Водоворот

Спать хочется невероятно, будто он несколько суток бежал куда-то и просто не мог выспаться сейчас. Хотя, должно быть, лёг он рано… или в обычное время… В любом случае, Мицки просто не в силах проснуться, пока мужчина его будит утром. Ну, наверное, утром. Он только стонет и сжимается, отворачивается и даже не пытается открыть глаза — понимает, что не получится. Он не может, не хочет, словно бы задыхается — хнычет — пока мужчина пытается его разбудить, обжигает щёки руками. Но Мицки не может, просто не может проснуться. И, кажется, его оставляют в покое. Но потом снова очень горячо становится и укачивает, дёргает куда-то. Мицки слегка рвано дёргается и затихает дальше, так и не выныривая из сна. А когда просыпается сам — лениво, через силу, заторможено открывая глаза — думает, что спит. Потому что постель пахнет по-другому. И цвет другой. Но Мицки всё же не спит. Он вздрагивает и поднимается на руках на кровати и в шоке смотрит на совершенно чужие стены. Сердце стучит в горле. Он понятия не имеет, где находится. И… вроде, это похоже на их спальню, но… нет. Много… розовых, фиолетовых оттенков. Нежных. Он сглатывает и замечает на тумбочке фотографию Карин и мужчины, где они чуть помладше, в пёстрых кимоно и оба в странных очках-звёздах. Мицки растерянно оглядывается, теряясь в обилии всяких разных вещей, горах подушек, цветах, подносит к носу одеяло — какое-то не ярко-розовое, будто пыльное, с цветами — и вдыхает запах. Пахнет, и правда, Карин и её духами. Но он ведь засыпал в их комнате, почему здесь? Это волнует, и незнакомая обстановка пугает. С одной стороны, обстановка и правда похожа очень, разве что окна не там… И кровать… Комната будто как-то повёрнута по-другому. И так много всякого… даже на шкафу с книгами, на полках много разных вещей — картинки какие-то, стекляшки? Но, вроде, для людей нормально держать в доме столько вещей непонятных. Но так отличается от пустой комнаты мужчины. Там ведь и правда ничего нет, кроме листика фикуса у Мицки на тумбочке. И часов на тумбочке Узумаки. И всё. Будто там и не живут. Странное отличие, странное ощущение от их комнаты. А здесь даже угла свободного нет — всё заставлено. И пахнет так… духами вперемешку со свежим воздухом. Мицки смотрит на кровать рядом, и она тоже разворочена, но пуста, только бумаги разные лежат, ручка. Постель тёплая ещё. Но всё равно не понятно — почему он здесь. Мицки чуть не подпрыгивает, когда рядом что-то шумит, а потом двери открываются. Он прижимает к груди одеяло, прячась и вжимаясь в подушки. Вот только из двери — из ванной комнаты, видимо, — выходит мужчина. Зевает, прикрываясь рукой, и потягивается. Мицки выдыхает нервно — он здесь с Узумаки. Уже хорошо. — Надо же, проснулся. — Лениво улыбается мужчина и сгребает все документы в кучу, тяжело падая на кровать. — Иди сюда. — Говорит он, поднимая руку. Чтобы обнять, вероятно. Мицки тормозит немного, но потом подчиняется, конечно, и двигается к Узумаки, укладываясь под боком, как тот и хочет. Не первый раз такое, но всё ещё как-то нервно, и ложится он не сразу удобно, но показать это пока стесняется, стараясь двигаться совсем незаметно, чтобы не показать мужчине этого, подолгу застывая в неудобном положении. Но всё же укладывается, когда мужчина так удачно крепко его обнимает — как раз шее сразу легче стало и лежит он вполне комфортно. — Мама вчера на служанок налетела, что они не убираются в комнате, так что сегодня там генеральная уборка. — Хмыкает он, запуская руку в его волосы и поглаживая лениво. На фоне бурчит телевизор, а Мицки прикрывает глаза и слушает мужчину. — Вот мы сейчас и здесь побудем, всё равно Карин пока занята, а уборка на пару часов. Хотя должны бы скоро уже управиться. Он потягивается, и Мицки как-то замирает внутренне, ощущая рядом напряжение тела — почему-то эта, по сути беззащитная позиция Узумаки, кажется опасной, будто бы тело напряжено для атаки, и Мицки эфемерно ощущает его силу. Опасность. Хотя он может только догадываться, насколько Узукаге на самом деле силён, если у него такая мать. На деле же он понятия не имеет ,на что способен мужчина. Только по пронизывающему до души глазу и может судить, а это… кажется, слишком мало в соотношение с целой полной силой. Возможно даже, как капля в море… Мицки даже сглатывает нервно от мимолётного страха, сердце как-то глухо бьётся, и он чувствует его в голове. А мужчина расслабляется, выдыхает и снова лениво его обнимает, как всегда интересуясь самочувствием и не хочет ли он чего-то. Мицки только тихонько лежит. И… почему-то чуть больше прижимается к мужчине, слегка утыкаясь носом в футболку на груди. Для него эта сила не страшна. Мицки пытается полностью это осознать, пытается полностью понять, что принадлежит Узумаки и что рядом с ним он в безопасности. Защищён от всего. Что для него сила Узукаге не опасна, а наоборот — оберегает. Часть сознания и правда поддаётся этому, тому, что здесь ему не нужно ни о чём думать, переживать, только даваться в руки, и главное тому — что его здесь не обидят, не будет плохо или больно, не будут издеваться. Часть израненной души и сознания хочет вверить себя в это, в мужчину, чтобы уже никогда не нужно было дрожать от страха, выживать, страдать. Но часть всё так же продолжает бояться и несмотря на поведение мужчины, на то, что он говорит, это всё равно звенит внутри напряжением, недоверием. Не отпускает старыми измученными ранами. И вряд ли быстро отпустит… Мицки переживает о двух этих чувствах и тяжело сглатывает, заставляя себя поверить, принять. И прекратить уже гнать подобные мысли по кругу. Мицки, в любом случае, будет в руках Узумаки — тот сам так сказал — и уж точно над ним тут не будут издеваться, заставлять, ранить, убивать. Так что да… нужно заткнуть уже это звенящее внутри напряжение, недоверие и страх. Было бы это так просто, как закрыть книгу… Но нет, Мицки всё ещё боится, пусть и лежит спокойно рядом, на плече, пусть не дрожит и даже думает, что это приятно, как мужчина гладит спину и голову, но всё ещё он ждёт чего-то, что вырвется и разрушит всё это хорошее. И никуда, никак не убежать от этого страха — слишком глубоко въелось за его несчастную жизнь. Только мужчина рядом тёплый. Так лениво и не боясь лежит рядом, обнимает его, пока даёт выпить лекарства, пока снова что-то вычитывает в документах, а на фоне и дальше шумит телевизор. И пахнет сильно разными духами, кружа голову, тёплым днём из окна, и Узумаки спрашивает, не хочет ли Мицки кушать — завтрак-то проспал. И он теряется в этом немного, моментами забывая о страхе и неправильности этого мягкого отношения к нему. Ведётся на проявленную доброту, как бродячая собака на брошенный хлеб, и слушается рук, пока мужчина его просто в качестве игрушки использует, тиская и отвлекаясь так от работы. В какой-то момент ему даже становится скучно, особенно, когда Узумаки совсем зарывается в бумаги и хмурится тяжело, переставая так его тискать. Тогда Мицки осторожно выскальзывает из-под руки и встаёт на слегка розоватый, но такой же мягкий ковёр. Ему кажется расположение очень похожим, с одной стороны, но всё же комната Карин отличается от их. И здесь не пусто. Здесь видно, что она живёт. Везде много вещей. На кровати подушек больше нужного, рядом с часами на тумбочке фото её и мужчины, родителей, их всех вместе. На стенах и картины, и тоже разные фото, на полках с книгами разные вещицы, вазочка с засохшими цветами, а в углу столик с зеркалом, где стоят бутылочки с духами и корзинка со всеми…. разным. Мицки видит там вроде несколько резинок в пёстром месиве и шпильку в форме меча, которую уже видел в волосах девушки. Видимо, там украшения и лежат, поблёскивая на солнце яркими цветами. А у них в спальне пусто. У Мицки в квартире было ещё меньше вещей, конечно, но здесь же мужчина дома… живёт спокойно. Почему же тогда как-то пусто, будто чего-то не хватает? Да и… в углу их комнаты, возле выхода на балкон, на ковре остались какие-то отметины… будто бы от стола. Или ещё чего-то, потому что следов больше и одни меньше других. Может от стула, или… ну, Мицки не знает. Но, кажется, будто кусок жизни, интерьера вырвали просто из комнаты, и теперь она такая… пустая. Даже вещей мужчины там почти нет, а всё, что есть, в шкафах и тумбочках умещается. Даже фото спрятаны. Странно, что у такого, кажется, мягкого и открытого мужчины и так… пусто. Отчего бы? Здесь же, у Карин много всяких мелких, нефункциональных, может даже создающих бардак вещей. Но это создаёт впечатление, что она здесь живёт. И радостно — на фото много улыбок, да и ещё и свежие цветы в другой вазе на обеденном столе радуют глаз. Здесь живо, в отличии от комнаты мужчины. Странное создаётся чувство, Мицки даже косится на Узумаки, что так и сидит в кровати, зарывшись в бумаги — он кажется живым, тоже ярким, и Мицки не раз уже видел улыбку. А комната говорит о другом… Впрочем, не ему ломать об этом голову, мало ли кто как живёт… не ему судить с совершенно пустой квартирой. Так что он возвращается к рассматриванию корешков книг. Мимолётом, правда, думает — как там его квартира? У него как раз было в запасе четыре месяца… уже должны были узнать, что он не живёт там… Здесь же, наверное, уже больше четырёх месяцев прошло. Или ещё не проверяли, что оплата задержана? Не доложили, что он оставил повязку и снаряжение? От этих мыслей резко сковывает холодом внутри, страхом. Он цепенеет, будто снова там, снова в кошмаре, снова нужно выживать. Нет… он не хочет. Не хочет про это думать. Но ноги дрожат, и он сам, и… тело от страха, холода само бросается обратно в постель, и он судорожно сжимает футболку мужчины, прижимаясь к теперь кажущемуся обжигающим боку. Он жмётся в страхе, ощущая в себе эти ужасно-холодные щупальца Конохи, опасности, отчаянного выживания. — Что с тобой? Мицки?! — Пугается мужчина, прижимая его к себе. — Плохо, голова? — В его голосе Мицки слышится паника — страх, который держит его самого за горло — и он сжимается только, судорожно цепляясь за розовую футболку. — Мицки, хей, хей, что такое?! — Узумаки боится, пытается заглянуть в лицо и почти готов куда-то вскочить из-за того, что Мицки трясёт. — Что с тобой?! Больно? — Взволнованно допытывается он, всё же заглядывая в лицо, держа голову руками, а Мицки может только зажмуриться, заплакав, и нервно покачать головой, сжимаясь от страха. Кажется, его вот-вот разорвут, утянут куда-то, и под веками красным мелькает — как у шарингана — и он плачет, неосознанно вжимаясь в мужчину. Как страшно. И больно. Он хочет просто спрятаться, исчезнуть, больше не чувствовать ничего. Не так. Забыть. Чтобы того не было. А разум при этом, будто отделён, и внутри он бесчувственно вдруг отмечает, как мужчина крепко его обнимает, пытается заглянуть в лицо, гладит такими горячими руками. — Тебе больно? — Мицки находит всё же через панику силы выдавить задушенное «нет», и Узумаки перестаёт так паниковать, но всё равно держит его крепко. Только теперь покачивается с ним, нежно поглаживая, успокаивая, а Мицки плачет. Плачет от страха, который будят всего лишь мысли — короткие, уже ничего не стоящие мысли. Но… наверное, он уже никогда от этого не избавится. Не избавится от ран и страха. Только Узумаки под боком такой горячий… так заботится, опекает. Защищает. Мицки всхлипывает и каким-то озарением проходит сквозь панику эта мысль — мужчина такой тёплый, сильный и заботливый, он… хочет его, Мицки, и не позволит Хокаге забрать его. Навредить. Узумаки защитит его. Так… хорошо становится от этой мысли. Мицки всхлипывает и утыкается носом куда-то в плечо, сам жмётся — осознанно — и сжимает в руке футболку, зацепив шнурок кулона. А мужчина его качает и успокаивает. Так… нежно. Заботливо. И холод внутри отступает от тепла тела, от стука мощного сердца, от такой большой, яркой, горячей и совсем не опасной для него чакры мужчины. От этого тепло. И хорошо. Мицки судорожно выдыхает, и истерика успокаивается понемногу, пасует перед Узумаки. Пасует, как и он сдался мужчине. И так всё уплывает бесследно, только стягивая кожу на лице следами слёз, и спокойно, хорошо становится в таких безопасных объятиях. Он расслабляется, дрожь уже не бьёт, и не держит холод, но всё ещё прижимается к Узумаки и это его спокойствие, обещание безопасности проникает в Мицки. Он сейчас, в такой момент понимает и правда — здесь страха, получается, нет. Мужчина его не оставит, не оттолкнёт и позаботится. Здесь и правда безопасно, и так похоже на то, когда он в далёкой жизни был в объятиях отца. Здесь можно не переживать. И что-то, израненная душа, видимо, отзывается на это, сжимаясь короткой болью. Так хочется всё забыть и пропасть в тепле, силе, в этом слегка горьком запахе тела. Потому что так безопасно, так спокойно. И не нужно думать. Мицки из истерики проваливается в какое-то отупение, опустошение, наверное, и уже не судорожно держит мужчину, но всё равно прижимается. Часть его так и желает существовать дальше, просто в этом миге, где его держат и покачивают, гладят осторожно. — Что случилось? — Тихо спрашивает мужчина, и этот шёпот кажется таким… интимным. Как будто, душа открыта, вот так вот, без страха прижата к тёплому, живому огню Узумаки. И это совсем безопасно. Мицки даже рот открывает, поддаваясь этому, но потом упрямо, горько сжимает губы. Потому что часть разума — что не может верить в такое, не допускает этот опасный обман в себя, не допускает доверия и любви — говорит молчать, вечным холодом и страхом сжимая горло. Это сидит внутри, глубоко, и туда даже Узумаки не добраться, в ту тёмную бездну, где внутри Мицки спрятаны кошмары. Он одновременно и осознаёт, что Узумаки о нём позаботится, доверяется в руки, и… не доверяет. И он просто не в состоянии перешагнуть через эту тёмную, холодную завесу внутри себя и вывернуть всё это перед Узумаки. Как вывернуть внутренности. Он может сидеть в руках, позволит себя тискать, слушаться, но не довериться, не отдать последние осколки души. Да и не нужно мужчине знать, что с ним было в тех кошмарах. Ведь такого не придумаешь даже… — Мицки… — Зовёт он тихо, поднимая лицо с высохшими слезами, но Мицки губы сжимает, глаза закрывает и горько качает головой. Нет. Не скажет. У него… должна же быть эта возможность. Молчать. Узумаки грустно выдыхает и обратно прижимает его к себе. Просто молча гладит по голове. Это молчание чем-то горьким, холодным висит в воздухе, колет — Мицки думается, что нельзя же так отталкивать мужчину, вдруг тот когда-то всё же… отвернётся. Он виноватым себя чувствует, что несмотря на заботу, не верит Узумаки. Боится плохой реакции. И всё же, не может сказать. Какой-то замкнутый, ядовитый круг получается. Впрочем… Мицки не привыкать к подобному. Остаётся лишь надеяться, что мужчина достаточно в нём заинтересован и достаточно благороден, чтобы если и разочаруется, то не выбросил сразу. И пока Мицки может только тихо вздохнуть и сжать розовую футболку Узумаки, не отпуская. Хоть как-то показать, свою… своё послушание. Хоть в настоящем, если прошлое не отдаёт ему. И каким-то чудом — сколько вообще у мужчины терпения или насколько Мицки ему интересен? — Узумаки позволяет ему молчать и прижиматься к себе. Просто гладит и игнорирует тот повисший от молчания Мицки холод. Сколько они так сидят — неясно, Мицки время не улавливает, он только чувствует, что в тёплых объятиях становится спокойно. Пусть и всё же раной внутри звенит невозможное доверие и страх. И, несмотря на это, в объятиях Мицки находит тепло больше, чем от бронзового тела мужчины. Под этим даже израненная, недоверчивая душа затихает и только тихо ворочается глубоко внутри, больше не вылезая на поверхность, и мысли замолкают. Просто тепло, запах летнего дня, солнца и духов в этой комнате. А больше ни о чём Мицки и не нужно думать, не нужно обращать внимание. Он только в… благодарность, как хороший домашний питомец, тычется носом в плечо. Мужчина немного замирает от этого, но Мицки слышит, как он улыбается и прижимает его к себе. Вот и хорошо. Вот и всё закончилось. После этой встряски Узумаки успевает только потянуться к своим бумагам, как в дверь стучат. — Мы уже закончили, господин. — Улыбается, судя по голосу, какая-то молодая девушка. Другая — не Рин, что приносит еду. Впрочем, ничего странного, не одна же она в таком большом доме и сразу с двумя — а теперь уже с четырьмя — Узумаки обходится, есть и другие служанки, Мицки ведь даже видел их как-то мельком. Когда с Карин шёл гулять и о нём шептались, и когда за ними из окон резиденции наблюдали. — Идём к нам. — Говорит после мужчина, когда шаги служанок удаляются, и ссаживает Мицки со своих колен на кровать, собирая бумаги в папку. Мицки думает, что перебежит спокойно в их комнату — дверь буквально напротив и ему хватит пару шагов сделать с чакрой, чтобы не запачкать ноги — пока мужчина надевает свои сандалии-тапочки, или, что может мужчина даст ему его обувь. Но вместо этого Узумаки держит документы одной рукой, а сам, согнувшись, чтобы его плечо было где-то напротив живота Мицки, берёт его за ноги и легко закидывает на себя, будто Мицки ничего не весит, и выпрямляется. А он от испуга, внезапности вцепляется в плечи мужчины, держась, чтобы не повиснуть вниз головой. Пряди, правда, всё равно перед лицом мельтешат от движения, и он шокировано смотрит на всё, когда осторожно мужчина ставит его на ковёр уже в их комнате. Узумаки выпрямляется и улыбается с его растерянного лица, и с этим случай истерики окончательно проходит, забывается. Мицки только слегка шокирован таким… транспортом в спальню, но мужчина сбрасывает свою обувь, треплет его по волосам и подталкивает вглубь комнаты, сразу же сам заваливаясь в кровать — с новым постельным бельём — и потягивается. Мицки слегка замирает так посреди комнаты потерянно, тупит, но потом и сам садится на свою сторону кровати, оглядывая комнату. Ничего не изменилось, кроме постельного, всё на своих местах — только увядший букет Мицки выбросили и вместо чашки принесли маленькую стеклянную вазочку — и лишь в воздухе, запахе ощущается свежесть, вперемешку с теплом с улицы. Может, если и полезть куда-то, то и пыли не будет, но Мицки-то таким не занимался и ему это не особо важно, главное, что они вернулись в спальню. Свою. Интересно, а кто у Карин уберёт? Они так и оставили развороченную постель. Но, наверное, это нормально? Что мужчина вот так вот ввалился вместе с ним в комнату сестры. Может и не первый раз подобное, они кажутся такими близкими, да и Карин часто же была у них в спальне. Так что он перестаёт об этом волноваться. Тем более, уже как раз приносят обед. Они правда так и не встают с кровати — Узумаки, кажется, слишком лень даже делами заняться с документами, а Мицки куда дёргаться? — и какое-то время так и сидят там. Мицки только нервно поглядывает на Рин, пока она расставляет обед. Запах, правда, манит, а Узумаки так и не встаёт. Мицки косится на него, но такое чувство, будто мужчина спит, и не чувствуй он ритм сердца и дыхания, так бы и решил, но Узумаки просто не хочет пока двигаться. Мицки косится на стол. Почему-то появляется что-то вроде голода… Ему очень хочется съесть это тёплое, такое приятное… тем более Мицки даже может разглядеть жареный хлеб. Видимо, с начинкой, как ему очень понравилось. Он нервно вздыхает и снова косится на лежащего мужчину, и снова на обед. Он уже почти готов сам встать и пойти есть, как наконец-то начинает шевелиться мужчина — потягивается снова и наконец-то встаёт. Мицки радостно бежит за ним к столу и с восторгом наконец-то кусает хрустящую вкусность. А с чаем — это и вовсе изумительно, и пока он обедает, то в голове совсем пусто, только такой восхитительный вкус и тепло, свет летнего солнца. Он не думает, просто наслаждается этим, таким прекрасным моментом, и ему хорошо-хорошо, до того, что он неосознанно жмурится, как когда в спокойствии, умиротворении греется в лесу на солнце. К тому же, мужчина на его тарелку кладёт ещё один бутерброд из большой тарелки, и он почти в восторге. Почти начнёт вилять хвостом радостно, и даже слегка склоняет голову под руку Узумаки, когда тот его треплет по волосам, не отрываясь, правда, от обеда. Десерт только не лезет потом… хотя уже по виду Мицки знает, помнит, что это за пирожное, и хочет его, но желудок уже полный. Даже чай не лезет. И он как-то лениво, заторможено моргает потом, смотря на тарелку в крошках и слегка обнимая полный живот. Мигом снова бьётся горечь, что глубоко в нём, боль от того, что ему было так же хорошо в детстве, и хочется туда, на самом-то деле… Но он здесь. И снова напоминает, что нужно смириться с этим и жить здесь, радовать Узумаки, и в безопасности себя чувствовать с ним, и сытно, вкусно тоже с Узумаки, спокойно с ним, жить... с ним и для него. Он смакует на языке этот смешанный вкус, краем сознания и ощущениями улавливает мужчину рядом, и старается впечатать это в мозг, в чувства и реакции. Как и его горячую ладонь на своём колене. Мицки сосредотачивается именно на этом настоящем и лениво прикрывает глаза, застывая в тепле, надеясь уже окончательно подстроиться под эту жизнь в таких условиях, и впустить это так глубоко, как сможет. Почему-то кажется, что сегодня это удаётся. Он даже не смущается и не теряется, когда мужчина предлагает ещё еды, десерта, ведь Мицки так и не притрагивается, но он только качает головой и медленно поднимается из-за стола — обед они закончили, мужчина ещё только чай пьёт, а ему уже ничего не лезет. Впрочем, книги наверное тоже не полезут, слишком ему становится лениво всё, и он просто сворачивается в кровати, тем более книг, что он собирался читать, нет на тумбочке. Интересно куда их поставили? Долго наверное придётся искать в книжном шкафу мужчины. Но в любом случае не сейчас. Сейчас он тихонько лежит, послушно прижавшись к мужчине, когда тот устраивается с документами рядом. Только вот долго у них не получается так проводить время. Узумаки заканчивает свои дела, а Мицки почти засыпает убаюканный светлым днём, тёплым мужчиной рядом и вкусным обедом. Настолько он теперь расслабляется в этом месте. А потом к ним приходит старший Узумаки, и как-то постепенно следующие полтора дня оказываются словно лавиной, сметая спокойствие Мицки своей неудержимостью этой слишком яркой, насыщенной семьи. Он теряется, и снова голова идёт кругом, он соображает слабо, будто в бреду или при смерти, но в то же время так тепло и светло, что он и не сопротивляется. Тонет или сгорает в их тепле и энергии, что почти осязаемо искрит вокруг, вытесняя воздух. И лишь в эту ночь отключается в бреду, тяжело засыпая и почти не отдохнув — слишком пересыщенный день. Но сам себе напоминает, что так теперь будет, что всех остальных Узумаки он тоже радует и должен слушаться, что, в принципе, ему… нравится. Нравится, что нет боли, что с ними безопасно и спокойно. Пусть и не получается сидеть тихо в комнате, и шум вокруг, слишком большие для его притупевшего сознания встряски от шумных Узумаки, но он больше не тратит нервы и всего себя на размышления. Он может просто жить. И через это затуманенное событиями сознание старается привыкнуть. После обеда это не так уж и сложно сначала — с господином Минато они снова идут прогуливаться, и Мицки подбирает пару цветков и несколько колосков мятлика для вазочки, и даже немного рискует отпустить руку своего мужчины, когда они снова бродят вокруг резиденции, чтобы сорвать ещё несколько интересных листков местных растений. К ним тогда ещё и его АНБУ присоединяются, и оказывается, что все они хорошо знакомы. Впрочем, неудивительно. Прогулка ему нравится — старший Узумаки куда более спокоен в отличии от госпожи Кушины, а когда они о чём-то и спорят, так удивительно похожи и одновременно нет, Мицки это пока не сильно выбивает из равновесия. Он только застывает сперва напряжённо, когда господин Минато осторожно треплет его по голове. Мицки вздрагивает слегка и напрягается, смотрит на мужчину из-подо лба и его запястья, но его лицо такое светлое и спокойное, улыбка слабая, но мягкая. Умиротворяющая. И такие знакомые голубые глаза тоже спокойные и величественны, как чистое-чистое небо. И с Мицки спадает это оцепенение. Он выдыхает и опускает глаза, расслабляясь под большой, грубой и сухой ладонью старшего. Принимает послушно. И внутри даже ничего не противится. Потом, когда у Мицки Хьюга осторожно забирает букетик и обещает отнести в комнату, как и попросил Узумаки, всё происходит более бурно. Хатаке тоже уходит вместе с девушкой, а они ещё гуляют, снова подойдя куда-то близко к границе этого леса вокруг резиденции и остальной деревни. Правда, выходят на дорогу. Мицки осматривается потерянно и непроизвольно слегка прячется за своего Узумаки. А мужчины только улыбаются и подбадривают его. Как оказывается, там они ждут красноволосых Узумаки — Карин и госпожа Кушина через какое-то время появляются из-за поворота дороги, какие-то уставшие, задумчивые сильно, но быстро умиляются им троим и сначала идут к Мицки, потискать его, а потом поочерёдно вешаются на мужчин. И дальше — про покой до самого ужина Мицки забывает. Они все вместе разговаривают, играют, Узумаки умудряются раскричаться так, что Мицки чувствует себя в центре деревни, но при этом как-то светло всё происходит. И какая-то непонятная возня господина Минато и Карин на полу — они вроде борются? — пусть и чересчур непривычно, но опасности Мицки не чувствует. И даётся всем в руки, больше, правда, проводя времени рядом с Узукаге и госпожой Кушиной — женщина в восторге до сих пор и то и дело тянется к нему, даже в какой-то момент коротко прижимает его к себе. Он, правда, на секунду застывает, но старается быстро расслабиться, ещё и уловив какой-то свежий, яркий запах от женщины, но она всё же отпускает его, обходясь только поглаживаниями. Только пока, скорее всего. Точно же потом будет с ним носиться, как и его мужчина — слишком это заметно, как у неё «руки чешутся» сжать его и не отпускать. Это пугает. Узукаге явно был сдержаннее… Но он напоминает себе, что привыкает к этому. Правда, в итоге, так выматывается за эту половину дня, так много стресса, и так много они гуляли, что он даже от ужина отказывается, заснув даже на полу, где и сидел, привалившись к своему мужчине. Даже под шум этой семьи. И проснуться следующим утром тяжело, но снова вокруг этот… вихрь из Узумаки. Мицки только и успевает, что дышать и поправлять волосы, что не должны мелькать перед лицом, но всё равно падают на глаза. И пытается стоять ровно, несмотря на то, что голова кружится от такого изобилия шума и эмоций. Засыпает он и в этот вечер очень рано и снова без ужина — просто не в силах съесть что-то — и вроде всё даже идёт хорошо. Иногда его взбудораженное сознание выплывает из сна, но он чувствует усталость, тяжесть во всём теле и с облегчением проваливается обратно — дальше отдыхать. Но в один момент всё идёт как-то не так… Глаза очень болят, когда в темноте он их пытается открыть, голова будто под камнем расплющена, и внутри что-то происходит, поднимается, подкатывает к горлу. Он странным образом понимает, что ему плохо очень, что голова сейчас сгорит, поражённая лавой, лопнет, как фрукт под тяжёлой ногой, но тошнота, противно выкручивающая внутренности — не больно, но отвратительно, будто внутри него водят грязной, сгнившей тряпкой — сейчас сильнее боли в голове. В глазах. Мицки, правда, ничего не видит, но хотя бы понимает, что нужно в ванную, к умывальнику. Он как-то перекатывается на бок, словно во сне, встаёт каким-то бесформенным, плохо ощущающимся телом и шатается к ванной комнате. Он спотыкается, но чудом не падает, просто валится к стене рядом с дверью и судорожно пытается справиться с собой, потому что именно в этот миг тошнота становится невыносимой. Он бросается вперёд, дёргает дверь в сторону, но не может успеть. Падает на холодную плитку пола, и его рвёт прямо на коврик. Желудок так противно сжимается, выпрыгивает из тела почти, будто утыкается в горло и будит такие же липкие, скользкие, ужасные, как и пустой сок выходящий изо рта, воспоминания. Он кашляет, когда желудок уже пусто сжимается, не в состоянии что-то ещё из себя вытолкнуть, и от кашля — похожего на тот, когда он нахлебался воды — голова начинает разрывается на клочки. Слёзы мигом текут из глаз, и он скулит тихонько, снова желая куда-то исчезнуть, только бы не было этой боли. Он воет почти и валится на холодный пол, когда внезапно становится светло и руки мужчины обжигают его. Голос Узумаки — только невнятный шум, что стеклом режет сознание, а руки обжигают, как и свет, и он только скулит, сжимаясь в агонии. В этот раз оно кажется ещё более кошмарно. Настолько, что даже когда он сквозь плач и боль замечает зелёное свечение, прохладу, что идёт от медицинской техники, лучше становится далеко не сразу, он и под этими помогающими руками корчится в муках, захлёбываясь слезами, а тело непроизвольно выкручивает. Ещё и обжигает кто-то, крепко сжав. Наверное, его Узумаки. Но ему плохо, горячо, и он пытается уползти, спрятаться, хотя бы в обморок, только бы не больно и не горячо. Организм сходит с ума, а сквозь веки зелёный свет уже начинает резать глаза. Так сильно, так плохо было давно… в первое время, когда то случилось… И сейчас, после покоя, да в принципе, и без покоя, выносить это Мицки не может, слишком сильная боль. Он рыдает, тело выкручивается, сбоит и, наконец-то, просто отключается. С измученным стоном он проваливается в темноту. Глаза открываются как-то неохотно, медленно, он будто и не спал вовсе. А в комнате уже вовсю светло, солнечные лучи везде, и воздух прогретый — давно прошло утро. Он то и дело моргает, хмурится устало, пока соображает: где он, что и как. День уже и правда в разгаре, солнце, кажется, уже перевалило через крышу на эту сторону дома — обед должно быть — когда он просыпается. Но это, такая невыносимая усталость не так удивляет, как-то, что с ним в кровати нет Узумаки. Нет того Узумаки. Мицки лежит на боку, лицом к стороне мужчины, вот только там вместо него спит госпожа Кушина, довольно близко придвинувшись и положив свою руку ему на бок. Тоже такую тёплую, только меньше, чем у Узукаге. Оно и понятно. Только почему женщина с ним? И где мужчина? Неужели ночью она его лечила? Мицки морщится после этой мысли, потому что ему кажется от воспоминания больно колет в голове, будто иглу вогнали, что прошла на вылет — резко, но мимолётно. Он даже вздрагивает от внезапности, но это всего лишь мысль, Мицки заставляет себя успокоиться и тяжело выдыхает. От этого, правда, просыпается женщина. Пару секунд Мицки видит её сонное непонимающее лицо, но потом она вскидывается на кровати, поднимая корпус и опираясь на локоть. Смотрит на него взволнованно и руку тянет. — Ты как? — Ещё невнятно ото сна спрашивает, а Мицки слышит чьи-то шаги и как матрас за ним пружинит. — Не болит? — Женщина не дожидается даже ответа, а сама тянется рукой к его голове, а Мицки понимает, что рядом, за ним мужчина сидит на кровати. Гладит его. — Нет. — Его голос тоже хриплый ото сна, да и от такой сложной ночи, но женщина ему улыбается. Пусть и как-то грустно, но всё же проверяет голову и просто гладит потом. Мужчина тоже к нему заглядывает в лицо, и Мицки глаза опускает виновато — разбудил ночью, вырвало на коврик, ещё и госпожа Кушина аж с ним спала. И видимо, она его и лечила? Устала. И всё из-за него… Узумаки, правда, оба, совсем не переживают, расслабляются от того, что с ним уже всё хорошо. Правда, когда ему дают проснуться достаточно и мужчина заставляет пойти в душ, затем его усаживают и начинают расспрашивать. Госпожа Кушина дотошна, выпытывает всё, что он чувствовал ночью и вечером, записывает, и Мицки эфемерно снова становится плохо, когда он отвечает на вопросы, и он глаза опускает, сжимая одеяло, но отвечает. Мужчина при этом его гладит и сидит с другой стороны, прижимая к себе, пока женщина, всё выспросив, снова проверяет его голову, удостоверившись, что сейчас он хорошо себя чувствует. Только усталостью давит. На это она улыбается мягко и прижимает к себе, поглаживая и расслабляя его тело, выключая стресс. — Ничего, скоро мы подберём что-то получше и у тебя больше не будет болеть. — Мягко улыбается ему женщина потом, отодвигаясь. Мицки немного неловко от её объятий, и тело пусть уже и не давит усталостью, но лень и нежелание двигаться расслабляют его до воды, но он осторожно, смущённо, слегка повторяет её улыбку, опустив глаза. На какое-то время становится тихо, когда госпожа Кушина уходит и Мицки может спокойно полежать, отдыхая от случившегося, под боком мужчины. Спокойно съесть десерт, отказавшись от риса с овощами, и поправить расчёсанные женщиной, но всё равно падающие на глаза, волосы. Потом правда комната снова наполняется всеми Узумаки и их шумом, только сегодня спокойнее. И на ужин они опять же расходятся, а потом прогуливаются по двору и недалеко в лес. Мицки не волнуется этим. Ни капли. Только устало моргает — и от очередного насыщенного дня, и от усталости после приступа. Но спит он хорошо в эту ночь, чувствуя на боку крепкую руку мужчины. И без боли, без паники. Правда, утром всё равно не может сразу проснуться, слишком его приступ вымотал, но Узумаки ничего не говорит. Только смеётся и гладит его, полусонного, свернувшегося под одеялом. Просыпается Мицки только через пару часов и лениво оглядывает пустую комнату — в ванной тоже никого. В соседних вроде тихо. По крайней мере, бурлящую чакру женщины он не ощущает и лениво топчется по ковру, после того, как съедает очередной оставленный для него десерт с фруктами и несколькими таблетками. Запить правда приходится водой, а не вкусным горячим чаем, но сладость смывает эту мелочь. И так хорошо. Он только волосы снова приглаживает, думая, что скорее всего, и сегодня не будет спокойно, и тихо ждёт Узумаки — кого-то из них — лениво ища на полках в книжном шкафу мужчины те, что ему отдала Карин. То ли не находит, то ли их там и нет, но Мицки так и не видит нужные корешки и просто сворачивается в кресле, смотря в окно — делать что-то абсолютно не хочется и нет сил. Он отдохнул от приступа, но того, что ещё не полностью освоился с такими бурными событиями, шумной семьёй Узумаки, это не отменяет, и его сознанию просто нужно ещё брать передышки на полное отключение мыслей. Настолько, что он даже немного дремлет, в полусне видя, как его с балкона проверяет кто-то из АНБУ. Или ему просто кажется… неважно. Он вскидывается немного, только когда слышит, как приходит Узумаки, и трёт слипающиеся глаза, пока не в силах вылезти из кресла, сонно жмурится на улыбающееся лицо мужчины, когда тот уже рядом. Не в пижаме — замечает по цвету футболки — видимо, был занят, и потому оставил его. Ну и хорошо, Мицки хотя бы отдохнул. Только потерянно, всё никак не проснувшись толком, хлопает глазами, пока мужчина сперва как-то долго гладит его волосы, а потом открывает какую-то небольшую коробочку в деревянной шкатулке. Он непонятливо смотрит на две заколки, что показывает мужчина. Вот только они не простые — на каждой светлые, почти прозрачные, блестящие цветы, похожие на розы, а между заколками в несколько ярусов свободно натянуты цепочки с блестящими белыми камнями, соединяя их вместе. Всё это переливается даже в таком свете, когда Узумаки закрывает солнце с окна, а под прямым светом оно, наверное, будет и вовсе сверкать, как звёзды. Мицки замирает в шоке — зачем ему это показывать? И зачем… мужчина цепляет это ему на голову? Это… это же наверняка не стекло… Зачем ему? Для чего такое дорогое? Оно ведь точно дорогое. — Как красиво. — Выдыхает Узумаки, закрепив всё со щелчками. Мицки дёргается от этого звука, что заколки как бы бьют по голове, и взволнованно смотрит на мужчину. Расслабленное до этого тело напрягается. — Идём, посмотришь. — Бросает Узумаки и резко уходит за кресло, в котором Мицки так и сидит потерянно, и слышится звук двери шкафа. А… там же зеркало… — Идём, идём, Мицки. — Уже вовсю улыбается мужчина, снова появляясь перед ним, хватая ладони, и тянет из кресла. Он поддаётся скованно, сжимая потом кимоно, когда Узумаки отпускает одну руку, и растерянно смотрит на себя в зеркало. В комнате светло от солнца и камни, цветы на его голове блестят. — Смотри. — Тихо говорит мужчина и осторожно берёт его за подбородок, прижимаясь к спине, и слегка поворачивает голову. Светлая, какая-то перламутровая роза блестит от света, и Мицки рефлекторно концентрируется на ней, на части цепочек с камнями, что тянутся с одной стороны головы к другой, соединяя заколки, что слегка выше за его ушами, держат непослушные волосы. А цепочки ещё и придавливают пряди сзади, не давая разлетаться. Только у лица и несколько со лба так и свисают, а остальные придерживают сероватые заколки с розами и цепочки камней. И всё сверкает в его волосах, будто он в росе искупался и лежит на восходе под солнцем. — Красиво, правда? Нравится? — Мягко улыбается мужчина, поглаживая его плечи. Мицки как-то боязно двигать головой, и он так напряжённо и стоит, шокировано пялясь на себя. — Да… — Тихо выдыхает, боясь спугнуть эти отблески, боясь испортить украшение — стекло так блестеть не может, он уверен, что это какие-то драгоценные камни. И быть с этим нужно очень осторожным, кто знает, зачем мужчине понадобилось это купить? — Вот и хорошо. — Широко, почти так же ослепительно как блеск украшения, улыбается Узумаки и что-то ещё поправляет сзади, легко гладит прядки по бокам лица, что слегка колышутся от этого. — Не смотри так испуганно, — снова мягко улыбается мужчина, обнимая его. — Это твоё теперь. Волосы же мешали, ты их всё время поправлял. Так будет лучше. И очень красиво на тебе. Мицки и вовсе цепенеет от этих слов. Его? Вот это вот - точно очень дорогое украшение? Которое наверняка дороже него? Дороже всего, что было в его жизни? Как это может быть на нём, как… его? Он просто не может осмыслить это, не может понять — голова просто шокировано пуста, и он растерянно на всё смотрит, когда мужчина его усаживает на край кровати и гладит по руке. — Ну, что ты? Тебе же понравилось. С этим будешь ещё более красивым. — Мягко убеждает его мужчина, а у него только приоткрытые губы дрожат. Это ведь уже немыслимо. И одежда, в которую Узумаки его одевает, и так ужасно дорога, но с драгоценными камнями точно не идёт же в сравнение. — Ещё вот. — Показывает он опешившему Мицки, что не в силах выдавить хотя бы звук, шкатулку. Там коробочка от этих заколок и ещё что-то лежит, сейчас врезаясь в глаза размытыми пятнами. — Будешь тоже носить? Можно будет разное сделать, ну, Карин с мамой, вот точно тебе причёски теперь сделают. — Смеётся Узумаки, вороша это непонятное в шкатулке. Тоже украшения? Мицки сглатывает испуганно и смотрит на него. Может мужчина… попутал что-то? Или хоть издевается?.. — Ты чего? — Он гладит щёку Мицки, так спокойно, будто бы всё нормально. Только смотрит вопросительно. — Не нравится всё-таки? У Мицки губы так и дрожат. Сказать «нет» — не правда; «да» он уже сказал но… Ему ведь нельзя такое носить. Кимоно может ещё и ладно, но такое украшение точно не для него. Не может же мужчина этого не понимать! — О… оно дорогое… — Кое-как всё же выдавливает он задушено из непослушного горла, подрагивая от усилий и шока. Пусть Узумаки просто заберёт это с его головы и отнесёт тому, кто может, кто должен такое носить. Например, Карин или госпоже Кушине. Мужчина на такое застывает сперва, а потом улыбается просто. — Нет, это мелочь. — Просто отмахивается Узумаки, улыбаясь. А Мицки чувствует эту ложь и сжимает кимоно на коленях, тяжело сглотнув. — К тому же — тебе очень идёт, мне нравится очень. Противиться вот этому… Мицки не может. И ему приходится просто закрыть рот и опустить глаза. Потому что Узумаки хочет видеть его в этом. Хочет. Приказывает практически. И Мицки просто должен подчиняться. Если уж его хозяин так говорит. И он осторожно, боясь шевелить головой, кивает, не поднимая глаз. Как скажет Узумаки. Мужчина улыбается, принимая его подчинение, наверное думая, что Мицки поверил, что это стекло, дешёвка. Пусть так. Главное, чтобы Узумаки был доволен. А Мицки постарается, не так часто это трогать и надевать. Разве что рукам мужчины будет подчиняться, принимая это украшение. Узумаки ещё потом говорит, что в шкатулке есть резинки и ещё пара заколок, но Мицки слишком шокирован этим дорогим украшением и мало что понимает, даже не видит нормально — содержимое шкатулки, просто размытые пятна. И до вечера он так и не воспринимает ничего толком, двигается как-то деревянно, боясь шевелить головой. Да и думается, что в тех цепочках между заколками волосы прекрасно запутаются. Так что он не дёргается лишний раз. Впрочем, его всё равно опять выводят на прогулку. Если можно так сказать о том, что они сидят на балконе у Карин. Мицки замечает, что там мебели больше, даже есть… что-то вроде широких, как диван, качелей, большой зонт и фонарики, что они зажигают когда темнеет. Женщина и девушка конечно сразу же бросаются его тискать, умиляясь новым видом и украшением, а он может только потерянную улыбку выдавить и сидеть, не двигаясь, на коленях у своего мужчины. Сейчас он наверное ещё больше растерян, но оно и неудивительно. Просто все разговоры, шум от Узумаки этим вечером совсем ускользают от его внимания. И глаза только быстрее закрываются. Хотя он дёргается, чтобы не уснуть — нужно же снять украшение и сложить его аккуратно. А то ещё поломается… Каким-то чудом он всё-таки не засыпает, и его, почти невменяемого, мужчина всё же отводит в спальню, где он дрожащими руками пытается нащупать заколки. Узумаки, правда, осторожно отодвигает его руки и сам снимает украшение. Мицки, кажется, вслух выдыхает. Кажется, с него гора спадает, когда драгоценность больше не касается его головы. Мужчина косится на него — наверное, Мицки плохо понимает уже — но ничего не говорит, просто складывает украшение в коробочку, шкатулку и прячет это всё в тумбочку со стороны Мицки. Там же Мицки замечает и книги, видимо те, что ему отдала Карин — они были на тумбочке, но после уборки исчезли, должно быть девушки их туда сложили, посчитав это его книгами. Впрочем, это он отмечает мимолётно, сейчас совсем не до книг, он только и может, что упасть почти на кровать и закрыть такие тяжёлые веки. Даже поверх одеяла засыпает, потом сквозь сон чувствуя, как Узумаки его укладывает. Но он слишком невменяем для чего-то, так что пусть вот мужчина так играется с ним. Раньше ведь и так заботился, так что не страшно. Дорогие украшения только пугают. Хотя, опять же, он ведь не может противиться мужчине, так что придётся привыкнуть и носить то, что он хочет. Домашние питомцы ведь тоже не выбирают себе ошейники. А это пусть и нервирует — камни ведь точно дороже его самого, даже если разобрать на органы — но, по крайней мере, это хоть не плохое, не вредит ему. Надо, значит, потерпеть и привыкнуть. Голова только и дальше идёт кругом, от происходящего бедлама. Следующим утром уже и Карин и госпожа Кушина пересматривают все украшения, что принёс мужчина, и Мицки тоже может их рассмотреть. И подаётся, конечно, под руки, пока они волосы таскают и действительно делают разные причёски, как-то слишком умиляясь. Впрочем, Мицки уже даже привыкает. Шок от Узумаки постепенно проходит, и ещё он с облегчением видит в шкатулке несколько обычных заколок — пару чёрных и серых — и маленьких резинок. Но его внимание привлекают другие резинки, они куда красивее и необычнее. Вроде резинка, как резинка, но ткани на ней собраны больше складками и ровные отрезки шёлка свободно свисают с неё. На одной с такими лентами, ещё и цепочки серебряные, с редкими вкраплениями жёлтых камней-звездочек. Они поблескивают на солнце и сами как солнышки. — О, как хорошо. — Впечатляется женщина с этого, и Мицки уверен — здесь тоже совсем не простые камни. — Знаешь же ты, что выбирать. — Весело хмыкает Карин, косясь на мужчину. Что-то за этими словами кроется большее, чем Мицки может понять — кроме предполагаемой суммы стоимости этих камней, которую он вряд ли когда-то имел хоть близко — и внезапно весёлое настроение как-то улетучивается. Спадает, как подбитая птица, съезжая улыбкой с губ мужчины. Он явно слишком… неправдоподобно отворачивается и принимается за работу. Госпожа Кушина как-то грустно на него бросает взгляд, а Карин неловко прочищает горло. Что-то явно нехорошее, неприятное висит в воздухе. Прячется где-то за этим всем теплом его Узумаки и этой семьи. Какие-то тайны. Видимо, даже так, даже в таких семьях, не всё бывает гладко… Однако, это стараются замять, и возвращаются к украшениям и наряжению Мицки. Как-то неловко, показушно. Утрированно не замечая заминки. Мицки глубоко внутри нервничает от этого. Ему совсем не хочется, чтобы где-то за этим теплом Узумаки скрывался какой-то монстр. Впрочем, наверняка там и есть что-то такое — с такой силой же, как не быть? — однако он надеется, что его это не раздавит. Не уничтожит. Нервирует это непонимание — есть там опасность или нет. Но ему тоже приходится делать вид, что ничего не было, ничего нет, и поддаваться рукам женщины, что снова делает хвостик только уже с этой резинкой с цепочками и лентами. Мицки не особо понимает, зачем там эти хвосты висят, но просто ждёт результат. И оказывается, это для того, чтобы поверху завязать бант. А две цепочки так и свисают, болтаясь и поблёскивая. Красиво. Как и говорят женщина и девушка. Мицки, правда, на глаза попадается другая подобная резинка. Она, в отличии от этой — сероватой — тёмно-синяя, что аж чёрным отблёскивает. И ленты как-то завораживают. И очень хочется её. Да и она без камней, простая. — Хочешь эту? — Спрашивает госпожа, когда он несмело берёт это тёмное, нежное украшение, что скользит в пальцах шёлком. И он несмело кивает. Тёплые проворные пальцы женщины легко снимают серую резинку и повязывают эту. Мицки почему-то завораживает, как этот тёмный шёлк лежит на его светлых волосах, собрав короткий, пушистый хвост. Только… Он несмело тянется руками к резинке и дёргает за ленты, распуская бант. И две тёмные полосы опускаются ему на плечи, теряясь в других прядях и как-то интересно сплетаясь. Завораживая. — Так? — Женщина с девушкой осматривают его скептически сперва, а потом улыбаются. — А что, тоже красиво! Они широко улыбаются, и Мицки несмело отвечает, изгибая уголки губ. Глаза только опускает. Но ловит тёплый взгляд мужчины. С этой резинкой волосы на глаза не спадают, не нужно поправлять их каждую минуту, и тёмный цвет красиво смотрится в его волосах. К тому же, это всего лишь резинка, может ленты и правда из шёлка, но уж точно не такие дорогие, как камни на другой. Ему, кажется, нравится так ходить, пусть и волосы с непривычки устают, он ведь никогда не делал ничего с ними, только подрезал. Но ничего, привыкнет. До обеда Узумаки так и носятся с ним, к счастью, только в комнате и на балконе в спальне Карин, и Мицки может уже осмотреться нормально, и ему здесь нравится гораздо больше. Красный зонт над плетёным диванчиком даёт хорошую тень, а у тех широких качелей на ножках есть свой козырёк и там достаточно приятно покачиваться; фонарики днём правда не горят, но они и сами по себе симпатичные, как и несколько горшков с пышной, колышущейся на ветру ковылью в углах под перилами. Этот балкон тоже полон жизнью, как и комната девушки. Только не такой широкий, и с одного краю в доме идёт выступ, так что он одним концом упирается в угол дома — за которым расположен их с мужчиной пустующий балкон — а с другого конца в глухую стену. Мицки напрягается, пытаясь понять зачем, но потом, когда они собираются уходить, замечает открытую дверь в ванную комнату, и всё становится понятно — тот выступ сделан именно для этого, и потому балкон меньше. Хотя главное всё равно то, что он наполнен Карин, жизнью, не пустует, как их. После обеда Мицки до самого вечера сам сидит в их комнате. Когда Карин с госпожой Кушиной уходят по делам и приводят его сюда, мужчины нет там, и до позднего вечера он так и не появляется. Впрочем, Мицки не переживает и спокойно отдыхает. Только снимает такую давящую с непривычки резинку. И один раз к нему заглядывает Хьюга, не заходя, правда в спальню. Пытается с ним немного говорить, но он слишком вымотан, чтобы ещё и с ней общаться, так что только пару раз кивает, не слушая толком её слов. Девушка, к счастью, оставляет его одного, и дальше он может отдыхать. Правда, позже ему кажется, что время ужина задерживается. Он странно смотрит на часы, но не может понять — когда именно им приносят еду, но кажется будто должно быть уже. А он так и сидит один. Зато наконец-то немного книги просматривает и спокойно, только нервно вздохнув, рассматривает все украшения в шкатулке. Конечно, самое красивое из этого - заколки с розами, но они с драгоценными камнями, и их Мицки опасается носить, так что постарается избегать такого, подчиняясь только когда мужчина будет настаивать. А в остальном же… тёмно-синяя ему и правда нравится больше всего. Правда, некоторые короткие пряди всё равно выбивались из её захвата, но это мелочи, Мицки нравится она. Только всё равно ему сегодня нужно ещё раз надеть эти дорогие украшения. Мужчина приходит как-то внезапно, какой-то взволнованный, но не переживает и говорит, что ужинать сегодня они будут все вместе, в столовой. Мицки только глазами успевает хлопать, пока Узумаки себя приводит в порядок, умываясь после, вероятно, насыщенного рабочего дня, сам надевает новую, чистую тонкую кофту — кажется, достаточно праздничную? — а Мицки одевает в кимоно, что цветом грозового неба. И, конечно, же к этому так подходят заколки с розами. Мицки нервно сжимает пальцы в широких рукавах, не решаясь перед чем-то важным помять подол кимоно, и почти не дышит, пока мужчина снова цепляет на него те заколки. Да, он согласен с Узумаки — удивительным образом на Мицки это смотрится так же немыслимо красиво, как и само по себе. И даже согласен с тем, что именно ему и подходят эти вещи. Так естественно. Вот только он боится, и руки холодные подрагивают. Мужчина улыбается и успокаивает его, но волнение не уходит — мало того, что он снова боится пошевелиться толком из-за заколок, так ещё и… ужин в столовой. Это кажется слишком необычным. Он ведь… даже не был нигде больше в этом доме. Мимолётно в кабинете у мужчины и в лаборатории Карин, но и одно и другое он помнит слабо. А сейчас же, со всеми Узумаки в сборе, это обещает быть просто огромной нервотрёпкой. И к горлу, к голове подкатывает муть, как и в тот первый день, когда приехали старшие, когда госпожа Кушина замучала его. Снова сознание совсем не чёткое. Мужчина правда осторожно прижимает его к себе. — Чего ты испугался? Ты ведь уже знаешь их всех, сейчас просто поужинаем вместе. Мы всегда так делаем, когда родители приезжают со своего острова. Всё будет в порядке. Тем более десерт будет просто невероятным. — Загадочно шепчет он в ухо, и Мицки нервно выдыхает. Да уж, надо наконец-то собраться. На просто семейный ужин это, конечно, не похоже. Да и складывается впечатление, будто бы Мицки там самый нарядный. Или всё дело именно в кимоно. Впрочем, и господин Минато тоже в кимоно. Простом, но явно не менее качественном, просто у него оно точно мужское, выдержанное, спокойное, как и сам мужчина, а Мицки же… Мицки же словно странный кусочек неба. Впрочем, Карин с госпожой Кушиной тоже выглядят потрясающе с несколькими пучками и частью свободных волос и блестящими, не менее дорогими, украшениями в алых волосах. Девушка в какую-то кружевную, очень тонкую и милую рубашку теперь одета, и в широкую пёструю юбку, что так похожа на её волосы, даже на очках теперь празднично свисают короткие цепочки с фиолетовыми бабочками. А госпожа Кушина в свободном морковном платье, с широкими как у кимоно рукавами. Только рукава в рюшах и на подоле юбки складки с рюшами. Легко и пышно. Где здесь просто ужин? Но… это почему-то так тепло, что Мицки не боится широкой, просторной столовой с высокими окнами, с ярким светом и большим столом с расставленными тарелками и едой. Это правда похоже на праздник. И достаточно неловко Мицки себя ощущает, но и правда с Узумаки всё так светло и тепло, что он как-то забывает это, погружаясь в их свет. Только удивляется, что здесь, во главе стола сидит госпожа Кушина. Слева от неё сидит господин Минато и дальше Карин, а справа - его мужчина и он сам. Будто… будто бы они на приёме каком-то и по этикету рассажены… Будто бы госпожа Кушина и правда Узукаге. Пусть теперь и другой занимается делами… её сын, что сидит на таком месте правой руки… Мицки кажется, что это и вправду так. И то, как женщина ведёт себя естественно, как в ней неоспоримо бурлит сила, будто подтверждает подобное. Утверждает. Впрочем… не так и сильно Мицки удивлён. И довольно спокойно это принимает. И, в любом случае, этот вечер идёт невероятно тепло. И так много улыбок, он чувствует такое… что-то яркое и приятное, что не может долго думать. Только и посматривает из-за чёлки и старается улыбаться в ответ. Он скован всё же, но понемногу ест и пьёт чай, пока вокруг шумиха. — Ты чего ему так мало положил? Он же маленький такой, худой, ему нужно больше есть. — Возмущается госпожа Кушина, заметив, что её сын в тарелку Мицки только по одной ложке разных блюд положил. Женщина сводит красные брови и встаёт. — Что ты не можешь нормально его накормить? — Ну, мама, он всегда мало ест. Положишь больше — так не попробует всего. — Защищается его Узумаки, когда женщина, отходит от своего места и явно собирается к нему. Госпожа хмурится, смотря на сына, а потом переводит взгляд мягче на Мицки. — Милый, ты правда ешь так мало? Тебе нужно хорошо питаться. — Всё же переходит женщина на лёгкое возмущение, когда он кивает на её вопрос. И продолжает вдаваться в монолог о том, как нужно кушать. Мицки глаза виновато опускает. — Это… много. — Тихонько отвечает после нескольких её реплик, сложив руки на коленях. — Я не могу. Его Узумаки рядом гладит легко голову, а женщина пыл усмиряет, и поднимающиеся было в возмущении волосы, опадают. — Но ты же худенький какой, даже с витаминами и едой не поправился толком за это время! — Она и правда расстроена и переживает, Мицки даже чувствует, как щёки слегка теплеют. — Как не есть достаточно? Снова исхудаешь до палочки. — Ма-ам, — тянет уже Карин. — Я думаю он сам ест достаточно. Вот, например, даже супа не ест много, знает, что ему подходит. — Смеётся девушка. Госпожа, правда, не унимается ещё и бурчит что-то дальше. — Он хорошо поправляется. — Ну, всё, Кушина, оставь ребёнка в покое, это тебя, мамочки, должно быть достаточно, чтобы мягко, а он парень — пусть будет подтянутым. — Хмыкает господин Минато, и его мужчина с Карин начинают смеяться, а женщина уже переключается на своего мужа, что-то возмущаясь и всё же поднимая волосы. Но это весело, и правда. Шумно, они препираются, женщина возмущается, но… тепло. Мицки чувствует, как сердце колет от этого, но тихо опускает глаза в свою почти пустую тарелку и осторожно берёт кусочек мяса. Ничего страшного, не нужно обращать на это внимание. Он не обращает внимание, просто растворяясь в этом шуме, энергии Узумаки, и тихонько сидит с краю, время от времени подаваясь под руку мужчины, когда тот гладит его. Не вслушивается в то, что внутри рвётся. Но потом служанки приносят какой-то большой… пирог, и ставят его по центру стола. — О, ну наконец-то! Теперь всё точно превосходно! — Широко улыбается госпожа Кушина на своём главном месте. Пирог готовила она. Свой фирменный, и аромат от него как-то быстро заполняет столовую, отдаёт последнее тепло. И Мицки окончательно проваливается куда-то в бездну. Сквозь эти вот улыбки и шум. Это так светло. Так прекрасно. Так… по-домашнему. Так больно. Горячие слёзы срываются с глаз внезапно, каким-то неудержимым потоком, и он сжимает дрожащие губы, опускает голову, чтобы не портить это веселье, сжимает кимоно на ногах. Сердце разрывается от того, что он в этом моменте ловит… любовь, какая была у него в объятиях отца. Какой у него больше никогда не будет. Это просто уничтожает горькой, горячей обидой, так больно резанув сердце этой теплотой Узумаки. Он пытается сдержаться, не плакать, но мужчина рядом замечает, конечно же. — Мицки? Что случилось? — Он судорожно выдыхает, стараясь остановить слезы, сделать вид, что ничего не было. — Голова болит? — Что такое? Мигом слетает веселье, смытое переживанием, и все бросаются к нему. А он не выдерживает. — Мицки, что такое?! — Пугается его мужчина, а он просто начинает рыдать в голос, безобразно, как маленький ребёнок, не в силах вынести этой несправедливости. Боли от этого света. Любви. Закрывает лицо руками и просто рыдает бесконтрольно, не в силах остановиться. Потому что сердце совсем рвётся. Его держат, он чувствует тепло, чувствует чью-то прохладную медицинскую чакру, но рыдает и рыдает. Наверное, его успокаивают, прислоняют что-то ко рту, но он не в силах пить, осознавать толком что-то, кроме того, как текут слёзы, как ему горько. Как он захлёбывается, и как горло болит от рыданий. Истерика не утихает никак, вынимает всю душу, как когда он плакал на руках мужчины после того, как не получилось покончить с жизнью. Также горько. Отчаянно. И ничего на него не действует, пока организм уже просто не может реветь, и он не затихает в кровати совершенно вымотанный. Но даже тогда он чувствует, как его прижимает к себе мужчина, и сердце снова больно сжимается. Он бы хотел быть в руках отца. Больше всего. Но этого никогда не будет. И сердце обрывается. Мицки не засыпает тогда, а просто обессиленно отключается. И не высыпается, не может проснуться, а когда его всё-таки будят, он совершенно разбит. Потому что в груди пусто. Он только лежит и ни на что не реагирует, не слушает Узумаки, и тому даже снова приходится усаживать Мицки и пытаться напоить, накормить. Только Мицки лишь пьёт, позволят впихнуть в себя обычные таблетки, но на еду у него нет сил и желания. После этого он сползает в подушки и не поддаётся мужчине. Даже когда тот просит. Просто лежит убито и иногда смотрит куда-то пустыми, печальными глазами. Он такой же пустой, как и первое время здесь, и ни на что не реагирует. Только лежит, несмотря на то, что мужчина его упрашивает практически, сказать, что же случилось, прийти в себя. Мицки не реагирует. Даже на то, что приходит госпожа Кушина, и мужчина удивляется, зачем она приносит пирог — «Мицки ничего не ест». Женщина только выгоняет его из комнаты, хотя тот и противится, но говорит, что так надо, и Мицки ещё слышит, как господин Минато утаскивает своего сына из комнаты. Это тоже весьма шумно получается — или для его разбитого сознания это просто громко? — но в конце всё стихает, дверь закрывается, а женщина тихо подходит к кровати, наклоняется над ним и гладит плечо. Мицки глаз не открывает. Госпожа, конечно же, не уходит, сама устраивается в кровати рядом, и он с удивлением отмечает, что она весьма сильная — у неё получается подтащить его безвольное тело к себе и уложить головой на колени. Брыкаться смысла нет, и он тихо лежит, пока женщина долго, нежно его гладит, перебирает волосы. Он даже словно в сон проваливается немного, так приятно от её рук. Сердце, правда, всё равно тоскливо колет. — Боруто с Карин не понимают, но я-то мама, их двоих вырастила. — После долгого, долгого молчания тихо говорит она, всё не переставая гладить. — Так дети плачут, когда случается что-то, или они теряют то, без чего думают, не могут жить. — Мицки сглатывает и сжимает немного простынь, чувствуя, как под веками непроизвольно собираются слёзы. — Скажи, что такого случилось? О чём ты так плакал? — Он дрожит, потому что снова горячей волной накатывает это изнутри, хотя казалось бы, после вчерашней истерики уже не должно. Судорожно дышит, стараясь не разреветься снова. А женщина всё так же осторожно гладит, её вопрос так и висит в тишине комнаты. Он всхлипывает. — Отец… — Тихо выдыхает он, так… уязвимо. Сдавшись женщине. Горячая рука в его волосах на миг застывает и его прорывает. — Вот как… — Печально выдыхает госпожа Кушина, и он снова в голос захлёбывается рыданиями, сжимая уже её юбку, которую мочит слезами. Он снова горько плачет, правда как ребёнок. Ребёнок, потерявший всё. Женщина только молчит и продолжает его гладить, позволяет выпустить всю боль с этой истерикой. И просто тихо держит, тихо находится рядом. У Мицки болит голова от слёз, а тело уже снова выдыхается, слёзы заканчиваются, и всхлипы уже судорожные, сухие. Он затихает понемногу, пытается дышать уже ровно, а тёплые руки женщины светятся зелёным, и напряжение в голове тоже утихает, опухшие глаза перестают гореть, болеть. Только сердце ноет напоследок. — Знаешь, я тоже рано осталась без родителей… Я понимаю. — Тихо говорит она, немного прижимая его к себе. Мицки сглатывает и морщится от боли, от её слов. — И я не могу стать тебе папой или вернуть его, но я могу быть тебе другом. И быть рядом. Хорошо? — Мицки слышит в её голосе мягкость, слышит тепло и слабую улыбку, и в глазах собираются последние слёзы — это тоже так больно, несмотря на то, что так много… любви в её словах. Но сказать он ничего не может. Не может пока ничего, слишком вымотан. Но… поворачивается немного, совсем утыкаясь лицом в её колени в мокрой юбке, и несмело, но как-то отчаянно сжимает её привычную зелёную юбку. Женщина улыбается и так же ласково гладит его голову, зарывшись тёплыми руками в волосы. Они ещё долго так сидят в тишине, пока сердце полностью успокаивается. Это так хорошо. Так… трепетно, тихо, нежно, как тот час, перед самым рассветом. Спокойно. И Мицки сдаётся. Он сдаётся и хочет верить. Верить женщине. Верить своему мужчине. Верить этой семье. И жить тут тихонько. Он поддаётся, когда позже госпожа Кушина ведёт его в ванную, заставляя умыться, когда потом наливает чай — остывший давно, но нужно немного выпить — и садится рядом с тарелочкой и куском пирога. — Все уже ели, а ты так и не попробовал, так что давай, немного хотя бы. Нужно покушать. — Мягко улыбается она, поднося к его рту ложку с кусочком теста. Оно нежное, кислое слегка, свежее и очень, очень вкусное. Не потому, что лучше и слаще остальных десертов, которыми его тут кормили, а потому, что его женщина приготовила специально. К празднику, к тому ужину встречи. И потому что в тихой комнате, в таком уюте осторожно его кормит и улыбается ему. И Мицки хочется так здесь и остаться. — Прогуляемся на балкон? — Спрашивает она после, относя пустую чашку и тарелочку на стол. Мицки бы послушал, но сил совсем нет. — Хорошо, тогда отдыхай. Женщина кладёт руки ему на плечи, и он сползает, падает на подушку, а она поправляет и волосы, и одеяло, а потом ложится рядом и обнимает. — Спи. — Тихонько говорит, прикрывая ладонью его глаза, и тихо гладит по груди, лежит рядом, грея. Мицки падает в эту тёплую тишину, уютную, поддаётся такой мягкой чакре женщины, поддаётся ей. Сердце и мысли затихают, как мир перед рассветом, и приходит покой. А госпожа Кушина так его ласково и обнимает.