Водоворот

Боруто злится, места себе не находит и, в конце концов, просто швыряет бумаги на стол. Ему даже наплевать, что так он копит работу, пока Шикадай в отпуске, что друг будет ругаться потом. Он просто не может ждать так долго — мама почти полдня сидит с Мицки, а он должен здесь мучаться, совершенно не зная, что с парнем. Ему не помогает ни прогулка, на которую сначала потянул его отец, ни лёгкий спарринг, в котором Боруто то и дело теряет контроль и решает закончить всё, ни эта попытка работы, ни спокойное лицо отца, слегка укоризненное после того, как Боруто швыряет бумаги. Но ему всё равно. Он вскакивает со стула, громко его отодвигая, и идёт из кабинета — ему нужно узнать, как там Мицки, и что мама делает так долго. — Боруто, успокойся, не нужно им мешать. Мама со всем разберётся. — И что? Мне сидеть здесь, хернёй заниматься?! — Сразу же взрывается он, резко оборачиваясь к недовольно нахмуренному отцу. Ну не может он перестать волноваться о Мицки, слишком чётко он запомнил его истерики, пока парень привыкал, слишком ему жалко его, и сердце болит. — Я же должен о нём позаботиться! Мало ли что сейчас случится. — Ты маме не доверяешь? — Скептически выгибает бровь отец. Боруто только выдыхает зло. Не может ведь сказать такое, неправда же, но волнуется ведь о таком чуде — Мицки снова так плохо, а он ничего сделать не может, так его ещё и выгнали… Только и получается, что бессильно злиться и кулаки сжимать. Но он бы хоть рядом с Мицки был! Может парень и послушался бы его, один раз ведь он уже оживал, может Боруто смог бы о нём позаботиться и сейчас. И столько времени уже, чем там мама занимается с ним? Он не может больше ждать, просто не может и пытается успокоиться, решая, в любом случае, пойти к ним в комнату. Обнять это маленькое, такое хрупкое чудо. — Боруто, дай маме время, знаешь же — что она практически к любому может найти подход. Тем более ребёнку она понравилась, он может её послушает. — А меня нет, что ли? — Глухо спрашивает он, держась за ручку двери и не оборачиваясь уже. — Ну, в этом-то сейчас и дело, что она мама. — Вздыхает отец, и Боруто сам теперь поднимает бровь вопросительно, поворачиваясь к нему. — Что ты смотришь? Мы тебя с Карин вырастили, думаешь с новым ребёнком не справимся? Хоть он и такой раненый. — Отец вздыхает грустно. — Может и не получится сразу, но хоть дай маме попробовать, ему нужен кто-то взрослый, и Кушина ему понравилась. Так что успокойся пока. Попробовать-то стоит, а потом может что и получится. В любом случае, как ладить с детьми — Кушина знает. — Ему двадцать. — Глухо отзывается Боруто, тяжело опуская плечи и потирая ладонями лицо. И сам на свои слова внимания не обращает — слишком жалко сейчас Мицки и хочется очень пожалеть, да и правда, как ребёнок Мицки выглядит и ведёт себя. А сидеть вот здесь и заниматься неясно чем не хочется — всё равно в голову ничего не лезет, работа не идёт, и плевать, что потом Шикадай будет кричать. Сидеть просто он не может. Так что всё-таки выходит из кабинета и плетётся на улицу. Отец вздыхает и идёт за ним, сложив руки в рукава домашнего кимоно. А Боруто откровенно мается и страдает, пялится в часть окна собственной комнаты, устроившись под забором, надеясь что-то увидеть, угадать — что там, как Мицки. Отец же стоит рядом, молча наблюдая, пока он тут изводится бездействием и бессилием. И даже соскочившая с дерева племяшка, обнимающая его руку как-то не радует. — Ребёнка жалко, конечно, представлять страшно, что же такое с ним было, что он такой запуганный. Да и проблема эта с головой… — Начинает отец, когда они все уже долго молчат, просто ожидая чего-то. Какого-то конца этого дня хотя бы. — Но ты слишком о нём переживаешь. И в комнату себе поселил. — Я ведь говорил уже, что он очень поломанный был. Рано пока оставаться ему самому, он ничего ещё не может. Да и мы связаны. — Ну, за Обито и Какаши ты так не переживал, хотя тоже видел связь. — Они не были такими. — Я понимаю, что ты давно один… — Осторожно начинает отец, поглядывая на него с опаской, — и тебе тоскливо, но так вот вцепиться в нового человека, — это не хорошо, Боруто. Тем более он такой… Маленький и несчастный. И снова всё об одном и том же, о чём Боруто не хочет говорить, не хочет даже вспоминать. Потому что спустя шесть лет всё ещё больно. Такое предательство и такие раны не проходят. Так что он игнорирует эти слова отца и, потрепав Химу по голове, бредёт в спальню родителей — сейчас ужин уже должен быть. Впрочем, всё, что угодно, — только бы снова не начались эти разговоры. Тем более… не может же он сказать, почему ему так нужен Мицки. Почему он так в нём… нуждается, хочет. Не сейчас уж точно, совсем не то время. Пускай позже, когда это будет более допустимо, так сказать. За ужином его не трогают и просто переговариваются ни о чём с пришедшей Карин, смотрят потом телевизор, провалившись на кровати родителей, пока время медленно тянется. Даже немного всё успокаивается, после того упоминания прошлого, и отчасти Боруто перестаёт волноваться о Мицки. И правда — мама плохо ему на сделает же, да и кажется, действительно она нравится Мицки. Но когда мама приходит, наконец-то, в комнату, он подрывается с кровати, готовый бежать к Мицки в комнату. — Он спит, всё в порядке, не нервничай. — Осторожно останавливает его мама, садясь за стол с остывшим ужином и сразу набивая полный рот риса. — Пусть отдыхает, и так наплакался. Я его умыла и покормила немного. — Объясняет мимоходом, с набитым ртом. Боруто вроде и легчает, когда мама говорит, что Мицки спит, но плакал… он плакал и с ней. Как ужасно, как больно от такого. — Чего это он? — Спрашивает отец, подойдя и накладывая ей в тарелку мяса. Мама уплетает еду, хоть и хмурится печально. — Отца вспомнил. Мицки ведь был маленьким, когда он умер… — Печально вздыхает она. — Вот и вспомнил… когда мои родители умерли, я тоже часто плакала, когда видела, как кто-то играл с детьми, не удивительно, что и он так… Я поговорила с ним немного, может станет легче маленькому. Мне вот тётя помогала справляться тогда… Сейчас пусть Мицки отдыхает, ни к чему его мучить ещё больше. Боруто вздыхает тяжело и садится обратно на кровать — в этом он, и правда, бессилен, чтобы помочь. И так противно, что сделать ничего не может, не помочь никак. Толку, что он сам будет заботиться — отца Мицки это ведь не вернёт, он так и будет тосковать. Так печально от своего бессилия. — Что важнее сейчас — я шкафы проверила. Почему у него так мало одежды? И только кимоно! Что это такое, Боруто?! — Грозно спрашивает мама, тыкая в него палочками. — Я же говорил, что он никуда не ходит. — Оправдывается он, бурча из-под чёлки. — И потому только кимоно? — Стукает она по столу, впрочем, не забывая есть свою порцию. — Мало того, что с тобой спит, так ещё и без одежды какой-то нормальной? — Он был в кимоно тогда, и ему нравится эти, позже, как в себя совсем придёт, я ему ещё куплю, обещал уже. А эти хорошие вообще-то… шёлковые все, за кого ты меня принимаешь, что я ему дешёвые что ли куплю? — Обиженно дуется он. — Ему нельзя же пока одному быть, сама видишь, какой он слабенький… — Вздыхает Боруто печально. Это перебивает недовольство мамы касательно набора одежды. — Ма-а, — тянет Карин, устраиваясь рядом с Боруто. — Мицки очень был зашуганным, когда очнулся здесь, это сейчас он уже такой прогресс сделал — но и до сих пор куда ему одному быть? Надо ещё присматривать. — Да, если это прогресс у него такой, страшно представить, что в Конохе было… — Подмечает отец, и повисает какая-то холодная, нервная тишина. И правда, страшно представить, что довело его до такого, если войны сейчас нет, и у пяти стран перемирие. Где тогда он умудрился изранить так душу, что не доверяет и боится даже заботы? Или вернее, кто такое с ним сделал? Но ответов на это нет, и Боруто может только бессильно сжимать кулаки. Карин, правда, не даёт думать про это, бросаясь ему сзади на шею и обнимая ногами за торс, заваливая вперёд, куда-то к полу. Приходится стараться удержать их на кровати, чтобы не свалились, и Боруто переключается на это, стараясь слегка «придушить» сестру собой, возясь в кровати. Тем более мама доедает ужин, и пока говорить не о чём. Ну хотя бы пять минут вот так вот, чтобы немного разрядить обстановку и не думать. — Идея, конечно, не очень, но может стоило бы попросить твоего Иноджина посмотреть его воспоминания? Может стало бы понятнее… что с ним было? — Осторожно спрашивает отец, сразу сбивая тот миг веселья, что был. Боруто с Карин вздыхают и спокойно садятся уже, а мама задумчиво поднимает глаза к потолку. — Нужно ведь, чтобы Мицки в сознании был… а такого он не простит — так боится, даже чтобы о нём заботились, а тут в голову влезть… И так уже один раз пытался себя убить, мне не хочется второго. — Хмурится Боруто. Хотя идея посмотреть воспоминания, и правда… соблазнительна. Тогда он бы понимал — в чём дело, но… даже если Мицки будет и без сознания, если им удастся всё узнать так, чтобы Мицки не подозревал о происходящем… что потом делать-то? И как исправить его раны так, чтобы Мицки ничего не понял? Да и Карин говорила уже — рано или поздно Мицки узнает про это чтение мыслей. А рисковать им, его доверием Боруто не хочет. Тогда это надо было делать ещё в начале самом, до пробуждения Мицки здесь. Но… Боруто ведь был уверен, что не всё так просто… Впрочем, оно и не просто совсем. Но, кажется, хуже чем то, что заинтересовавший его парень из шиноби Конохи. Мелькает, правда, между делом безумная мысль вместо чтения мыслей попросить Обито с Какаши погрузить Мицки в иллюзию… С этими двумя Мицки ничего не узнает, что что-то было. Только вот это жестоко — Мицки ведь только доверяться начал. Так что Боруто отметает эту идею, и все остальные — будет справляться своими силами и временем. Глядишь, и получится однажды, как с Гарагой, самому заглянуть в его прошлое. Жаль такое редко происходит с его глазом. Но он готов и так — медленно и осторожно заботиться о нём. — Да… не очень идея. — Вздыхает после паузы мама. — Пойдём попробуем ещё кое-что, я, наверное, придумала что-то стоящее для операции. Вот это уже не на шутку будоражит и Боруто, и Карин, и даже отца. — Он же спит, не проснётся? — Взволнованно вскакивает сестра. — Нет, я его специально усыпила немного, так что не должен. Боруто несётся в комнату первым, всё же там стараясь вести себя спокойно. Здесь темно, свет выключен большой, и только пара лампочек тускло светит, создавая уютный полумрак, и Мицки тихонько так мило лежит в кровати — такой маленький, хрупкий в такой большой кровати, и настолько милый, что удержаться и не погладить его просто невозможно. Он спит, свернувшись немного, с заправленным к голове одеялом и от этого так сладко щемит сердце. Мама шикает, чтобы они все были тихими, толпится с Карин со стороны кровати Мицки, отец стоит чуть с краю, а Боруто залезает на свою сторону кровати, не сдерживаясь и гладя пушистые волосы. Мицки тихонько сопит и такой очаровательный, такой сладкий, словно его маленькая пушистая собачка была. И Боруто улыбается мягко. Мицки просто очаровательный. Правда, когда мама осторожно оголяет руку парня и, создав чакрой лезвие, режет белую кожу, сердце сжимается. Тоненькая красная полоска, правда, почти сразу затягивается исчезает. — Попробуем остановить регенерацию клеток, как кровь. Если это получится и он не будет так быстро заживать — всё должно получиться. — Объясняет мама Карин, и сестра серьёзно кивает, наблюдая за процессом. Сама режет руку Мицки, а мама расправляет над ним ладони с зелёной чакрой. С первого раза ничего не получается, рана затягивается также быстро, и Карин примеряется ещё раз, а Боруто почти плохо становится. — Может не нужно? Если ему больно? — Пытается он прервать их, пока сердце сжимается от боли. Будто это его режут, а не руку Мицки. — По-другому мы никак не можем, и конечно он ничего не почувствует, за кого ты нас принимаешь? — Хмурится мама. Оно может и так, но Боруто плохо от такого вида. Мама вздыхает. — Слушай, мы понятия не имеем, что с его кровью, что он вообще такое. И как справиться. И почему со всем этим его телом странным у него рубец образовался. — Объясняет она, всё же остановившись. — И с кровью мы ничего сделать не можем, да даже не понимаем, что с ней происходит. Просто нет кого-то настолько же умного, как Орочимару. И вот это — единственный возможный вариант, какой я вижу. Нужно только поймать этот момент хорошо, и тогда мы сделаем операцию. Да, это звучит разумно, обнадеживающе — если получится убрать уже эту ужасную боль из Мицки — будет прекрасно. Но всё равно ему сейчас больно, когда Карин снова режет его белую, тонкую руку. Это откликается тем, как Мицки себя хотел убить, и Боруто страдает от этого, сжимая одеяло от своего бессилия. А Карин делает ещё один надрез. И ещё. Кажется, вечность они мучают спящего парня, пока наконец-то маме не удаётся сделать нужное — держать рану открытой и не кровящей. От неожиданного впечатления у неё даже волосы слегка встают — получилось. Это возможно, они могут помочь Мицки и убрать эти страшные приступы боли. Убрать мучение. У Боруто от этого облегчённо сердце замирает на секунду, и он выдыхает устало, будто сам старался эти полчаса и умаялся ужасно. Как же прекрасно, что всё получится. И Карин рядом тоже радуется, почти закричать готова, но они спохватываются и быстро выбегают из комнаты, уже в коридоре бурно обсуждая это и прыгая от радости. Отец их там пытается как-то угомонить, выйдя следом и закрыв дверь, а Боруто встать с кровати не может. Так и сидит, смотря на Мицки, поправив рукав ночного кимоно и заправив прядь волос за ухо. У него нет никакого желания уходить сейчас куда-то от своего чуда. Так он и ложится рядом, обнимая и осторожно прижимая его к себе, утыкаясь носом в пушистые волосы. Мицки только тихонько продолжает сопеть. Слегка двигается, устраиваясь удобнее, и дальше крепко засыпает. У Боруто сердце разрывается и от того, насколько Мицки сейчас нежен, красив, и словно сказочный, и от того, что мама с сестрой вылечат его, и больше это чудо не будет мучаться такой ужасной болью. Он так счастлив от этого, что хочется… просто всё перевернуть, кричать, и взять и отдать Мицки всё-всё. Весь остров. Всю страну. Только чтобы он радовался, кротко улыбался и больше не плакал. Ни из-за чего. Боруто так радуется, что еле как засыпает, долго ворочаясь в кровати и с предвкушением смотря сквозь тюль на тёмное небо. И на спящего рядышком Мицки. А в соседней комнате, Карин и Кушина сначала прыгают от восторга, вскрикивают и никак не могут унять радость. Минато приходится надеяться только на то, что Мицки крепко спит и стены достаточно толстые. И лишь когда девушки, обессилев от восторга, ошалев, падают на кровать, то начинают медленно всё вспоминать и обсуждать — каждое действие, каждую минуту, дотошно. И в конце выходит, что эта идея и правда хорошая. И единственно возможная для воплощения. Только вот… вдвоём они со всем не справятся, нужен ещё кто-то — для операции придётся сдерживать и мягкие ткани, и кости черепа, от такой быстрой регенерации. Да и они вдумываются, отчего же рубец так глубоко в голове, не под черепной коробкой, а глубже… будто бы… будто бы рана была настолько глубокой. Ужасной и абсолютно смертельной. От этого у них троих по спинам проходит холод ужаса — Мицки должен был умереть от чего-то слишком сложного. Без вариантов. И как мучительно и сложно было восстанавливаться — и представить невозможно. У них перед глазами только картины проигранных битв, с мёртвыми, раскромсанными телами товарищей или врагов, и подобное было и с Мицки. Только он каким-то невообразимым образом выжил. Выжил и даже выглядит так, что и представить не можно было — когда-то его прелестная голова была раскромсана. Слишком невозможное подобное для их реальности. И что же тогда ещё делал господин Орочимару, на что когда-то был способен и сам Мицки, если сейчас они могут наблюдать подобное? Для их сознания, для понимания, и может даже для самого мира — это недостижимо. Невозможно. Но как бы там ни было, сейчас им нужно разобраться с этими ужасными последствиям, устранить рубец, что почему-то доставляет Мицки столько боли. И всё. Только помощь понадобится, того, кому можно доверять, кто может то же, что и они сами. Расходятся спать они уже поздно ночью, в потерянном от потрясения состоянии, но всё же план у них есть — утром Кушина свяжется со своей наставницей Хиро, и через пару дней они проведут операцию, наконец-то избавив Мицки от боли. А остальное… они не могут понять, и даже осознать, так что пусть так оно и будет чем-то далёким, почти эфимерным. Да и вряд ли даже сам Мицки что-то знает — он был совсем ребенком, когда по какому-то немыслимому случаю господин Орочимару… умер. И пусть это странное тоже не будет подниматься в разговорах. Главное — что будет дальше. *** Просыпается Мицки очень лениво. Он хмурится и тычется лицом в подушку, когда его кто-то гладит, устраивается как-то потом у тёплого тела, когда его обнимают. И лишь немного просыпается, чтобы в горьковатым запахе тела узнать мужчину, и дальше продолжает лежать в полудрёме. Слишком много он плакал и был расстроен, и, видимо, он уснул, раз никак не получается проснуться. Но это и хорошо, обычно он так и справлялся, сутками лёжа в кровати и не шевелясь. Вот только здесь тепло, светло, мягко, и рядом есть мужчина. Он в безопасности. А не как в квартире в Конохе. И… госпожа Кушина тоже обещала о нём заботиться. Гладила его по голове и обнимала. И было даже так хорошо, когда она его уложила, что Мицки не мог думать о чём-то другом. Сейчас, правда, с ним в комнате мужчина — снова чем-то занимается, шурша бумагой, и время от времени гладит его по голове. Но Мицки хорошо. Уже… уже точно. Он хочет здесь остаться, тихонько ждать Узумаки, слушаться их, даваться всем в руки и делать, что скажут, потому что с ними тепло, спокойно и безопасно. Нет, он не скажет о прошлом, не к чему это знать им, да и просто не хочет будить все эти кошмары в глубине, но… он хочет быть этой собачкой мужчины, чтобы и дальше было так же хорошо. Он даже слегка ластится сам к горячей руке, когда мужчина в следующий раз его гладит. И почему-то оттого, что Узумаки застывает неверяще, а потом загорается восторгом, Мицки как-то тоже хорошо становится — он правильно всё делает. И ему от этого спокойнее. Он даже не сразу замечает, когда всё-таки просыпается и тихонько сидит под боком Узумаки, что мужчина какой-то очень радостный, и даже чай ему сам приносит на тумбочку и наливает. А когда замечает это, только косится немного, но спрашивать не решается, да и не к чему ему этого знать, главное, что мужчина не расстроен и не хочет от него избавиться. Но Мицки так радуется, хоть и волнуется, когда после обеда к ним заглядывает госпожа Кушина и сразу бросается к нему, стискивая, как какую-то игрушку. Он только и может, что тихонько стоять, уткнувшись носом куда-то в плечо и красные волосы. Его мужчина только волнуется от такого поведения, но Мицки уже не боится. Он даже осторожно цепляется руками в низ оранжевой кофточки женщины. Потому что после вчерашнего ему так хочется её тепла, ему так спокойно с ней и хорошо. И… он верит её словам. Так что пусть и смущается, но с удовольствием позволяет делать с собой всё, что угодно, и сам несмело держится за кофточку или юбку. Ему хорошо с женщиной, даже когда она тискает ему щёки и раз за разом делает что-то с волосами, играя. Его Узумаки от этого правда шокирован сперва, но потом тоже радостно улыбается, хоть и взволнованно. Но день хороший, спокойный, не как предыдущий, и Мицки ничего не говорят о том, что он сорвал ужин, просто и дальше тискают его, гладят. И это настолько приятно, ласково, светло, что он не думает вообще ни о чём. Даже не слушает, о чём перед сном шепчутся госпожа Кушина и его Узумаки за дверями в коридоре, просто лежит в кровати, почти уснув и ожидая мужчину. И лежит даже лицом к нему, поддаётся под руку, когда Узумаки его гладит, укладываясь рядом. Следующий день тоже такой же приятный, ему даже очень нравится, когда они выходят все гулять, и девушки вместе с ним роются в траве, рассматривая разные растения, рассказывая ему что-то новое, собирают маленькие букетики. А ходить за руку с женщиной и вовсе так… От этого в сердце что-то сжимается, и так кажется похоже на далёкое детство. Но он не плачет уже, не сегодня, потому что женщина ему улыбается, они играют, и ему просто некогда думать. Да и нет возможности думать о темноте, когда вокруг так светло и тепло. Даже когда после обеда они разбредаются каждый по своим делам, и он остаётся один в их с мужчиной спальне, то не думает ни о чём. Лежит в постели, даже переключает картинки в телевизоре, вспоминая, что ему показывал Узумаки — ему это не особо нравится, но надо привыкнуть, мужчина же часто включает телевизор; ещё немного листает книги, слепнет на их слишком нагретом солнцем балконе и бродит по комнате, поправляет немного съехавшие заколки. Размеренно, лениво, вязко проходит день, но ему спокойно. Разве что немного скучно становится позже, но возвращается его Узумаки, с очередными папками, и даже находиться в этой же комнате, по-прежнему ничего не делая, — уже не скучно. Только какой-то слишком весёлый взгляд мужчины всё-таки немного… волнует. Мицки даже косится на него, когда пьёт свой чай, но осторожно из-за чашки и чёлки. Спрашивать не решается только. Не знает просто, как к нему обращаться в его положении… да и неловко. Ему нужно слушаться, может что-то попросить, но не так вот лезть. Так что он только поглядывает и ластится к горячей руке, когда мужчина снова обращает на него внимание и гладит. Впрочем, Мицки и не нужно ничего знать, и он старается отмахнуться от этого лёгкого интереса. — Иди сюда. — Зовёт его мужчина, когда Мицки отставляет чашку на тумбочку, и он послушно устраивается под тёплым боком, и Узумаки его прижимает к себе. Он всё ещё боится где-то внутри, подобное совсем непривычно, неподходяще для него, и внутри дрожит то самое неверие и желание выкарабкаться, или забиться, куда подальше и где потемнее, и исчезнуть вовсе. Но он старается привыкать, старается думать — осознавая полностью — что Узумаки он правда просто нравится, что мужчина хочет держать его рядом, и что… не навредит. Он видит сам, что Узукаге — просто не такой человек. И верит после тех слов госпожи Кушины, что о нём тут просто позаботятся. Так что он отгоняет усилием это недоверие, что въелось в клетки тела, и старается думать просто о том, что мужчина пахнет вкусно, что его крепкое тело защитит его, что он заботится о нём, что в тепле так хорошо, когда крепкие руки гладят его. И он осторожно в ответ сжимает футболку Узумаки. Мужчину радует такое поведение, и он прижимает Мицки крепче, ненадолго, утыкается носом в волосы, так довольно улыбаясь. И Мицки тоже хорошо от этого. — Знаешь, мама пока не говорила тебе, но они с Карин кое-что придумали. — Начинает мужчина, улыбаясь, а потом немного задумывается, Мицки осторожно поглядывает на него, пока он о чём-то размышляет, до тех пор, пока не расслабляется. — Они сделали новое лекарство, ну, почти, оно должно тебе помочь, чтобы у тебя больше не болела голова. Совсем. — Мягко улыбается мужчина, смотря на него, а Мицки замирает. Это… странно и неожиданно и… правда, не будет болеть? Есть такое лекарство? Это… выбивает из равновесия, и он не знает, как реагировать на эту новость, и просто потерянно лежит, смотря куда-то сквозь Узумаки. А тот улыбается и гладит его. Мицки ошарашен просто, он и думать никогда не мог, что может быть даже вот так хорошо, как в жизни в роли собачки Узукаге, хотя бы без страха и боли издевательств, а тут даже вот — его давнюю проблему могут решить, что чуть ли не до смерти его доводила? Слишком немыслимо. Сказочно. И не может быть такое, не с ним точно, и он только растерянно лежит, тяжело сглатывая. — Чего ты? Не рад? Мицки, это будет просто лекарство, не переживай, всего лишь укол, никто ничего делать не будет. Не бойся. — Начинает успокаивать его мужчина, ведь он совсем потерян от его слов. Сложно поверить. Он только и может, что прижаться к Узумаки, спрятаться в его объятиях и тихо ждать, пока сказанное уложится в его голове. До самого сна он так потерянно и проводит время, выныривая в реальность из отупения, только когда они ужинают, а потом Узумаки после ванны обнимает его, когда они ложатся спать. Тогда вот Мицки, наконец-то, успокаивается. Они придумали лекарство, которое поможет — это же замечательно. И это будет просто лекарство, а не что-то сложное, потому он, наконец-то, рад. От волнения только не сразу получается уснуть, но ровное дыхание Узумаки успокаивает, тепло убаюкивает, и Мицки засыпает без тревоги. Чудесно ведь всё. Утром он, правда, немного взволнован ожиданием, но… ничего не происходит, всё, как обычно. Вкусный завтрак вдвоём, потом мужчина проводит с ним немного времени, снова напоминая, уговаривая его, чтобы он не волновался ни о чём, не боялся, и что может быть тут в безопасности и делать, что хочет. Мицки тихо это слушает — он ведь, получается, смирился уже со своим положением и, конечно, будет слушаться его, так что только кивает, впрочем, продолжая себя вести так же тихо. Но всё равно мужчина немного улыбается, ещё немного балует его, гладя, а потом уходит. Он не успевает даже на балконе светлом погулять толком, насмотреться на чаек, как приходит госпожа Кушина и Карин, сразу играясь с ним. Или играясь им, возможно, лучше подходит. Впрочем, он не сопротивляется, смущается иногда и теряется от такого внимания, но ему… ему нравятся эти девушки, с ними так тепло и безопасно, что он держится за них и слушается. Правда, они развлекаются с ним только, и он вообще забывает, что вчера его Узумаки говорил о лекарстве. Вспоминает, только когда девушки Узумаки, измучив его, убегают куда-то быстро, оставив его под присмотром господина Минато и наказав тому «погулять с ребёнком». Мицки тогда сидит на полу и совсем шокировано хлопает на мужчину глазами, что мягко и спокойно улыбается. К счастью, спасает его чай, который ему приносят, и Мицки может успокоиться и осознать всё, пока медленно пьёт из чашки, да и мужчина спокойный очень, читает какую-то книгу, и он расслабляется. Вспомнив, что Узукаге ему говорил вчера, что ещё не совсем готово лекарство. Значит, нужно подождать ещё, не сегодня будет. И вместо этого он думает о том, что не оставался ещё наедине с этим мужчиной, тогда с ним был ещё его Узумаки, но господин Минато приятный, и Мицки его… не боится. Мужчина мягкий и в его прищуренных глазах и мягкой улыбке Мицки улавливает черты Узукаге, и не нервничает. Ну почти — теряется всё же, когда, допив чай, косится в окно, и господин Минато говорит о прогулке. Он тогда несмело снова открывает шкаф и по-прежнему взволнованно глядит на свои кимоно — слишком прекрасные и дорогие вещи. Но, и правда, раз он питомец Узукаге, то и слушаться его должен, надевая то, что тот пожелает, и соответствовать этому положению — не может ведь мужчина просто какую-то дворнягу притащить с улицы, а даже если и так, то дворнягу нужно привести в приличный вид и надеть хороший ошейник. Так что он замирает перед шкафом, а потом берёт то кимоно, которое ещё не носил. Может и не совсем правильно, что Узукаге не видит это, но ведь ему расскажут АНБУ, а может он даже сам увидит Мицки в этом, всё-таки вернувшись скоро. Так что он поправляет розоватую ткань и послушно идёт за господином Минато, да ему и самому хочется погулять, и он щурится на солнце, когда они выходят из дома. Во дворе они не долго — Мицки нервно косится на шум из-за дома, и мужчина зовёт его оттуда, за ворота — и он спокойно выдыхает, гуляя в этом небольшом лесу. Впрочем, он достаточно большой, как для центра деревни — дома довольно на приличном расстоянии, так с одной стороны ещё и низина идёт, и резиденция вполне хорошо получается отгороженной от деревни. Мицки это радует, ему приятно, что есть возможность быть на природе, и он не отходит далеко от мужчины, пока они прогуливаются между деревьями и кустами. По такому поводу к ним, конечно же, присоединяются и АНБУ — девушка вешается на господина Минато, радуясь общению, а мужчины о чём-то разговаривают. Мицки не вслушивается особо, но и так понятно, что их всех многое связывает. Один он тут пока просто как новый питомец, который ещё ничего не знает. Но он не расстраивается, да и девушка с ним гуляет рядом, показывая всякое в кустах, белочек на деревьях, мужчины присматривают, улыбаясь ему, а господин Минато даже слегка придерживает за локоть, когда Мицки к нему близко идёт. И его всё вполне устраивает, он лишь расстроен, что на обед, когда они возвращаются в комнату, он так и остаётся с господином Минато — его мужчина занят, как и госпожа Кушина с Карин, и Мицки остаётся только слегка расстроено ковырять палочками еду. Но десерт конечно радует, да и после мужчина снова ведёт его на улицу, только в этот раз они проводят время во дворе, и Мицки бесцельно бродит по дорожкам и щурится, разглядывая листья фикусов и вишен. Мужчина его тоже пытается разговорить — тянуть время на улице в молчании или ничего не делая ему, видимо, скучно — но Мицки по-прежнему не имеет, что рассказать, да и не знает особо, как это — общаться. По-настоящему, а не просто отвечая коротко на вопросы. Потому он только глаза прячет и нервно крутит в пальцах очередной лист фикуса, пожелтевший и опавший. Мужчина правда всё равно находит способ, чтобы он не молчал долго, чтобы хоть что-то говорил, и Мицки приходится подчиняться, играя в его игру — говорить слова на букву не сложно же. Но конечно приходится задумываться, стараясь не говорить слова на одну и ту же тему, не упоминая после фрукта — фрукт, например, а какую-то вещь. Или растение. Правда, Мицки спотыкается, потому что все названия растений раз за разом он ведь тоже не может перечислять, так не интересно. Но его наверное даже затягивает игра такая, хотя он и устаёт — то ли оттого, что просто вынужден говорить, то ли оттого, что нужно думать. Но, к счастью, его мужчина всё-таки приходит, и Мицки поднимается к нему, тихонько ожидая и еле улыбаясь кончиками губ, пока Узукаге рассматривает кимоно на нём. Дальше уже привычнее — Мицки уже смиряется, что успокаивается, когда рядом есть Узукаге, смиряется с тем, что он его питомец, и ему вполне хорошо так. Так что он выдыхает от этого насыщенного дня и игры, держась за тёплую руку, и пусть мужчины ещё о чём-то разговаривают, сидя на лавочке, но ему уже получше. Правда, он отходит потом немного, рассматривая листья кустов и дом. Он ведь его не видел толком снаружи. Правда, это просто… дом. Да, крепкий, чистый, на нем нет плесени, только пыль, нет сколов и трещин — кажется, только не так давно делали ремонт — он светлый из хороших пластин каменных, ну, а то, что есть какие-то странные выступы, что он не квадратной коробкой выглядит… ну, это мелочи. Мицки это ни о чём не говорит, да и не мешает это никак, он разве что с трудом догадывается, что их ванная комната и расположена в этой выступающей части, и всё. Дом как дом. И не скажешь так сразу, что это резиденция Узукаге, где решаются вопросы не только деревни, но и всего острова, всей небольшой, но страны. Просто хороший, достаточно дорогой дом. Единственное, что кажется интересным, так это ближе к дальнему углу, за которым Мицки помнит, что есть кухня, много широких, высоких окон, а за ними… кажется, та самая столовая, в которой они и собрались на тот ужин, что Мицки испортил своей истерикой. Он немного ёжится после этого воспоминания, косится на мужчин, что о чём-то увлечённо препираются на лавочке, и как-то его это отпускает. Ему однозначно неловко, если он подумает, что сорвал вечер, но он знает, что эти люди и правда на него не злятся. Наоборот — присматривают и хотят помочь. Это… да, все ещё слишком странно для его мозга, Мицки не справляется с таким понимаем, что с ним и к нему так можно, не справляется с принятием подобного, их заботы в полной мере, пусть и понимает всё частью мозга, пусть и принимает такое положение. Но не в полной мере, не абсолютно, не открыто. Не зря Мицки думает — да, впрочем, так и есть — что он здесь в роли питомца — да, его любят, балуют вкусным, держат с собой в кровати и дают «игрушки», но он всё же не полноценная часть семьи, он только что-то маленькое, которое если что, можно и… потерять. Свою собаку любят, но точно не будут же защищать так же, как людей своей семьи. И, в принципе, такое он понимает, настолько и может рассчитывать — быть послушным питомцем, радовать, но где-то глубоко зная, что если что случится, он не настолько и дорог, не настолько нужен, и всё, что он может делать — это слушаться и радовать Узумаки, отвечая на заботу. Такое положение вот он понимает. Почему-то от таких мыслей становится легче, он расслабляется. И после этого полностью понимает всё, больше ничего не кажется страшным, неправильным в поведении мужчины — да, Мицки рядом, но где-то с краю, в ногах, как собака, а семья Узумаки — выше. О нём заботятся, балуют, но он гораздо ниже, он не так важен, пусть и интересный питомец. Такая иерархия ему понятна, и больше, после этого понятия ничего не беспокоит. Разве что немного, и лишь то, что некоторые вещи какие-то неоправданно дорогие. Впрочем… разве у Узукаге мало денег? Наверное, для него это мелочи, просто Мицки не привык к подобному, не может оценивать такое, а мужчине, наверное, всё привычно. Так что, кажется, понемногу он привыкнет и к этому, и к тем дорогим заколкам, кимоно. И будет радовать мужчину своим тихим поведением, отвечать. Мицки поглядывает на Узумаки, что периодически поворачиваются к нему, проверяя, и ему уже становится совсем спокойно, он полностью всё принимает, определив своё место. И тихонько возвращается на лавочку, прикрывая глаза, когда его мужчина его гладит. У него внутри всё становится… хорошо. Немного лишь неловко, что когда они уже вдвоём в своей комнате, он не может толком отвечать на вопросы. Всё ещё. Он ведь просто… не говорил никогда. И не знает о чём говорить, и не имеет о чём — его дни совсем тихие, и он практически всегда под присмотром, и Узумаки и так всё знает. Так что приходится только глаза опускать неловко, силясь что-то из себя выдавить вразумительное. А мужчина… он и правда какой-то почти чудесный, потому что внимательно слушает, смотрит так увлечённо — Мицки же не только одно слово выдавливает из себя — и улыбается, прижимая его потом к себе. Мицки глаза закрывает и вздыхает, осторожно цепляясь за футболку Узумаки, ластясь хотя бы так. И мужчину это тоже радует, очень даже, и, засыпая, Мицки думает, что хорошо справляется, достаточно старается, и что ему, в принципе, тоже хорошо. Где-то на краю сна, конечно, вспоминается размытый образ отца, тех чувств и того настоящего счастья, что было когда-то далеко-далеко, и слёзы собираются под веками от боли. Но у него на боку лежит большая, горячая рука мужчины, он заботится о Мицки, не хочет обижать, даёт достаточно отдыхать и достаточно покоя. И это даёт Мицки не настолько большое, но всё же похожее ощущение той самой безопасности. Дома… Он понимает, что это самое лучшее, самое хорошее, что может быть с ним в этой жизнь. И тихонько выдыхает, уже точно приняв, приняв и… радуясь. *** Утром Мицки всё в таком же покое, и ему не нужно даже прикладывать силы, чтобы прикрывать глаза и ластиться к руке Узумаки, когда тот гладит его. Более того, он даже находит в этом только приятное. Понимание и принятие своего положения, и правда, избавляют от большей части переживаний, только разговаривать конечно сразу не получается, да и он ещё будет бояться кого-то постороннего, но это мелочи, о которых за завтраком он совсем не хочет думать. Да и, в целом, не хочется думать, просто постараться, как можно, чтобы Узумаки и дальше был им доволен и гладил, чтобы и дальше всё было хорошо, чтобы пришла госпожа Кушина, и чтобы он… почти забыл о той боли, что идёт от воспоминаний далёкой жизни. Он спокоен и ластится к мужчине, когда тот снова занимается бумагами в кровати, держит его за футболку, и честно старается отвечать на что угодно. Это не всегда правда получается, но всё же. Мицки спокоен и когда немного отодвигается, сам захотев, чтобы взять и почитать наконец-то книги; и когда позже приходит Карин и скармливает ему какие-то очередные таблетки, и когда приходит позже госпожа Кушина. К ней он даже сам прижимается, ложится на колени, и совсем не волнуется, когда с ним наигравшись, нагладившись, женщина делает ему укол — с тем самым лекарством, что должно ему помочь. Мицки лишь только немного морщится от иглы и странного ощущения от этого препарата, оно как-то по-другому ощущается в венах, но он жмётся обратно к женщине и держится за неё, укладываясь на коленях — после этого лекарства нужно поспать. Мицки только послушно кивает на её слова и жмётся щекой, в каком-то сладком дурмане ощущая всё это тепло от Узумаки, всю эту заботу, идущую от рук женщины, пока она его гладит по голове. Ему как-то очень хорошо и спокойно. Почти… да, почти как он помнит из детства. *** Боруто взволнован почти как ребёнок тем, как Мицки себя ведёт в этот день. Да и вчера тоже. Ему очень хочется узнать — почему так, но он не может слишком давить, хоть его и почти потряхивает от волнения — внутренне так точно, давно он такого не испытывал — и он только и может, что с восторгом смотреть на Мицки, гладить его и улыбаться от того, как он жмётся к маме, как доверительно закрывает глаза, жмурится почти в удовольствии. Ему до щемящего чувства в груди радостно, что Мицки, наконец-то, начинает им доверять. Открывается. И кажется вот ещё немного, и он станет совсем счастлив, перестанет трястись, и убудет даже улыбаться, расцветая тут невообразимым чудом. Будет счастлив. Боруто не может сдержать улыбки от этих мыслей, от того, как Мицки лежит на коленях мамы, держа её за юбку. Это прекрасно. Но сначала, прежде чем всё совсем наладится, — операция Они ждут, пока Мицки крепко уснёт от большой дозы снотворного, но нервозности от этого нет. У Боруто уж точно, он спокоен, верит маме и сестре, и потому радуется, что скоро всё закончится. О том, что подобное может пройти не с большим успехом, что могут быть осложнения он как-то не задумывается, да и не знает — ему не говорили этого. Так что он с лёгкой улыбкой осторожно подхватывает Мицки на руки, и они вчетвером переносятся в холл госпиталя, только его глаз сверкает наподобие тонкой голубой молнии. Их там уже ждут: операционная подготовлена и остаётся только уложить Мицки на кушетку, а дальше начнётся всё; работники пока помогают, присоединяя какие-то приборы, фиксируя Мицки, раскладывая инструменты и помогая Хиро-сенсей, которую позвала мама, подготовиться к операции. А дальше Боруто остаётся только ждать в коридоре, надеясь, что пройдёт быстро и гладко. Это уже волнительно, не приятно, как более открытое поведение Мицки, но Боруто старается не переживать — маме и сестре он верит. Когда можно уже начинать, все выходят из палаты, и там со спящим Мицки остаётся только Карин, Кушина, и их наставница — вдвоём они бы не справились, пусть у Кушины и хороший контроль, но слишком сложно одной сдерживать регенерацию тканей, тем более такую быструю, тогда они бы не справились, учитывая, что Карин пришлось бы самой добраться к нужному месту на мозге. А так Кушина с наставницей, смогут всё сдержать, пока она будет вскрывать череп и добираться до нужного места, зачищать рубец. Правда, это почему-то сначала видится таким раскладом — может потому, что изначально Карин и заботилась о Мицки, лечила его — вот только тем вечером, как они встречаются, объясняя ситуацию Хиро-сенсей, внезапно Карин понимает, что у неё совсем недостаточно умений для подобного. Да и женщины соглашаются. И девушка сама просто боится браться за настолько сложное дело — будь это со шрамом на коже, она бы не переживала, пусть даже и с регенерацией Мицки, но здесь, с мозгом, слишком опасно, слишком сложно. Страшно, в конце концов — ведь если что-то пойдёт не так… если одна маленькая ошибка или лишняя рана… кто знает, что именно может случиться с телом Мицки? Или с его сознанием? Риск, что потом будут последствия, — слишком большой, и даже полагаться на регенерацию слишком опрометчиво. Так что саму операцию, зачистку тканей, будет проводить Кушина, а уж Карин справится с тем, чтобы сдерживать рост клеток. Впрочем, было бы хорошо, если бы самим вскрытием и зачисткой занималась наставница, однако пусть она и не была немощной — старость слишком медленно брала Узумаки даже в глубоко за сто лет — но всё же постепенно подбиралась, сбивая на дрожь уверенную руку. Подобное для неё было не сложным, но уже мало возможным, из-за дрожи она тоже могла ошибиться. Так что и остаётся Кушина, как самая опытная, кто ещё в силах контролировать себя. Что ж, такой расклад никому не мешает, и даже можно хотя бы ненадолго обмануться, что всё пройдет без осложнений. Кушина бросает взгляд на часы, прикидывает, что должно было пройти достаточно времени после того, как Мицки позавтракал, и сначала вытягивает руку над его животом, замедляя работу желудка и кишечника, чтобы ничего не пошло не по плану. Нужно было бы конечно не есть больше времени, но так как они стараются держать это всё в секрете, то приходится действовать так. Не совсем по правилам, но при экстренных случаях справлялись и не с таким, так что Кушина начинает. Правда, сначала слегка гладит голову Мицки, убирая лишние волосы заколками, пока парень лежит на боку и закреплён мягким ремнём. Волосы тоже нужно постараться не трогать много, чтобы он не заметил. Она примеривается к нужному месту, как можно больше волос забирает оттуда, и лишь немного срезает прядей, затем делая разрез кожи и… черепа. Кость даётся сложнее, как-то даже чересчур, будто сама сопротивляется, и Карин с наставницей приходится заниматься черепом, чтобы он не срастался так быстро. Напряжение всё-таки повисает в воздухе, но она хмурится и выверенными движениями продолжает пробираться к мозгу, не смотря на пульсирующий от напряжения висок, и на напряжённого внутри девятихвостого, что тоже внимательно за всем наблюдает — Кураме тоже очень интересен Мицки, это какое-то неземное существо, и он гулко ворчит ей не волноваться, а сосредоточиться на простой знакомой работе. Кушина фыркает, вздыбившиеся пряди волос подрагивают, и она наконец-то осторожно относит от головы Мицки кусочек кости с кожей и волосами, укладывает на стол, запечатывая, надеясь, что так, в статике, они выиграют достаточно времени, и эта часть Мицки не самоуничтожится, как кровь. Печать на нём от этого просто пылает силой и даже жаром. Карин и Хиро-сенсей приходится напрячься, сдерживая срастающиеся кости и кожу, аж до пульсации чакры в ладонях. — Какое поразительное существо, такая сила к жизни… даже больше, чем у нашего клана. — Хрипло отмечает наставница, вглядываясь во вскрытый череп своими выцветающими глазами. — Даже такое пережить… — Поражённо выдыхает она, когда они все замечают какой толстый, объёмный рубец выбивается на мягкой, здорово-розовой ткани мозга. Ужасное зрелище. И Кушина сжимает зубы, осторожно выравнивая поток чакры, делая из него ещё более тонкое и изящное, чем скальпель, примеряясь понемногу счищать и выравнивать зарубцевавшуюся ткань. Карин рядом раскраснелась от напряжения и волнения, руки наставницы уже трясутся, а Кушина жарко выдыхает облако пара, почти готовая взорваться о напряжения. Одно лишнее движение, случайно задетая здоровая ткань, и всё может кончиться далеко не так хорошо. И время гонит, она видит, сколько нужно усилий, чтобы сдерживать стремящиеся срастись кости и ткани, и всё от напряжения клокочет. Кушина снова выдыхает жарко и сцепляет зубы, заметив под зарубцевавшейся тканью что-то слишком опасное. Нечто чёрное. Кажется, от этого сейчас всё готово провалиться в бездну. Кушина не знает, что это, но однозначно ничего хорошего чёрного не может быть в тканях, и, в любом случае, оно несёт одну огромную, ужасную проблему. Опасность, смертельную, в любом другом случае. Это ведь не какая-то тень в складке или извилине, это что-то чужеродное телу. Она сглатывает тяжело, замечает, как и руки Карин начинают дрожать от напряжения, как у неё самой начинает кружиться голова, и чакра готова вырваться цепями, и сосредоточенно соскабливает крохотные кусочки рубца, открывая всё больше черного. От догадок мутит даже её, бывавшую в боях и видевшую смерть, работавшую в госпитале с вывороченными кишками. Она чересчур сильно хлопает рукой по столу, хватая пинцет и достает на свет из несчастной головы Мицки кусок чёрной, мокрой веточки. Внутри всё обрывается, холодеет, а рука дрожит, от осознания всего кошмара, что пришлось пережить этому несчастному ребёнку. Кушина бросает пинцет и веточку обратно на стол и кривится от боли, а в глазах собираются слезы — Мицки никто не помогал. Он страдал в одиночестве, один бог знает — сколько времени. Её, да всех их, трясёт от осознания, что он когда-то получил настолько сильный удар, что его череп раскололся, и они понятия не имеют, насколько сильно, сколько было повреждения, сколько осталось открытого мозга да и… не был ли повреждён сам мозг при этом. И никто не помог ребенку. Его тело само стало заживать и не справилось с частичками мусора, что попали в рану, пока он лежал брошенный где-то в лесу. Клетки регенерировали очень быстро и не смогли вытолкать из раны мусор, рана срослась, а эта частичка так и осталась внутри него, обрастая день за днём твёрдыми тканями рубца, наверняка причиняя боль ещё сильнее, чем они видели здесь. Просто настоящий кошмар. С которым Мицки, очевидно, справлялся в одиночку. Кушина судорожно выдыхает, стараясь сдержать слёзы, пока Карин рядом дрожит и всхлипывает от шока и боли за Мицки, дрожащими руками ещё удерживая клетки неподвижно, и захватывает чакрой из мисочки обеззараживающий раствор, осторожно гибкой волной, мягко промывая рану, вымывая соскобленную рубцовую ткань, вымывая частички коры и ещё, бог знает, какого мусора вокруг. Она только успевает убрать всё не нужное, чужеродное, и отодвинуть руку с раствором, как с телом Мицки происходит нечто. Сила будто взрывается и ткани, несмотря на все усилия срастаются с такой скоростью, что никто не успевает ничего сделать, они сносят усилия Карин и Хиро-сенсей, даже отбрасывая их руки от себя — Кушина только бросает ненужный уже раствор, и он плещется ей под ноги, а кости и плоть уже смыкаются на голове Мицки, закрывая разрез новыми волосами. Словно ничего не было. Всего несколько ударов сердца, несколько мгновений — и вот уже Мицки цел, а его тело полнится силой, словно с извлечённым мусором из раны, открылась дамба, затапливая всё. Мицки резко, словно снотворное вообще не действовало, и он не спал, открывает глаза.