь в траве, и сладко жмурится. Настолько замечательно, что он даже недовольно фыркает, когда мужчина пытается его разбудить и переворачивается, прижимаясь к траве как к мягкой подушке. Он спит долго, ворочаясь в полусне и напитываясь запахами травы, лета, греется в редких лучах солнца, что ловит сквозь крону вишни, в сухом воздухе. И мурчит почти. Великолепно хорошо. Мягко, тепло, приятно, что аж вкусно. А потом в это мягкое марево проникает другое тепло, что настойчиво гладит щеку, треплет волосы. Мицки просыпается достаточно, чтобы вспомнить руку мужчины, но слишком не хочется просыпаться, потому он только морщит нос и отворачивается. Узумаки смеётся, но не оставляет его в покое, нависает сверху, заглядывая в лицо. — Просыпайся, змейка. — Весело тянет он, глядя щёки и чёлку. — Уже обед прошёл, а ты всё лежишь. Испачкался весь. Мицки только грустно мычит и хмурится, отворачиваясь. Мужчина снова смеётся и… берёт его на руки. Мицки недовольно морщит нос, но не слишком старается проснуться — видимо, снова слишком перегрелся и долго спал, так всё лениво. Ещё и горячий Узумаки вообще не способствует пробуждению. Хотя… слишком он сейчас горячий, хочется подальше от него. Оно и получается, так как Узумаки не укладывает его в кровать, а усаживает на что-то. Мицки приходится быстро собраться и сонно пытаться усидеть на… той низкой скамейке возле двери. Он медленно моргает, даже ощущая как не синхронно открываются и закрываются глаза, но всё-таки видит кое-что. То, что мужчина снимает с него его обувь не удивляет, а вот совершенно испорченное кимоно, что изначально было белым… становится стыдно, и жалко одежду. Зря он так сделал. Однако мужчина не обращает внимание, приподнимает его со скамейки и так и относит в ванную, прижимая к своей груди, держа за подмышки. Мицки задевает пальцами на ногах пол, но… всё-таки не достаёт до него и осоловело моргает. Мужчина смеётся и принимается его раздевать, прижав к умывальнику спиной, видимо, чтобы Мицки не упал. Только цыкает пока пояс развязывает и стаскивает кимоно. — Как ты его уничтожил прям! — Хмыкает мужчина, разглядывая зелёную и грязную теперь ткань. Мицки немного пробирает страхом, и он тяжело сглатывает, нервно цепляясь за раковину. — Интересно отстирается? Тебе в нём так красиво было. Впрочем, не важно, — отбрасывает уничтоженную одежду на пол мужчина и принимается стаскивать с него штаны. — Куплю новое. — Беззаботно улыбается он и встаёт, выбрасывая и штаны. Смеётся, трепля волосы. — Ты совсем перепачкался. Как зверёк какой-то. — Мягко-мягко готовит он, гладя щёки. — Нужно помыться. Идём. — Легко подталкивает его мужчина к ванне, помогая забраться и включить приятную воду. Мицки успокаивается и тихо сидит на дне, хоть как-то прикрываясь руками, пока мужчина вымывает его волосы. Вообще, он мог бы и сам вымыться, не настолько же не в себе, но что ему говорить. Потому он просто сводит поднятые колени и укладывает руки над пахом. Кроме волос в принципе ничего больше не нужно мыть и, когда после этого Узумаки его всё же оставляет, Мицки немного сидит под водой и выбирается из ванной. Кимоно также лежит на полу, и он неловко стоит, кутаясь в полотенце, прижатое к груди, но всё же подбирает его и кладёт в корзину. А потом понимает, что у него нет здесь одежды и выйти будет нужно только в полотенце. Оно не такое уж и длинное это… неловко. Хотя какая разница, мужчина и так его всего осмотрел и не раз, да и почти до середины бедра закрывает, так что хорошо. Хотя бы ничего лишнего не видно. Так что он выходит так. Впрочем, лучше бы нет, потому что кроме Узумаки в комнате есть ещё служанка и… другой мужчина. Мицки на вечность, наверное, замирает, сжав полотенце на груди, а потом резко прячется за дверью, закрываясь в ванной. Он бы от внезапного страха и удушающего смущения и замок закрыл, но пальцы просто не слушаются, и он только судорожно сжимается, отступая назад, пока не упирается ногами в ванную, и не садится на её бортик, прижимая к груди полотенце, а ноги крепко сжимая между собой. Голова почему-то горит. Вроде ведь ничего никто и не увидел, вроде и Узумаки его уже не раз рассмотрел, но вот… этот мужчина… Неужели просто к самому Узумаки Мицки уже привык? Возможно. Слабо верится, да и вообще… В любом случае, к кому-то совсем чужому он точно не был готов, и голова сейчас просто сгорает и от смущения и от страха. И кто вообще может так взять и зайти в комнату Узукаге? Служанка даже только коротко заходила, не задерживалась никак. А здесь… Как же не вовремя, как… неловко и страшно. Мицки даже никак не задевает то, что у него снова чувства просыпаются, так он поглощён жаром стыда. Ему ведь и к мужчине было неловко выходить, а вышло… Он нервно сглатывает, и в ванную быстро входит Узумаки. Мицки вздрагивает, крепче сжимая ноги. — Прости, Шикадай не вовремя пришел, а я забыл тебе кимоно принести. Вот держи. — Мягко улыбается мужчина, протягивая ему очередную белоснежную одежду и гладя по голове. Мицки судорожно сжимает нежную ткань одной рукой. — Не бойся, тебя здесь никто не обидит. — Он осторожно касается горящих щек, а потом садится рядом на бортик и прижимает его к себе. — Ты так разнервничался, прости. — Жалеет его мужчина, но в голосе всё же слышится улыбка. У Мицки голова становится ещё более горячей от этого. И от горячего тела Узумаки. Но он старается успокоиться, и в конечном счёте мужчина галантно уходит, позволяя ему хотя бы переодеться без наблюдения. Мицки правда ещё какие-то время держит потом руки под холодной водой и умывает красные щёки. Что с ним делает это место… Слишком здесь всё не правильно. По-прежнему. И по-прежнему красивое кимоно — белое, с лёгким серебряным отливом каких-то тонких узоров. Красиво, и даже Мицки в этой одежде красивый, будто и не он — не может ведь он действительно быть таким… загадочно-манящим, почти что дымкой невесомой. Но вот в этой одежде да. Только от этого тоже какое-то волнение внутри просыпается — слишком мужчина много ему даёт, и от этого снова нехорошие мысли просыпаются. Мицки хмурится, смущение больше не держит, наоборот возвращается тоска, и… бессмысленность. Он снова сдаётся и тихо выходит из ванной. Вечер на удивление выдаётся спокойным. Не считая того, что мужчина очень старается отвлечь его от тех мыслей про другого мужчину. Хотя Мицки и так почти выбросил его из головы. То, что… Шикадай его увидел. Становится лишь немного интересно, действительно ли он помощник Узукаге? Раз так спокоен и на равных говорит, и в спальню входит. А ещё что-то… знакомое скребётся внутри. Будто он уже видел такое. Однако Узумаки удачно его отвлекает, а после и ужин снова восхитительный, и Мицки не думает. Только когда он почти засыпает, снова с горячей рукой мужчины на боку, все его мысли сходятся. Нара. Такой же тип чакры, как и в клане в Конохе, глаза не такие, но это мелочь — ощущения от него совсем как от советника Хокаге. И традиционная часть в имени этого клана, и волосы и даже хвост… Странно, что наследник Нара, одного из клана-основателя Конохи и в Узушио. Впрочем… здесь он уже видел и бьякуган, и шаринган, да и помнится были истории, про которые не любят говорить — про «предателей», что покидали деревни. В разные времена всегда были такие, кому не было достаточно одного места, кому просто нужно было уйти по разным причинам, кто просто хотел путешествовать, увидеть что-то новое. И не очень то и удивительно, что в Водоворот попали и наследники всех этих кланов. Как и раньше Узумаки в Коноху. История деревень длинная, чего только не было, как только не сходились выходцы из разных деревень и кланов — никогда ведь не знаешь, кого встретишь на дорогах. Узумаки… Хокаге… Если бы не было известно точно, Мицки считал бы, что Узукаге и Хокаге близкие родственники. Слишком похожие внешне. Те же волосы, те же глаза, даже загоревшие, та же огромная чакра Узумаки. Даже отметки на лице похожи. Нет. Он вздрагивает. Вообще не похожи. На первый взгляд кажется, что они почти копии друг друга, но они совершенно разные. По-разному ощущаются. И не смотря на то, что они оба пугают Мицки, он всё же понимает, насколько они непохожи. Голубые глаза разные, даже без учёта того странного глаза Узукаге — радужка всё же другая оттенком, отсветами в них — волосы тоже других оттенков, кожа, а главное… внутри они не похожи. Хокаге пугает до ужаса. Его чакра огромная, злая, она сметёт все, сожжёт и вывернет на изнанку. И взгляд такой же режущий, ужасающий. С Узукаге было по-другому. Да, Мицки тоже его боялся до ужаса, да и сейчас боится, пусть чувства и перестали его беспокоить, но всё же он был не таким. Его чакра была огромной, сильной, крепкой, что может задавить, но при этом… при этом он казался чем-то тёплым, мягким, и… гибким. И он так заботился о Мицки, простил и кимоно, и его истерики, и дальше пытается баловать. Да, он приручает, просто берёт себе Мицки как игрушку, но… он не вызывает такое же чувство опасности, как Хокаге. От того не стоит ждать чего-то кроме смерти и боли, от этого же мужчины… Мицки как-то чувствовал, знал, что он не причинит ему боль. Конечно, не смотря на его смирение с тем, что он собственность Узумаки, ему это не нравится и хочется на свободу, но мужчина не кажется злым. От него не стоит ждать боли. Только эти странные, разрывающие на разные противоположные части чувства. Чувства, которые начинают понемногу просыпаться, заполняя его пустоту в груди и делают больно. Одна часть разума, в том числе, не то что безнадёжно хочет просто сдаться Узумаки, а считает, что это хороший вариант — что здесь не будет боли, и тихо сидеть на поводке рядом с мужчиной вероятно лучшее, что может получить от жизни Мицки. А вторая часть всё так же болезненно, тоскливо желает свободы и смерти. Соединиться с отцом. И это всё вместе убивает его. Сон из-за этого конечно исчез, а кровать уже казалась не мягкой, а твёрдой как камни. Стало тошно и больно. Мицки долго лежал, не шевелясь, бок начинал болеть, а он только больше топил себя своими же мыслями и чувствами. Он решил вернуться мыслями к Хокаге и Узукаге, чтобы хоть от своих отстраниться, но помогало плохо — там тоже не было чего-то хорошего. Вспомнилось, что каждое новое поколение учеников академии обязательно удивлялось и шепталось, когда видели как их Хокаге похож с главой Водоворота. Конечно, не обходилось и без шёпота, что возможно он сын Хокаге… Но конечно это неправда, так как разница всего в тринадцать лет, и такие слухи быстро утихали. Да и учителя давали чётко понять, что они не родственники. А что имя клана? А ничего. Клан Узумаки, оставшийся в Конохе в нескольких людях, говорили считать главным. Узумаки в Узушио же… про них молчали. Всё равно же нет общей территории и даже фактического согласия мира. Так что Узумаки из Водоворота Лист игнорировал. По крайней мере, всё делалось для того, чтобы дети не спрашивали и не думали про это, вычеркнув это понимание из своего мозга. Мицки же всегда считал, что что-то здесь не то. Иначе почему бы так внезапно замолкать? Впрочем… Историю пишут те, кто сильнее, у кого власть, и что там было на самом деле такие как Мицки не узнают. И наверняка у каждой скрытой деревни своя история есть. И у Водоворота совершенно иной взгляд на эту ситуацию и на разделённый некогда клан. В любом случае… к Мицки это не имеет отношения, он только глупо забивает этим голову, ему ведь даже не интересно это всё, достаточно и того, что мужчина его не обидит, а прошлое… всего лишь история. А главное, Узумаки не похож на Хокаге. Да, он всё ещё пугает, держит Мицки свой игрушкой, но… почему-то кажется, что действительно не сделает плохо. Только мысли всё равно нагоняют тоску, а сон как бесследно исчез, так и не думает возвращаться. Мицки уныло, потеряно лежит с краю, не шевелясь, за открытыми дверями балкона шумят деревья, иногда какие-то птицы — и почему только находятся те, что умудряются летать или шуметь по ночам? — немного долетают звуки музыки, неясный шум деревни. Ночью это становится слышно, днём Мицки обычно забывает, что они в деревне живут. Живут… Странно это звучит и болью сжимает сердце. Только Мицки старается лежать тихо, так как мужчина ворочается и… сопит как-то низко. Видимо, лёг неудобно. Однако Узумаки спит крепко. В отличии от него. И чем дальше, тем более тошно становится, потому Мицки максимально тихо, осторожно садится и настороженно спускает ноги с кровати, касаясь ковра. Дыхание мужчины не меняется, и он тихо крадётся к дверям балкона — вроде плед должен быть на диванчике. А сандалии слишком лень идти взять — всё равно несколько шагов сделать. Грязно правда, но… без разницы — немного чакры, как для хождения по воде, и ноги останутся чистыми, так что Мицки осторожно выходит на холодные плиты, замирая у входа и нервно вглядываясь в крону фикуса, где уже новый АНБУ за ним наблюдает. Он чувствует ответный взгляд, но шиноби ничего не делает, и, зябко переступив с ноги на ногу, Мицки тихо идёт на диванчик, укутываясь там с ногами и головой в плед, что действительно аккуратно сложен между подушек. Тихо. АНБУ не двигаются со своих мест, а Узумаки спит в кровати, Мицки несколько минут просто отогревается от ночной прохлады, а потом расслабляется и смотрит в звёздное небо. На море они кажутся ярче, чем в Конохе, даже то, что за деревьями Мицки видит свет от живой деревни, не мешает светить звёздам. Наверное, когда полнолуние, здесь ещё красивее, луна должно быть больше и ярче. Он любуется ночью, небом и даже немного улыбается, стараясь словить её спокойствие. Только внутри всё-таки болит, и улыбка медленно сползает с губ, выкручивает их, и Мицки тихо плачет. Он хочет домой. Туда, где вкусная яичница, чай и где папа его обнимает такими большими руками в огромных рукавах кимоно. Туда, где пахнет счастьем, покоем, домом. Он ведь даже не помнит запах, не помнит голос. Только немного, совсем как дым, помнит объятия. И больше ничего. От этого горько и слёзы катятся только больше, он сворачивается на диване и плачет, зажимая рот пледом и руками, чтобы не шуметь. Он хочет домой. В покой. Только вот это невозможно. Стоило бы давно смириться — ещё когда его забрали из дома, которого он теперь уже и не помнит. Давно не помнит — отчаянье, вечный страх, темнотой сожрали все его воспоминания, оставив лишь скудную, почти иллюзорную горстку. Надо признать, что это всё, что останется с Мицки — все его сокровища — и что ничего лучше не будет. Нужно отпустить надежду на покой и просто сдаться мужчине. Принять, что ничего лучше уже не будет. Узумаки его не обидит, заботится, не станет, вероятно, использовать. Во всяком случае, не навредит. И если он хочет держать Мицки при себе, как игрушку, собачку, пусть. Пусть так и будет. Надо только признать, что это всё, что возможно для него, самое лучшее. И отпустить желания и боль. Но как это больно, как сложно. Мицки всхлипывает в плед и совсем не замечает, как Узумаки сначала взволнованно прислушивается к нему, а потом осторожно подходит и гладит по плечу через плед. Мицки только внезапно вздрагивает и испуганно смотрит на мужчину. Правда, успокаивается и отворачивается, стараясь вытереть лицо от слёз. — Тебя долго не было, что случилось? — Тихо спрашивает мужчина, присаживаясь рядом, и гладит по голове. Мицки всхлипывает, стараясь уже успокоиться — и так много слёз успел пролить. Значит, мужчина слышал, как он ушёл… Что ж, он запомнит и тогда не будет таиться больше. — Ничего. — Выдавливает он ещё непослушными губами. — Просто захотел на улицу. Мужчина не реагирует на то, что отвечает Мицки совсем не на тот вопрос. Просто гладит. — Ты замёрз, давай пойдём в дом. — Вместо разборок говорит Узумаки и стягивает с него плед, оставляя его на диванчике, а Мицки берёт на руки и заносит прямо в кровать. Только не отпускает. Ложится рядом, прижимая к себе, и накрывает их двоих одеялом. Не просто рука на боку — мужчина обнимает его, прижимая к себе спиной, ровно дышит в затылок и гладит одной рукой по голове и плечу. Потом медленно рука спускается ниже, под одеяло, поправляя его к самой голове, и осторожно гладит живот. Медленно, легко, тепло. Холодными ногами Мицки чувствует горячие ноги Узумаки, да и вообще всё его тело и закрывает глаза. Сознание сдаётся — он медленно засыпает от осторожных поглаживаний, от тепла одеяла, жара тела мужчины и объятий. Голова становится пустой и такой же… тёплой. Правда, на утро, когда они едят что-то очередное необыкновенное и вкусное, мужчина всё-таки спрашивает, почему он плакал. Мицки замирает и грустно хмурится. — Ничего. Просто кое-что вспомнил. — Отвечает тихо и продолжает есть новое пирожное с кремом. Узумаки грустно вздыхает, но продолжает завтрак. — Знаешь, ты можешь мне сказать, я хочу тебе помочь и постараюсь сделать это. — Всё же тихо говорит Узумаки, впрочем, не ожидая ответа — это просто факт, который Мицки должен запомнить. И, возможно, когда-то воспользоваться им. Однако он всё равно тихо выдыхает: «Хорошо».